ВЕЛИУП

Во все времена, люди подобные мне, были обречены. Обречены они были каждый по-своему, но по большей части, каждый из них, проживая отведенный им срок, часть своей жизни непременно проводил, отсиживая срок тюремный. И что удивительно, для них, это, казалось бы, чудовищное в их положении испы-тание, становилось неким чистилищем, миновав которое, они становились лишь сильнее. Тюрьма становилась обязательным жизненным этапом, печальным символом, миновать который так хочется, но порою, увы, просто невозможно. Именно в тюрьме, не знаю как у них, но во мне, окончательно сформировалось осознание того, что я оказался за решеткой, есть не наказание в прямом смысле этого слова, и уж тем более не возмездие по делам моим. Не говоря уже о мифи-ческом торжестве непонятно чего над непонятно чем. Университет и академия жизни, включая все существующие курсы выживания - вот чем стала для меня тюрьма.

Меня всегда умиляла формулировка, что вершила оба моих приговора, обосновывающая необходимость моей изоляции от общества. «С учетом устой-чивой криминальной направленности личности подсудимого, суд считает, что исправление подсудимого возможно только в условиях реальной изоляции от общества». Иными словами, исправиться я могу, только находясь в заключении. Но позвольте, исправится от чего? Ладно бы я, с младых ногтей, единожды ук-рав и получив свой первый срок, так и жил бы, от подсидки до подсидки, стал бы рецидивистом и все такое прочее, одним словом, антисоциальная и крими-нальная направленность моей личности, необходимость моего перевоспитания и исправления были бы очевидны. Допустим, я украл, ограбил, обманул и для осознания совершенного, так сказать, что бы впредь неповадно было, отправля-ют меня на энное количество лет на зону, в лагерь. Воришкам, грабителям, мо-шенникам и убийцам это отчасти помогает, и на какое-то время, а быть может и навсегда, они с преступным промыслом завязывают. Но с чем прикажете завя-зывать мне и мне подобным? С фотографией, с порнухой? Помилуйте, это лишь одна из граней, соглашусь, что, быть может, не самая удачная. Хроманул ог-ранщик, с кем не бывает? Меня называют криминальной личностью, поскольку находясь под влиянием своего «расстройства», даже после возбуждения уголов-ного дела, я продолжал «совершать преступления», указывая на «расстройство», как на основополагающий мотив и доказательство моей вины, предлагая испра-виться - вкалывая на лесоповале от зари до зари, дабы избавиться от того, что в обоих приговорах обозначено как «расстройство сексуального влечения». Пол-ная чушь и бред, ибо в таком случае, о результатах моего «исправления» будут судить не врачи – психиатры, поставившие этот «диагноз» (как они это делали, узнаешь позже), а начальник лагеря в компании с районным судьей и прокуро-ром той местности, где расположен лагерь, судить не по тем «изменениям», что непонятно каким образом и от чего, произошли бы в моем сознании, а по коли-честву кубометров поваленного леса, и по тому, как и на сколько образцово я вел себя в лагере. Идиотизм 999 пробы. Хотя соглашусь, идиотизм этот мне на руку, поскольку уж лучше в лагерь, чем в палату - как «лечат» в тюремных пси-хушках я наслышан, «лечат», когда хотя бы знают - чем и от чего «лечить», в моем же случае, когда «расстройство», не более чем повод оправдать беспредел и разгул беззакония, повод для моей гарантированной посадки в лагерь, нет уж, увольте-с. Оба этих приговора - бред сивой кобылы, и всем это очевидно, как очевидна и задача, что стояла перед судом - посадить меня, во что бы то ни ста-ло, посадить далеко и надолго, используя для этого любые методы и средства. Следствие и суд явились сосредоточением всех, самых позорных и отвратитель-ных качеств, как отдельных личностей, так и всей системы следствия и судо-производства в целом. Начав это дело с подачи погрязшего в собственных ком-плексах и взятках заурядного опера, как дело «международной сети торговцев детским порно», отчитавшись всем и вся, растрезвонив об этом буквально на весь мир, следователи вскоре поняли - гора родила мышь. Генеральная прокура-тура тупо облажалась, не выявив и не выяснив ровным счетом ничего, что могло бы свидетельствовать о существовании такого «международного порно-кортеля». Допустить, что все узнают, о том, что генеральная прокуратура села в лужу? Да ни за что! Не получилось сделать из меня «отца детской порнографии России», сделаем из него монстра, благо «делать» эти «товарищи» умеют, а главное, знают - как. Масштаб дела уже, конечно не тот, (масштабным был, раз-ве что, вал отчетов, об «успехах» следствия), во всем остальном - не генераль-ной прокуратуры масштаб, ни тебе миллионов «грязных» денег, ни тебе трупов, ни тебе громких фамилий заказчиков и всего того, чем обычно занимается гене-ральная прокуратура. По большому счету - не было ничего, под следствием и судом шесть человек, но даже не получается вменить им организованную груп-пу, все висит на соплях, приторочено белыми нитками, диаметром корабельного каната. Но выкручиваться надо, вот поэтому и старались изо всех сил, унижали и давили, лгали и фальсифицировали, раздувая пресловутый «общественный ре-зонанс», ну да не мне тебе рассказывать - как расследуются дела, призванные скрыть банальную серость, непрофессионализм и желание выслужиться перед вышестоящим начальством, скрыть все это под масками «неотвратимости нака-зания» и «торжества законности». Скрыть это можно заставив следователей, прокуроров, судью, или судей, плясать под дуду генеральной прокуратуры, вот и плясали, лихо, забористо, со свистом и улюлюканьем – все.

Как тюрьма и лагерь могут изменить во мне то, что по своему определению изменению не подлежит? Не выносят же приговоров о том, что бы у человека к концу срока выросла новая нога, или поменялся цвет глаз и папиллярный узор на пальцах - как свидетельство его полного исправления. Все понимают - это невозможно. Закалить характер, научиться преодолевать себя, научиться жить и выживать там, где и простому то уголовнику ох как не сладко, а нашему брату и подавно - это тюрьма и лагерь могут. Своего рода школа выживания, похлеще любых армейских и прочих спецшкол, пройдя которую, сам черт не брат и не сестра. А как ты хотел, когда человека, в прошлой, до тюремной жизни, успев-шего неплохо окончить школу, отслужить в армии, закончить ВУЗ, в силу вос-питания, достаточно уважительно относящемуся к государству и всему, что это государство наполняет и поддерживает, в меру наивному и привыкшему верить людям на слово, упекают за решетку на 12 лет, с вероятностью его смерти в те-чение первого года отсидки, скажем так процентов 80, а? А впереди 12 лет. Тут поневоле не то, что мобилизуются все внутренние резервы, тут в человеке мо-билизуется все, что только подлежит мобилизации и даже больше. К сожалению даже это не всегда помогает, и человек, как правило, погибает, его попросту убивают, или он убивает себя сам. Печальная такая традиция, на которую и рас-считывают все те, кто участвует в этом процессе. Мало того, в подобном исходе заинтересованы все, кроме самого человека, его родных и близких во всех смыслах людей. В таком исходе, в первую очередь, заинтересовано государство, с его излюбленным тезисом - нет человека, нет проблемы. Именно государство, не в силах адекватно рассматривать данную проблему, предпочитает от нее из-бавляться, во истину варварскими методами. Долбаный совок, хотя это отноше-ние характерно для большинства государств, просто в иных, более "продвину-тых", дают лет этак от 25 до пожизненного, в то время как у нас, предпочитают убивать, зачастую не доводя дело до суда. Хотя, хрен у Федьки не слаще. Ос-тальные, лишь послушные исполнители, начиная от заурядного опера, которому по большому счету, все едино, что трахать подтаскивать, что оттраханных от-таскивать, и заканчивая судьями всех инстанций, конвоирами, начальниками ла-герей и пересылок не говоря уже о зеках. Если разведчика или диверсанта гото-вят годами, и лишь потом забрасывают в тыл врага, или засылают в какую-нибудь державу под видом безобидного дипломата, то нашего брата окунают в смертельное болото сразу и целиком, и мало того, с первых минут настраивают его, что жить ему осталось на воробьиный чих.

При таком раскладе у простого, скажем так, впервые оступившегося, воло-сы дыбом встают, а что уж говорить о человеке, почти обреченном. Интересно то обстоятельство, что человек, я имею в виду БЛ, находясь на воле, находиться под дамокловым мечем, с риском быть разрубленным оным, ничуть не мень-шим, чем БЛ, оказавшийся за решеткой. С той разницей, что у БЛ на воле, по-рою есть шанс, возможность, время и поле для маневра, дабы успеть остепе-ниться, сделать соответствующие выводы и не допустить ошибок. Другое дело, успеет ли, сумеет ли, он этим шансом воспользоваться. Я не сумел и не успел. У БЛ в тюрьме, а тем паче, на зоне, такой возможности, как правило, нет. Но уж если БЛ выжил и освободился, то поверь мне на слово - такого спеца по методам и способам выживания еще поискать. И не факт, что найдешь.

Все, с кем мне приходилось общаться до того, как я оказался за решеткой, чего греха таить, я и сам, все мы, прибывали в наивной уверенности, что уж ко-го-кого, а уж нас-то не посадят, это точно. Побздехивали конечно, но побздехи-вали скорее рефлекторно, насмотревшись сюжетов из США и прочих помоек с демократическим душком. Я даже несколько раз интересовался у «знающих» людей, не сочтут ли мои фотографии порнографией, как-никак, ню-с, присутст-вует-с, мальчики-с. Меня всегда успокаивали, что мальчики, хоть и ню, но ак-тивного секса на фотографиях той поры не замечалось, так что фотографируй спокойно, голые мальчики, равно как и любое голое тело, порнографией являть-ся не может по определению. Ну-ну. Вынужден отвлечься, ибо наши СМИ не могут, чтобы хотя бы раз в месяц не садиться всем седалищем в лужу. Опять очередная "история" из США. Штат Миссури, тихий городишко Ричвудс, тысяч сто народу. В 2002 году пропадает понятно кто одиннадцати лет от роду. Все как всегда в шоке и вся страна в поисках, стоит на бровях и понятное дело, все клянут известно кого. Но все напрасно, никого не находят. 2006 год, тот же го-родишко и опять пропадает понятно кто тринадцати лет от роду. Но на сей раз, бдительные соседи видели белый фургон, успели, чуть ли не записать на видео и познакомиться с хозяином фургона, одним словом ФБР вычислила его и невзна-чай нагрянула к нему с визитом вежливости. В доме владельца пиццерии поли-ция обнаружила того, кто пропал в 2006, и кому было тринадцать, и к немалому удивлению, того, кому в 2002 было одиннадцать, а сейчас все добрые шестна-дцать. Самое интересное, что никто из этих недалеких по обе стороны океана, не может понять, почему он, не таясь и не скрываясь, четыре года спокойно жил у этого "понятно кого", не хотел сбежать, вызвать полицию, как-то заявить или хотя бы позвонить родителям, а преспокойно на глазах у соседей наслаждался жизнью. Второй, кстати, особых восторгов по поводу появления "спасителей" то же не высказывал, и счастливые лица родителей как-то не очень убедительно смотрелись на фоне кислых физиономий тринадцати и шестнадцати. И вот они все ором орут в один голос и задают вопрос – почему они не сбежали от этого любителя пиццы? Что или кто и за какие места их удерживал? Хотя тут же по-правляются, что сами ничего понять не могут, поскольку выходит, что ничего и никто их там не удерживал, и вообще тогда полная чертовщина и неувязочка, с их ущербной точки зрения получается - чего он там четыре года делал, а второй видимо только начал входить во вкус, и собирался начать делать? Ясно же как день – они играли на банджо, крутили хула-хуп, пели песни в стиле кантри и ос-ваивали азы приготовления пиццы. И видимо продолжали бы, не заявись к ним ФБР. Вот вам очередной, конкретный пример непролазной, непробиваемой, ожиревшей от ханжества тупости одних, и катастрофической, просто вселен-ских масштабов не желания видеть и принять очевидное – у других, или у всех сразу.

Там, как известно, с нашим братом шуток не шутят. И то сказать, если до-кажут. Не совпали увиденный присяжными член М. Джексона с теми описания-ми, что давал пригретый им инвалид, извините, идите инвалид на хрен, вместе с прокурором и мамашей - сутяжницей. Но это там, у нас же, как водится, пока гром не грянет, мужик раком не встанет. В чем причина этой уверенности - ска-зать трудно. Думаю, что все мы искренне полагали, что по большому счету, са-жать нас не за что. Однако не буду говорить за всех, я, в силу своих способно-стей, основываясь на личном опыте, попытаюсь рассказать, как до такой жизни дошел, что ждало меня после ареста и, почему, черт побери, я ни о чем теперь не жалею. Или почти ни о чем.

Предисловие

Довелось, как-то мне прочитать в "Комсомольской правде", что БЛ бывают добрые, а бывают злые. Бывают вообще невменяемые, что-то типа Чикатило и ему подобных. Суть статьи, правда, от этого не менялась, к стенке их супчиков, к стенке. Общепринятая, кстати позиция - стрелять всех без разбору. Однако, по словам неутомимого и неугомонного профессора М.В. Виноградова, прозвучавших в программе "Честный детектив", нашего брата БЛ, как доброго, так и злого, не говоря уже о клинических случаях, столько, что стреляй, не стреляй, от нас не убудет. Посчитал он всех, не иначе. Одна из немногих умных мыслей, озвученных Виноградовым. Все остальное, педофобский бред сивой кобылы. Соб-ственно, не бредовых, мыслей этих, всего прозвучало три.

Первая - о том, что БЛ оказывается много больше, чем принято считать. Это конечно радует, скажу больше, согласно выводам ученых, людей подобных мне, в мире насчитывается от 2 до 3 процентов от числа всех ныне живущих.

Вторая – парадоксально, но факт – БЛ, люди исключительно из среды ин-теллигенции, или кругам, близким к оной, военные, инженеры, компьютерщики (кхм), одним словом - от станка, или от сохи БЛ не бывает, нет их в природе, а если и есть, то ему о таковых не известно. Спорное утверждение, поскольку очевидно, что эти от 2 - 3 процента, распределены не только среди людей обра-зованных и прочее, наверняка есть тут крестьянство, пролетарии, и даже страш-но подумать – милиционеры, премьер министры и олигархи, чем черт не шутит, везде, одним словом, нашего брата хватает.

Третья - природу БЛ современная наука понять не может, на всякий случай, причисляя это явление к разряду психических расстройств. Соглашусь исклю-чительно с первой половиной, про то, что где уж там понять природу, оставили бы в покое и без этого понимания дел, что ли у современной медицины нет? Ви-димо, нет, коли решили БЛ приравнять к психическим заболеваниям. БЛ, кста-ти, от этого, ничуть, не легче. Ну, или почти не легче, если наряду с этим, не стоит какого-нибудь более серьезного диагноза типа шизофрении или чего по-хлеще. А так, это как мертвому припарка и лишняя приписка в приговоре, мол, подсудимый отчасти не в себе, но сидеть голубчик может и будет.

Не хочется заострять внимание на БЛ «злых», не говоря уже о клинических случаях, и те и другие лишь подливают масла в огонь и своими действиями, за-ставляя всех, начиная от ушлых домохозяек и заканчивая «огого кем», в очеред-ной раз объявлять крестовый поход против всех БЛ. Хочу лишь напомнить, что «злыми», Виноградов называл БЛ, которые, караулят несчастных детишек в местах их скоплений, под угрозой применения силы заманивают их в укромные места и всячески их насилуют. Потом отпускают, нагнав жути. В клиническом случае, детишек не отпускают вовсе. Грустно. В конце концов, и тех и других, конечно, ловят - получите очередную волну репрессий и ужесточения в Уголов-ном Кодексе. Совершенно дикие случаи в Красноярске, Питере и моем городе, когда Вороненко, маньяк - бомж насиловал и убивал девочек в Питере, в моем городе, завшивленный бомж изнасиловал и убил двух мальчишек и девочку. Во Франции, словили одного такого. Ему бы, шизоиду, дома сидеть, а он, не успев освободиться, насилует и убивает мальчишку. В результате, премьер Саркази предлагает не только не отпускать, в том числе и по амнистии всех, замеченных в рядах БЛ, но и после полной отсидки, помещать их в специальные клиники для лечения с последующей стерилизацией - в обмен на окончательную свободу. В Израиле, дак там вообще нашего брата стерилизуют, применяя «химическую кастрацию» вводя инъекцию, подавляющую любое сексуальное влечение. Я уже не говорю о тех воплях, что раздаются с отечественных экранов и страниц на-шей прессы в свете последних событий – НТВ, с его «лицом», а точнее, надрыв-но - утробным голосом С. Полянского, лидер по смакованию и обсасыванию со всех сторон этой темы, даже ввел термин – «эпидемия педофилии». Волосы ды-бом от «инициатив», в лучшем случае, по тотальному надзору за всеми, «заме-ченными», не говоря уже о судимых, и уже упомянутой «химической кастра-ции», в худшем, видимо, будут сразу же линчевать без суда и следствия. Прие-хали. Я пишу для всех остальных, у кого хватает ума и сообразительности, ни-чего подобного с мальчишками не делать. Я пишу для «добрых» БЛ.

Тот факт, что «добрых» БЛ большинство - конечно радует. А по-другому и быть не может, поскольку слово «любить», во всех его смыслах, вне зависимо-сти от обстоятельств того или иного случая, подразумевает как минимум отсут-ствие насилия во всех его проявлениях.

Стоит, правда, сказать, что в УК и на такой случай статья имеется – 134, но, как правило, судят и садят с формулировкой - любили друг друга, причем, БЛ любил, воспользовавшись беспомощным состоянием любимого, а это уже 132 часть 3, держи пока, от 8 до 15 лет. Если вал ненависти задавит здравый смысл - получите пожизненное заключение, или лет этак от 15 и выше. Поскольку под "беспомощностью" подразумевают либо психический недуг, либо возраст, либо состояние, при котором оказать сопротивление было невозможно, в 100% слу-чаев, за основу берут возраст, а иначе никак - мальчишка здоров как космонавт, сопротивляться мог, но почему-то не сопротивлялся, ага, значит, в силу возраста ни шиша не соображал, держите, сударь, в лучшем случае, пока, лет десять. Но это отдельная тема, и не о ней сейчас речь.

Как же видит «доброго» БЛ Виноградов, следовательно, с его слов, и про-стой обыватель. Признаюсь, он во многом прав. Так, «доброго» БЛ можно вы-купить по манере вести диалог и поддерживать беседу, сиречь, он, подлец еще и психолог, одевается «добрый» БЛ то же, в зависимости от уровня дохода, но всегда аккуратно, следит, собака за модой, обходителен и вежлив, как правило, имеет свое дело или на худой конец - постоянное место работы. В моем случае, только ленивый не подчеркнул то обстоятельство, что я, будучи преподавате-лем, обладая «феноменальным обаянием и знанием детской психологии», по-смел воспользоваться всем вышеперечисленным в своих, низменных целях. «Добрый» БЛ конечно не ошивается по кустам вокруг школ и детских садов, а предпочитает действовать аккуратно, предварительно познакомившись, войдя в доверие и разузнав разные полезные для себя сведения, раз, от раза приближа-ясь, как правило, на своей иномарке, к заветной цели. Какой? Естественно, ов-ладеть телом и много реже - душой объекта своего внимания. «Московский Комсомолец», помню, давясь слюной, взахлеб перечислял «шикарные иномар-ки», на которых я увозил мальчишек в уже упомянутое «царство разврата и шальных денег».

У меня порою, складывается впечатление, что Виноградов, оседлав эту те-му, попросту умело зарабатывает себе на хлеб насущный, впаривая плебсу страшилки про БЛ, равно, создается впечатление, либо в теме этой, Виноградов разбирается, как олень в апельсинах, либо тупо отрабатывает деньги, не желая говорить правду. Парадоксально, но факт - войну против педофилов вообще, и БЛ в частности, в средствах массовой информации, по сути, ведет только Вино-градов! Где же умудренные практикой медики института им. Сербского, где знающие все тонкости вопроса ученые и эксперты, почему они молчат? А мол-чат они потому, что вероятно, действительно знают и разбираются в данной те-ме, но их знания, для нынешней власти, для таких как Виноградов опасны и не выгодны. Вот и стращает Виноградов по поводу и без с экранов телевизоров - не переставая. Я, ради интереса, провел наблюдение, дак вот, за два дня выходных, мне удалось «поймать» Виноградова аж в четырех телепередачах. Каких только званий не навешали на него редакторы этих каналов, «доктор», «профессор», «психиатр - криминалист», «эксперт – криминалист», «руководитель центра правовой и психологической помощи пострадавшим от насилия» - есть хоть од-но, соответствующее действительности, а? В «Особо опасен», он как всегда, в некроманском духе «НТВ», гнал волну, пугая публику своими «знаниями» и на-гоняя на нее страху, в «Открытой студии» на Пятом канале выдал идею, выдать которую человек, обладающий хоть одним из званий Виноградова, не смог бы по определению. Без тени смущения Виноградов вещает, что мужчины - гувер-неры, это, как минимум - подозрительно и наводит мысль о сексуальных откло-нениях у данных мужчин, как правило, они на поверку - сплошь педофилы, не говоря уже про учителей, там плюнь и попадешь в извращенца, на ТНТ, в «Шоу экстрасенсов», решал, какому из очередных претендентов на звание «всамде-лишного экстрасенса», отдать предпочтение, не понятно только, каким из зва-ний, или знаний, руководствуется Виноградов, решая - кто настоящий экстра-сенс, а кто липовый. В «Главном Герое», на том же НТВ, прогуливаясь по музею криминалистики в компании с опером, поймавшим питерского маньяка Воро-ненко, пытался, видимо, примазаться к славе, семеня за ним и что-то втолковы-вая, поскольку опер этот, вычислил маньяка, используя свой опыт и знания, а не «советы» и наущения, таких как Виноградов. Так что в том, что Виноградов, не более чем посредственный шоу – мен, телевизионный продукт сомнительного качества, мельтешащий по каналам, мне лично, сомневаться не приходиться

Очень удобно иметь при себе такого «ручного профессора», согласного с умным видом гундосить где и что угодно, нагоняя жути на обывателя. Как муд-ры были древние, справедливо полагая, что усмирить плебс, не дать ему понять, в каком говне он живет можно, дав ему хлеба и зрелищ. Хлеб вроде есть, а вот вам и зрелища, сиречь Виноградов с лепетом на любую, проплаченную тему. Меня несколько настораживает то рвение, с которым Виноградов призывает к беспощадной борьбе и уничтожению всех педофилов, включая БЛ, его патоло-гическая ненависть к этой категории граждан. Сенатор от штата Нью-Йорк, Элиот Спенсер, призывавший к искоренению проституции, боровшийся с ней денно и нощно, а поди ж ты, застукали его с элитной проституткой, спалили, как говориться. Он, оказывается, с этих проституток вообще не слезал, вот тебе и борец – молодец. Я уже не говорю о недавнем скандале в министерстве юстиции США, когда человек, уровнем не ниже зам. министра, возглавлявший департа-мент по борьбе с педофилами и БЛ, в частности, оказался главным «злодеем», собравшем колоссальный архив по тематике БЛ, но был «вовремя разоблачен». Бабкин, своего рода - сетевой Виноградов, форум его, с лозунгами, типа «хоро-ший педофил - мертвый педофил», «сдай педофила и спи спокойно», кем на са-мом деле оказался? Склочной педовкой из администрации города Волгограда, председателем комитета по туризму и спорту, клиническим шизофреником, об-щающимся сам с собою в форуме, неудовлетворенным геем, отягощенным не-возможностью реализовать свои амбиции БЛ. Про Лешу - Супа и его «педофи-лы.ru», я вообще не говорю – пидорок-с тот еще, «супчик», давно прокисший, и покрывшийся плесенью забвения педофил-неудачник, наивно полагающий, что его лобзания с ментами, в случае чего, спасут его от отсидки. Последняя про-грамма Аракши Мамонтова, вышедшая в апреле 2008 года на РТР, очередное тому подтверждение. Я умолчу о репутации в журналистских кругах самого Мамонтова, как и о том, что Аракша, так и не научился правильно произносить слово «извращенцы», продолжая голосить на всю страну «изращенцы», но то, что по ходу передачи он ссылается именно на суповский сайт, как всегда врет и вводит в блудную замерший перед экранами плебс, для знающих людей говорит о многом. Хотя, если вдуматься, это же до чего нужно дойти, что бы делать про-грамму, направленную против педофилов, на основе сайта, созданного махро-вым педом-мазохистом? И таких примеров, когда под маской неутомимых бор-цов, скрывались самые матерые представители тех, против кого сами же они и боролись – масса. К счастью, под описание Виноградова, попадает большинство мужчин от 22 и выше, отсюда он делает вывод, что распознать БЛ не так-то про-сто, по сему, граждане, будьте бдительны. Толку, правда, от такой бдительности – никакой, иначе по городам ходили бы одни немытые бомжи и спившийся про-летариат. Благодаря таким как Виноградов, в нашем государстве всем глубоко насрать - какой ты БЛ, «злой» или «добрый», ты в первую очередь педофил, из-вращенец и коль уж сцапали тебя, то держись за свою шкурку, иначе вытряхнут тебя из нее и «мама» сказать не успеешь. А все почему? Потому что не видят люди разницы между тобой и свихнувшимся маньяком, ты в их мозгах на одной с ним ступеньке, и скажи спасибо, что сразу не пристукнули, оттягивая это удо-вольствие на потом. Умы засраны настолько, что недосуг им подумать, или хотя бы прикинуть, где ты и где он. Что представляет собой он, и что представляешь из себя ты. Почему пишут так уверенно - да потому что сам прошел весь путь, от задержания до лагеря, вопреки всех прогнозов – выжил, назло всем супоста-там живу, и жить буду еще долго.

Я отдаю себе отчет в том, что называя в дальнейшем часть милиционеров, следователей и прочих «слуг закона» мусорами, ментами и кодлой, я рискую на-влечь на себя праведный гнев всех сотрудников большинства силовых ведомств. Однако хочу заметить, что гнев этот, как правило, возникает у тех, у кого рыль-це в пушку, поскольку порядочные милиционеры, следователи и все остальные, кто трудится на ниве правопорядка, сами таких сотрудников не очень жалуют, обращение же к ним «мент», готовы простить, и даже придумали расшифровку этой абривиатуры – «мой единственный надежный товарищ», поскольку пони-мают, что «порядочный мент» и «мусор», «следственная бригада» и «следствен-ная кодла» - две большие разницы, от того и не обижаются. Однако, испытывая некоторый скепсис по поводу правильного понимания со стороны противопо-ложных баррикад, я изменил имена и фамилии тех, в чьей адекватной реакции я не совсем уверен. Я не испытываю никаких чувств к органам правопорядка во-обще, уважать, равно, как и не уважать мне их незачто. Я сознательно не пишу генеральная прокуратура с большой буквы. Я, вспоминая о тех, с кем мне дове-лось столкнуться и перебарывая в себе чувство брезгливости, испытываю лишь желание донести до остальных то, какими предстали предо мной отдельные личности, затесавшиеся в стройные ряды борцов с преступностью.

Если я скажу, что ничего не предвещало беды, я слукавлю. А коль скоро, я пишу, что бы по возможности предостеречь, лукавить, смысла нет никакого. Кто его знает, как бы сложилась моя жизнь, да по большому счету, тебе до этого нет никакого дела, не сломай я в 1996 году ногу, и не окажись прикованным к постели. Хирурги, что складывали мою ногу, что-то там не так сложили, и по этому, другие хирурги, решили все сломать, и для пущего эффекта, поставить мне аппарат Илизарова. Лежать с ним в больнице сил моих просто не было, по сему, как только позволили врачи, меня перевезли домой. Лежмя лежать дома, удовольствие то же, доложу я тебе, ниже среднего, по сему, я, под это дело про-вел себе интернет, в те времена чудо чудное и диво дивное. Лежу, стало быть, за интернетом, по наивности, трачу деньги, временами ползая по всяким ХХХ сай-там. Сам понимаешь, ничего путного я там не нашел, тем более, тогда, я и сам не знал - чего я собственно ищу. Одним словом, оказавшись в сети в 1996 году, к сентябрю 2001 года я имел то, что имел - широкую известность в относитель-но узком, как мне казалось, кругу БЛ.

Прославился я благодаря своим фотографиям, коих было великое множест-во. Суть не в этом. Хотя, опять же, с какой стороны посмотреть. Не сложись у меня с фотографией, не начни я постить их в сети, кто его знает? Ну не мог я, после очередной фотосессии, вот так запросто с мальчишками распрощаться. Мы часто виделись, они приезжали ко мне в гости, короче говоря, человек пять вращалось вокруг да около постоянно, не считая суперстар того периода, кото-рые от меня не отлучались не на шаг, периодически закатывая мне показатель-ные сцены ревности. В конце концов, мне это надоело, и они получили безли-митный доступ в мою, уже съемную квартиру.

«Звоночки», предупреждающие меня о том, что все не так бирюзово в моих отношениях с мальчишками, начиная с 1998 года, конечно были. Звонили обыч-но родители. Сначала моим Родителям, а потом в милицию. Родителей понять можно, то их выпрыск не показывался дома дня по два – три, а тут его неделю как след простыл. Поскольку только слепой и глухой не знал, что за ними заез-жал я, родители первым делом звонили ко мне домой. Меня, равно как и их чад, дома, естественно не было. Мы были, где-то на просторах нашей отчизны, вне зоны видимости и досягаемости. По возвращении, меня обычно приглашали в райотдел милиции, на предмет похищения детей. После выяснения, отчего и по-чему – выпускали, поскольку дети живы и здоровы, сидят себе по домам. Но в милиции точковочка каждый раз оставалась.

Мой ангел-хранитель, видимо до мозолей руки стер, звоня в колокола в 1999 году, когда меня арестовали в Москве. Чудная такая квартирка, с видом на Останкинский шприц. Утро, часов может семь или восемь. Не знаю, что меня понесло на кухню в такую рань, только слышу – кто-то в замочной скважине ко-выряется. Постоял, послушал, да нет, все равно ковыряются, может, думаю, хо-зяйка приперлась? Чего, думаю, ей под дверью шкрябаться, ну и говорю через дверь, мол, не скребитесь, сейчас открою. Там как-то сразу все смолкло. Я хала-тик запахиваю, и спокойненько так дверь открываю. Тут же получаю прямой удар в лицо, падаю, по мне пробегают несколько пар ног, при чем одна пара ус-певает пнуть. Меня затаскивают в комнату и начинают метелить. Сколько по времени метелят сказать не могу, поскольку действительно, больно только пер-вые минут десять, потом, сложившись пополам, успеваешь только прикрывать то лицо, по которому все норовят пнуть, то яйца, то почки, одним словом - вер-чусь и катаюсь по полу. Запыхались ребята, решили таки спросить, кто я и где порностудия. Дожидаться ответа не стали, продолжили метелить. Снова запы-хались, пока я что-то там мычал, что знать ничего не знаю, и ведать не ведаю, ребята отдышались и по новой принялись скакать по мне, пинать, одним словом, «прием» получился полностью в ментовских традициях. Меня выволакивают на кухню, вернее, в коридор, дабы я смог уже порядком заплывшими глазами по-смотреть на источник ментовской информации про меня и мою квартиру - сво-его московского знакомого Диму Иванова, скромно так сидевшего на кухне, с видом Аленушки, поджидающей братца, с картины известнага русскага живо-писца. Опера хотят меня еще пометелить, но в квартиру входят понятые и съе-мочная бригада из программы «Петровка 38». Меня усаживают на диван. Тетка с микрофоном, камера, я признаюсь плохо помню хронологию событий, она что-то меня спрашивала, я что-то мычал в ответ, одним словом, устроили обыск, но кроме нижнего белья хозяйки, и не менее нижнего белья ее дочери, которое опера было, приняли за трусы неизвестного мальчика, ничего естественно не нашли. А ничего и не было, вернее, было, винт на два гигабайта - жутко дорогая вещь по тем временам, но менты тогда их в глаза не видали, по сему, внимания на него не обратили, так он и сгинул на той квартире, как и все мои вещи, что менты не дали с собою забрать. Меня и Диму выводят в коридор, Дима спуска-ется на этаж ниже, меня, приковывают к лестничной решетке этажом выше, я в недоумении. Оказывается, решили заснять, как они, сиречь мусора, «берут штурмом» порностудию, а то, как-то несолидно получается, что я сам им двери открыл. Оператор занимает удобную позицию, опер закрывает дверь, и по ко-манде оператора начинает звонить в звонок. Далее, обернувшись к прижавшим-ся по разным сторонам операм, дает знак – вперед, на штурм. Мусора выхваты-вают пистолеты, один разбегается и вышибает дверь, и все с криками «лежать», и так далее, вваливаются в уже пустую квартиру. Оператор и мусора довольны - сцена получилась что надо. Ее, кстати, без купюр вскоре показали по ТВ, «В Москве штурмом взята квартира, использовавшаяся как порностудия», показы-вают сотни разбросанных по столу и по полу фотокарточек, заснятых, кстати, совершенно в другом месте, меня, прислоненного к дивану, им даже невдомек, что я сроду с пленкой не работал, но фарс и ложь поставлены во главу угла, по сему, на это им откровенно насрать. Прокурор Дорогомиловской районной прокуратуры Всеволод Мартемьянов – "добрейшей" души дядька, до сих пор нет- нет, мелькает по телевизору, а тогда, когда меня еле живого, на второй или тре-тий день, приволокли к нему в кабинет, долго извинялся, поскольку вышла до-садная ошибочка - доказательств у них на меня не было, а так бы посадили не-пременно. Утром, вроде как отпустить должны были, да тут, как на грех, не то у КДВ при обыске нашли, не то им Жопик принес CD, на котором «северное» ви-део и фотки оказались. А то, что я «Север», они знать то знали, да что толку, а тут - 700 МБ доказательств. Хотя это сейчас я такой умный, ну и что, что Север, поди, докажи, что это моих рук дело, хотя, доказать, быть может, и доказали, но волокита тогда им предстояла бы - мама не горюй. Но, тем не менее, решают меня по утряни перевести из ОВД Дорогомилово в ИВС, откуда ночью привезли изнасилованного и избитого вусмерть Иванова. У них это называлось «знаком-ство» Ну, думаю, кранты.

Утром, меня выводят в предбанник перед дежурной частью, а я, до того как в Москву приехать, только из Туниса вернулся, прикупил там прелестную домо-тканую куртку, в тамошнем стиле. Очень она мне нравилась, она и мусору, де-журившему в то утро, тоже очень понравилась, отдай, говорит, она тебе все рав-но уже без надобности, часы, CASIO, тоже, говорит, отдай, мол, живым они еще послужат, а тебе - зачем покойнику такие хорошие вещи? Я снимаю куртку, ча-сы, правда, оставляю себе. Мусор показывает мне на дверь, и говорит, что за мной приехали и у выхода меня ждет УАЗ, а самому ему идти лень, потому как похмелье. Выхожу, а нужно отметить, что из одежды на мне, комбез, но без же-лезных зацепучкек, и ботинки полуспортивные, английские, но без шнурков, стало быть, идти очень неудобно, комбез спадает, ботинки хлябают, ну да ладно, хлястики завязываю узлом и прикрываю комбез тепляком, выхожу во двор, а там, кроме шлагбаума нет никого и ничего. Огляделся я по сторонам, действи-тельно - нет никакого УАЗА. А я, признаюсь, Москву совершенно не знал и не знаю. А тут, стою я перед входом в райотдел, и ноги сами так начинают поти-хоньку топать в сторону оживленной, не смотря на почти шесть утра, автостра-ды. Бежать не получается, поскольку ботинки и комбез, зараза сваливаются тут же. Из всех адресов, вменяемо помню только адрес хорошего знакомого и друга нашей семьи, вменяемо, это значит улица и визуально сам дом. Торможу маши-ну, называю улицу, едем. Видок у меня еще тот, синяки, и щетина, плюс воняет камерой так, что стекла запотевают. Не доезжая Курского, как потом выясни-лось, вокзала, водила спросил про деньги. Денег, естественно, не было, за то, были часы CASIO. Водила ехать по адресу без денег не желает, я отдаю ему ча-сы, и мы расстаемся, на прощание он советует помыться и называет номер трол-лейбуса, который довезет меня до места. Только неусыпной заботой моего анге-ла хранителя, я могу объяснить то, что меня не сцапали в троллейбусе, пока я ехал «зайцем», не сцапали когда вышел в самом центре, в районе «трех вокза-лов», забрел на территорию детского садика (закрытого), за каким то хреном за-лез на крышу и сидел там, пока не дошло до меня, что я элементарно «сделал ноги», сиречь, подался в бега, и меня видимо уже ищут. От осознания этого факта, чуть не падаю с крыши на голову какого то бомжа, который ошивался внизу. Утро, мозг прозрачен и чист как богемский хрусталь, правда, болят сло-манные ребра и отбитые почки, но это второе, все силы брошены на решение одной задачи - прорваться до известного адреса. Бомж, собака, на отрез отказал-ся меняться одеждой, скотина, ему видители по ночам холодно, а мой тельник, супротив его засаленной «аляски», слабая альтернатива. Ну и хрен с тобой, по-шел по каким то дворам, и добрел до стройки, где полежав между плитами, от-дышался, решая и составляя план действий. В конце концов, набрел на какой-то подвал, в котором, как выяснилось, раздавали прессу оптовикам – распростра-нителям. Делаю как можно более печальный вид, и говорю, что возвращаюсь с вечеринки, денег ноль, и прошу дать возможность позвонить домой. Милая ста-рушка, вечная ей благодарность, дает мне трубку, я звоню домой, в свой город, (старушка конечно об этом не знает), узнаю телефон общего друга, тут же звоню ему, и кое-как описав свое местоположение, помню, магазин там еще был, промтоварный, слезно прошу приехать к этому подвальчику, захватив что-нибудь из одежды, и поскорее забрать меня восвояси. Старушка проникается тяжестью моего положения, поит меня чаем, я временами выглядываю на улицу, пока не замечаю спешащего на мой зов нашего знакомого. На уже знакомой стройке, я отдаю строителям комбез и тельник, бреюсь, моюсь и, переодевшись, мы выходим на улицу, ловим такси и о чудо, о радость, вскоре я оказываюсь в знакомой квартире, под защитой стен сталинской постройки, и на два дня по-просту отрубаюсь, к немалому удивлению домочадцев. Пока я отрубался, пока-зали сюжет в «Петровке 38», про захват порностудии. Домочадцы в очередной раз удивились, но тревожить меня не стали, а позвонили домой. Вскоре приле-тел папа. В результате, через пару дней, предварительно сходив в травмпункт, зафиксировав переломы трех ребер, и сняв побои, окончательно оклемавшись, я вновь предстал пред очами Мартемьянова. Правда, на сей раз, Всеволод был са-ма учтивость. Он признаться не ожидал, он вообще не ожидал, что ТАК все по-вернется, и паспорт отдал, и CD диском так многозначительно, на прощание, перед носом помахал. А то, что били как соседского ишака, и здоровья отняли лет на десять, дак, извиняйте, нечерта с порнодельцами якшаться. Нет, посадить могли и без доказательств, кто бы сомневался, просто на тот момент у них ви-димо лимит на порнодельцов из стана столичных БЛ был исчерпан, да и папе, кланяюсь в ноги, спасибо. А я провинциал, и студии никакой у меня в Москве не было, и вообще, вали-ка ты от греха подальше и что бы в Москве твоего духу не было. Опустил меня тогда Мартемьянов, и мой ангел-хранитель устало опус-тил руки, вроде как пронесло, спасибо ему огромное.

Удивительное дело, «Петровку 38» в моем городе транслируют в два с лишним ночи, но именно эту передачу, в которой показали меня и «захват» пор-ностудии, умудрилось посмотреть столько народу, что стоило мне вернуться, как со всех сторон посыпались расспросы и намеки, но больше всего, всех, по-чему-то волновал вопрос - сколько зарабатывает фотограф, трудящийся на не-легкой, как все убедились, и опасной для здоровья ниве детского, как все были свято уверены, порно. Состоялась у меня беседа и с директором школы, в кото-рой я работал. Каникулы уже начались, но стоило мне выйти на работу, как я заметил на себе неоднозначные взгляды преподавателей, услышал хихиканье учениц, и уловил томные взгляды учеников. Вопрос, собственно звучал так: «Что я (в смысле директор), должна говорить трудовому коллективу, в свете по-казанного сюжета?» А ничего говорить и не нужно, провокация, чистой воды, ошиблись ребята адресом, и тот факт, что стою я перед вами, а не сижу на нарах, есть первое тому подтверждение. Ну а журналисты, это ж проходимцы те еще, им бы сенсацию, да фактов жареных, а то, что стоит за всем этим на самом деле, их не волнует. На том и порешили. Осенью, у меня обнаружили туберкулез в начальной стадии, и со школой мне пришлось расстаться. Оно и к лучшему, свой тубик я задавил химиотерапией, и уже к лету 2000 года был как огурчик.

Отдыхать моему ангелу-хранителю, правда, пришлось не долго, в июне 2000, он снова принялся звонить во все колокола, когда меня арестовали в Ана-пе. Кто ж знал, что тамошние мальчишки, через одного дети сотрудников ФСБ по Краснодарскому краю, у них ни на лбах, ни в других местах, предупрежде-ний на этот счет не написано. Но вот познакомиться с ним, угораздило только меня. Ангел-хранитель мой, тогда видимо разве что в иерихонскую трубу не трубил, вот почему у меня с этим мальчишкой все кончилось, не успев начаться - как собственно со всеми четырьмя, с которыми я успел познакомиться в Анапе в первые три дня, не считая, Ильи, что привез с собой. Не позавидуешь моему ангелу-хранителю, что и говорить. Повезло тогда мне с погодой, вернее не повезло всем, кроме меня. На улице выше + 23 не поднималось, а сидеть в камере, когда на улице пекло, это я вам доложу - мука адская. А так, сидишь, и вроде как ничего. Здорово мне тогда моя бейсболка помогла, она у меня не простая была, а с логотипом «FBI», натуральная, кстати. Мои сокамерники, безобидные пляжные воришки, как-то сразу меня сторониться начали, от чего-то приняв меня за арестованного шпиона, ну да нашим легче. Арестовали, как выяснилось попозжа, по наущению сына ФСБэшника, прямо в парке культуры, в самый разгар веселья. Сынуля у них в качестве подсадной утки промышлял, «уточка», сказать честно, что надо, и по ходу, не я один в плен ее призывных взглядов и шорт, плавно перетекающих в загар, попался. Понятное дело, что моего ареста по подозрению в "знакомстве с далеко идущими планами", как полагается, учинили обыск на съемной квартире. Нашли, ясно – понятно, цифровик – смотрят, а там Илюша, чертяка, в аккурат кадры последнего пленэра, еще на родине, на диване, сидит, вроде как грустит. Это я их стереть забыл, раззява. Тут анапским мегрэ все стало окончательно ясно. Собственно ясно-то им было давно, просто зацепок не было, а тут не зацепка, тут прямиком якорь и состав преступления - правда, они еще сами не определились, какого.

Это уже много позже, рассказали мне, что осерчал тогда на меня Илья - такое лето я ему испортил, и сдал меня в сердцах, за все котомки, навсегда исчезнув где-то на просторах средней полосы России. Но анапская милиция, это кавказская предприимчивость, помноженная на падкость до всего, что дороже 50$. Им до моих дел на родине, как до прибоя в Сингапуре. Таких как я, они за сезон с десяток отлавливают, это у них бизнес, почище крышевания проституток, да и Илье уже к тому времени четырнадцать лет исполнилось, сын ФСБшника ничего толком сказать не мог, потрясенный двумя днями реально исполняемых желаний, что я ему устроил, одним словом, сошлись на аппаратуре, половине наличности и 9 сутках административного ареста за нарушения общественного порядка. Очень тогда папаша - ФСБэшник кипятился, все грозился, после того как меня выпустят, на пляже поймать. Дудки, я тогда в Витязево на нервной почве уехал, душевные раны зализывать. До сих пор помню звук, который издала отпавшая и брякнувшаяся об асфальт челюсть сына ФСБэшника, когда он меня через девять дней в центре Анапы встретил. И запах.

Внял я тогда колокольному перезвону, решил с этим делом завязать. В смысле, с фотографией и последующим постиногом. Получилось, но как-то половинчато. Сайты вроде как продал, а денег вроде как нет, киданули вдругорядь, и вообще, пацаны, оказывается, тоже без фотосессий скучают, вроде как вошли во вкус, готовы ради искусства фотографироваться где угодно, когда угодно ну и так далее… Друзей приводят, один даже подружку привел, но был с позором изгнан, одним словом, на дворе весна 2001 года.

Я про подружку не зря помянул. Были в моем окружении люди, что фотографировали исключительно нимфеток. А поскольку нимфетки на рынке востребованы так, что только успевай, выкладывай, то и фотографов было несколько. Все у них было хорошо, покуда весной 2000 года не объявился на авансцене некто Виктор Романович Похлебкин, старший опер городского УВД по кражам. Какая муха тяпнула Виктора - неизвестно, но он вдруг объявил свою персону последним оплотом морали и нравственности, этаким тщедушного вида рыцарем, без страху и упреку со стороны своей совести, всего себя, посвятив не раскрытию краж и уличных грабежей, а борьбе с фотографами – нимфеточниками. Витю понять можно, на кой ему эти жулики, которые могут и сдачи дать, опасное это дело, когда под рукой милые и добрые фотографы, готовые заплатить «налоги» и фотографировать дальше. Те погоревали, и вскоре часть из них свою деятельность свернула, а часть, продолжила, но уже под бдительным оком Вити. Вероятнее всего, прибрав к рукам нимфеточных дел мастеров, Витя с удивлением узнал, вероятно, от тех же фотографов, что существует и такое направление, как БЛ фотография. Поскольку таким фотографом в его, погрязшем в аморальщине и разврате, как он считал, городе, оказался я, то Витя с патологической настойчивостью принялся за наведение порядка и в этой области.

Одним словом, через посредника узнаю, цена - 150 тысяч, или новую "десятку", на выбор. Разумеется, все через того же посредника он был тут же послан куда подальше. Началась эпопея, во время которой я ничего не делал, что бы как-то прислушаться к раскатам надвигающейся бури, а Витя, делал все, переступая нет, не закон, он этот юридический термин из своей жизни вообще вычеркнул, а элементарные нормы человеческой порядочности, да откуда ему, про порядочность знать? Начались публикации в городской и областной прессе, о неуловимом фотографе, раскатывающем по городу на шикарном малиновом джипе (шикарном - это по Витиным понятиям, а так, это была Тойота 4Раннер 1985 года выпуска), и увозящем мальчишек в царство разврата и шальных денег. Похлебкин ходил по школам, где раздавал фотографий мальчишек, что надергал он из сети, директорам и учителям, созывая педсоветы и классные собрания на тему «фотографирование учащихся в голом виде - новая угроза». Он частенько раздавал эти фотографии одноклассникам моих мальчишек, видимо рассчитывая, что те начнут травлю, но они после этого искали со мной встречи с удвоенной силой, но приятного в этом было мало. Были походы по домам, где проживали мальчишки, правда, после того, как папа одного из них, спасатель по профессии, спустил Витю с лестницы третьего этажа без страховки, с визитами по домам он завязал. Подстегнуло Похлебкина еще и то обстоятельство, я, воспользовавшись удобным моментом, разом сбагрил кучу фотографий, что успел намастерить за последние полгода. Взвыли все и каждый по-своему. Взвыл даже госдеп США, поскольку он уже неоднократно ставил вопрос перед генеральной прокуратурой, откуда, маза фака, по всему интернету плавают эти фотографии и куда они там все смотрят. Витя, понятно на себе все волосы от злости отовсюду повыдирал, а, повыдирав, намазал лыжи и, взяв отпуск, заявился в Генеральную Прокуратуру. Дело в том, что из остальных прокуратур, районных и городской, Похлебкина посылали куда подальше, поскольку, во-первых, отношение коллег к нему было, прямо скажем, не ахти, не пользовался он никаким маломальским уважением, а во-вторых, заявлений от родителей на тот момент никаких не было, по сему, иди Витя нахм.

Понятное дело, узнав, что почем, в генеральной прокуратуре Похлебкина разве что на руках не носили от радости, и ему даже где-то начало грезиться, что его непременно должны после этого пригласить на работу в Москву. Срослось. 24 марта на меня заводят первое уголовное дело, в апреле-мае приезжает целая следственная бригада, во главе со следователем по особо важным делам генеральной прокуратуры, генералом юстиции Андреем Потерянцевым. На месте бригаду возглавляет следователь по особо важным делам следственного управления прокуратуры края – Юнус Памирович Дадаев. В помощь ему выделили следователя из Питера, помер он, кстати, недавно, от рака - бог не Ермошка, видит немножко, несколько следователей из краевой прокуратуры, в числе которых был и Митя Невашев. Ему, впоследствии, будет отведена немалая роль во всем этом деле. Была там даже женщина следователь, по фамилии Онопченко, жуткий спец по работе с маньяками и детьми, я даже подозреваю, судя по схожести кустистых бровей – родственница одного нашего министра. Всего их, не считая местных, что увивались вокруг москвичей, набралось человек шесть. Для пущей важности, заводят еще одно дело, но уже под эгидой генеральной прокуратуры.

Похлебкин про кражи окончательно забывает, и начинает остервенело подсоблять. Подсоблять Витя был редкостный…. Мне бы, прижаться, а лучше бы вообще на время раствориться в массе соотечественников, где-нибудь подальше от родного города. Я же, поддавшись необъяснимой с логической точки зрения уверенности, что все это не из тучи гром, продолжал себе жить на съемной квартире. У меня дома проходят обыски, изымают компьютеры и все, что имеет хоть какое-то отношение к фотографии. Хотели даже изъять компьютерный стол, тренажер, синтезатор и кожаное кресло - мама не дала. Всего, с марта по сентябрь было три обыска, сиречь парк компьютеров в прокуратуре пополнился ровно на три компа, три монитора и всего остального по три. Что интересно, на первый, мартовский обыск, приперся сам Похлебкин, при чем, не предъявив никаких документов, постановлений – ничего, а нагнав жути моим Родителям, поздним вечером, вынес из квартиры системник, монитор, и мышь, клаву почему-то оставил. Именно в этом системнике, после того как он месяц простоял в райотделе, включенный, подсоединенный к другим компам, Похлебкиным были «обнаружены» фотографии мальчишек. Именно этот системник он предъявил мне, когда позвонив мне домой сказал, что звонок, это та же повестка, и что у него есть ко мне ряд вопросов. Я беру с собой адвоката, и мы приходим. Стоит на столе мой включенный комп, Похлебкин, несколько раз промахнувшись, заходит таки в папку «удаленные» и показывает мне фотографии числом триста. Удивил ежа голой задницей. Адвокат, тут же спрашивает, когда, на основании чего, и где был изъят сей системный блок. Где печати, которыми в таких случаях системник опечатывают, где, в конце концов, акт изъятия и подписи понятых, и вообще, вон, аська мигает, сообщение пришло – комп, оказывается, к интернету был подключен! Похлебкин начинает что-то мямлить про то, что и этого, что он «нашел», читай, залил сам, уже достаточно, что бы возбудить чего-нибудь, против меня, что прокурору на такие мелочи, как соблюдение процедуры обыска и изъятия насрать, но его предложение еще в силе. Адвокат хочет бросить ему перчатку и вызвать на дуэль, но я его отговариваю, и мы, демонстративно хлопнув дверью, уходим, предварительно получив пропуск, который Витя, с явной неохотой нам выписал. Уже много позже, знакомясь с материалами дела, нашел я в них и постановление на обыск, и акт об изъятии и понятые нашлись, и даже описано, какой печатью и с каких сторон этот самый первый системник был опечатан, правда, все они были выписаны уже апрелем, после того, как было возбуждено основное уголовное дело, фальшивка чистой воды, но на фоне всего беспредела, что будет твориться дальше, господи, какие это были мелочи!

Мой ангел-хранитель, видимо зная, что трудиться ему еще предстоит ох как много, в колокола не бил, поскольку глухой осел, не внявший, казалось бы, очевидным знакам свыше, звони, труби в рог, мечи молнии - ему все пофиг, он живет себе на съемной квартире в компании таких счастливых, но подслеповатых, туговатых на ухо, и лиц мальчишеского полу с ангельскими лицами, за фасад которых, мы особо и не заглядывали. Хотите познакомиться поближе?

Глава 1

Итак, август 2001 года. Действующие лица и исполнители, хотя нет, место действия - съемная квартира в центре города, кругом царит атмосфера беззаботной растрепанности, как в чувствах, так и в окружающей обстановке. Временами, съедаемый чувствами, в квартиру заглядывает Эльф, он же, Вова Лямин. Кто придумал ему эту кличку - я не помню, но то, что в Вовке было, что-то от этих обитателей мира фэнтези, в этом убеждались все, кто хоть раз близко с Вовкой общались. Нет, Вова не был этакой честной давалкой - просто его окружала аура такой всепоглощающей похоти, что удержаться от этой смеси крови с какао, было просто невозможно. Однако, Вова, околдовав окружающих своими чарами, всегда мило сдувался, приберегая себя, как правило, предпочитая мое общество. Про фотосессии я, конечно, не говорю, любил он это дело, чего греха таить, и постановочные кадры любого наполнения, вроде как для него не в счет. Не по любви, а значит, не считается. Время шло, Вовка понятное дело рос, и к августу 2001 года дорос почти до метра восьмидесяти, и вообще из стройного, как удачно подметила в одном из своих рассказов Л. Улицкая: «гаремного мальчика», образца 1998 года, постепенно превращался не сказать, что в уж очень гаремного юношу. Но, тем не менее, навещал он меня исправно, с потаенным желанием накостылять всем тем, кто со временем занял его место.

В двухкомнатном Олимпе тогда царило троевластие: Ллойд, он же Денис Базанов, Илья Скворцов, кличку не помню, но его всегда можно узнать по голубым глазам на фоне цветастого ковра, последняя, кстати, серия, снятая за несколько дней до ареста, и Егорка, черт, забыл фамилию, надо будет в приговоре посмотреть, он все больше в моем халате «Спокойной ночи Америка» предпочитал на фоне того же ковра позировать. Хотя ему, как в свое время Дункану, было по барабану где, как и с кем позировать - его перло от самого процесса. А вот Женьки Бахарева, ака Дункан, в квартире не было. Почему? Признаюсь, меня несколько насторожил и откровенно расстроил факт довольно тесного общения Женьки с Витей Похлебкиным в марте 2001 года, когда Похлебкин, еще до того, как его спустил с лестницы папа – спасатель, нагрянул в квартиру моих знакомых, обнаружив там Женьку и мой загранпаспорт. Притырил тогда Похлебкин паспорт, притырил, думал я за бугор махну, и Женьку тогда в оборот взял. А Женька, что Женька, он, видя, что нет уж былой славы и обожания, не со зла, конечно, но Вите тогда много чего понарассказывал. Хотя несколько попыток его возвращения я помню, но не проняли меня тогда его сопли и слезы, призрак Похлебкина, стоявший за спиной Женьки, не давал мне сделать этого. Появился он лишь в суде, с каждым годом становясь, все толще и страшнее. Забегая вперед, скажу, что судились больше двух лет, так что было время сравнить, наблюдать, так сказать процесс взросления - грустное зрелище, доложу я тебе. В тени уже упомянутых мальчишек, как-то тихо прижился в квартире и Петька Фалюта, самый старший, после Лямина, в сети, названный почему-то Миша. Младший брат его, Женька, в то время проживал в гостях у Девиза, временами навещая и меня, а заодно и свою маму, что жила в пре кварталов от моей тогдашней квартиры. Время от времени в квартире устраивались общие сборы, при этом народу набивалось столько, что ни встать, ни сесть, поэтому все предпочитали лежать – шутка.

Хотя, троевластие, это не совсем точно, но как обозначить формулу, когда на вершине сидят принц, царевич, король, королевич? Королевичем, несомненно, был Тедди, в миру более известный как Андрей. Помимо того, что Тедди был мальчишкой по природе довольно скромным, без особых претензий, он был, как это принято сейчас называть «пацаном», что не мешало ему прекрасно проводить время, развлекаясь и по мере сил, временами радуя меня, и не забывая и про себя, естественно. Именно то, что отчим Андрея был или еще есть, каким-то авторитетом в среде уголовников, а точнее воспитание, которое Андрей получил в том духе, что предавать друзей это «не есть гуд», сыграло свою роль, и Андрей ни разу не засветился, ни на следственных действиях, не говоря уже о суде, единожды послав подальше всех, кто попробовал замочить ноздри в его личную жизнь. Искренний ему за это респект и благодуха от уха до уха. Не меньшее уважение я испытываю и к Стаське К. Помните папу–спасателя? Это был Стаськин папа. Может быть папа, понимая, что Стаське со мною было, если не лучше, чем с ним, но уж точно не хуже, понимая, что Стаська престал практически заикаться, с ребятами у него начались отношения складываться, перестали его тюкать и задирать, одним словом – повторюсь, ибо это доставляет мне удовольствие - когда Похлебкин пришел на квартиру Стаськи и начал рассказывать, до чего может довести дружба его сына со мной, тыча в глаза папе Стаськины фотографии, спустил папа Витю с третьего этажа вперед ногами. Обоим им, и Стаське и папе, от меня слова теплые и мысли светлые. Похлебкин, влекомый своей подленькой сущностью, желая отомстить и унизить Стаську, настоял позднее, что бы Стаське провели экспертизу, поскольку ему, Похлебкину, казалось, что это у Стаськи не обрезание, а последствия моего с ним общения, урод. Эксперты, да и сам Стаська, его родители подтвердили, что это обрезание, и что я не имею к этому никакого отношения. Окна суда, в котором мы судились, кстати, в аккурат на окна Стаськиной квартиры выходили. Я вообще искренне признателен всем мальчишкам и их родителям, которые нашли в себе силы и мужество противостоять этому катку, под названием «следствие», от эпизодов, что они бы могли, влекомые, страхом или элементарной жаждой денег, что наобещали иным родителям следователи, от эпизодов этих, срок мой стал бы ничуть не больше и не меньше. Но тот факт, что мальчишки и их родители демонстративно отказались принимать участие в этой вакханалии, доводя тем самым, до судорог, таких как Похлебкин или Дадаев, одно это дает мне повод протянуть им руку и крепко ее пожать, а то, что когда-нибудь я это сделаю - можешь не сомневаться.

Одним словом, на носу 1 сентября, Егорка сваливает в свою деревню, видимо отметить с дружками начало, а заодно и конец учебного года, Илья, числа 29 уходит таки жить домой, поскольку от меня до его школы добираться нужно на перекладных, плюс он маме обещал - начать жить дома. Дениска, вроде как пристроен в более ответственные и заботливые, нежели мои, руки, короче, начало сентября было встречено при относительном спокойствии. Не уходит только Петька, а если и уходит, то снова приходит, но делает это как-то тихо, без помпы и радостных воплей на всю округу, висения на шее, и плясок нагишом, как обычно появлялись остальные.

Несмотря на то, что в сети я был в последний раз вечером 4 сентября 2001 года, но и до меня доходили слухи, что как висели мои фотографии, так и висят, как пускали слюни по поводу голубых глаз и ангельской внешности, так и пускают, как признавались в заочной любви - так и признаются, как мусолили тему о кончине в возрасте 14 лет то Дункана, то Ллойда, так по- прежнему и мусолят. Полноте, господа, все они живы – здоровы, Петька женился, брат его работает на стройке и гоняет гастробайтеров, Ллойд вроде как собирается жениться, (по последним данным – передумал), Вова Лямин окончательно записался в осведомители, которых менты внедряют в молодежную среду, и уже не один человек желает простудиться на его похоронах, некоторые, что не удивительно, сидят в лагерях. Да и у остальных, мне думается все в порядке, каждый зарабатывает, как может и чем может. Жизнь-то продолжается, пора начинать жить днем сегодняшним, оставив сетевых красавцев прошлого тем, у кого есть к ним вопросы личного характера, и тем, у кого не хватает смелости, а быть может чего-то еще, что бы обзавестись своими.

Так уж случилось, что 4 сентября 2001 года, на квартире собрались я, Девиз, Дракон и Славка, ака не помню уже как его там, в сети звали. Из мелких был только Петька. Вернее, Девиз пришел позже, сказав, что у магазина с цветами трет шкуру Славка Булдаков, весь из себя мокрый и голодный. Слава Булдаков, мда, если поискать, то найти его фотосет конечно можно, но что бы представить типаж, достаточно посмотреть на тейлоровского Юру, и получиться Слава Булдаков. Недаром, в момент знакомства в 1999 году, мой друг, время, появиться которому еще не наступило, дак вот, друг этот, наотрез отказался верить в то, что перед ним стоит мальчик, а не очаровательная, пусть и с налетом бомжеватости, девочка с зелеными глазами и копной черных как смоль волос. Тогда, в самом центре города, в то, что он мальчик, поверили ему на слово. История наших отношений со Славкой, изложена в отдельном рассказе, как собственно, и все истории, что мне удалось вспомнить и написать. Славка, увы, обладая сногсшибательной внешностью, и всем остальным, на поверку оказался тем еще фикусом, которому одежда, уют и внимание, нужны до тех пор, пока его вновь не потянет в ближайшую подворотню. А тянуло его туда частенько. Я бы смирился с этой его тягой к бродяжничеству, если бы в очередной раз, одетый и обутый, вылив на себя полфлакона XS, сытый и довольный, он не рассказал своим друзьям и коллегам по помойкам, что все это, он честно заработал, без устали отдаваясь вон тому джентльмену на черном Мерседесе.

Но небеса свидетели – я его тогда никаким пальцем его не трогал, а одевался он исключительно на деньги, что оставил мой друг, сраженный его красотой, в надежде вернуться за Славкой и увезти его подальше от помоек, дать образование, ну и так далее, не мне тебе рассказывать - каждого из нас временами посещают такие вот навязчивые идеи, синдром отцовства какой-то, честное слово. Но в кругу его, Славкиных друзей, учеба и все такое прочее, это считалось моветоном. Отдаваться каждому встречному - вот это другое дело, «прикольно», говоря их языком. От них, облепивших мою машину, я и узнал, причину их столь навязчивого набивания покататься, а можно и не только, можно и в гости, они очень даже не против. Придя в себя, я раскрыл глаза этим "труженикам засаленных матрасов", откуда, как и почему Славка благоухает парфюмом и раз в неделю меняет гардероб. Известие о том, что он низложен, Славка воспринял спокойно, поскольку был уверен, что стоит ему состроить глазки, как у кота в "Штреке", и уж что-что, а на поесть и на попить я ему всегда денег дам, тем паче, что ошивался он всегда в центре, «торчал» под клеем, попрошайничая или подворовывая, ночуя или дома, или в подвалах. И он был прав, черт его побери.

Стало быть, приходит под вечер 4 сентября Девиз и про Славку рассказывает, мол, может, пустим его, на дворе дождь и ветер, а завтра купим ему одежды и отправим восвояси. И как может, показывает, какими он на него глазами смотрел, когда к нам просился. Девиз упылил за Славкой. Приводит. Грязный, вонючий, в одних трико, футболке и домашних тапочках, а на улице + 12 - максимум. Славка без лишних напоминаний залез в ванну, с час он там, в гордом одиночестве отмокал, еще час отмывался, короче, поскольку спал он толком последний раз видимо тогда же, когда и мылся, выйдя из ванны и поужинав на скорую руку, Славка завалился спать. Один. Я в это время в сети сидел, компы тогда в каждой комнате стояли, одним словом, все были заняты своим делом. Старший Славка вскоре тоже спать пошел, Девиз, вроде как домой ушел, его там Женька не кормленный ждал, Дракон, что-то там с Петькой шушукались - обсуждали футбол, не иначе. Петька футбол любил - до одури. Часа, может, в два ночи - звонок в дверь. А я, признаться, жуть как таких звонков боялся, не иначе - как чувствовал. Дождался.

Глава 2

Ты никогда не обращал внимания на то, что арестовывают БЛ обычно на квартирах, совсем уж расслабивших булки, берут прямо в кровати, или непосредственно в студии. Оно и понятно - кто ж на улице будет арестовывать БЛ, когда он может и не БЛ вовсе, а учитель, ведущий своих учеников в музей, или тренер, опять же, ведущий своих подопечных, допустим в бассейн - в таких случаях для милиции основания нужны. А то, что и учитель, и тренер, через час в местном «Катькином садике» встретятся, это уж извиняйте, не пойман, не БЛ.

Получает милиция такие основания, как правило, либо по результатам оперативной разработки, либо, чаще всего, кто-то, им это гнездышко сдает. Сдают, как правило, те же мальчишки, вымещая обиду за то, что как им кажется, их бросили, под давлением родителей или тех же ментов, причин может быть масса. Прошло уже шесть лет, а у меня до сих пор неприятный зуд по телу, при воспоминаниях о той ночи. Короче, звонок в дверь. Я начинаю носиться по квартире, с каждой минутой соображая все меньше и меньше. Все дрыхнут, словно с молотьбы вернулись, а в дверь по-прежнему настойчиво так тренькают. В конце – концов, растолкал Дракона, он на автопилоте пошел к двери, узнавать, кого ни свет, ни заря принесло. Хотя, и так понятно было, что уж точно не свидетели Иеговы или доставка пиццы на дом. Успеваю заныкать под кровать свой мобильник, и как ни в чем не бывало, сажусь за драконовский комп, типа, играю всю ночь напролет. Хозяева квартиры, впоследствии этой находке очень рады были - безлимитный тариф с предоплатой, наговорили, суки, тысяч на десять сверху. Подходит Дракон и говорит, что за дверью милиция, спрашивают меня, в том плане, дома я или нет. Я с грустью смотрю на улицу, первый этаж, давно бы уже сиганул, но что-то я не видел на тот момент себя, в роли лихого малого, удирающего в халате и в домашних тапочках по центу города, а может, они внизу уже ждут меня?

Дракон идет открывать, я пытаюсь будить всех сразу. Славка старший просыпается, но по-прежнему на автопилоте, Девиз тогда не ушел, точно, он сутра собирался с нами на рынок идти, он спросонья очки долго найти не мог, Слава Булдаков так и не проснулся, Петька молодец, сразу от греха подальше, за комп прыгнул. Заходят, наряд милиции, офицерик, и парочка рядовых, просят предъявить документы, говорят, что ищут меня. Все лезут за документами, я нахожусь в ступоре, Булдакова начинают будить милиционеры, но все тщетно. Выясняется, что среди присутствующих, меня нет. Я сказал, что нахожусь не только в ступоре, но и под кроватью? В процессе побудки Булдакова, к вящему удивлению милиции, выясняется, что он спит абсолютно, то есть голый. Естественно, не в халате же ему спать, а одежду еще вечером на помойку Петька выкинул. Воняла она здорово. Я понимаю, что теперь-то они уже точно не уйдут, и покидаю укрытие. Не хватало, что бы меня еще под кроватью нашли. Представляюсь. Милиционеры испытывают удивление еще раз. Мне удается разбудить Булдакова, тот ни хрена понять не может, поэтому тут же отрубается вновь. Офицерик докладывает по рации, что тут он, голубчик, и начинает шарить в моей барсетке, находит паспорт, смотрит на меня и снова докладывает по рации, что ошибки быть не может - это он.

Все пытаются разбудить Булдакова, когда это удается, выясняется, что одежды его нет, и пока мы, как в тумане, ищем во что бы одеть Булдакова, тот снова засыпает. Его в очередной раз будят и одевают во что-то из Петькиного гардероба. Никто никаких вопросов не задает, такое ощущение, что милиция пришла на всякий случай, и что к чему, пока еще не вкурила. В Москве, помню, меня бить начали, как только открылась дверь в прихожую, и продолжали бить с перерывами на перекур пока понятые и съемочная группа из «Петровки 38» не нарисовались. Но те то знали, куда шли, а главное - за кем, те то, опера были, встряхнутые на всю голову, а эти, так, обычный наряд, но и на том спасибо. Мы выходим на улицу. У подъезда стоит УАЗ "буханка", конечно, никто меня на улице не караулил, мы садимся в это исчадие автопрома, и нас везут в районный отдел милиции. Время 5 утра 5 сентября 2001 года. На свободе можно ставить крест.

Глава 3

В райотделе всех закрывают по разным камерам. Булдаков остается спать в буханке. То, что не бьют, говорит о том, что милиционеры что-то знают, но что, сами пока понять не могут, нет у них на наш счет точных указаний. В Дорогомиловскм райотделе только ленивый мусор, на мне свои приемы не отработал, потому, как указания были – бить порномагната - извращенца как кота помойного, вот и били. Остаток ночи провожу в полузабытье, в голове не укладывается мысль что все - отговорила роща золотая и вообще, туши свет, сливай воду.

Часов в восемь утра появляется Похлебкин. Таким счастливым, он видимо был только после первого в своей жизни подросткового оргазма. Меня везут в городское управление внутренних дел, где у него имеется кабинетик. Про схему плохой - хороший милиционер я еще в начальной школе знал. Но одно дело знать, сидя дома в кресле, а другое дело, когда тебе руки за стулом заковывают в наручники, да так, что ломить их начинает минут через пять и башка кругом и вообще, не знаешь, что тебя ждет. Появляется молодой оперок, усики еле-еле под носом проклюнулись, специально для меня подбирали, не иначе. Обольститель хренов. Предлагает по-хорошему все написать, а то есть тут один многодетный папаша – опер, у него аж пятеро сыновей, в возрасте от 10 до 11 лет (наусыновлял он их, что ли?), так что, в моих же интересах не выпендриваться. Оставляет ручку, бумагу, правда, забывает раскоцать наручники. Заходит этакое шкаф – купе, в черных перчатках, с обрезанными пальцами, лысое и с лицом, словно об него каток затормозил. Начинает орать на весь горотдел, что он давно за мной охотиться, что у него у самого трое по лавкам, и что сейчас на всякий случай из меня дух вышибать начнет, что бы я, чего доброго к его сыновьям не пристроился. И даже пару раз тычет мне в зубы своим кулачищем. Говорит, что пойдет, отмудохает моих сотоварищей и вернется. Заходит юнец, и очень удивляется, почему я до сих пор жив, одновременно посматривает на чистый лист бумаги. Предлагает закурить, даже оставляет сигарету и чашку с чаем, снова уходит, так и не сняв с меня наручники. Входит запыхавшийся громила, закуривает сигарету, выпивает чай, снова тычет мне в зубы и, матеря, на чем свет стоит геев и лесбиянок, выходит.

Сияя, как напрестольный крест, заходит Похлебкин. Они, наконец, разбудили Булдакова, и сейчас его осматривает доктор, так что в моих интересах, побыстрее все написать, покуда доктора у него там везде лазят. Я пытаюсь, что-то мямлить, про то, что они могут лазить у Булдакова в заднице, хоть до второго пришествия, как собственно и у Петьки, поскольку тут, а вернее там, где они лазят, моего, они только от мертвого осла уши найти смогут. Громила, кстати не шутил, когда говорил, что пойдет бить моих сотоварищей. Лупили их в тот день в соседних кабинетах люто и беспощадно. Потому как на первых порах, молчали все. Стойкость воспитывали, или про героических пионеров вспомнили, что фашистам не сдавались. Методы у оперов, кстати, очень с гестаповскими методами схожие, и в этом я вскоре убедился на собственной шкуре.

Появляется юнец, и наконец-то, расковывает мне одну руку, другую, чуть ослабив наручник, приковывает к столу. Снова предлагает все написать по-хорошему, чистосердечно раскаяться, и быть может, меня даже отпустят восвояси. Начни у него, как у Пиноккио, у нас более известного как Буратино, расти от вранья нос, он бы прошиб стену и вылез в соседнем кабинете. Он даже начинает диктовать мне, мое же признание, но после того, как он продиктовал что-то про то, что я неоднократно поимел, чуть ли не половину городского дееспособного населения мужского пола в возрасте от 9 до 13 лет, я понял, что опера плавают как жир в супе, и ничегошеньки толком про меня, про нас не знают. Я тактично отказался, что бы то ни било писать и подписывать. Тут же появился громила и нетактично вмазал мне в зубы. После московских похождений, мне этот удар, как слону дробина. Приятного, все одно, мало. Так продолжалось часика полтора. Пишем? Нет. Тресь в зубы. Пишем? Нет. Тресь в грудину. Пишем? Нет. Тресь в затылок. Бесплатную раздачу тычков и затрещин, прекратил появившийся Юнус Дадаев - руководитель следственной группы. Как Табаки подле Шерхана, возле него лебезил Похлебкин. Познакомились, после чего, Дадаев уехал отужинать с прибывшим по случаю моего задержания из Москвы генералом Потерянцевым. Я как-то подсчитал, что только на одни перелеты генеральная прокуратура просадила порядка миллиона рублей.

Вскоре появился Похлебкин, с радостной для меня вестью - доктора ничего у Булдакова не нашли. За исключением того, что Булдаков, даже стоя раком и видимо убаюканный процессом экспертизы, умудрился снова заснуть, ничего аномального обнаружено не было. Заключение экспертизы прилагается. Однако никто меня отпускать не собирался. Явился сытый Дадаев и сказал, что будет учинять мне допрос, с использованием видеозаписи. Принесли видеокамеру, Юнус откашлялся, и началось…

Тут опять является Похлебкин и напоминает Дадаеву, что вроде как у меня есть адвокат, и что вроде как не мешает его на мой допрос пригласить. Я напоминаю, что помимо адвоката, у меня есть еще и Родители, которые ничего о происшедшем не знают, и что не мешало бы позвонить и им, и сообщить, где я и что со мной. Дадаев предлагает мне выбор, либо я звоню адвокату, либо Родителям. Далекий в тот период от юридических тонкостей, влекомый скорее эмоциями, чем разумом, я выбираю Родителей. Приезжает папа, все в шоке, он забирает у меня часы, золотой браслет, мы обнимаемся, короче, сцена достойная самого Эйзенштейна. В протоколе Дадаев делает приписочку, что я, от адвоката отказался, поскольку в его услугах не нуждаюсь.

Допрос проходил примерно в таком духе. Дадаев говорил, что ему все известно, что мои подельники все рассказали, мне предлагалось лишь подтвердить сказанное. Правда он так и не смог мне сказать, что конкретно я должен подтвердить, предлагалось изложить все по порядку. Я поминутно описываю день 4 сентября, поскольку скрывать мне особенно не чего. Рассказываю о том, что действительно, иногда фотографировал мальчишек, исключительно для своей коллекции, и что в их появлении в интернете, виноваты исключительно вредные хакеры, проникшие на мой комп и скачавшие оттель все под чистую. После чего, Дадаев, слегка смутившись, спрашивает меня, не замечал ли я за собой склонности к педофилии. Пришлось рассказать ему, что марками я увлекаюсь еще с детства, и даже есть несколько кляссеров. Юнус начинает нервничать, и просит не делать из него идиота. Время приближается к полуночи. Я все жду, когда же меня, наконец, отпустят. Радостно повизгивая, появляется Похлебкин и отдает Дадаеву какие-то бумаги. Допрос прекращается, и Юнус, исполненный самодовольства протягивает мне постановление об аресте, за подписью прокурора области. Пока на 10 суток и пока в изоляторе временного содержания. Я так и сел, вернее, чуть замертво со стула не сковырнулся. Арест! Камера! Мама, роди меня обратно.

Читаю постановление, там что-то про развратные действия в отношении, как минимум человек десяти, и про изготовление порнографических материалов с участием детей, количеством пионерского лагеря средних масштабов. Ба, да я оказывается еще и похититель! Похитил, негодяй этакий Илью Скворцова, держал его, за все, понимаешь, места, на квартире, фотографировал, в то время как его маман, выйдя из очередного запоя, с ног сбилась в его поисках. Конечно сбилась - ей же деньги Илья привозил, а тут нет его и нет, похмелье и полная алкогольная интоксикация - поневоле забьешь тревогу как последняя алкоголичка, хотя, почему «как»? Удивительная, неподдающаяся пониманию вещь - адрес моей съемной квартиры милиционерам назвал Илья Скворцов. Хотя, его же, подлеца, Похлебкин позднее опозорил на весь свет, когда пустил слух по школе, что Илья был самой востребованной проституткой, ублажавшей гостей чуть ли не со всего света. Пестрят какие-то статьи УК и УПК, но более в уныние меня повергает там и сям мелькающая 135 статья УК РФ. Развратка, на жаргоне оперативников. Жора, вечная ему память, Долгополов, как-то говорил мне, что достаточно упоминания этой статьи в кругу уголовников, что бы тебя порвали как Тузик грелку. А тут, эта статья раз пять, помянута, так что рвать, похоже, будут долго. Похлебкин, в вечерних сумерках, продолжая светиться от счастья как ночник, вроде как намекает, что ИВС, это еще не тюрьма, сиречь, не следственный изолятор, и что в ИВС вроде как вменяемые милиционеры и контингент арестованных будет напрямую зависеть от того, насколько я, в ближайшие дни, окажусь умненьким – благоразумненьким. А уж он, постарается сделать так, что бы меня там не очень били – убивали. Меня, мало чего соображающего, закованного в наручники, на дадаевском москвиче отвозят в ИВС.

Глава 4

ИВС (изолятор временного содержания) входит в структуру МВД, и находиться на следующей ступеньке после медицинских вытрезвителей. Сотрудники, соответственно, подобающего уровня. Сержанты и старшины, реже прапорщики, одним словом – белая, тазобедренная кость личного состава МВД. Ребята, которым категорически насрать на все и вся. Они делают свою работу, тупо и монотонно. У них копеечная зарплата, они воруют, пьют на рабочем месте и занимаются поборами. Они не брезгливы сами к себе и без претензий к окружающим. Они понимают, что это их последний приют в системе МВД, и что о дальнейшем карьерном росте можно забыть. Им глубоко наплевать, кого им привезли среди ночи, есть свободные места в камерах - это главное. Единственное, что смутило дежурную смену той ночи - количество задержанных и доставленных в ИВС развратников, поскольку я замыкал список. Девиз, старший Славка и Дракон, были доставлены в ИВС еще днем.

Меня сдают дежурной смене. Дадаев и Похлебкин, уставшие, но довольные, отбывают отмечать венец своих трудов. Начинается обыск, меня шмонают от макушки до пяток, достают ремни и шнурки, меняют пачку "Золотой Явы", что передал папа, на пачку "Примы", осматривают на предмет синяков и ушибов, после чего ведут в камеру. На руках у меня только постановление об аресте на плотном листе формата А4, так что быстро сжевать его не получится, по сему, как могу, сворачиваю его и прячу в карман куртки. Камеры городского ИВС делятся на два типа: маленькие и узкие, с низеньким потолком и тусклой лампочкой, вмурованной в стену, в шаге от дверей начинались деревянные нары, те настил из досок на 10 человек, и камеры побольше, где стояли шконки, т.е. кровати, вместо пружин которых были приварены стальные полоски. На шконки выдавались матрасы такого уровня засаленности и ветхости, что казалось на них еще спали декабристы, по пути из Питера во глубину сибирских руд. Насекомые, видимо, сохранились с тех же времен. Первую ночь я провел в одиночестве в маленькой камере. Описывать то, что творилось во мне в первую ночь, смысла нет никакого - понять и передать это невозможно, каша из мыслей, нервы натянуты до предела, одним словом, кто не испытал этого на себе, понять все одно не сможет, так что к чему разводить эти сопли. Лежать на досках, говорят полезно, может быть, но все время проводить то сидя то лежа на досках, при чем насланных так, что перепады высот составляют по 2-3 сантиметра, вся полезность, доложу я тебе, уходит уже часа через два – три.

Ранним утром дверь камеры, которую почему-то именуют "робот", раскрылась, и ко мне подселили первого в моей жизни сокамерника. Толстенький такой дядька, с кипой газет и журналов, с пачками нераспечатанной "примы" и в очках, в тонкой золотистой оправе. Само обаяние и учтивость. Он невинно арестованный председатель Питерского пенсионного фонда, ему одиноко на чужбине, он первый раз в такой ситуации, ему очень грустно, но он не сдается и предлагает поведать ему, что меня привело в эту камеру. Узнав, что меня подозревают в изготовлении порнухи, он делает удивленные глаза. Да у него полным полно друзей, у него друзья - сплошь одни изготовители порнухи, он предлагает мне назвать хоть одного из моих друзей - порнографов. Я называю Витю Похлебкина. Он пододвигается поближе и интимным шепотом сообщает, что его, не сегодня-завтра точно отпустят на волю, может, я хочу этому Вите что-нибудь передать? Может, я дам ему адрес Похлебкина? Знал бы, непременно адресок скинул.

Режим ИВС представляет из себя следующее. Подъем в шесть утра, затем завтрак, проверка, обыск, обед в двенадцать дня, вечером проверка, обыск, ужин в семь, отбой в десять. Коронная фраза всех ИВС: "Кипяток брать будем?", подразумевает, что раз в сутки, арестанты получат кружку кипятка, что бы заварить в нем чай. Электричества, за исключением лампочки не предусмотрено. Кипяток, на поверку оказывается теплой водичкой, заварить в которой решительно ничего не возможно. Спички разрешены только россыпью, сигареты из пачек вытряхивают, зубную пасту выдавливают в целлофановый пакет. Фильтры у сигарет отламывают, но, как правило, менты меняют любые сигареты с фильтром на "приму" 1:1, вне зависимости от марки сигарет, ну быдло, хоть за счет арестантов, нормальных сигарет покурят. Из удобств - холодная вода из вечно текущего крана над дыркой в углу, заменяющей унитаз, и именуемой "дальняк". Кормежку носят из столовой ПТУ, что напротив. Такое ощущение, что приносят то, что недоели зажравшиеся пэтэушники. Конечно, с домашних харчей, такая еда кажется помоями, однако, по сравнению с тем, чем кормят в СИЗО, объедки пэтэушников, воспринимались как ресторанный изыск. Дядьке принесли передачку. Курица – гриль, белый хлеб, газеты, пару пачек нераспечатанной "примы", палку колбасы. Видимо, привет от пенсионеров.

Меня называют на выход. Пришла мой адвокат. Лариса Михайловна в шоке. Вообще, поведение адвокатов делится на две составляющие, с возможными оттенками - это нескончаемый оптимизм, и искренний шок. В данном случае на лицо было второе. Она искренне удивлена моим арестом. Ее прямо таки трясет от юридического беспредела, устроенного Дадаевым на допросе, поскольку адвокат должен был быть в любом случае. На смену шоку приходит оптимизм, она меня уверяет, что все образуется, предлагает крепиться. Она сама еще толком ничего не знает, но уверена, что так им это с рук не сойдет, что она им всем покажет, и что вся прогрессивная общественность стоит на моей стороне, что сейчас не тридцать седьмой год и вообще, ее послали по матери при входе, и она вся в шоке. Расстаемся, чуть ли не родственниками.

Не успеваю доесть курицу, как снова тянут на коридор, или "продол". Приперся Похлебкин. Начинает нести полную чушь, что и у него, оказывается, есть дочь, и что он дал святой обет с такими как я бороться, что если я срочно не раскаюсь в ближайшие пару дней, то сидеть мне года четыре – минимум. Тогда, для меня это была катастрофическая по продолжительности дата. Четыре года, мама родная, тут минуты считаешь, а с такой статьей как 135, да не приведи господи, да четыре года – кошмар! Похлебкин предлагает список для покаяния. Меня устраивает пункт о том, что, находясь в нетрезвом виде, сел за руль, и подвез двух мальчишек, чудесным образом, миновав все посты ГИБДД. Начинаю неистово каяться. Витя багровеет от злости. За стенкой, в соседнем кабинете кого-то лупят. ИВС, это вдобавок ко всему, вотчина оперов со всего города. Они тут чувствуют себя настолько вольготно, что могут творить все, что пожелают. Могут избить, могут подсунуть наркоту, могут спровоцировать драку в камере, могут, могут, могут, и управы на них никакой не было, и нет до сих пор. Похлебкин бить, конечно, не стал бы. Комплекцией не вышел. Забздел бы, однозначно. Извините, виноват, из деревни – бзделоват, как говорится. Но говна он наделал в своей жизни столько, что черти в аду его с надроченными, как дорогого гостя ждут, не дождутся.

Позднее узнаю, что Дракона, Славку и Девиза вскоре из ИВС отпускают. Дракон, тогда еще наивный правдолюб, первым делом дует к Петьке, попроведать, как он там себя опосля такого стресса чувствует. Петьке хорошо, ему как с гуся вода. Девиз сломя голову бежит к себе на квартиру, там взаперти сидит голодный Женька, однозначно его материт, и вообще, совесть надо иметь - пропадать на два дня! После чего, Дракон идет прямиком в прокуратуру и настойчиво требует объяснений, почему и за что его отлупили в горотделе, на каком основании посадили в ИВС, кормили всяким дерьмом и вообще, у нас демократия, или как? Девиз, по-моему, тоже выступил с нотой протеста. В прокуратуре их внимательно выслушали, покивали головами, после чего, со словами о том, что вышла ошибка, их по новой арестовывают, и отправляют обратно в ИВС. Демократия в действии.

Глава 5

8 сентября меня вновь выдергивают из камеры. В кабинете Дадаев, Похлебкин и Лариса Михайловна. Все прибывают в состоянии, словно пришли на вручение правительственной награды. Лариса полна оптимизма. Дадаев полон им ничуть не меньше. Будут предъявлять обвинение. Час от часу не легче. Это говорит о принципиальной смене моего статуса, из подозреваемого, я превращаюсь в обвиняемого. Ларисе не терпится узнать, в чем же меня обвиняют. Ага, 135 - развратка , 242 - изготовление порно, 132 часть 3 - перепихон с применением насилия, или с использованием беспомощного состояния того, в кого пихают. Позвольте, а это-то с какой стати? Лариса начинает гневно курить. Похлебкин, улыбаясь как иезуит, говорит, что Слава Булдаков, окончательно проснувшись, вспомнил и настаивает на том, что я его отпердолил в ночь ареста, с 4 на 5 сентября сего, стало быть, 2001 года. Вот так сурпрайз! А сколько их еще будет!

Лариса искренне возмущена таким свинством со стороны Булдакова и требует беседы со мной тет-а-тет. Дадаев с Похлебкиным выходят в соседнюю комнату, где с видом детей прильнувших к черному блину радиоточки и, слушающих сводки с фронта, прижимаются к динамикам от прослушки. Черта лысого они что услышат. Лариса 20 лет адвокатит, она сама из "бывших", и о том, что комната напичкана микрофонами, не знал, разве что, только я сам. Беседу ведем по бумажке. Лариса предлагает взять 51 статью конституции, т.е. молчать, как рыба в пироге, и не давать никаких показаний. Пусть сами копают, если им это надо, а мы будем сидеть и молчать, молчать и сидеть. Лариса требует, что бы я всегда настаивал на ее присутствии, в случае любых следственных действий, будь то допрос или очная ставка, или хоть экскурсия по местам боевой и прочей славы. Я согласно киваю. Лариса говорит куда-то под стол, что Юнус с Витей могут вернуться. Сработало. Явились, как двое из ларца, только не очень одинаковых с лица. Я подписываю постановление о привлечении меня, в качестве обвиняемого, одновременно пишу, что в силу своего права не давать никаких показаний, я от дачи показаний отказываюсь, на основании статьи 51 Конституции РФ. Самое неприятное из всего этого то, что теперь, я однозначно отправлюсь в СИЗО № 1.

То обстоятельство, что я отказался давать показания, Дадаева слегка нервирует. Он начинает, открыто говорить, что вот из-за такой позиции, навязанной адвокатом, как правило, страдают сами обвиняемые, что мне еще ехать в СИЗО, и что мое не желание сотрудничать со следствием, снимает с них всякую ответственность, поскольку они, де, не заинтересованы теперь в моей безопасности, когда им от меня никакого толку нет. Лариса говорит, что этот номер у них не прокатит, что она сама 15 лет следопытила, и вообще, идите все на хрен вместе со своим Булдаковым.

По закону, держать меня в ИВС могут не более 10 суток, следовательно, отправить меня могут в любой момент, но не позднее 14 сентября. За давностью лет, я уже не помню всех, кто перебывал в камере, в которой я сидел в ИВС. Как правило, это были мелкие хулиганы, пьяные бомжи, нашкодившая молодежь, мелкие воришки, не способные ни украсть, ни покараулить. Дядька в очках, кстати, на второй день снялся с насеста. К нему я еще вернусь, но чуть попозже. Если к кормушке подходит мент, и, назвав фамилию, начинает задавать много вопросов, это значит, что тебя "описывают", и ближайшим этапом ты отчалишь в СИЗО. Время шло, одних описывали, других переводили в другие камеры, третьих, видимо вообще выгоняли по домам, в мою сторону, движений не было никаких. Напряжение мое нарастало. Я уже слегка отошел от шока первого дня, освоился, Родители передали мыло, полотенце, зубную щетку и комплект сменного белья. Для них тоже наступили дни и бессонные ночи тревог и переживаний. Я ненавижу себя за это и ненавижу тех, кто положение это еще больше усугубил.

10 сентября, утром, меня называют с "вещами на выход", не иначе, как переводят в другую камеру. Я выхожу, но ведут меня не к камерам, а к выходу, где снова обыскивают, и закрывают в клетку. Я в недоумении. А что, чем черт не шутит, может выпускать собрались? Три здоровенных лба, что стояли и оформляли какие-то документы, изредка посматривая на меня, с надеждой на освобождение вязались не очень. Появившийся Похлебкин, окончательно эту надежду похоронил. Меня заковывают в наручники и выводят на свежий воздух. Я бы мог ничего и не спрашивать, вопрос застыл у меня в глазах и на устах. Здоровенные лбы читать по глазам и по устам не обучены, они по ним только бить умеют. Садимся в новую десятку, угадай, кто за рулем?

Меня садят посерединке двух амбалов. Твою мать! Едем по начавшему желтеть от осенней листвы городу. Народ спешит по делам, теплынь, солнышко светит, амбал справа ни слова не говоря технично так вдаряет мне под ребра. Похлебкин оборачивается на мой ох, и со ставшей уже привычной ухмылкой говорит, что меня эпатируют в Москву. Амбал слева, воспользовавшись, что его рука лежала у меня за плечами, не менее технично бьет мне по затылку. Похлебкин предлагает познакомиться с амбалами. Это оперативники с Петровки 38, специально прилетели за мной, так что шутки кончились (после этих слов, я снова получаю под дых и по затылку), теперь мной занимается генеральная прокуратура, и вообще у него большие сомнения, что мы больше свидимся, поскольку из Москвы, из тамошних следственных изоляторов, с такими статьями как у меня, как правило, не своих двоих не возвращаются. Радостное гыгыканье и хихиканье по всему салону. Из раздроченной магнитолы очень своевременно, про дорогу в ад басит Крис Реа. В аэропорту нас уж поджидают Дадаев, еще один опер из Москвы, генерал Потерянцев и спец по маньякам и детям - следовательша Онопченко. В Москву летят все, кроме Дадаева и Похлебкина. У самого здания аэропорта есть скверик, клумбочки, лавочки, вот в этом скверике вся шайка-лейка и расположилась. Похлебкин у всех на побегушках, узнает, что там с рейсом и билетами, приносит кофе и выпечку, рассыпается в комплиментах Онопченко, лебезит перед генералом и кокетничает с операми Петровки 38. Я как идиот, сижу на скамейке, закованный в наручники, а кругом, твою мать, осень, золотая осень 2001 года! Генерал предлагает Похлебкину сходить и купить мне, чего-нибудь покурить и пожевать. Я бы и сам сходил, но видеть, как Похлебкин несет мне кофе и пачку "примы", о, ради этого, хрен с ним, я посижу на лавочке.

Потерянцев вообще был словно и не при делах вовсе, с виду, этакий добродушный жидок. Хотя мне говорили, что он, ну прямо чуть ли не лучший следователь России, что на его счету раскрытие очень громких дел, правда, никто так и не смог вспомнить – каких. Оно и понятно, поскольку вскоре стало ясно, что выражение "свадебный генерал" - это не метафора, это кредо генерала Потерянцева. Над его непроходимой, непролазной профнепригодностью, по крайней мере, по части «преступлений» на почве БЛ, впоследствии не потешались разве что стенографистки и секретарши самого задрипанного райотдела милиции моего города. Но тогда этого никто не знал и все трепетали. Онопченко я вообще с тех пор больше не видел, и даст бог, не увижу. Вспоминаю о ней лишь потому, что, знакомясь с материалами дела, постоянно на ее фамилию, как на проводившую допрос потерпевших, или руководящую следственным действием, натыкался. Не удивительно, что потерпевшие подписывали все, что требовалось. Глядя на косматые брови Онопченко, которыми она шевелила, или это осенний ветерок у нее их трепал, я бы то же подписал все, не глядя. Учитывая, что со слов потерпевших, она еще и орала на них, угрожая упеткать всех в колонию для малолетних извращенцев, телепая над ними своим безразмерным бюстом, то ничего удивительно в том, что напуганные вусмерть мальчишки подписывали все подряд, лишь бы поскорее от этой "мисс с бровями" отделаться.

Дадаев подсел ко мне на лавочку. А ведь он предупреждал, он ведь советовал не упираться рогом, предлагал сотрудничество, а я его не послушал, ай-я-яй! Теперь он ничего поделать не может. Дело забирает генеральная прокуратура, меня переводят в Москву, следствие теперь будут вести тамошние следователи и опера, и вообще, ему меня даже немного жаль. К нам подсаживается опер с Петровки. Уж он то знает, как со мной обращаться, уж он то таких повидал на своем веку, уж он то мне покажет, как мальчиков портить, дайте только до Москвы долететь. Дадаев застенчиво улыбается. Мне бы идиоту тогда подумать - с чего бы это вдруг, когда дело на 100% местное, года я и терпилы живем в радиусе пяти - семи кварталов, меня вдруг этапируют в Москву. Но мне тогда плохо думалось, опер этот, зудит над ухом, и вообще, я старался по сторонам смотреть - запоминал родные пейзажи, может и не доведется вновь свидеться, да о Родителях думал, хотя, поздно пить боржоми, когда почки отказали. Объявили посадку на 313 рейс.

Глава 6

Посадка как посадка. За тем исключением, что меня пристегнули к одному из оперов, и мы проходим в зал ожидания, минуя ворота металлоискателя. К счастью, никого из знакомых в зале нет. Я, пристегнутый к амбалу, ах, что они могут подумать? Вся компашка садиться в хвосте самолета. Меня садят у иллюминатора и снова заковывают в наручники. Потерянцев что-то там щебечет о погоде в Москве, Онопченко зовет всех к себе в гости - пить коньяк. Такое ощущение, что это нормальные люди, возвращаются из командировки, все позади, одним словом, в то, что, по сути, лечу я, быть может, в одну сторону, волнует только меня. Вскоре после взлета, стюардесса предлагает отобедать. Опер, что сидит со мной рядом, начинает инструктаж. Если я вдруг вздумаю на него напасть, он будет стрелять, если я вдруг вздумаю бежать, он будет стрелять, если вдруг я непроизвольно пукну, он тоже будет стрелять. Я пытаюсь вяло шутить, насчет того, что ему, что бы угробить нас всех, достаточно будет стрельнуть один раз, и что если он не даст мне гарантий, касаемо моей безопасности в столице нашей родины, я, опосля допровских харчей, газану на весь салон так, что стрелять ни в кого не придется. Этот опер вообще показался мне наиболее вменяемым, на фоне его гориллаподобных коллег. Есть приходиться одной рукой, вторая пристегнута к креслу. Час сорок пролетают незаметно, и вскоре объявляют посадку. Твою мать, сколько раз за последнее время я садился и взлетал с этого аэродрома, все знакомо, словно и сейчас я прилетел на пару дней, словно и на этот раз все будет также. Хрен. Также не будет уже никогда, и застегнутые наручники на моих запястьях - лучшее тому подтверждение.

У трапа самолета стоит синий, наглухо тонированный фордовский фургон с надписью: "Генеральная Прокуратура России". Пассажиры, что сгрудились в аэропортовском автобусе, срочно прильнули к окнам, смотрят, кто это прилетел, и кто будет садиться в фургон. Спускаясь по трапу, пытаюсь делать вид, что я вроде как ни при чем. Получается так себе, поскольку наручники ясно дают понять, при чем, и еще как при чем. Как могу, делаю вид, что это не я пристегнут к оперу, а он ко мне. В фургоне каждый считает своим долгом пошутить на тему "кареты к подъезду", при чем, шутят все по очереди, смакуя сам факт - как это прикольно, за мной прислали машину к трапу. Водила говорит, что встречает, какого то генерала, а про то, что с генералом летит какой-то извращенец мирового масштаба, слышит впервые и просит извращенца показать. Поскольку из рассекреченных извращенцев, в фургоне только я, все затыкаются, и показывают меня водителю. Тот с интересом рассматривает меня, вздыхает и заводит фургон.

По пути, около станции метро Юго-Западная, с грацией слонихи, фургон покидает Онопченко. Вскоре, ни к селу, ни к городу, пожелав всем спокойной ночи, выходит Потерянцев. Опера принимаются мусолить тему о том, что с такими как я, обычно делают в тюрьме. Начинают прикидывать - в какой бы следственный изолятор меня определить, что бы там меня не сразу прикончили, поскольку у них есть еще надежда, что я одумаюсь и начну таки сотрудничать со следствием. В ту пору, изоляторов в Москве было штук шесть. Кроме Бутырки и Матросской тишины, есть Красная Пресня, Водный стадион, Текстильщики, Лефортово (тьфу-тьфу), и изолятор для малолеток. Может попроситься в последний?

Опера решают заехать на Петровку 38. Под вечер в Москве пробки. А нам эти пробки похрену, сирена орет, крякает спец. сигнал - раздайся грязь, говно плывет. На Петровке нас похоже, не ждали. Такое ощущение, что нас вообще нигде не ждали. Уже стемнело, а фургон со мной и оперативниками, по-прежнему торчит на задворках Петровки. Они все куда-то названивают, матерят Потерянцева, матерят меня, матерят начавший накрапывать дождик. Они, блин, жутко за сегодня устали, они вернулись с задания, они весь день рисковали своими жизнями, и видимо, рисковать им еще придется долго. В конце концов, решают определить меня по их словам в "санаторий класса люкс" - ИВС на Петровке 38. Я, видимо, должен быть им за это благодарен, я не представляю себе, как мне повезло - провести ночь на Петровке 38. По мне, дак пропади она пропадом. Но все же лучше, чем сразу в один из СИЗО - сдохнуть я всегда успею.

Глава 7

Удивительное дело, но опера, в чем-то действительно оказались правы. По сравнению с нашим ИВС, ИВС на Петровке 38, это все равно, что Эль-Дубай Хайят, супротив гостиницы "Ленинград" на Соловецких островах. Расположен ИВС в отдельном здании, в самом центре комплекса Петровки 38. С улицы видны нормальные такие окошки, правда, все в мелкой сетке, но все же лучше чем просто отверстия 20 на 20 сантиметров, забранные в стальные жалюзи, именуемые "ресничками" как у нас. Меня проводят через КПП и садят в бокс, размером метр на полтора и высотой метра в два. Кругом кафель, все начищено до блеска и покрашено в желтый цвет, и что удивительно - ни разу никто не назвал на "ты". Милиция, опять же, все тверезые, барышни в форме, лимита конечно, но все лучше, чем отрыгивающий чесночным перегаром и не прекращающий ни на минуту отборный мат, мент из "моего" ИВС. Сначала обыск. Снимите, пожалуйста, то, снимите, пожалуйста, это, откройте, будьте добры рот, сделайте милость – одевайтесь. Ведут на медосмотр. Врачиха, ну вылитая клизма, старая и сморщенная как чернослив, ей лет под семьдесят, не меньше, на меня не смотрит, что-то там записала, и шасть - на мои лекарства, что мне Родители в ИВС передать успели, вцепилась мертвой хваткой. А потому она клизма, что только клизма может через два дня смотреть мне в глаза и шамкать, что никаких лекарств она в глаза не видела, и вообще у меня, их с собой не было. Выдают комплект белья, два полотенца, рулон туалетной бумаги, одеяло и подушку. Сервис, мать их. И всем вроде как, слава богу, насрать - кто я и что я. Конечно кругом решетки и видеокамеры.

Всего четыре этажа или нет, три, ну не суть, ведут по коридору, двери в камеры здоровенные, железные, сплошь замки и запоры. У нас то, прости господи, не двери, а срам – кособокие, деревянные, все в заплатах, закрываются с пятого пинка, при чем тут же отпадывает окошко, в которое еду просовывают - в народе "кормушкой" кличут. Здесь нет, здоровенная камера на шесть персон, стоят нормальные кровати, тумбочки, на стенах висят шкафы, правда, железные, зеркало, блин, глянул я на себя и обомлел - вот что тюрьма с человеком делает – заросший, худой, волосатый. А ведь сижу то - девять дней! Горячая вода – обалдеть! Унитаз за невысокой, метра полтора от силы, стеночкой, в народе – "трамвайчик". Электричество в розетки подают два раза в сутки - час утром и час вечером. Радио голосит строго с шести утра и до восьми, и вечером, с восьми и до десяти. Кипятильники выдают на время подачи электричества, у кого есть чай, успевай, вари чифирь.

Сосед, один на всю камеру. Пожилой дядька, не сказать что матерый уголовник, но по замашкам, не член РАН – точно. Удивлен, что я не местный. Он, правда, то же откуда-то из Сибири. Короче, познакомились. Хочешь, скажу, как определить - сколько человек отсидел в своей жизни? Дай ему сканворд или кроссворд разгадать. Отсидевший, больше 10 лет, и не запустивший себя, щелкает любые, с задержкой на вопросе секунд по пять-десять. Отсидевшие больше 10, плюс отсидевшие часть срока в тюрьме, то есть "под крышей", или в "крытой" - проглатывают кроссворд любой сложности моментально, вне зависимости от тематики. Потому как библиотеки в крытых тюрьмах хорошие. Литературы там – море. Вот они и читают, годами. Мой сосед щелкал кроссворды как семечки. Я доселе никогда не видел, что бы человек, даже не задумывался над ответом, выдавая его так, словно это и не вопрос из области термоядерного синтеза или этнографических особенностей алеутов Аляски.

В любом случае, ИВС, это еще далеко не тюрьма, и даже не СИЗО, это так, прелюдия, во время которой тебе дают возможность оклематься, прийти в себя, а в таких ИВС, как на Петровке 38, даже подкопить силенок. Рацион лишен излишков, но голодать не приходится, поскольку дают именно то, что положено по закону, тютелька в тютельку. Положено масло – держи, положено 50 граммов мяса – держи, положено 2 грамма чая в день – держи, не говоря уже о кашах, всяких и разных. Никто не обязан тебе задавать никаких вопросов, а ты, в свою очередь, не обязан на вопросы отвечать. Лежи себе, смотри в потолок и думай. После отбоя, свет вырубают, включают красный ночник. Спать, укрывшись с головой нельзя, бдительный мент, что постоянно "пикует", т.е. подглядывает за тобой в "волчок", т.е. в глазок, тут же начинает тарабанить в дверь, и требует одеяло с головы снять. Хорошо, что хоть руки разрешают под одеялом держать. Тебя мама, когда ты засыпал, никогда не заставляла руки поверх одеяла держать? Самое интересное, что мамы, столь усиленную заботу о твоих руках, как правило, никогда не объясняют.

Глава 8

На выход называют тоже довольно своеобразно. Мент подходит к двери, после чего, спрашивает задержанного с фамилией, допустим на букву "с". Зачем эта конспирация – непонятно. В этом есть какой-то непознанный до сих пор мною секрет. Ладно бы в камере сидело рыл сорок, и каждый обладатель фамилии на "с", стал бы на всю камеру орать до тех пор, пока не проорали бы нужную. Но когда в камере сидят Петров и Сидоров, спрашивать задержанного с фамилией на "с"? Одним словом, вот таким макаром называют меня ни свет, ни заря, утром 11 сентября. Ведут наверх, в кабинет, обшитый звукоизоляционной плиткой. Стол, стул, кресло и вид на Петровку и даже чуть-чуть на столичный пейзаж. В кабинете молодой человек, короткая стрижка и стандартный набор начинающего оперативника – черная водолазка, джинсы в облипочку, кожаная куртка, отсутствие растительности на лице и признаков интеллекта. Он без обидняков, предлагает мне сразу сознаться во всем. Он, де, таких как я, колет по пять человек на дню. Если бы не служебный долг, он бы меня прямо тут пристукнул. Но ему нужно от меня знать все - когда я убил, где я убил и скольких я убил. У меня от таких слов глаза на лоб полезли. Он говорит, что запираться бессмысленно, из Уренгоя уже едут свидетели. Порвите меня на части, но я в Уренгое отродясь не был, не говоря уже о том, что бы там, на этой жопе у глобуса, кого-нибудь укокошить. Он открывает блокнотик, и смотрит, то на меня, то в блокнотик. Судя по тому, как спадает спесь с его лица, оперок попал ногами в жир. И ведь действительно попал, поскольку открывается дверь и входит точно такой же оперок, разве что ростом повыше и блондин. Блондин начинает материть оперка за то, что тот не того выдернул из камеры, и что этот, сиречь я, это вообще другого поля ягода, это вселенское зло, сосредоточение порока и вообще, как меня земля носит. Блондин, оказывается, пришел за мной, дабы вести на первый допрос. Облажавшийся оперок уходит.

Блондин начинает все по новой. Для начала, он спрашивает, знаю ли я, где я нахожусь. Потом начинает говорить о том, что отдел, где он работает, исключительно, такими как я занимается, и что, как правило, после этого, выживших среди таких как я – единицы. Он предлагает сдать мне моих покровителей в системе МВД России. Я обещаю подумать, но песенка Похлебкина, похоже, спета. Он предлагает мне рассказать, кого, когда, где и как. Тут же достает список с фамилиями тех, кого я, по его мнению, успел оприходовать. Оперативно ребята работают, ничего не скажешь. Мое упоминание об адвокате, вызывает у него приступ гомерического смеха, после чего, врезав мне по зубам, он предлагает еще раз вспомнить, что нахожусь я на Петровке 38, где общепринятые законы не действуют, и все теперь в моей жизни, как собственно и моя жизнь, зависит от некого таинственного и ужасного человека, по имени Эдик. Эдик пока в отпуске, и у меня есть парочка дней, что бы все обдумать. Сегодня нас ждет первый допрос, проводить который будет сам генерал Потерянцев, так что он настоятельно рекомендует мне не будить зверей в том месте, куда мы сейчас отправимся. Путь наш лежал в само здание на Петровке 38, где эти спящие до поры звери обитали. На выходе на меня снова надевают наручники, и через внутренний двор, мимо новехоньких иномарок с мигалками, мимо снующих туда-сюда людей, он ведет меня на третий этаж непосредственно в самом здании на Петровке 38. Заходим в кабинет, я до сих пор, когда показывают по ТВ здание на Петровке, с удовольствием, про себя отмечаю - вот это окошко, вот тут я сидел, прикованный к столу - ностальгирую на них, одним словом.

Поразило обилие музыкальных центров, микроволновок, телевизоров, видеомагнитофонов и коробок с видеокассетами - они стояли буквально повсюду. У окошка с видом на московские улицы притулились два стола. На одном из них стоял компьютер, на втором печатная машинка и еще какой-то хлам. Везде, где только можно, фотографии нашего брата, вперемешку с фотографиями из жизни сотрудников отдела. Очень они порою гармонично смотрелись. Вот они в Нью-Йорке, вот они в Париже, вот они где-то там еще - короче, ребята в МУРе, не плохо устроились. Телевизоры все работают, каждый показывает определенный канал. Меня пристегивают к столу, оставляют пачку сигарет и пепельницу. Через каждую минуту заглядывает очередное лицо, и словно убедившись, что это именно тот, о ком ему говорили, довольно хмыкнув, исчезает. С каждой стены на меня сморит Высоцкий в образе Глеба Жеглова. Для них Жеглов, это как для части из нас - Аарон Картер, или новоявленная икона – Флориан, недосягаемый идеал, разве что не дрочат на него, хотя, кто знает, врать не буду.

Появляется, кто бы ты думал? Дадаев - собственной персоной. Он прилетел, дабы самолично вести допросы. Уже потом, мне по секрету рассказали, что Дадаев тут ну прямо мозоли всем на глазах своей персоной натер. Он, видители, думал, что ежели тереться в среде оперативников и начальства, которого на Петровке 38 как грязи, то глядишь, его заприметят и быть может, пригласят в Москву. Ага, щаз. Держи карман шире. Но тогда он этого еще не знал, вот почему и прилетел, за государственный счет, разумеется. Кто такой Дадаев у нас? Большой начальник из краевой прокуратуры. А кто он на Петровке 38? Тьфу, и растереть. Таких как Дадаев там туева хуча, вот почему оказавшись на Петровке, Дадаев стал до боли похож на Похлебкина. Та же заискивающая перед всеми улыбочка, желание подсобить, быть замеченным - противно смотреть, ей богу!

С его приходом, по всем каналам начали показывать сводки из Нью-Йорка. Там не то война, не то горит и рушится все к чертовой матери. В коридорах и кабинетах начинается подозрительный оживляж. Вроде как даже пустили слух, что велено получить табельное оружие. Как бы под шумок меня не кокнули. К счастью, про меня, в очередной раз забыли, и не мудрено - бомбят Америку! А мне что, мне ничего, сижу, курю, смотрю в прямом эфире, как рушатся небоскребы. Заходит Дадаев, слегка не в себе, говорит, что поскольку в Америке не пойми что твориться, допрос переноситься. Я пытаюсь намекнуть, что если меня сей момент, не отпустят, то можно ждать и не такого, но с юмором у Дадаева напутано, поэтому, от греха подальше, тему не развиваю. Вскоре меня уводят обратно в здание ИВС.

Глава 9

Через несколько дней, меня вновь поднимают в кабинет, обшитый звукоизоляционной плиткой. Там меня ждет очередной опер из отдела по отлову нашего брата. Он считает себя знатоком в этой области, и даже неплохо подготовился к встрече, судя по разложенным на столе фотографиям. Он предлагает мне с ходу раскаяться, и, указывая на фотографии, по хорошему раскрыть, ставшую уже классической схему – кого, когда, где, и как. Нужно отметить, что большинство фотографий, а их в деле набралось на 4 тома, почерпнуты были из сети, либо изъяты с компьютеров моих сотоварищей. Похлебкин, правда, утверждал, что 300 фоток он самолично нашел в моем компе, в каталоге recycler, предварительно, видимо, переименовав их с а001, до а300, поскольку фотки были разных лет, и вообще, на моем компе стояла прога, которая в лапшу делетяла все, на что ей указывали, без возможности восстановления, разумеется. На столе у следователя мое внимание привлекла черно - белая фотография. Ах, да, они же во время обысков под чистую вымели все семейные альбомы, начиная с 30-х годов прошлого века - ну серость, что тут скажешь. И тут я вижу черно-белую фотку, на которой изображен приятный во всех отношениях, улыбающийся такой мальчуганьчик, лет может десяти. На остальных фотках, понятно дело, тоже не виды европейских столиц. Я говорю оперу, что видимо в еду, которой кормят нас на ИВС, добавляют слабительное. Я прямо на глазах слабею памятью. Но вот про наши взаимоотношения с этим улыбчивым пацаненком с черно-белой фотки, я могу ему рассказать столько всего интересного, да боюсь, у него сигарет не хватит, мой рассказ выслушивать. Опер говорит, что собственно, пришел лишь на всякий случай дать мне в зубы, поскольку нас ждет генерал Потерянцев, но он видит, что я настроен на сотрудничество, посему он лишь задаст мне один личный вопрос - какие ощущения, когда, ну, это, того, самого, а? Как гребешь и даже лучше, а что разве я не прав?

В уже знакомом кабинете все готово для допроса. Стоит видеокамера, за столом сидит, как потом выяснилось, помощник генерала, юноша с видом, словно он всю ночь проколбасился в "Трех обезьянах", в его глазах я читаю укор и поддержку одновременно. Укор, в смысле, как тебя угораздило, ну а поддержка, мол, держись старичок, я за твое здоровье отдамся сегодня бесплатно. Заходит Дадаев. Он очень устал - только что с самолета, опять летал домой, что бы привести новые показания терпил. Я напоминаю, что вроде как у меня есть такое право, как право на адвоката. Юноша за столом печально улыбнулся. Дадаев сказал, что Лариса Михайловна в курсе и уже где-то едет, но в моих же интересах, ее не приглашать, поскольку она в очередной раз наставит палки в колеса следствию, а эти палки, немедленно на мне отразятся, путем перевода меня из санаторно-курортных условий ИВС, в общую камеру Матросской тишины или Бутырки. Появляется Потерянцев. Делает вид, что видит меня в первый раз, представляется, мы в который раз знакомимся. Потерянцев говорит, что будет вести допрос. Дадаев кладет на стол список вопросов – Потерянцеву, план примерных ответов – мне. Хочу заметить, что этот способ ведения допросов, впоследствии стал нормой. Дадаев вечером читал показания терпил, после чего составлял план допроса: вопрос-ответ, а уже утром, под камеру мне оставалось только зачитать готовые ответы, по возможности стараясь избежать острых углов, читай, лишних лет отсидки. В последствии, когда видео съемка уже не проводилась, Юнус раз - два в неделю прилетал из моего города и привозил уже готовые и отпечатанные бланки допросов, мне лишь оставалось поставить подпись. Дело дошло до того, что при ознакомлении с делом, Лариса Михайловна нашла подшитые к делу бланки допросов, по идее, служившие доказательством, дак вот, она нашла распечатанные, но никем не подписанные бланки допросов, проводимых якобы в середине ноября 2001 года. Впоследствии, таинственным образом эти бланки из подшитого дела исчезли, а пронумерованные карандашом страницы, естественно подправлены. И это, поверь, только цветочки.

То, что Потерянцев ни уха, ни рыла не смыслит в нашем брате, становиться ясным с первых минут. Не помогает даже список вопросов, приготовленных для него Дадаевым. Расскажите о себе. Рассказал. Расскажите о себе поподробнее. Рассказал поподробнее. Расскажите еще подробнее, чем вы рассказывали до этого. Рассказал вплоть до подробностей, о которых и сам раньше не догадывался. Расскажите о структуре международной сети торговцев детской порнографией. Рассказал, благо по телевизору про эту структуру постоянно рассказывают и показывают. Потерянцев уже в курсе, что я готов рассказать о своих шашнях с мальчиком на черно-белой фотографии. Но он генерал, и какого-никакого опыта у него поболе, чем у молодого опера, что напел ему с утра про мою готовность к покаянию. По крайней мере, Потерянцев, не смотря на то, что идет запись, уловил таки нестираемые временем особенности моего лица и лица улыбчивого мальчика из 1979 года. Обговоренным знаком он дает понять, что необходимо прекратить запись. Всего этих знаков было несколько. Если, допустим, я чешу нос, это значит, что читать то, что написал Дадаев, я не буду, или если Дадаев, начинает постукивать ручкой по столу, означало, что я несу полный бред, и необходимо придерживаться написанного им текста. Как правило, после таких «знаков», Дадаев всегда объявлял перерыв в записи, поскольку «обвиняемый устал» или « объявляется перерыв по просьбе обвиняемого».

Потерянцев возмущен тупостью младшего коллеги, не распознавшего меня в этой фотографии, и рад за мое чувство юмора, правда тут же уточняет, что ему будет интересно посмотреть на меня, после нескольких дней пребывания в общей камере СИЗО. Генерал всегда удивлял меня резкой сменой манеры общения. То он сама учтивость, то вдруг в нем просыпался педофоб таких масштабов, что слюна из его рта и искры из глаз и дым отовсюду - это слабо сказано. Одним словом, это был первый и последний допрос с участием Потерянцева. Не царское, вернее не генеральское это дело, допросы вести, паче чаяния, ни черта лысого в предмете допроса не понимая. Тем более, чуть ли не вышибая глаза, эти же глаза постоянно мозолит Дадаев - вот он пусть и допрашивает. Генерал с помощником отчаливают. Куда - черт их знает, но факт, остается фактом - часть фотографий, по идее, служивших доказательством моей незаконной деятельности на ниве, как они считали, детского порно, Потерянцев забрал себе, как мне сказали - на память, ну-ну.

Через две недели на Петровке появляется Лариса Михайловна. Она вся пылает от возмущения. Оказывается, ей никто, ничего о моем переводе не говорил, а узнала она о нем, после того, как, не обнаружив меня в нашем ИВС, оборвала все телефоны, выясняя, куда делся ее подзащитный. У нее тут же возникает перепалка с Дадаевым. Дадаев деревенеет, делает вид, что он вообще не при делах, и все валит на Потерянцева. Когда Лариса узнает, что во всю ведутся допросы, она прямо вскипает от возмущения и, увы, бессильной ярости. Оказывается, ей сказали, что никаких допросов не проводится, все ее ждут, и только по ее прибытию, начнутся следственные действия.

Дадаев предлагает сделку. Я отказываюсь от адвоката, Лариса едет обратно, и «не чинит препятствий следствию», в замен, он делает так, что меня не переводят в СИЗО, а оставляют в ИВС на Петровке 38 до окончания следствия. Лариса просит выйти всех вон, поскольку нам требуется обмозговать это предложение. В пользу того, что нам придется принимать условия игры, говорили несколько обстоятельств. Во-первых, на кону стояла моя жизнь и моя безопасность, во-вторых, и Лариса это подчеркнула, ни один суд, не признает доказательством мои показания, данные в отсутствии адвоката, вне зависимости - отказываюсь я от него или нет, а то, что отказ мой, был вынужденным, сомнений быть не могло, и еще более вселяло уверенность, что прогноз Ларисы сбудется. У нее есть распечатки всех ее звонков в Москву, при необходимости, появятся и распечатки того, с кем и о чем она во время этих звонков говорила, как доказательство того, что ее попросту водили за нос, препятствуя встрече с подзащитным. В-третьих - материальная сторона дела, следствие могло затянуться не известно на сколько, а простите, кормить Ларису, оплачивать проживание и адвокатские услуги Ларисы в Москве, это вам не хухры – мухры, тут никаких денег не напасешься. На том и порешили. Лариса уехала обратно, я же остался один на один с Дадаевым, этой педофобской кодлой и полной неизвестностью в придачу.

Глава 10

МУР, доложу я тебе, это машинюга, шутить с которой не рекомендуется. Это сейчас все знают, что там, плюнь и попадешь в оборотня в погонах, а тогда, у, брат, тогда не то что плевать, за отказ сотрудничать со следствием тебя уводили в подвал, где ты хоть заорись, но сотрудничать ты начнешь рано или поздно. Мне моя жизнь, шкура моя, ох как дорога, и пишу я эти строки, в относительном здравии, исключительно потому, что, как я считал на тот момент, выбрал правильную политику – я подтверждал показания терпил. Иного выхода в той ситуации у меня просто не было. Жить, понимаешь, очень хотелось. И не просто жить, как бедолага Иванов, с трубочкой из живота, или как Российский - не жить вовсе, жить хотелось в относительном спокойствии за свою шкуру, и с относительной уверенностью, что в ближайшее время меня не прикончат. Нет, не менты, для этого у них целая система отработана, но столкнуться с ней время еще не наступило.

Теплое осеннее утро. Откуда знаю? А знаю, потому, как в это утро меня должны везти на экспертизу, а точнее, для забора анализов - назначена экспертиза моей ДНК. "Наследил", стало быть, где-то, вопрос – где? Вопрос отнюдь не праздный, поскольку ДНК обычно сравнивают по образцам крови, слюны или спермы. Последняя, в моем случае наиболее вероятная кандидатка. Но, пардон, уж что-что, но где, когда и главное – куда, я кончал в последние полгода, я прекрасно помню. То, что там, где обычно ее и находят в подобных случаях, ее не могло быть по определению - я был уверен на 100%, гигиена, и не только личная, с последующим тестом на стерильность - лучший спутник БЛ. Тогда где, и при чем тут тогда вообще экспертиза ДНК? Вот в таких раздумьях, меня снова заковывают в наручники, и через центральный вход, по ковровой дорожке выводят аккурат на улицу - перед центральным входом в здание МУРа. Народ ходит, машины снуют, и я стою, прикрыв наручники курткой. Ждем машину. Садимся в раздолбанную в хлам девяносто девятую. Два опера, один, естественно за рулем, второй – рядом. Я сижу на заднем сиденье, прикованный к дверной ручке. Едем по Москве, я тихонько поскуливаю, поскольку совсем недавно вот так же по Москве раскатывал. Окружение тогда, правда, было не в пример приятнее, да чего уж там…

По пути мне дают ознакомиться с постановлением о назначении экспертизы. В мотивировочной части черным по белому написано, что анализ ДНК необходим, потому как подозреваемый умудрился в течение августа-сентября 2001 года изнасиловать от 20 до 50 мальчиков, в возрасте от 9 до 13 лет. Ого, думаю, это что ж получается - по одному - два каждый день, и поди у всех отовсюду да сих пор, моя сперма капала, а они, видимо, ее тут же в пробирки собирали, не иначе. Преувеличение, это слабо сказано - гипертрофированное увеличение всего, что связано с обвинением - вот принцип, заложенный как в само следствие, так и в вынесение обвинительного заключения, по окончании этого самого следствия. А иначе, как оправдать те расходы, что несет государство на период следствия? Как заставить судью поверить – какой ты особо опасный преступник? Мне по большому счету, на эти расходы, сам знаешь, что сделать, а вот следственному аппарату, на эти расходы жирующему, далеко не наплевать. Одна экспертиза ДНК чего стоит!

Выясняется, что путь держим в поликлинику. Обычная, затерявшаяся среди домов поликлиника, почти что детская, я бы так сказал. Меня ведут по коридорам, кругом люди сидят, ждут приема у врача, стенды всякие, про сифилис и грипп, а тут я, заросший, в кожаной куртке и в наручниках. Народ непонимающе косится. Один из оперов заходит в процедурный кабинет, а выходит оттель уже с медсестрой, немолодой такой тетечкой, может быть и многодетной, и уж точно, разведенной. Мы проходим в процедурную, где опер объявляет, что сейчас будет производиться забор крови и слюны у подозреваемого. Тетечка уже на стреме со шприцем. Опер дает ей почитать постановление о назначении экспертизы. Тетечка читает, и как-то слегка опадает с лица, почти, что увядает на глазах от прочитанного. Да ее бы воля, она бы меня на этот шприц насадила бы, не задумываясь. С такой силой, с какой она вогнала мне иглу в вену, во время штыковых атак, с криками "За Родину!", вгоняли штыки в неприятеля. Я уже не говорю про шпатель, который она загнала в мою глотку так глубоко, словно ей требовался мазок желудка, а не капля слюны. Вот так формируется общественное мнение, конечно, эта женщина теперь уже никогда не выйдет замуж - в каждом мужчине ей будет мерещиться молодой человек, которому она, как могла, отомстила - а за что?

Дабы развеять завесу таинственности, зачем им понадобилась эта экспертиза, скажу - за тем, что бы доказать, что в ночь с 4 на 5 сентября, я все-таки оттогосил Славу Булдакова. Поскольку ни на Славе, ни в самом Славе, сразу же после моего ареста, сиречь часов в 10 утра, по результатам экспертизы, никаких следов моего присутствия обнаружено не было, а посадить меня нужно было, кровь из носу, следователи пошили двумя путями: Слава дает показания против меня, и они берут на анализ мое постельное белье, так, на всякий пожарный случай. Про Славу - отдельный разговор, к нему я еще вернусь. Как говорят в тюрьме - кто не дрочит, тот мент. То, что порою я, придавался этому, не столь сильному греху, я прекрасно помню, ибо как раз не предаться ему порою - вот был бы грех, и естественно, на постельном белье вполне могли остаться следы моего рукоблудия. На том постельном белье вообще много чего интересного понаходили и в том числе, пятнышко, которое оказалось ничем иным, как моей, чего греха таить, спермой. Ну и что? Я на этой кровати месяц дрочи, прости, спал, но это не есть доказательство того, что именно в тот день именно там, где это пятно обнаружено, я оттогосил Булдакова. Заблуждаешься, мой друг, когда надо, и когда за дело берется генеральная прокуратура - это может служить доказательством именно того, что оттогосил, даже при условии, что пятнышко засохло, за давностью, имело желтоватый оттенок, не говоря уже о стерильной чистоте и просто очаровательной, девственной нетронутости самого места моего покушения. Хотя, как потом в суде, верно, заметила Лариса, проведя эту экспертизу, они заплатили за то, что бы доказать, что ничто человеческое мне не чуждо, в том числе и это, дак я и не спорил.

В один из дней, наступает черед, появится таинственному Эдику, начальнику этого отдела, этакому, Ван Хельсингу с Петровки 38. Меня об этом предупредили еще с утра, по обыкновению пристегнув наручниками к столу. Не верь, когда говорят, что менты понтов не любят и все такие из себя скромняги. Участковый, он может и любит, дак кто ж ему даст, попонтиься, а вот все, начиная, с райотделовского опера и выше, понты колотить ох как любят. Чем выше мент, тем круче понты. Появляется загорелый такой мужик, весь в белом, на шее цепь, на пальце болт, перстень, в смысле, и шляпа такая, типа ковбойской - тоже блин, белая, мобильники, по одному с каждой стороны и кобура под мышкой. Он только что из Испании, он отдыхал там с семьей, и была б его воля, он оттуда, восвояси еще долго не приехал, потому как нашего брата там столько, что работать бы ему там, не переработать. Конечно, в Испании всем хорошо, а ты давай как тут, хотя, судя по тому, что Эдик гонял по Москве на джипе с мигалкой, был, как цыган увешан золотыми цацкам, мотался по заграницам, дела на ниве охоты за нашим братом, у него и тут шли не плохо. Ему очень интересно на меня посмотреть, ему про меня уже все уши прожужжали, начиная с госдепа США, и заканчивая прокурорским начальством. Нужно отдать ему должное, Эдик был, конечно, не семи пядей во лбу, но и не валенок, как Потерянцев. Эдик вскоре вкурил, что порнокороль из меня такой же, как из него порядочный и честный мент. Но у Эдика был свой, шкурный интерес. Ему до колик хотелось прищучить Жопика. Жопик ему плюнул в душу, разместив в сети ссылки и дав телефон его отдела, как место, где торгуют детским порно. Они после этого устали отмываться. У них телефоны заклинило и вообще, чуть вся сеть не накрылась медным тазом, не справляясь с наплывом желающих разжиться клубничкой. То обстоятельство, что мне про Жопика было почти ничего не известно, Эдика очень расстроило. Про Бороду, из личного психиатра, превратившегося в единственного друга Жопика, я то же толком ничего не знал. И Жопик и Борода, были людьми самодостаточными и о себе никогда особо не распространялись, а то, что, будучи у меня в гостях, не рассказали где живут, и не написали план проезда, ну, извиняйте - бананьев нема. Очень это обстоятельство Эдика расстроило. Это, однако, не помешало в скорости и того и другого арестовать. Но Эдик после этого, по-моему, меня невзлюбил.

Глава 11

Существует золотое правило - никогда не верить, и уж тем более, не идти с милицией на сделку. Под давлением обстоятельств, идти порою приходиться, или, быть может, в малоприметных, не получивших, как принято говорить, большой огласки и резонанса, делах, поверить и пойди на сделку можно, особенно, когда следствие, само идет на такую сделку. У меня же, в то время как пелена на глазах была. Может по неопытности, может оттого, что до сих пор, хотелось верить в относительно удачный исход дела, я имею в виду, годика 3-4, но я продолжал давать показания, основываясь на показаниях терпил, что привозил мне Дадаев с завидной регулярностью. Конечно, я мог встать в позу, и молчать как молодогвардеец. Правда, я вскоре бы лег, и не факт, что после этого встал.

Неиссякаемыми источниками показаний были Эльф, Дунукан, братья Фалюты, Илья Скворцов и еще многие, поминать которых сейчас не стану - всему свое время. Обычно, Дадаев зачитывал мне их показания, после чего, накидывал примерный план допроса, составляя его в форме диалога, поскольку велась видеосъемка, и нужно что бы все выглядело натурально. Упаси бог, подумать тебя, что я решил сейчас как-то отыграться на терпилах, за их тогдашнее словоблудие. Отнюдь, поскольку, повторюсь, я мог молчать, с гордо поднятой головой, но ведь не молчал же, а показания эти, в той части, где они ну хоть капельку походили на правду, подтверждал. Приходилось, правда, порой идти на сделку уж не знаю с чем и кем, но, помня слова Ларисы, о том, что суд, все одно их не признает, приходилось подтверждать вещи вероятные, но не очевидные. Тем более что это сейчас я знаю обстоятельства, при которых давались эти показания, знаю, как они давались, и как "добывались" этой шайкой лицемерных иезуитов, я имею в виду, всю эту следственную кодлу. А тогда, на Петровке 38, я признаюсь, пребывал в легком шоке, поскольку всегда искренне считал, что, по большому счету, вот так вот открыто ненавидеть меня, причин ни у кого из тех, кого принято называть «потерпевшими», не было.

Самое печальное, что слушая, к примеру, показания Эльфа, я понимал, что Эльф, сдает буквально всех и каждого поминутно. В отличие от него, я не обладал такой феноменальной памятью, что бы помнить, что я делал 16 августа 1998 года, в пять вечера, или утром, в промежутке между 29 и 30 декабря 1999года. А он помнил. Что, когда, где и с кем. Эльф, вообще оказался находкой для следствия, поскольку присутствовал от самого начала моей карьеры в 1997 году, вплоть до ее печального финала в 2001. И если наши с ним близкие отношения, вплоть до августа 2001 года, доказать было невозможно, как собственно любые, близкие, я подчеркиваю, близкие, но не насильственные, отношения, следы от которых пропадают через 48 часов, максимум, следствию оставалось уповать только на его показания.

Железное правило, которому следуют все следователи, касаясь подобного рода дел - для доказательства вины, при отсутствии иных доказательств, может быть достаточно одних показаний, данных потерпевшим. Бред, но это так. Смысла юлить мне никакого не было, поскольку в руках у следствия фотосеты с 1998 года, с участием Эльфа, с подробным описанием не только когда и с кем, а даже маршрута, по которому мы на пленэры выезжали - все это Вова любезно предоставлял следствию с завидной регулярностью. Дадаев, как-то заметил, что блядь, конечно, Вова редкостная, поскольку по его показаниям, выходило, что он состоял в интимных связях практически со всеми, кого встречал на своем пути. Приходилось доказывать, что Вова на себя и на моих знакомых наговаривает. Но когда Дадаев зачитал мне его показания, в которых он настаивает на том, что в конце августа 2001, я насильно заставил его сначала остаться у меня, потом накормил, с применением насилия мы смотрели кино, а затем, я, не спросясь, его воли и желания, с применением грубой силы, овладел им, чуть ли не на всю ночь и часть утра, опосля с ним за это расплатившись, пришлось признать - блядь Вова, конечно, законченная.

Из Дункана показания лились как из прохудившейся канализации. Как-то Дадаев заметил, что Дункан - это слишком напыщенно, не то корабль так назывался, не то адмирала так звали, (ага, Нельсон Дункан), и предложил звать его просто - Дунькой. Пока Женя давал показания, так сказать, в русле вменяемости, я конечно, как мог, его от этой клички отмазывал. Смысла скрывать то, что количество его фотографий, изготовленных мною, превышает все разумные пределы, не было никакого. Востребованный он очень был в то время. Но кода Женя понес бред, за который меня, нас, в иных странах поставили бы к стенке не задумываясь, а Дадаев, принеся результаты экспертиз, попытался мне, на основе Жениных же показаний, доказать, что это не "врожденные особенности строения", как думают удивленные такими особенностями эксперты, а плод трудов артели "я & сотоварищи", пришлось согласиться, Дункан, это не про Женю. Дунька по жизни.

Не менее шокирующими для меня оказались показания Ильи Скворцова. По ним выходило, что он вообще был сродни пионеру – герою, засланному в голубой, тьфу, глубокий тыл врага. Илье, равно как и всем, кого, я знал, посвящен отдельный рассказ, меня смутила сама постановка вопроса. Оказывается, целый месяц, превращенный мною для него, в месяц исполнения желаний, начиная со ставшей уже доброй традицией полной смены гардероба и заканчивая, не менее доброй традицией, обжираловкой в местном фаст-фуде - все это расценено как насильственное лишение свободы! Ладно бы он, в ответ, не разгибаясь, корячился во время фотосессий, или опосля оных, ладно бы его приковали к моему внедорожнику, из которого его и так приходилось буквально выковыривать, не давали целыми днями шляться по игровым клубам, приходя, домой под вечер, будучи уверенным, в сытном ужине и заставляли всю ночь напролет, заниматься тем, чем он заниматься очень любил. Я имею в виду - до потери пульса, всю ночь играть по сети с Петькой в DOOM. Самое интересное, что всем остальным, он видимо тоже хотел бы заняться, и даже призывно бегал нагишом по квартире, но факт - от чего-то не срослось, и, слава богу. Как не срослось у следствия с этим обвинением, но сдал тогда Илья всех, за все котомки. В этом возрасте, оказывается, просто феноменальная кратковременная память!

Вспомнил фамилию Егорки – Суслов! Егорка, на протяжении всего следствия, видимо искренне считал, что все то, чем он занимался, есть вполне естественное состояние. Как для него, так и для тех, кто его окружал. Может так оно и есть, но зачем рассказывать об этом людям, которые считаю ровно наоборот? От описания оргий, в которых он, якобы, принимал участие, возбуждались даже законченные импотенты. Конечно, во многом Егорка привирал, стараясь видимо казаться круче, насмотревшись немецкой порнухи у себя в деревне, однако от крутости этой, у меня порою волосы дыбом вставали, а Дадаев довольно потирал руки, прикидывая в уме, на сколько лет тянет тот или иной эпизод, расписанный Егоркой. Из его показаний выходило, что он, Егорка, целыми днями только и делал, что спал и ел, ел и спал со всеми подряд, в любое время дня и ночи, изредка делая перерыв на игры за компьютером, фотосессии и прогулки до ближайшего фаст-фуда. То, что у Егорки во все места было понатыкано по моторчику, и заводились они с пол-оборота, с этим я соглашусь, но согласиться с тем, что я, находясь, допустим в соседнем городе, оказывал интеллектуальное содействие, сиречь, соучастие, в том, что творилось у меня на квартире в этот момент, увольте, на такое я пойтить не могу. Один хрен, мне припаяли интеллектуальное соучастие, как человеку, научившему Егорку быть самим собой, и оказавшему помощь в освоении науки быть самим собой. Припомнили и практические занятия по этой теме.

Показания Петьки и Женьки Фалют, конечно не играли такими красками, как показания Дуньки или Егорки. Все было как-то обыденно, неинтересно и серо. Порою создавалось впечатление, (от части, впоследствии оправданное), что это и не их показания вовсе. Пришли, увидели, отказались, поели, ушли. Пришли, поели, не отказались, поели, ушли. Пришли, отказались, потом передумали, согласились, поели и остались. И все в таком духе. Петька с Женькой, откровенно говоря, были из тех ребят, для которых все, что происходило вокруг них, было во сто крат лучше, чем то, что ждало их дома. Вот и относились они к этому, как к неплохой альтернативе, все, прекрасно понимая, но ничему особенно значения не придавая. Безразлично. Вот так же, безразлично, наговорили они, одному на 7 лет, другому на 6,5 лет лагерей. И в суде им было безразлично. Помню, Женька сказал, что ему пофиг, как решит судья, трахнул его Девиз или нет, сам он этого не помнит, Петьке, даже на суде, было без разницы, что, согласно его показаний, он обнаружил утром у себя в заднице, свой палец, палец Дракона, или что еще, чего там растет у драконов, хотя прекрасно знал – палец, если не его, то для Дракона, это условный срок, максимум, год - полтора, а если то, что еще растет у драконов - от 10 до 15 лет колонии строго режима. Судья, словно свечку держал, разумеется, решил, что Девиз Женьку трахнул и что в заднице Петьки были не пальцы. И не палки.

Показания Дениса Базанова, сиречь, Ллойда, я мог бы и не упоминать вовсе - священная корова не может давать показаний. Денис, по началу их и не давал. Потом на него хорошенько даванули, и он рассказал то, что посчитал нужным, единственный из всех, сделав оговорку, что все, что с ним происходило, происходило исключительно по причине взаимной симпатии, обоюдной страсти, полного осознания происходящего, ну и так далее. Он искренне считал, что по взаимной симпатии и обоюдном согласии - это нормально, что когда глаза на лоб от счастья и вообще, ему 12 лет, а жизнь, жизнь удалась, это тоже нормально, по сему, без утайки, рассказал, как ему было нормально. Ему и без 69 было ништяк, а после, дак вообще, такая пруха со всех мест, что только держись. Мне оставалось только за голову держаться, эти показания читая. Я сказал, что уже арестовали Греса, в чьих заботливых руках прибывал Ллойд последние полгода? Любил его Ллойд очень, о чем в конце допроса обычно говорил, и просил поскорее его отпустить. Дай-ка вспомнить, про меня он вроде тоже писал, да что толку?

Глава 12

Прости, что повторяюсь, но ментам веры нет. 21 сентября, ближе к вечеру, совершенно неожиданно, меня описывают, и заказывают, т.е. называют с вещами, по погоде, на выход. Говорить это могло только об одном - меня этапируют в один из следственных изоляторов столицы, ни дна ей, ни покрышки. Начинается уже знакомое дрожание в области коленок, и легкий мандраж по всему телу. Сокамерники, коих тогда было человек пять, с уверенностью заявляют, что везут меня наверняка в Бутырку. Все это на фоне заверений со стороны Дадаева, что я останусь на Петровке 38. Но, видимо, качество нашего "сотрудничества" Дадаева и все эту кодлу не устраивало, что не удивительно, поскольку уж что-что, а говорить часами, ничего толком не сказав, у меня получалось довольно не плохо. Ребята решили проверить меня на прочность. В любом случае, задницы они свои прикрыли, поскольку, как известно, продлить срок содержания в ИВС может только прокурор, а в данном случае, зам. ген. прокурора. Оно ему это надо? Тем паче, что по большому счету, следствие топчется на месте, ни на йоту не приблизившись к основной задаче - раскрытию международной сети торговцев детским порно, (о раскрытии которой, уже доложили всем, даже тогдашнему ГП Устинову, о чем он упомянул в своей беседе в программе с Н. Сванидзе на РТР), и становиться ясно, что их афера с моим переводом в Москву и попытки сделать из меня руководителя международного порно-кортеля, терпят фиаско.

Меня выводят во двор ИВС, где стоит уазик "буханка", только почему-то на ней нарисован красный крест и написано "медицинская помощь". Открывается дверь, и я вижу, что это такая же скорая помощь, как я - Софи Лоран. Обычный автозак, зачем-то прикидывающийся скорой помощью. Из вещей у меня только полупустая барыжная клетчатая сумка, еду вроде как налегке. Уже довольно поздно, потому как пробок почти нет, едем быстро, если можно так сказать, применительно к уазику. Гул раскрывающихся ворот, потом еще одних, еще одних – приехали. Ех, держись, худая жись! Темный двор, высоченный забор и четырехэтажное здание. Крылечко, спустившись по которому, попадаю в подвал. Милиции уже нет, меня сопровождают мужики в зеленом камуфляже, с нашивками и знаками различия министерства юстиции. Полный шмон, сиречь обыск. Все подозрительно вежливы, матерятся исключительно не в мой адрес. Ведут на второй этаж, фотографируют, фотографирует, кстати, не зэк, а ДПНК - дежурный помощник начальника караула. Словоохотливый дядька, любезно сообщивший мне, что нахожусь я в СИЗО "Матросская тишина", следственный корпус №4, главного следственного управления генеральной прокуратуры. Далее идет небольшая лекция из истории этого корпуса, в котором, оказывается, сидело все ГКЧП, в полном составе, о том, что мне тут понравится, одним словом – welcome!

Подводят к двери, с надписью "матрасная". Внутри лежат матрасы, но таких размеров и такой толщины, что у меня дух перехватило - отвык я, понимаешь, от таких матрасов. По незнанке, хватаю, чуть ли не самый большой. Хватать то хватаю, а переть его как? Кое-как, допер его до двери камеры. Вернулись за подушкой, комплектом белья и одеялом. Получился курган средней величины. Сверху сиротливо лежит мой сидор, сиречь - барыжная сумка. Камера, как ни странно – одноместная, метра два шириной и метров пять в длину. Покрашено все в исключительно черный цвет, стены, шконка, решетки на окнах, белеет лишь унитаз и раковина. Это карантин, поскольку на дворе ночь, никто меня переводить в камеру среди ночи не будет, по сему - вот тебе шлюмка, сиречь миска, с кашей, "весло", ака ложка, пол-бубла, сиречь, буханки хлеба, отдыхай, у утра, не длиннее чем у вечера.

Утром тянут, стало быть, ведут, дак вот, ведут меня этажом выше. Ведут то же интересно. При выходе из камеры инспектор заковывает в наручники и обыскивает. Впереди идет все тот же инспектор, и при входе на лестничные пролеты, естественно забранные решетками, что бы ни вздумалось сигануть вниз, этот инспектор врубает сирену, и та орет на все четыре этажа, предупреждая, что ведут подозреваемого, или уже обвиняемого, не суть важно. На нужном этаже, инспектор сирену отрубает - привели, значит, отбой тревоги. Проводит через металлоискатель, ставит к стенке и снова обыскивает. Видимо, что бы самому убедился, что сам же, не передал ничего лишнего. Заводят в кабинет, по традиции обшитый звукоизоляционной плиткой. За столом сидит рыжий капитан. Зовут Михал Михалыч. Глазки хитрющие, на лбу печать проныры, каких свет не видывал. Он, кратенько так, посвящает меня в курс дела. Ну, то, что я на "матроске" и так понятно, то, что в корпусе, закрепленном за генеральной прокуратурой, я уже знал, стало быть, какие у меня будут предложения. Про статьи мои он уже в курсе, и очень он этим озабочен - сокамерники могут проявить излишнюю нервозность и невзначай придушить. Предлагает вариант, в камере, я называю другие, не такие стремненькие статьи, он, как может, мою задницу в прямом и переносном смысле оберегает. Взамен, он хочет сотрудничества, вернее не столько сотрудничества, сколько информации - кто стоит во главе международной сети торговцев детским порно, о как - ни больше не меньше. Про себя думаю, что настало самое время появиться на авансцене Вите Похлебкину, чем не глава порно синдиката? Я многозначительно обещаю подумать. Михал Михалыч говорит мне статьи УК, которые я должен назвать сокамерникам. Он желает мне удачи, призывает не бздеть понапрасну - все под контролем.

Иезуит хренов. Это отсидев почти пять лет в СИЗО, я Уголовный и Уголовно Процессуальный Кодексы почти наизусть выучил, а тогда, я кроме своих статей, других статей УК и знать не знал. Михал Михалыч предлагает мне 209, часть три. В переводе на нормальный язык статья 209 - это бандитизм, а часть три - организация и руководство бандой. Я, с волосам почти до плеч, в кожаной косухе, не лишенный тогда еще налета интеллигентности и бороды марки "эспаньолка", походил на кого угодно, но только не на организатора и главаря банды. Ну а тогда, 209, дак 209 - все же лучше чем 135, не говоря уже о 132.

Глава 13

Неоднозначность ситуации кроется в том, что с одной стороны - скрывать от сокамерников свои статьи, по тюремным законам категорически не рекомендуется. Тот, кто не скрыл статьи, подобно моим, в лучшем случае, сидит все время под нарами, докуривая окурки с пола, могут и трахнуть, если не старенький и не страшненький, а могут и не трахнуть, превратив в заменитель половой тряпки и стиральной машины. С другой стороны, коль ты жить хочешь и не конченый дебил, и у тебя достаточно словарного запаса, что бы наплести сокамерникам любой бред, достаточный, что бы от тебя отвязались, хотя бы на первое время, выиграть тем самым это время, расчистить поле для маневра, соорентироваться в обстановке, прикинуть, что к чему - почему бы и нет? Тут, выиграв это время, в дальнейшем, как в шахматной партии - нужно обдумывать каждый ход, и каждое слово. Но, хочу тебя разочаровать, скрыть статью тебе все равно не удастся – тюрьма, это такое место, где рано или поздно, все становиться известно. Если мусора, загодя, не ставят в известность обитателей камеры, о том, что к ним скоро "заедет" человек с нехорошими статьями, то эту информацию эти же мусора, сами сливают через своих кумовок - сиречь осведомителей, сидящих в камере, когда видят, что ты водишь их за нос. Хотя, согласись со мной, когда информация о твоих статьях станет известна, ляжет, так сказать, на подготовленную тобой же почву, зачастую, процесс этот проходит не так болезненно, как если бы сокамерники сразу были поставлены в курс, либо, обман вскрылся без предварительной подготовки. Ангел - хранитель тогда вообще забыл про покой и сон, иначе, целостность своей задницы, я объяснить просто не могу. Но, обо всем по порядку.

Вскоре я испытал обратную сторону прелести сна на огромном матрасе. Он не только не хотел скручиваться, я попросту не мог его обхватить, не говоря уже о том, что бы куда то нести. С грехом пополам я доволок его волоком на третий этаж, и бросив у камеры, спустился вниз за остальным барахлом, не примянув решить, при самом удобном случае, матрас поменять - ну его нахрен, такой комфорт. Итак, первая в моей жизни, настоящая камера с настоящими преступниками. Камера большая, стены покрыты до половины кафельной плиткой, на полах линолеум, в окнах не решетки, а стеклянные блоки, как на остановках. Решетка притаилась между стеклянными блоками. Два вида воды - горячая и холодная, за трамвайчиком, унитаз нормального образца, стульчак с крышечкой, шкаф для мыльно-рыльных принадлежностей, зеркало, все надраено и все блестит. Стоят два (!!) холодильника и телевизор. Я это все конечно несколько позже приметил, а пока, еле вперев свой матрасище, и закинув следом, остатки вещей, стоял у входа в камеру, ожидая приглашения.

Почему я говорю о том, что 209 статья УК, в моем случае, была не лучшим выбором, при всем разнообразии статей и преступлений, представленных в УК. Все потому, что в следственном корпусе №4, содержались исключительно подозреваемые и обвиняемые в особо, особо тяжких преступлениях, находящихся на контроле в генеральной прокуратуре, а иные и на контроле у самого президента, равно как и фигуранты очень громких, резонансных, уголовных дел. Главари преступных кланов со всей России, киллеры, серийные убийцы и прочая публика, ввести в заблуждение которою, конечно можно, но очень ненадолго. Бывалые, одним словом ребята.

Меня приглашают пройти, и усаживают за общий стол – общак. Верховодит пиковый, сиречь азербайджанец, к армянам и грузинам, в тюрьмах более благосклонное отношение, хотя все они для общий массы зэков – пиковые, как определение лиц, кавказской национальности. Руслан, сын какого-то московского авторитета, вставший на скользкий путь грабителя, Костя, бывший десантник, вот уже почти пять лет, вместе со своей командой пытается доказать, что это не они взорвали журналиста "МК" Холодова, грузин, имени не помню, вместе с группой товарищей травил на средней Волге пенсионеров и забирал у них квартиры. Были еще несколько, но по причине их неслышности и невидности я уже их не помню.

Начались вопросы, кто, откуда, и за что угрелся. Гляжу, народ настроен не то что бы агрессивно, скорее настороженно. По ходу пьесы приходиться привирать, что вроде, как и не бандит я, просто, с дружками, отнимали деньги при помощи Интернета. Это всех успокаивает, потому, как все приучены деньги отнимать силой, на худой конец – обманом, а тут - новые технологии в преступном бизнесе. Все мнят себя знатоками уголовного кодекса и гарантируют, что в суде мне мою 209 статью, обязательно переквалифицируют на что-нибудь полегче. Ага, как же. Как назойливая муха, вокруг меня увивается Руслан, все то ему, блин, интересно. Я постепенно выдаю ему все, что слышал, читал и знаю о компьютерных мошенниках, по возможности, не касаясь "клубничной" тематики. Всем остальным моя персона не интересна, у всех своих головных болей хватает. Так проходит несколько дней. Меня по прежнему возят на Петровку 38. Похоже, кроме Дадаева я там больше никому не нужен. Вскоре, Потерянцев, с "удивлением" на лице, узнавший, что меня перевели в Матросскую тишину (хотя, лицемер, сам же это постановление и подписывал), решает продолжить допросы непосредственно в здании СИЗО. Сам, правда, там не появляется, как электровеник за всех шуршит Дадаев.

Костя, десантник, по версии той же генеральной прокуратуры, передавший корреспонденту «МК» Холодову чемодан со взрывчаткой показывает мне фото своей семьи, особо напирает на своего сына, какой он у него красавец, спортсмен, и вообще, не по годам, для своих 9 лет умный мальчик. Я согласно киваю. Нас к тому времени, перевели в камеру поменьше, на пятерых, так что сижу я, Костя, Руслан, сидит с нами боксер, занимавшийся подделкой дензнаков и ценных бумаг, силой кулаков, доказывая их подлинность и дядька, то же заваливший парочку, защищая общак одной из столичных преступных группировок. Ребята все обеспеченные, так что холодильники просто ломятся от всякой снеди. Тюремную пищу – баланду, естественно никто не ест. На обед, Костя, как правило, в электрочайнике варит суп из осетрины, на ужин, тушит на плитке капусту с мясом. Все понимают, что у меня как у латыша - нет нишиша, поскольку не местный, и вообще, ситуация со мной непонятная, по сему помогают, как могут - курю "марльборо" и ем от пуза. На дворе октябрь. По началу меня смутило количество канатиков, натянутых вдоль и поперек камеры. На них, как правило, сушили белье, а канатики изготавливали, распуская носки. Премудреное дело, доложу я тебе, сначала распустить носок, намотав на коробки от спичек несколько мотков нитки, за тем, привязав несколько концов, сплетать их при помощи кружки в одну нить, и так несколько раз, пока не получиться прочный и упругий канатик. А чего стоит электроплитка, а точнее, спираль, вынутая из кипятильника, и намотанная для придания формы на стержень, для того, что бы спираль не плавилась, электричество сначала пропускали через литровую кружку с соленой водой, или «резка» - полоска стеклопластика, при заточке которой, с трудом, но можно было резать хлеб. Для нарезки более плотных продуктов, мы приспособили отрезок металлической окантовки, что отодрали от одного из холодильников, заточив ее до остроты бритвы об пол прогулочного дворика.

На очередном допросе, Дадаев невзначай так сообщает, что арестовали Чемпиона, человека, на свою беду, чересчур, близко познакомившегося с Дунканом. Чемп был первый иногородний, кого в своей жизни видел Дункан, человек, очень интересный, путешественник, физик, немного лирик, короче - Дунька в нем просто души не чаял. Собственно, Чемп, отвечал ему взаимностью. Похоже, пришло время отвечать за эту взаимность. К середине октября, арестовали всех, кто упоминался в показаниях терпил больше чем один - два раза. Я, Борода, Чемп и Жопик сидели в Москве. Дракон, Девиз и Грес, оставались в родных пенатах.

Глава 14

Существует такое правило - коли ты попал в СИЗО, то тобой занимаются не только следователи, непосредственно ведущие твое дело, тобой занимаются оперативники, сиречь, кумовья, но уже по линии Министерства Юстиции, на предмет возможной твоей раскрутки на новые преступления, про которые ты, зараза такая, старательно скрываешь. Михал Михалыч, как ты уже понял, был как раз таким кумом. Очень ему хотелось чего - нинаебудь такое раскрыть, о чем Дадаев не знал. Славы ему очень хотелось, и звания нового. Если прямые уговоры не помогают, тебя могут посадить в пресс-хату, где отпетые уголовники будут лупить тебя до тех пор, пока ты не сознаешься или не возьмешь на себя преступление, а могут воспользоваться услугами своих кумовок, что сидят в каждой камере, что бы уже через них, вывести тебя на чистую воду. То, что Руслан, кумовка, было видно за версту, да он, собственно этого и не скрывал, по началу, приставленный к Косте, с моим появлением, он переключился на меня. Видимо то фуфло, что скармливал я ему раз от раза, Михал Михалыча не устраивало. Конкретики, понимаешь, не хватало. А где ж я ее ему возьму, конкретику эту? О не хватки этой самой конкретики, мне Михал Михалыч прямо заявил, на нашей встрече. Пришлось разыграть удивление по поводу его осведомленности, ему это очень польстило, но от перспективы дальнейшего сотрудничества я отказался. Вот тогда за дело принялся Руслан.

Все началось с того, что он "доверительно" сообщил мне, что он сотрудник милиции, внедренный в среду зеков, потом он не менее "доверительно" поведал о своем первом гомосексуальном опыте в возрасте 11 лет. Второе сообщение меня заинтересовало несколько больше первого, поскольку, глядя на Руслана, представить подобное можно было только в кошмарном сне упоротого в хлам кислотного наркомана. Руслан, тем временем, продолжал прощупывать почву, прозрачно намекнув, что он в курсе моих настоящих статей. Это было уже хуже. Дальше - больше. Видя, что все его попытки "миром" добиться от меня новых эпизодов, фамилий и еще не пойми чего, Руслан напрямую заявил мне, что если я не расскажу ему, кто "крышевал" мой бизнес в Москве, он вынужден будет рассказать сокамерникам о том, что я скрыл свои статьи, как собственно, огласить и сами статьи.

Учитывая, что Костя, в общем-то, неплохой мужик, мог это еще как-то понять, то за боксера и кассира я был не так уверен. Хотя и с Костей, а точнее после того, как он мне от сына чуть ли не приветы передавать начал, такой оборот мог закончиться для меня плачевно, кто его, десантника знает. О таких вещах, как начать стучаться в дверь камеры, с воплями и мольбами о помощи, я даже и думать не хотел, да и не думал. Попадись мне Руслан с его закидонами, хотя бы через год – полтора, что я провел в СИЗО, я бы рассказал ему, кто под землей морковку красит и откуда в сыре дырки, в смысле, быстренько бы поставил его на место. Тогда же, я признаться, был несколько смущен подобным раскладом. В то утро, когда он пригрозил разоблачением, меня назвали на выход, по погоде - не иначе как опять на Петровку 38 повезут. Разговор перенесли на вечер - я решил "сдать" Руслану Похлебкина, уж не помню в который раз.

На выходе мне сообщают, что меня везут в «Серпы», ака институт имени Сербского, на экспертизу. Грузят в автозак, где меня уже поджидают другие обитатели московских СИЗО, им со мной по пути - государству потребовалось проверить нас на предмет вменяемости.

Я уже описывал это мероприятие в своих рассказах, по сему, ограничусь лишь кратким напоминанием – что представляла экспертиза в этом заведении в моем случае. Всех прибывших посадили в подобие курилки – заплеванный пол, заплеванный стол и засиженные и заплеванные лавочки вдоль стен. По коридору прохаживается мент, изредка мелькают люди в белых халатах. Сразу оговорюсь, что для меня, видимо, сделали исключение, поскольку вся эта камедь, заняла минут сорок, час, максимум. Для начала меня вызвали к милой такой на вид барышне. Она без обидняков заявила, что с делом моим она ознакомилась, ей искренне жаль, что я встрял в эту историю, в расследовании которой, замешана генеральная прокуратура, и именно в свете этого вмешательства, она искренне советует мне поступить так, как она мне посоветует. А советует она мне не артачиться, не строить из себя знатока сексуальных расстройств, а от греха подальше сидеть и молча кивать головой, ибо в таком случае, быть может, меня признают немного не в себе, и на этом основании дадут лет пять, в противном случае – наболтают на всю катушку. Она, с ее слов, вообще прониклась ко мне симпатией, и даже готова без всяких экспертиз признать меня тронутым. Что – то записав, она отправляет меня к следующему доктору, ну мед. осмотр, честное слово! В соседнем кабинете сидит мужик и гадает на цветных карточках, при виде меня предлагает присоединиться. Я этой мазью не мажусь, сиречь мне эти фокусы с карточками еще в школе осточертели, по сему, он сам заполняет, от балды, какие мне цвета нравятся, а какие нет, мы беседуем о терактах в Америке, выкуриваем по сигарете и расстаемся.

Снова сижу в курилке, дожидаюсь, как мне сказали, решения комиссии. Вызывают в очередной кабинет. Столы в кабинете расставлены кружком, в центре стул, на который симпатизирующая мне барышня, предлагает мне сесть. В кабинете собралась комиссия, под председательством импозантной бабули, с беломориной в редких зубах. Она ей чадит на весь кабинет, и спрашивает меня, как я до такой жизни докатился. Я согласно киваю. Она говорит, что я, конечно же, с ней не согласен, по поводу того, что я болен. Отчего же, я как раз согласен. Бабуля удивленно дымит папиросой. В ее практике это довольно редкий случай, больной, согласен с тем, что он больной. Меня, чуть ли не осенив крестным знамением, отпускают. Снова курилка, автозак и камера в Матросской тишине, а на дворе, между прочим, 25 ноября 2001 года.

Почему я уточняю дату, да потому, что когда в феврале 2002 года я знакомился с результатами этой экспертизы, то дата проведения и выдачи результатов, стояла 15 октября 2001 года, и вывод о том, что я вменяем, сиречь, подлежу уголовной ответственности - отсутствовал напрочь, при этом, мне ставился диагноз психического расстройства сексуального влечения, сиречь, психическое расстройство личности, болен, одним словом. Мне бы идиоту, промолчать, а я сдуру, на такой вопиющий подлог, касаемо даты, указал Дадаеву. Тот, видя, что, во-первых, вышла осечка с датой, дак еще меня фактически признали больным, поставив крест на моей отсидке в лагере и его возможном повышении, он, на следующий же день умандякался в Москву, и привез оттуда новое заключение, датированное уже 25 ноября 2001 года, плюс ко всему появилась строка о моей вменяемости, и как следствие, уголовной ответственности. Именно это заключение и было подшито к делу.

Поскольку вернулся я в камеру я поздно, попробуй, развези по всей Москве арестантов, то разговор с Русланом было решено перенести на завтра, на 26 ноября. Однако утром, ни свет, ни заря, меня называют с вещами, по погоде, на выход – вероятно, собрались переводить в другую камеру. Я говорю всем слова благодарности и прошу не поминать лихом, передаю бламенный привет Костиному сыну, Руслан, такого поворота не ожидавший, слегка скисает. Ан нет, после обыска, меня выводят на улицу, садят в VOLVO, и везут на Петровку 38, где присутствующий по такому случаю Эдик, сообщает мне, что меня этапируют обратно в Пермь. На лице Эдика читалось явное неудовольствие тем, что я возвращаюсь в относительном здравии, но, увы, тут у него получился полный облом – не калечить, же ему меня перед скорой посадкой в самолет? Весь день я просидел в кабинете, пристегнутый к столу, в обществе портрета Жеглова и уже упомянутых фотографий на стенах.

В сторону аэропорта выдвинулись, когда уже стемнело. Кортеж возглавлял Эдик на своем джипе, прилепив мигалку и нещадно гудя, он расчищал нам дорогу в московских пробках, так что до аэропорта долетели с ветерком. К счастью, обошлось без знакомых, летящих обратно вместе со мной. Видимо памятуя о том, что нас в Москве встречал микроавтобус генеральной прокуратуры, наши, местные, решили набросать пуху перед столичными операми, и подогнали к трапу "рафик", это убожество, неизвестно каким чудом дожившее до 2001 года, с надписью "криминалистическая лаборатория". Мне снова пришлось делать вид, что я тут не при делах, однако, судя по всему, у меня это не очень получалось, поскольку прилетевшая публика, как мне казалось, с меня глаз не спускала. В Москве в то время снега еще не было, а у нас уже намело сугробы, дул ветер и с небес сыпал снежок, твою мать, как я был рад этому снегу, снегу и ветру родной сторонушки, что б ее…

Глава 15

В лаборатории на колесах меня и оперов с Петровки поджидал Дадаев. Не сказать что бы очень радостный от нашей встречи. Радоваться ему особо было нечему - не удалось им выйти на след «международного синдиката торговцев детским порно», не удалось выследить и арестовать «главарей», отследить все каналы платежей, порнотрафик, и прочая, прочая, прочая. Хотя меня, вот, задержали и почти, как они думали, доказали вину - только пока не понятно, на кой нужно было меня в Москву таскать, и самому там всем мозоли на глазах протирать, но это же все издержки во имя торжества справедливости и законности – на кой ляд она вообще нужна – такая справедливость и такая законность?

Приехали в "родной" ИВС уже за полночь. Снова читаю удивление на помятых и небритых лицах сотрудников этого учреждения – оно и понятно, очередной наплыв развратников. Оказывается, днем ранее, из Москвы привезли Бороду и Чемпиона. Ну, что тут сказать, кругом все знакомо, и откровение, которым для меня были первые дни и часы моего пребывания в ИВС, на сей раз, уже не получилось. Я уже почти, что прожженный каторжанин, иду этапом, а это так, мелкий перевалочный пункт на моем пути в местное СИЗО. По сему, сразу заваливаюсь спать на разновысокие доски нар, добрым словом помянув матрасы Матросской тишины. Публика почтенно притихает – не каждый день с этапником из Москвы сидеть приходиться, правда они уже слышали о парочке каких - то типов, что привезли давеча, и тоже из Москвы, но этот, судя по всему к ним отношения не имеет – ага, блажен, кто верует.

Утром, после обыска и проверки, стоило только закемарить, как в камеру вошел новый сиделец. Гляжу на него сквозь приоткрытые веки - кого в такую рань принесло? Ба, да это мой старый знакомый! Невинно задержанный председатель Питерского пенсионного фонда! Та же стопочка газет и журналов, пакетик с примой и вольной жрачкой. Я отворачиваюсь к стене, в полутьме камеры он меня не заметил, начинаю выслушивать уже знакомую байку, только теперь, он невинно арестованный бухгалтер одного очень крупного предприятия. Он испытывает нескрываемый интерес к одному из арестантов, Артемке, нарику, каких еще поискать, только вот мама у Артемки не последняя дама в администрации города, по сему, никак у ментов его, больше чем на 10 суток припарковать не получается. А тут у него нашли 2 грамма герыча, по идее, срыва – ноль, но, судя по тому, как Артемка спокойно посылал подальше оперов из отдела по борьбе с наркотой, за свое будущее он особо не тревожился. Кумовка, тем временем начинает свое песню, о том, что его не сегодня-завтра выпустят, и о том, что у него полным полно друзей в среде наркоторговцев, не желает ли Артемка перечислить ему своих дилеров, может сообща они найдут общих знакомых, ну и так далее, работает, одним словом. Артемка, хоть и нарик, но масло в голове булькает, по этому он посылает кумовку по тому же адресу, что и все прочих. Та на время успокаивается, начинает хрустеть газетами и раздавать окружающим сигареты. Я снова засыпаю. Уже днем, меня называют на выход. Встаю с нар и естественно нос к носу сталкиваюсь с кумовкой. Та такого поворота не ожидала, промашечку дали местные опера, по сему, как-то заменьжевалась, засуетилась, но мне пока не до нее было, я на продол вышел.

Приперся Похлебкин. Он не то что бы раздосадован, он скорее разочарован - вернулся таки я, живой и невредимый свидетель всего беспредела, что учинял он в моем городе. Начинает нести традиционную чушь о своей миссии по борьбе с такими как я. Все время оглядывается - не начали ли у него крылья расти, ага там только рога и хвост с копытами могут вырасти, или на лбу - сам знаешь что. Предлагает начать таки сотрудничество, в обмен на максимум четыре года срока. Мне на него смотреть противно, не говоря уже о том, что бы рот раскрывать. После МУРовских оперов, и после того как он мне кофе носил, да после трех месяцев Матросской тишины - кто мне Похлебкин, пыль под ногами и грязь под ногтями. Я его с тех пор только раз на суде видел, когда у них у всех пироги подгорать начали, когда дело чуть все не рухнуло, прибежал он терпил стращать, да на глаза мне и попался, но пока до этого еще далеко, пока я вернулся в камеру. Кумовки к моему возвращению и след простыл. Сокамерники были в легком недоумении - стоило мне на него посмотреть, как он их хаты выломился, жуткий я видимо уголовник, коли люди, от одного моего взгляда из хаты выламываются. Пришлось растолковывать - кто это и что это за фикус. С Арканей мы на этой почве познакомились поближе, нормальный такой парень оказался. Его, кстати все равно домой отпустили, правда, ненадолго, пока я сидел в СИЗО, за эти годы, Арканя успел два раза сесть в тюрьму и освободиться, и уже в 2005, сесть по новой, лет этак на восемь.

Пару раз навещала меня и Лариса Михайловна. Этакий сгусток оптимизма и вестник удачи. С ее слов выходило, что все мои показания, данные на предварительном следствии, в отсутствии адвоката, с юридической точки зрения не имеют никакой доказательной силы, поскольку даны под давлением, были вынуждены и естественно, в суде я от них откажусь. При таком раскладе, любой уважающий себя и закон судья, ну просто обязан признать их недопустимым доказательством. Но, пардон, в таком случае, из доказательств, остаются только показания терпил и экспертизы, что проводили со всеми, кто проходил по этому делу. Ах да, еще же фотографии, но это 242, так, на тот момент шелуха в виде штрафа, слава богу, меня в позах, на прямую поводящих меня к 132, на фотографиях, приобщенных к делу, не было. Ну, хорошо, 135 плюс 242 - максимум трешка, условно, разумеется. С экспертизами была полная неразбериха, поскольку никто их в глаза не видел, а когда увидели, то выяснилось, что проводили их простые врачи, а не врачи соответствующих квалификаций (таковых в городе попросту на тот момент не водилось), все экспертизы были как под копирку, при чем, вопросы, задаваемые терпилам, касались чего угодно, только не самой темы - оказало ли на потерпевших негативное влияние их общение со мной и другими фигурантами по делу и получили ли они какой-либо вред, в результате нашего общения, тесного и не очень. Оно и понятно, поскольку даже человеку далекому от вопросов деткой психологии и сексологии, стоило ему посмотреть на мальчишек, становилось ясно как день - общение пошло мальчикам только на пользу. Что, собственно экспертизы и удостоверяли. Некоторые проводились с грубейшими нарушениями закона, без родителей и преподавателей, были разные даты начала экспертизы и ее окончания, всяких нарушений одним словом была масса. Были еще и судебно-медицинские экспертизы, но те, лишь могли с определенной долей вероятности утверждать, что что-то там, где они смотрели, вероятнее всего, может быть, и побывало. Но что конкретно – палец, огурец, или то, следы чего они так усердно искали, но так и не нашли, экспертизы сказать не могут, по сему, на всякий случай, приписали, что побывало вероятнее всего то, чего так хотелось следователям - неустановленный твердый предмет, неустановленно когда, и неустановленно чей. Правда про Дуньку написали, что действительно - редчайший факт, аномалия в области попы, в том плане, что установить - такая ли она с самого рождения, всепоглощающая, что ли, или это результат сторонних усилий, увы, невозможно, хотя эксперты склоняются к первому варианту. Все это, как считала Лариса Михайловна играет нам на руку, поскольку судья, а в его порядочности она не сомневалась, кто бы он ни был, мужчина или женщина, на такие нарушения смотреть, конечно, просто так не будет и добрая половина экспертиз, если не все, отправиться туда же, куда и мои показания - на помойку.

Мне, конечно, все это было интересно, но на данном этапе меня волновал вопрос моего неизбежного переезда в СИЗО №1. Как-то он меня несколько будоражил своей неизвестностью и непредсказуемостью. Скажу тебе такую вещь - одним из плюсов того, что в моем городе, относительно небольшом по российским меркам, было на тот момент лишь одно подобное заведение, было то, что в любом случае, работником любого звена из состава сотрудников, вполне мог оказаться если не мой знакомый, то, по крайней мере, знакомый моих Родителей. Как в последствии выяснилось, нашлись там и те и другие. Лариса Михайловна с нескрываемой заботой во взоре, заверила меня, что все возможное, дабы исключить неприятности, связанные с моим появлением, уже если не сделано, то делается непременно. Это несколько успокаивало и вселяло надежду. Как-никак, родной город, это вам не Москва, с ее изоляторами, где потерять, читай, пристукнуть человека, можно в два счета - ищи потом, кто, когда и как, концов не найдешь, однозначно.

Глава 16

Через несколько дней, меня называют с вещами на выход. Предварительно, правда, не описывают, так что я подумал, что меня просто переводят в другую камеру. Ан нет. Опять спускаемся вниз, опять шмон и стояние в клетке - куда то повезут, но куда? Появляется Дадаев и сообщает, что мы едем на следственные действия, в поселок, в километрах может 100 от города, где в свое время я и мои сотоварищи так мило проводили время в кругу, как нам тогда казалось, самых лучших мальчишек. На улице вдарил какой то совершенно несвойственный мороз, минус двадцать пять, не меньше. Впервые познакомился со службой конвоирования. Менты, как правило, из области, максимум прапора, морозят сопли, доставляя и охраняя подозреваемых и обвиняемых по судам и местам следственных действий. По большей части они напоминали мне первых дружинников, что набирала в свои ряды молодая Красная Армия из состава малограмотного крестьянства и столь же серого пролетариата. Та же непролазная тупость, замешанная на собачей верности любому, кто хоть чуточку выше званием.

Стало быть, едем. Едем в УАЗе, оборудованном под автозак. Сижу скрючившись в «стакане» - боксике, метр на метр, потихоньку начинаю дыгать - про отопление в автозаке конструкторы видимо даже и не заморачивались. Утешает то, что точно так же, трясут поджилками от холода, сопровождающие меня менты. Оказывается, едем не сразу на базу отдыха, а заехали в следственное управление, что располагается на первом этаже жилой пятиэтажки. Я, проживший в этом районе лет двадцать, и по иным обстоятельствам, не связанным с делом, был хорошо знаком и с этим районом, мало того, с помещением следственного управления, я был то же хорошо знаком, по сему, как-то подозрительно уверенно сразу направился к туалету. Эта осведомленность Дадаева несколько озадачила, пришлось напомнить ему, кем он был тут лет этак пять - семь назад, и кем был один мой хороший знакомый. Юнус сник, и глупых вопросов ближайшие час-полтора не задавал. Воспользовавшись случаем, прошу у него дать мне позвонить домой, тем более, сидим в кабинете, телефон под рукой. Видимо находясь под впечатлением от сказанного мною ранее, Дадаев разрешает позвонить Родителям. Оказывается, ждем Ларису Михайловну. Вскоре, разметав по сторонам отвороты шубы, появилась Лариса Михайловна, вся в гневе и полня негодования. Естественно ее никто о сегодняшних мероприятиях не предупреждал, она прибежала с процесса, это хамство, это нарушение, одним словом, езжайте без нее. Мне она советует сильно не копытить, поскольку до меня, на этой базе побывали все, кто хоть раз почил ее своим присутствием. Толку, правда от этого особого не получилось, но коль в показаниях мелькает база, и происходят интересные события, закон обязывает всех участников по этим местам свозить, дабы освежить приятные во всех смыслах воспоминания минувших дней.

Самое интересное, что я категорически не помню, нет, не дорогу, дорогу они сами хорошо нашли, я не помню ни домики, в котором мы так весело проводили время, ни расположение комнат, так, смутные воспоминания безудержного веселья и счастья, в перерывах между сном, глубоким и не очень. Хотя нет, баню вот помню, но видимо помню лишь потому, что в ней не был, упустил я как-то из виду это мероприятие, по этому, как только приехали, на вопрос – «Что из строений вы узнаете?», сразу ткнул пальцем в баню, она! Вопрос, кстати, задал следователь Ванюшин, за каким-то лешим выписанный аж из Питера. Но баня Ванюшина интересовала мало, меня то в ней не было, по сему, начали играть в угадайки, переходя от одного занесенного снегом домика к другому. В конце – концов, мерзнуть всем надоело, и Ванюшин сам повел всех (меня, конвоира и двух девушек-понятых, которых перли из самого города), к одному из домиков. Угадал. Действительно, тот самый домик, правда, обстановочка несколько поменялась, но как говорят операторы, «видеоряд восстановить можно». Чем и занялись. Восстанавливал, собственно говоря, Ванюшин, да так ловко, что не знай я точно, что его с нами не было, можно было подумать, что он принимал самое живейшее участие в событиях, описать которые он мне предложил. Видя, что толку от меня никакого, он сам что-то быстренько написал, под уже готовыми и расчерченными схемами кроватей, столов и тумбочек. На кроватях, вместо людей, лежали фамилии обвиняемых и терпил. На диване, рядом с фамилией одного из терпил стоял знак вопроса. Как пояснил Ванюшин, потерпевший, в своих показаниях, указывает на то, что он специально лег спать на диван, в расчете, что я завалюсь непременно рядом с ним, и потерпевший был готов к продолжению и желал наступления продолжения, говоря сухим юридическим языком, чёс у него был, проще говоря. Однако, к удивлению потерпевшего, завалиться то я завалился, но вот продолжения, на которое он рассчитывал, он от меня не дождался. Этому обстоятельству я был удивлен не меньше потерпевшего и самого Ванюшина, но провал в памяти не оставил надежд на разрешение этого вопроса. Тем более, моя фамилия уже лежала еще на парочке кроватей, столе и на полу в кухне. Этот терпила, кстати, в последствии вообще от всего отказался, вплоть до того, что его маман, узнав, что от меня они только от мертвого осла уши получат, вообще разругалась вдрызг со следователями, заявив, что ни черта лысого они больше на следствии не услышат, а на суд дак она вообще бы положила, ежели у нее было б чего на него класть.

Отогревшись, решили устроить обязательную в таких случаях фотосессию. Ванюшин говорил, где мне нужно встать и куда направить указующий перст, дабы у судьи, рассеялись последние сомнения, что лежал я вот тут, тут сблевнул, а тут, простите, фигурно пописал на февральский сугроб. Такая осведомленность Ванюшина объяснялась тем, что как я уже говорил, на местах постельной славы побывали все терпилы, которые, в отличие от меня, обладали, как я уже писал просто феноменальной памятью, учитывая, что было их человек пять-шесть, то нет ничего удивительного, что Ванюшин буквально наизусть знал кто, когда, и где. Правда он не мог с уверенностью сказать, кто - кого, куда и сколько, поскольку у терпил, да и у обвиняемых хватило ума в такие подробности Ванюшина не посвящать, хотя тот факт, что Дунька, по природе своей, озорник и пакостник, наложил в бане кучу под бильярдный стол, прикрыв их костерком их киёв, указали все.

Все это на тюремном жаргоне называется «гонять на показы». Сгонять мне пришлось еще разок, денька через два. Та же база, те же лица, и даже Лариса Михайловна в очередной раз отказалась ехать, сославшись на занятость, а мне сказав, что толку от таких покатушек-показушек - кот наплакал, мол, все одно, у следствия прямых доказательств, все тот же кот наплакал, а это вроде, как и не доказательства вовсе, в лишь соблюдение процессуальных формальностей. Постойте, в последний раз я ездил с одним свидетелем, чуть было не ставшим одним из фигурантов по нашему делу – Сержем, известным более как Серж Серебро. Дело в том, что Сержу в свои, тогда еще не полные 20, удалось первым пристроиться к Ллойду, да так, что Ллойду это до того понравилось, что он особо и не скрывал, кто был первым мужчинкой в его жизни. Другое дело, что ничего общего, что могло бы их связывать, между ними никогда не было, но факт остается фактом, Ллойд, после посещения ванны в обществе Сержа, вышел оттель другим человеком. Теперь он мог позволить себе многое, а точнее, мог позволить мне то, о чем до этого, мне приходилось только мечтать. Дак вот, когда это пикантное обстоятельство стало известно следствию, Сержу слегка надавили на яйца, и отдавили бы их окончательно, и привлекли бы по 132 части третей, но Серж, а точнее его адвокат, сказал, что Серж, если и не согласный, то только разве что отсасывать у всей следственной бригады сразу, а так - он в полном распоряжении Дадаева, готов чистосердечно поведать про всех и каждого, что ему известно, в обмен на статус свидетеля. Вот так одним свидетелем по делу стало больше, а моя вера в людей уменьшилась ровно на одного человечка. Серж, в моем обществе чувствовал себя откровенно неловко, я в наручниках, еду в автозаке, его на машине везут следом в тепле и комфорте, они не смотрел на меня, покуда водил Ванюшина по окрестностям, показывая то баню, то домик, то место, где стоял мой джип. Быстренько показав то, на что его попросил указать Ванюшин, Серж сел в машину и укатил. Вскоре, покончив с формальностями, сделав соответствующие фотоснимки, укатили и мы. Если бы я знал, что ближайшие четыре года и пять месяцев я не увижу ничего, кроме серых стен прогулочного дворика и неба, забранного в три слоя решетки, я бы наверно водил бы их по этой базе до окоченения и фотографировался под каждой елкой и каждым сугробом. Кстати, Дунька и Ллойд, целующиеся на морозе, сделаны именно на этой базе, до того нас тогда всех всё в каждом грело, что мальчишки не то что ни чихнули, даже насморка не было, Дуньку, правда, пронесло, но это не от мороза же, он, по дороге на базу, паразит, винограду немытого наелся.

Вскоре, знакомая череда вопросов дала понять, что меня описывают, и ближайшим этапом я отчаливаю в следственный изолятор.

Глава 17

Еще находясь в камере ИВС, я старался у всех, у кого обнаруживались татуировки, наводить справки про нашу тюрьму, про тюремные порядки, обычаи, готовился, одним словом. Кто-то, кто сидел давно, конечно мне ничем помочь не могли, а вот парочка человек, выехавшая с централа, сиречь с изолятора совсем недавно, рассказали мне много интересного. Так меня очень удивил факт, что в тюрьме постоянно играет «Русское Радио», при чем, голосит не только в каждой камере, но и орет через матюгальники уличного типа над каждым корпусом. Оказывается, в тюрьме много женщин, не столько сидящих, сколько охраняющих, мало того, в тюрьме полным полно малолеток, которые не смотря на свой возраст достукались до того, что их вынуждены были арестовать. Централ состоял из семи корпусов, хотя мне всегда казалось, что вся тюрьма, это одно большое здание, мне много чего казалось, пока я пролетал на машине мимо высоких каменных стен централа, внутренне сплевывая через плечо, изредка удивляясь, почему некоторые из водил, нет-нет гудят, проезжая под окнами камер.

Однажды, наблюдал такую картину, непосвященному человеку, она может показаться крайне странной, а именно – «кабурение». Дело было так. За день, до моего этапа, описали в хате несколько человек, они идут на этап сегодня. Один из моих сокамерников, не единожды сидевший, и у которого на централе остался ряд нерешенных вопросов, решил отписать записку, «малявку», в одну из камер. Отписать то отписал, но вот как ее передать, учитывая полный шмон, как по убытию из ИВС, так и по прибытию на тюрьму. Решено было одного из этапников закабурить, или, проще говоря, затолкать ему в задницу плотно запакованный пистон с этой самой малявкой. Выбор пал на молодого паренька. Ему быстренько проехали по ушам, что это крайне необходимо, что это в интересах сидельцев, одним словом, сказали – надо. Некоторые из моих бывших друзей, пардон, на людях писать стеснялись, до того им неловко было, а тут, извините меня, на глазах у всей камеры в зад этот пистон пихать? Паренек, понятно дело сконфужен, но деваться ему некуда, по этому, кое-как взгромоздившись на дальняк, краснея не то от смущения не то от самой процедуры (пистоньчик такой ничего себе получился, дядька понаписал от души), он его себе кое-как пристроил. А пока он его себе запихивал, дядька травит байку про то, как идет шмон в одной из колоний, шмонают этап, и у одного зека из задницы выпадает чекушка водки. Менты все в недоумении, глазам не верят - как такое может быть. Тогда они предлагают этому зеку, у которого чекушка выпала, на спор, сесть на эту чекушку. Если сядет и сможет в заднице ее удержать - его чекушка, ну а нет - пусть пеняет на себя. Зеку делать нечего, он снимает штаны, трусы приседает над бутылкой, как у него из задницы выпадает еще одна чекушка. Вся камера начинает неистово хохотать над этой байкой, паренек на дальняке тоже вроде как хочет посмеяться, но не решается, в конце концов, он не выдерживает и начинает гоготать так, что из него вылетает не только пистон, но и то, что должно было вылететь как минимум завтра. Дядька понимает, что сам виноват, нечего было парня смешить, по сему, пишет новую малявку, и паренек, уже немало не смущаясь, как заправский зек, кабурит себя, внутренне гордясь возложенной на него миссией. На следующий день описали меня, и еще несколько человек с нашего этажа. Всего нас собралось человек пятнадцать. Всех закрыли в клетку, шмон на скорую руку, и вот, момент настал, нас по одному гонят к автозаку. Гоним скорее себя сами, поскольку менты только покрикивают, скорее так, для острастки, тюремные мусора так обычно себя не ведут, те могут и по седлу, сиречь жопе, могут и поперек спины палкой так огреть, что не побежишь, полетишь вперед своего майдана. Набивается три автозака, плюс еще народ пока не пойми откуда. Но это только пока, со временем все станет ясно. Ехать минут десять - все в пределах прямой видимости, по сему, особо никто даже не понял, что по сути, каждый из нас теперь уже окончательно становиться для общества опасным, каждый по своему, но стоило закрыться за автозаками железным воротам, как послышался лай собак, отборный мат, автозаки остановились, приехали, ну, с богом!

В автозак нельзя садиться, в него можно только запуливаться, со всей возможной скоростью, равно как из автозака нельзя слазить, из него можно только вылетать, предварительно кинув под ноги майдан - если гололед или асфальт, то не так больно, если рожей приложишься, или на руки прыгнешь или запнувшись за порог, спикируешь прямиком вниз. Вот и сейчас, стоило какому то дедку чуть замешкаться, как на него чуть не накинулась овчарка, которую еле удерживала мусорша, но по спине дедок выхватил, подхватил свой сидор и кинулся куда то вглубь чернеющей арки. Зеки как горох сыпали из автозака, и под надрывное тявканье, ор и мат уже тюремных ментов, направляемые тычками дубинок, а некоторые и пинками, все мы набились в «обезьянник» - клетку перед стальной дверью, за которой и начиналась сама тюрьма. Оглядываюсь по сторонам – грязно-синие стены, облезлая штукатурка и заплеванный пол. На стене замусоленный и полузатертый плакат с вырезками из УК РФ о том, что бывает, если вдруг зек надумает сбежать. Ничего хорошего - накинут трешку к сроку в любом случае, а если убег с применением насилия, то от восьми до пятнадцати. Дальше идет правило, по которому нужно входить, а точнее, стоя у специальной линии, представляться, фамилия, имя, отчество, год рождения, статья, срок. Статейки то у меня, сам знаешь какие, по сему, вперед всех не лезу, и когда открывается дверь, и мент начинает называть фамилии, молюсь, что бы назвал последним, афишировать раньше времени свои статьи, когда вокруг стоит человек пятьдесят, нет уж, увольте. Называют, когда в клетке остается человек шесть. Подхожу, очи долу, представляюсь, как могу, выдавливаю из себя: «статья двести сорок вторая, стотриспсптрая, стотритпстрая», мент смотрит в дело и обернувшись к стоящим позади него понимающе говорит, что это мол, самый главный, из тех, ну этих, не то пепедрилов, не то пефепилов. Меня проводят по коридору, и ведут куда то в подвал. Это сейчас я с закрытыми глазами тебе в любой закуток централа пройду, а тогда мне казалось, что меня вели очень долго и очень глубоко по землю. Закрывают в маленькую камеру, судя по двухэтажным нарам, человека на четыре. Видимо только в таких забытых богом и комиссиями по правам человека централах, еще сохранилась на стенах «шуба», накиданная толстым слоем на стены смесь из гальки, шлака и бетона. Нары, выкрашенные той же желтовато-коричневатой побелкой, что и стены, бетонный холмик с дыркой и с традиционно текущим краном, уже ставшие привычными удобства, огляделся, закурил, и поздравил себя с тем, что пока жив. Нашел розетку, вернее, два контакта, и набрав воды в кружку, что возил с собою от самой Москвы, воткнув кипятильник, с радостью заметил, есть електрисити, черт меня дери, а значит, есть горячий чай и сладкая каша из пакетика, которыми меня во множестве снабдил Костя-десантник, и которых было бы еще больше, если бы их в наглую не растащили мусора на ИВС. Быстренько варю чай, бадяжу кашку, и подложив под голову майдан устраиваюсь в уголок, так меньше дует из того, что с большой натяжкой можно назвать форточкой, а точнее забранной в реснички и решетку «решкой», от привычных слов придется отвыкать, окна, двери, ложки, тарелки и прочее - все это осталось по другую сторону забора, начались решки, тормоза, весла и шлюмки.

Глава 18

Сплю всегда чутко, а тут, приходиться спать в пол глаза, во-первых, начинаю отчаянно мерзнуть, но окончательно просыпаюсь, когда чувствую, что по ноге кто-то ползет. Крыса! Твою мать! Меня просто сдувает с нар. Крыса напугалась не меньше меня, и взвизгнув скрывается в форточке. Сон не сняло рукой, его просто отшибло напрочь. Что бы ни замерзнуть начинаю греть и пить чай. В майдане нахожу книжку А.Дюма, за давностью лет не помню называния, помню лишь то, что по занудству, она даст фору учебнику по философии. Читаю, что бы ни думать о том, как же холодно. За ночь и ту часть утра, пока не начали греметь кормушки, а это значит, время уже начало шестого и разносят завтрак, прихлопнул Дюма. Чай принесли чуть теплый, но потрясающе сладкий, хлеб, вчерашний, но удивительно белый, каша, горячая, но отвратительно пресная. Сна ни в одном глазу, но оно и к лучшему - впереди мой первый, и быть может, решающий день на централе, нужно быть в форме. Ничего лучше не придают форму, как промозглый холод и снующие по нарам крысы.

Часов может в девять, меня поднимают наверх и закрывают в боксике. Боксик, не в пример московским загажен до ужаса, заплеван, захаркан и засижен тысячами задниц. Оббитые железом двери, мать честная, да по слоям облупившейся краски, они, выходит, чуть ли ровесники самого централа, порою даже можно прочитать привет какой-то Махе, датированный аж 1982 годом! Листы железа, которым оббиты все двери централа, уж не знаю для чего, но все они пробиты тысячами дырок, били гвоздями, и листы к дверям, прибиты той стороной, на которой торчат острые заусеницы. Колотить в такие двери руками - это то же самое, как лупить по мотку колючей проволоки, а ты и не лупи, или лупи, но ногами. Вот почему нижние половины дверей, как правило, до блеска отполированы подошвами зековской обуви. Кстати, самое «древнее» послание, я нашел в одной из камер карцера, куда угрелся несколькими годами позже, это отдельная история, дак вот, дата стояла 1969 год! Сидеть можно, если этим словом можно описать свое положение, устроившись на узенькой лавочке, но лучше конечно стоять, присесть можно на корточки, но долго так не просидишь, потому как тесно, даже одному, представить, что сюда можно забить восемь, десять человек? А ведь забивали, и даже место еще оставалось, конечно, оставалось, когда мусора, что бы ни морочиться, попросту спускали с цепи овчарку, и та с лаем кидалась на стоящих зеков, залетали в боксик как миленькие, а последний даже дверь успевал захлопывать. Кстати о собаках.

Собак на централе достаточно много. Меня по первости, слегка шокировал тот момент, что собаки не только встречали зеков, но и сидели на цепях на разных этажах корпусов, под переходами, бегали по крыше, одним словом, постоянно сохранялось ощущение не тюрьмы, а концлагеря. На ночь собак с цепей спускали, они как угорелые носились по централу, драли зазевавшихся кошек, хотя пару раз рвали в клочья малолеток, что по глупости ломились в бега через крышу. Встречались не только овчарки, были и кавказцы, питбули, парочка ротвейлеров - впоследствии я узнал, что этих собак сдавали в тюрьму сами хозяева, не в силах сладить, с начавшими звереть питомцами. Почему уделяю этому столько внимания, да потому, что почти три года просидел в камере под дверью, которой был такой «собачий» пост. Ох, и натерпелись же я и мои сокамерники. Ладно бы сидел огромных размеров добродушный кавказец, который гулко попукивая, дрых целыми днями, а видя, что к кормушке несут передачку, вставал, подходил к кормушке, просовывал в нее свою башку и стоял так до тех пор, пока не получал угощение. Иногда его место занимала овчарка, полудохлая, но до того брехливая, что начинала неистово, хрипя и задыхаясь лаять на любого, кто появлялся в поле ее видимости. К слову сказать, я за эти годы всех собак выучил, и некоторые, как ни странно, меня запомнили, и уже не лаяли, не бросались, а лишь ворчали, сидя на своих деревянных настилах, и только кавказ позволял мне почесать ему нос или за ухом, и то, пока никто из ментов не видит. Их, оказывается, специально тренируют, что бы на людей в гражданке кидались, говорили, что еще на запах натаскивают, мол, от зека пахнет так, что хоть святых выноси. То, что как ты не мойся, а начинает со временем вонять от нашего брата тюремным смрадом - это факт, но не меньше воняют и те, кто работает в этом заведении, так что запах тут не причем, по крайней мере, в стенах тюрьмы. Мусора тюремные, кстати, проявляют несвойственную им скромность, полностью меняя гардероб, когда приходят на работу, ну или уходят с работы. Скромничают они в форме по городу ходить. Военные вот не скромничают, милиционеры - то же в этом вопросе скромностью не блещут, а вот тюремные - стоит ему форму снять, да за забор выйти, ба, да не узнать человека, как мыши по разным сторонам, шмыг-шмыг, и нету никого. Сам видел, но всему свое время.

Сижу я, стало быть, в боксике может час, может поболе, наконец, меня выводят на коридор, и я оказываюсь перед входом в комнату, стол, стулья, какие-то карточки, за столом сидит подполковник, смотрит на меня, я опять очи долу, представляюсь. Подпол настроен чуть ли не игриво. Предлагает отдохнуть от переезда, вообще предлагает отдохнуть, и не понятно, то ли он шутит, то ли устроит сейчас такой «отдых», что мало не покажется. Подпол обещает меня навестить и дает команду меня увести. Ведут по коридорам, через улицу во внутренний корпус. Как входишь в корпус, сразу шибает канализацией, потом становится видна и сама канализация, шипящие и сочащиеся трубы, уходящие в полузатопленный подвал, пар и испарения, ну и конечно крысы, что сидят на этих трубах, ни мало не пугаясь вошедших людей. Идем дальше, спускаемся не то в полуподвальный этаж, не то в подвал, напоминающий первый этаж. Коридор и камеры по разным сторонам. Что удивило - двери в камеры, деревянные, обшиты стальными листами. В коридоре несколько ментов, один из них называет мою фамилию и номер камеры. На моей памяти, это был единственный мусор, который мог, а точнее не мог пропустить мимо себя зека, что бы ни огреть его дубинкой, или просто не дать хорошей затрещины. Хотя на дворе стоял конец 2001 года, лютовать мусора на централе перестали совсем недавно, хотя отголоски этого беспредела, отдавались на затылках и спинах зеков еще годик, полтора, пока мусорам не запретили носить с собой дубинки. Выхватил я тогда свою пиздюлину - первую такую нормальную пиздюлину, так что до камеры не дошел - долетел легче ветерка. Мусор что-то там пробурчал про пидарасов и «пидагогов», а поскольку сам был пиковый, а точнее, азер, то его бормотание никто толком не расслышал. Азер этот, кстати, был из старшего офицерского состава, начальник пятого корпуса, ну вот хоть убейте, не запоминаю я фамилии подонков, и имен этих уродов я то же не помню, а так бы написал непременно. Через полтора года он на пенсию ушел, как говорится, умер Максим, да и хрен с ним. Камеры же, открывали простые инспектора, рядовые, или сержанты, как всегда убогие во всем, в отношении к себе и к людям, вороватые и бздливые. Мы этим частенько пользовались, что позволяло нам, отдав пачку «америки», избежать обыска в камере, или просто сделать так, что бы он в свое дежурство про нашу камеру забыл. Камера № 118, как я уже говорил, оббитая стальным листом дверь, за ней, оказывается еще решетка, то же на замке, но вот, и решетка с лязгом открылась, по седлу получать сегодня мне уже не хотелось, по сему, быстренько протискиваюсь в камеру.

Глава 19

Камера шириной метра три и в длину метров пять. Сразу, как входишь, налево уже знакомый бетонный холмик с дыркой, заткнутый туго завернутым пакетом - якорь называется, над ним кран, с приспособленной в качестве насадки тюбиком из-под пасты. В пол шаге справа - узкий стол и лавка, вмурованная так близко к толу, что сидеть получается только полубоком, дальше два «танка», то есть двухъярусные шконки, и венчает все это противоположная стена, и здоровенное окно, забранное в толстенную решетку и реснички, да так плотно, что свет сквозь них практически не поникает.

Меня встречает сморщенный старичок, лет этак шестидесяти пяти. Он тут за главного, или как принято говорить, «смотрящего» за камерой. Кстати к вопросу о тюремной иерархии. Вопросов минимум, кто, куда, откуда, и милости просим в нашу компанию. Выясняется, что камера шестиместка, шесть рыл в ней уже сидят, я, стало быть, седьмой. Обычное, кстати говоря, дело. На моей памяти, в такой шестиместке сидело и по восемь и по девять человек. Дедка звали Вася, кличка «Хан». Сидеть Вася начал с 1969 года, отсидев первые 20 лет, погулял два годика на воле и угрелся на очередные пятнадцать лет. Остальных сокамерников помню плохо, в общем, не плохие такие ребята, все на своей волне, вопросов никаких не задавали, каждый был занят своими мыслями.

Общался я по большей части с Васей. Вася оказался не без придури, но в первые месяцы моего пребывания, помог он мне конечно здорово. Помог в постижении науки сидения, помог разобраться в хитросплетениях внутритюремных отношений как между ментами, так и между зеками. Спать договорились с Васей по очереди. Вася спит днем, я сплю ночью, потому как Вася, по ночам «стоит на дороге».

О, «дороги» централа стоят того, что бы рассказать о них чуть подробнее. На централе существует несколько типов дорог. «Ноги», это когда почта и груза перегоняются из камеры в камеру или из корпуса в корпус при помощи шныря - уборщика, или баландера, разносчика пищи – зека, оставшихся после приговора суда на централе, и решившие не ехать на зону. Уважения к ним со стороны остальных сидельцев никакого, их считают «красными», т.е. вставшими на путь сотрудничества с администрацией. Но, услугами их пользуются регулярно. Далее идут дороги по воздуху. Делается это так. Из газет сворачивается трубка, диной метра полтора, два, делается волан, к которому привязывается тонкая нитка. Самый здоровитый, предварительно высунув трубку, прицеливается в решку, т.е. окно, допустим корпуса напросив, и что есть силы дует, или «застреливается» с той решкой, с которой ему нужно наладить «дорогу». Не с первого раза, но, как правило, волан попадает в эту решку, где его уже ждут, и с помощью удочки, скрученной из тех же газет, затаскивают в камеру. Дорога налажена. Самыми экзотическим, но наиболее распространенными, на мой взгляд, были «мокрые дороги», иными словами, через дальняки. Тут тоже требовались определенные сноровка и умение. Для начала плетется «конь», прочный канатик из свитеров, с добавлением капроновой нити из носков или из мочалок. После того, как конь готов, на него закрепляют «ежиков», сложенные крест-накрест спички, после чего, дорожник, т.е. зек, стоящий на дороге, отбивает условный стук в соседнюю камеру, что бы те были наготове, он будет «сливаться». Уже упомянутый мною якорь, помимо того, что случит затычкой от крыс и от вони из дальняка, служит еще клапаном, не пускающим воду. Якорем затыкается дальняк, и в небольшое углубление, набирается вода, за тем в нее спускают коня, и когда он намокает, якорь поднимают и конь, вместе с водой сливается в канализацию, где встречается с конем из соседней камеры. Дорожник из соседней камеры, начинает потихоньку выбирать своего коня, и если они сцепились, то вместе со своим, он вытаскивает и коня из нашей камеры – вуаля, дорога налажена. Возможно это стало потому, что система канализации представляла собой одну трубу, проложенную посреди коридора, и соединенную с каждой камерой. Точно так же, действовала и «мокрая дорога» между этажами, с третьего по первый было два стояка, и в камерах, сквозь которые они проходили, в стояках имелись специальные дырки, через которые и ловили спускаемого со второго или третьего этажа коня. По мокрой дороге разгонялись груза совершенно разного наполнения, начиная от почты, сигарет и чая, и заканчивая предметами туалета и нижним, а порою и верхним бельем. Менты конечно про все эти способы знали, и как могли, конечно, с ними боролись. Так с дорогами по воздуху, боролись при помощи тех же шнырей – «конокрадов», которые ходили по дворам и длиннющей, высотой в два этажа составной палкой обрывали коней. Контрразведка, выставленная на решках, как правило, успевала предупредить о приближении конокрада, но случалось и так, что те специально подкрадывались незамеченными и обрывали дороги. Ненавидели их все жутко, особенно малолетки, которые специально собирали отходы своих малолетних организмов в «пятикопейки», целлофановые пакеты, и при приближении к корпусу конокрада, выждав удобный момент, сбрасывали их ему на голову. Женщины, как правило, не стесняясь в выражениях материли его так громко, что на соседних корпусах все быстренько расцеплялись и конокрад, весь в фекалиях и моче, обложенный матом, с позором удалялся. С мокрыми дорогами сами менты, не возились, брезговали, за них с этой задачей прекрасно справлялись крысы, постоянно перегрызавшие канатики.

Вторая решетка, дублирующая первую дверь, осталась с тех пор, как в этих камерах сидели сначала приговоренные к расстрелу, (централ был еще и исполнительной тюрьмой, т.е. тюрьмой в которой приводили смертный приговор в исполнение), а с 1996 года, и по середину 2000, в них сидели приговоренные к пожизненному лишению свободы. После ремонта, их всех перевели на «кладбище», этакий закуток из 10 камер, названный так в силу своей оторванности от корпусов и лишенный «дорог», к которому я еще вернусь в процессе своего рассказа.

Расписывать и рассказывать про тюремную иерархию я много не стану - все как обычно. Существует две ветви власти - мусорская и воровская. Каждая гнет свою палку. Мусора делают все, что бы жизнь зека стала еще противнее и тяжелее, «блатной круг», т.е. зеки, которые или сами себя считают блатными, или им кто-то про это нашептал, делают так, что бы их «блатная» жизнь, по возможности не ухудшалась, прикрывая все это высокопарными словами типа: «тюрьма, наш общий дом», «арестантская сознательность», «дело общее» и так далее, в втихомолку, а иногда и не очень сотрудничая с администрацией по разного рода вопросам. Хаты, сиречь камеры, делятся на красные и черные, на камеры общего режима, и камеры, где содержаться «строгачи» и «полосатики», т.е. зеки, либо уже сидевшие на строгом или особом режимах (на особом режиме на робу нашивают три полоски), либо обвиняются по тяжким или особо тяжким преступлениям. Однако, деление это условно, как правило, в камерах сидели все подряд, строгачи, общий режим и до кучи полосатики. Есть камеры большие - на пятьдесят - семьдесят человек, есть поменьше, рыл на десять-пятнадцать, есть и маломестки - на шесть человек. На корпусе малолеток были и одноместки, там же находились две «резинки» - специальные камеры, полностью оббитые резиной, в них сажали буйных, отказчиков от еды, и малолеток, дабы сбить с них прущую со всех мест дурь. Есть камеры, где держали поселенцев-этапников или тех, кому дали поселок в зале суда, есть камеры, где сидят в основном кассационщики, т.е. зеки, обжаловавшие приговор и дожидающиеся рассмотрения его в областном суде. Есть еще камера № 44, самая большая по площади на централе - это петушатник, что это такое, ты и сам знаешь. Когда я в 2006 году уходил на этап в лагерь, таких камер по централу было уже штуки три-четыре. В красных камерах сидят те, кто находясь в лагере прежним сроком, или приехал из лагеря за добавкой, встали на путь сотрудничества с администрацией, т.е. занимали какие-то должности, были завхозами, состояли в различных секциях, типа дисциплины и порядка, стояли на должностях комендантов или нарядчиков, одним словом – красные. Ну а в черных, сидели все остальные, кто еще не понял кто он по этой жизни, мужики-работяги, или те, кто «сидели на мурке», т.е. всячески показывали, какие они крутые пацыки, крутости некоторых, правда, хватало лишь до ближайшей лагерной пересылки.

Практически все четыре с половиной года, я провел на этом, полуподвальном этаже пятого корпуса, еще именуемого «спецами». По идее, сидеть там должны самые матерые и закоренелые уголовники. Порою так и было, но большей частью, «спецы» славились тем порядком, внутренним укладом, который сложился там за долгие годы. Менты тут особо не лютовали, поскольку понимали, кто сидит в камерах, традиционной мышиной возни, склок и дрязг, свойственных другим корпусам, да даже этажом выше, на «спецах» никогда не было, все было по другому. На «спецах» стояла тишина, тишина, обусловленная сознательностью и опытом людей, на «спецах» сидевших. Формально спецы считались черными, но просидев на них четыре с лишним года, я убедился, что порою в камеры заезжали зеки, красные как пожарные машины, с рогами, как у троллейбуса - и ничего, сидели, тянули лямку арестантского быта, потому как понимали, что баловство это все – красные, черные,- главное, в тюрьме судят о человеке по его поступкам, которые он совершает. А то, что «блатной», державший в страхе целый этаж, стоило ему только выехать на этап, оказывался конченой мразью, и как выяснялось, из оперотдела не вылизал - дак с него и спрашивали, как с суки и мрази, а когда красный, пухнувшим с голодухи этапникам свою пайку давал или заварку чаю, дак никто не смотрел - кто эту пайку дал, главное что не петух, хотя, как в одной байке говориться, это еще обосновать нужно, жрать то всем хочется, и слова добрые ему говорили, так что «спецы» в этом плане были очень демократичны и либеральны.

Глава 20

Первая за все месяцы свиданка с Родителями, первая передачка, первый Новый, 2002 год. Постепенно все стало принимать однообразные и выверенные временем движения и формы. Встречался с Ларисой Михайловной, новостей от следствия никаких, их, этих новостей, не было до конца февраля, когда, наконец, Дадаев, а теперь он возглавил группу следователей, под бдительным оком Потерянцева, бдевшем за ним из Москвы, не составил окончательное обвинительное заключение.

Постепенно выяснил, кто и где сидит из подельников. Каждому выпала своя, не менее тяжкая доля. Греса вообще взяли тепленького прямо из дома, Чемпиона привезли из Москвы, оказывается, мы сидели с ним в соседних камерах в Матросской тишине, но там, в отличие от нашего централа любой контакт исключен в принципе. Бороду, после того как Эдик Лопатик получил от него отворот поворот, арестовали прямо в здании на Петровке 38, прокатили по Бутырке, предварительно оповещав сидельцев, что в камеру к ним заедет людоед-насильник детей. Били его часами, и сутками, но не сломали, отняли все здоровье, но как посылал он Лопатика на хер, так и посылает. Девиз с Драконом то же хапанули горя, пока все более менее в их быту не обустроилось.

Как я уже говорил, скрыть в тюрьме что-либо, практически невозможно. То, что по централу катается банда, занимавшаяся торговлей через интернет обкаканным детским нижним бельем, вскоре знал весь централ. Так же весь централ знал, что в банде состояли москвичи, питерцы, и даже один негр, которого точно видели, как он выходил из камеры. У каждого при обыске нашли не меньше тысячи долларов однодолларовыми купюрами, а у их главаря, даже брильянт, который он за каким то хреном попер с собою в тюрьму. Ребята говорят жуткие, отпетые компьютерные маньяки, по этому их всех закрыли на «кладбище», потому что их главарь, забашляв ментам, затянул на централ ноутбук с интернетом, стиральную машину с холодильником, и теперь пашет на хозяина. То, что по большому счету, о нас толком никто ничего не знал, сыграло нам на руку. Не помогли даже происки Похлебкина, пытавшегося через местных оперов закинуть про нас инфу в камеры, где мы сидели - ему быстро выписали стопарей, не лезь не в свой огород, у них на нас счет были четкие указания, супротив которых похлебкинские потуги - это как писать в шторм, стоя на краю мыса Доброй Надежды, я ж говорю, хорошо, когда на весь город одна тюрьма. Уже много позже, когда к нам привыкли настолько, что стали называть «профессура», по причине нашего сто процентного высшего образования, когда стали всплывать некоторые подробности за что конкретно нас припарковали, все это блекло на фоне тех слухов, что ходили про нас на централе, следовательно, не вызывало такого нездорового интереса.

В конце февраля, начале марта 2002 года, мне и естественно моим подельникам, начали предъявлять обвинение. Точнее не так. Поскольку все возможные сроки, отведенные по закону на следствие, были давно выбраны, и следствие не раз продлевалось, поскольку постоянные затыки, несостыковки и подтасовки нужно же было как-то мотивировать, и пока дело не дошло до подписи генерального прокурора, эти продления у них прокатывали. Следующее продление по закону мог подписать только генеральный прокурор. Потерянцев с такой просьбой к нему сунуться не решился, поскольку понимал, что хоть и Устинов был в курсе того, как он глаз не смыкая расследует это дело, но стоит ему повнимательнее к ходу расследования присмотреться, то могут всплыть такие подробности, от которых не поздоровится всем, и Потерянцеву и Дадаеву, не говоря уже о мелкой сошке. По сему, было решено следствие быстренько сворачивать и предъявив обвинение, не менее быстренько передать дело в суд.

Обвинительное заключение получилось на славу. Увеситая такая стопочка, листов этак на сто с небольшим. Торжественное вручение обвинения, ознакомление, роспись в получении копии - это же целая процедура! Ах, как мне его сейчас не хватает! Сколько «умных» и чарующих своим дебилизмом фактов я бы смог процитировать. Остановлюсь на тех, что еще держаться в моей памяти, как нетленные перлы, как столпы и памятники тупости, катастрофического, клинического идиотизма всех тех, кто к этому обвинительному заключению имеет хоть какое то отношение. Поскольку обвинительное заключение было одно на всех, в том смысле, что в одном документе были расписаны эпизоды с участием все обвиняемых, остановлюсь на тех, которые касались непосредственно меня. Всего мне вменялось эпизодов двадцать или около того, начиная с 1998 года по сентябрь 2001 года. Я могу ошибаться в последовательности, но по моему, открывал обвинение эпизод, когда я, в ночь с 4 на 5 сентября 2001 года, оговорюсь, по мнению следствия, после того, как Слава Булдаков, сытый и намытый попытался заснуть, я, воспользовавшись тем, что он был не в состоянии оказать сопротивление (попробуй тут на сытый желудок посопротивляйся), я, особо не церемонясь, пристроился к нему, и вопреки его воли и желания, а, я еще и лишил его возможности двигаться, в результате неравной борьбы, крепко прижав к себе, совершил с ним акт соития. Действительно, я ошибаюсь, обвинение начиналось с событий 1998 года – точно!

Для людей, не сведущих в тонкостях, могу сообщить, что по закону, что бы доказать сам факт события преступления, следствие обязано установить три вещи: точное место, точное время, и мотив преступления. Наличие этих составляющих еще не гарантирует того, что эпизод получит свое подтверждение в суде, но для обвинительного заключения, соблюдение этого правила является обязательным. Как показали дальнейшие события, не в нашем случае. Следствие вообще видимо решило сделать в нашем случае исключение, не утруждая себя в соблюдении законодательства.

Но, вернусь к обвинительному заключению, итак, начинается поэпизодный разбор полетов с августа 1998 года, когда я, Вова Лямин, Вова Артюх, Женя Петров, Стас Туктамышев - все мы, иногда гурьбой, иногда не очень, выезжали на съемки в пригородный лес. Известные такие, самые первые «северные» серии. Расписано как приезжали, на чем приезжали, как фотографировались и с кем. Тут следует сделать одно отступление. Дело в том, что все, кого я перечислил, кроме Лямина, были признаны потерпевшими заочно, а в последствии выяснилось, без всякого на то положительного ответа с их стороны и со стороны их родителей. Мальчишки и их родители просто послали нахм всех следователей сразу, еще осенью 2001 года. Послали они и суд, ни разу в судебные заседания не явившись. Опять неточность. Ах, черт как все переплелось в моем деле! Вове Артюху я посвящу отдельную главу, одним словом, Стас Туктамышев и Женька Петров, к тому времени успели загреметь за решетку, и сидели в корпусе напротив, на малолетке. К тому моменту, когда настала пора ехать в суд и давать показания в качестве потерпевшего (что на малолетке считается верхом позора), Женьку уже осудили и отпустили домой с условным сроком, а Стас, естественно был доставлен в суд, как потерпевший. Естественно он сказал, что все это наговоры, а фотографировался он исключительно в удовольствие. Под словом «все это» я подразумеваю развратные действия, которые я умудрялся, по мнению следствия, совершать до съемок (наблюдение за раздевающимися мальчишками), во время съемок (ласки фотоаппаратом) и после съемок (наблюдение за одевающимися мальчишками), а так же насильственные действия сексуального характера (в дальнейшем, для простоты-ндсх), выразившиеся в том, что я, во время съемок, якобы неоднократно пытался пристроиться ко всем сразу). Но пока не буду забегать вперед, о суде я расскажу позднее. Всего, по фактам фотографирования в 1998 году, набралось эпизодов пять. Скажу точнее - это Вова Лямин смог достаточно точно вспомнить и описать только пять эпизодов. Судя по протоколам его показаний, эпизодов могло быть на порядок больше, просто эти пять, отдаленно подходили по трем известным критериям, Вова уточнил время – «в один из дней августа», место – «лес, недалеко от города», присутствовал и мотив - изготовление порнухи с целью сбыта.

Получите ст. 242 УК РФ - изготовление с целью сбыта материалов порнографического характера. На тот момент, штраф или до двух лет тюрьмы. Результаты экспертизы, проведенной «искусствоведом», отвечающим за то, что считать порнографией, а что нет, в свое время, еще в совке, утверждавшим что импрессионисты, модернисты и прочие, такие как Кандинский, Шагал, Моне, Гоген, есть «шизофренические проявления упадничества в чужом советским гражданам западном искусстве», признавал все мои фотографии, а их набралось на три тома, порнографией. Тут вообще получилось очень смешно. Мусора, не стали заморачиваться на сортировку всего того, что они нашли в компьютерах у всех фигурантов моего дела, а попросту распечатали все это оптом, или залили на CD, который и принесли этому «знатоку искусства». Тот, естественно то же особо в суть не вникал, потому как с МУРом, а тем паче, с генеральной прокуратурой у него все в шоколаде, и без проволочек признал все содержимое CD, равно как и распечаток, порнографией, указав, что порнографией они являются потому, что «при просмотре данных изображений, у зрителя возникает половое возбуждение, позыв к гомосексуальным отношениям и возбуждаются извращенные сексуальные инстинкты». Уже позднее, при детальном рассмотрении фотографий, сначала нами, когда знакомились с материалами дела, а потом и в суде, оказалось, что помимо моих фоток, порнографией были признаны практически все картины и репродукции с участием мальчишек, всех художников всех времен и народов, которых трепетно собирал один из фигурантов и которые то же попали на этот CD. Репродукции Лувра, галереи Гуггенхайма, Дрезденской галереи, Эрмитажа, Русского музея, Третьяковки, - все это вызывает половое возбуждение и позыв к гомосексуальным отношениям и признается порнографией. А если смотрит женщина? Смех сквозь слезы.

Казалось бы, фотографий 1998 года в деле - ну штук двадцать, максимум, в основном были фотки периода 2000-2001 года, но ст. 242 вменили почему-то только по ним. За каким хреном к делу были приточены еще два с лишним тома фоток, никаким боком не упомянутые ни в материалах дела, ни в суде, так и осталось покрытым тайной. Ох, как мы умилялись, эти фотки, сидя в тюрьме, разглядывая!

Вернусь к обвинению. Далее, следовали описания все тех же эпизодов, слово в слово, но по ним мне уже вменяли ст. 135 – развратка, штраф или тюрьма до трех лет, и по части моментов, очень живописно расписанных Ляминым – ст. 132 ч.3 – ндсх, тут уже все плохо, от восьми до пятнадцати. Живописал Вова почему-то только эпизоды с участием Артюха, Петрова и Туктамышева. Их всех признали потерпевшими, и Вову, разумеется, тоже, видимо по той причине, что и он натерпелся, на все это глядючи. Как доказательство, следствие приводило не только показания Лямина, но и мои фотографии. Помню, на суде, Лариса Михайловна просила судью повнимательнее рассмотреть фотографии августа 1998 года и постараться найти хоть малейшие признаки эрогированности или возбуждения, которые должны били присутствовать у мальчишек, исходя из показаний Лямина, потому как она, даже под лупой, таких признаков не усмотрела. Судья посмотрел на фотки, но судя по тому, что прокатили они как доказательство, он видимо что-то там дофантазировал. Справедливости ради, просила она и нас ознакомить с этими фотографиями, мы, конечно, были не против, лишний раз освежить свои, а точнее, мои воспоминания о той прекрасной поре.

Далее шел, по-моему, эпизод все с тем же Ляминым. Я уже упоминал о нем. Эпизод, когда в конце августа, Вовка пришел ко мне на квартиру и по традиции, устроил там небольшую оргию, а точнее, практические занятия с Егоркой Сусловым. Неутомимый и неугомонный Егорка называл это «поваляшки». Хочу обратить внимание, что Вовке к тому времени уже исполнилось четырнадцать лет, если быть точнее ему было без двух месяцев пятнадцать. Меня в тот момент дома не было, я приехал только под вечер. Вовка, что за ним редко замечалось, решил остаться, хотя и жил в паре кварталов от моей квартиры. По версии следствия и основываясь на его показаниях, положенных в основу обвинения по этому эпизоду, вечером, «одного из дней августа 2001 года», Вовка остался у меня дома. Поужинав, посмотрев телевизор, поиграв на компе (ах, какая идиллия), Вова решил лечь спать рядом со мной, (не на пол же ему падать), уже спавшим к тому времени (устал я очень, целый день, проработав на родительском огороде). Под утро, видимо отдохнув, я, с применением насилия, не спросясь, вот так, за здорово живешь, овладел Вовкой. Владел я им минут пятнадцать, при чем Вова мужественно сопротивлялся, поняв, что сопротивление бесполезно, как говорится, расслабился и попытался получить удовольствие. Утром, как ни в чем не бывало, Вова оделся, взял от меня деньги, честно им заработанные под утро, позавтракал и ушел в школу (это в августе месяце-то!). Вот так выглядело обвинение, доказательством которому служили только показания Вовы Лямина - держал 132 ч.3. Уже много позже, понял я - почему Вова остался в тот вечер у меня. При чем, не просто остался, он сам пытался наделся на меня под утро, хорошенько кайфанув и получив деньги, свалил восвояси. Вова уже тогда пахал на мусоров, и то, что якобы произошло под утро, было использовано мусорами по полной программе, как неоспоримый факт совершения мною ндсх, и как железный повод к моему задержанию и последующему аресту.

Касаемо этого эпизода, у нас с Ларисой Михайловной тут же, прямо в момент ознакомления, возник ряд вопросов к Мите Ненашеву - правой руке Дадаева, который тоже предъявлял обвинение. Во-первых, мы попросили Митю хорошенько напрячься и посчитать, сколько лет было Вове Лямину на тот момент. Митя напрягается и считает - четырнадцать лет и десять месяцев. Тогда просим Митю еще раз напрячься и прочитать внимательно диспозицию ст. 132 ч.3. Митя снова напрягается, читает - ндсх с лицом, не достигшим четырнадцати лет. «Насильственные действия» и «не достигшем четырнадцати лет», Митя, дак какого рожна тут делает ч.3 ст.132? Мало того, о какой 132 можно вести речь, когда сам же Вова в своих показаниях говорит, что взял от меня деньги за предоставленные утром услуги интимного свойства. Максимум, о чем тут можно вести речь, это о несогласованности в таксе, которую Вова обычно выставлял, потому, как в одних показаниях речь шла о пятистах рублях, а в окончательной версии, выходило, что Вова отдался за какие то жалкие сто пятьдесят целковых, на худой конец, вменили бы ст.134 - как утешительный приз. Митя, ничуть не смутившись, говорит, что это не его забота, суд разберется. Лариса Михайловна и Митя, оба дипломированные юристы, со стажем и практикой, по сему, Лариса Михайловна снова просит его напрячься и объяснить, как у одного и того же эпизода или нескольких, может быть два противоположных мотива? Как можно одновременно изготавливать материал порнографического содержания, имея мотив на сбыт и распространение с целью получить выгоду, и тут же вписывать развратные действия и ндсх имеющие категорически другой мотив, что исключает одновременное вменение одного или нескольких эпизодов с двумя и более абсолютно несочетаемыми мотивами, закон-с не позволяет-с, предлагая выбрать что-то одно. Митя снова говорит, что ему пофиг, суд разберется. Тогда Лариса Михайловна, желая видимо добить Ненашева окончательно, спрашивает его - как может такое быть, когда с одной стороны, Лямин в своих показаниях настаивает что я им овладел, за овладение расплатился, а с другой, при проведении психолого-психиатрической экспертизы, он настаивает на том, что никогда в жизни не имел ни с кем гомосексуальных контактов, его достоинство сих контактов не допускает, а честь мужчины, дак вообще отвергает, и эксперты, с ним полностью согласны - мальчик не имел. Судебные медики, правда, были не столь категоричны в суждениях, мальчик то может и не имел, а вот то, что мальчика имели, тут, как говориться - вопрос открытый, уж больно у него все там неоднозначно. Однозначно ни одна из экспертиз ничего не установила. Видя, что Митя потихоньку впадает в прострацию, Лариса Михайловна наносит последний удар. Она понимает, на сколько может затянуться процедура, связанная с ознакомлением с материалами дела (тридцать пять томов), помноженные на шесть подсудимых, шесть адвокатов, и предлагает Ненашеву провести не сложные математические вычисления - сколько времени займет вся процедура ознакомления, даже если учесть что каждый из участников будет изучать по одному тому дела в день (ага, да мы тома с фотографиями по три дня каждый том листали, «изучали», именно тогда мне по секрету сказали, что часть фотографий Потерянцев себе на память оставил). Столь сложные действия Митя осилить уже не в состоянии, но говорит что очень долго, и дай бог, что бы к сентябрю-октябрю дело ушло в суд. Тут Лариса Михайловна просто натурально добивает изможденного Ненашева вопросом, - какого лешего нужно было вменять мне 242 статью по эпизодам августа 1998 года, когда срок давности по этой статье, истек в августе 2001 года, а по вмененной мне 135 статье, истекает в августе 2002 года? Занавес падает вместе с Митей.

Глава 21

Меня, до этого сидевшего только на Матросской тишине, и почему-то решившего, что именно так, как там было, должно быть везде, по началу все в нашем централе приводило в недоумение. На Матроске, допустим, твой маршрут передвижения был строго ограничен: камера, два этажа, кабинет. Разумеется, в сопровождении инспектора и строго вдвоем. На нашем централе это выглядело так. Как правило, девушка, инспектор следственного корпуса, насобирав заявок от адвокатов и следователей, шла с этими бумажками через весь централ, останавливаясь у нужной камеры, пнув по двери и назвав фамилию, произносила фразу: «без вещей». Дойдя до последней в списке камеры, она дожидалась зека, и отправлялась в обратный путь, собирая всех, кого назвала раньше. Вот так, гуськом, зеки и шарахались по централу, как в известной игре, у нужной камеры, змейка становилась на одного зека больше. Порою приходилось топать минут по двадцать, по всему централу, пока она обойдет всех, кого ждут в следственном корпусе. За то, своего рода дармовая экскурсия, не говоря уже о том, что подельники, которые зачастую встречались во время этих маршей, могли спокойненько обсудить дела насущные, кто-то умудрялся заглянуть в открытую кормушку, одним словом, скучать во время этих вынужденных экскурсий не приходилось. Представляешь, сколько километров я нашагал по централу за все эти годы?

Или вот – баня. Конечно, «бани», в обычном понимании этого слова нет, а есть душ. На Матроске, это был действительно душ, с раздевалкой, с большой душевой, разделенной на кабинки, были даже напольные весы, и было время помыться - по закону - по 15-20 минут на брата, если в камере сидело человек шесть, то мыться давали по часу, или около того. На централе, а точнее на «спецах», это выглядело следующим образом. Раз в неделю, инспектор, обходил все камеры на этаже и молотя ключом по дверям вопил: «баня!» Все тут же просыпались, поскольку как такового режима не было, и начинали судорожно собираться в баню, складывали в пакеты банные принадлежности, смену белья и так далее. Через какое-то время, дверь камеры открывалась и раздетые до трусов зеки, бегом, совершали марш-бросок до зеленой двери в самом начале коридора. Когда-то давно, это то же была камера, просто ее перегородили стеной, провели горячую воду и пробили дырки в полу под слив, баня готова. Видимо тогда же приделали к потолку «лейки», которые то цедили по капле, то вдруг выдавали сумасшедший напор. Как правило, из леек лил либо крутой кипяток, либо ледяная вода, добиваться относительно равномерного смешения было бессмысленно. Все ржавое и прелое, все в каплях, мокрицах и плесени - камера не может быть душем. Еще как может. Зеки, кто посноровистее, начинали намыливаться посуху, еще на продоле, т.е. в коридоре, поскольку я засекал по часам, на все про все, давалось ровно пять, максимум - семь минут, ровно столько курит инспектор свою сигарету на продоле. После этого дверь раскрывалась и хочешь, не хочешь, а галопом бежишь обратно в камеру, где те, кто не успел смыть с себя пену, смывали, кто не успел побриться под горячей водой – добривались, но уже ледяной, не успевшие домыться – домывались и зябко ежились.

На Матросской Тишине, свет в камерах на ночь отключали, включая некое подобие ночников - лампочек ватт этак на 25, закрытых матовыми плафонами. На нашем централе, про такую роскошь и слышать не желали - яркий свет горел в камерах круглосуточно. Если на других корпусах лампочки попросту выкручивали, и камера погружалась во мрак, то на «спецах», свет обязан был гореть не переставая. Другое дело, что со временем, когда я стал своего рода «непременным атрибутом», мне позволялось выкручивать на ночь эту ненавистную лампочку, давая отдых глазам, и позволяя мне насладиться долгожданной темнотой.

Исключительно спецификой «спецов», а точнее, устоявшимися за долгие годы традициями, я объясняю и то, как проходила прогулка. В два часа дня, инспектор, снова молотил ключом по дверям каждой камеры и голосил на весь продол: «гулять собрались!» Все вдругорядь снова просыпались, и начинали одеваться. Прогулка обязательна для всех, сколько ни качали эту тему особо дотошные зеки, что нет в законе слова – «обязательна», но переубедить веские аргументы в виде ПР-1 (палка резиновая), еще никому не удавалось. На прогулку «спецов» сгоняли всех младших инспекторов со всего централа. Гуляли на крыше все того же пятого корпуса. Инспектора стояли вдоль коридора, на каждом лестничном перегоне, и по два человека встречали зеков у входа в прогулочный дворик. Гуляли ровно час, после чего, инспектора снова занимали исходные позиции, и зеков закрывали по камерам. Почему я обращаю на это столь большое внимание. Не раз, за годы, что я провел на централе, я выезжал в другие камеры, на другие корпуса - за чем и почему, расскажу позднее, но на других корпусах, прогулка была организована диаметрально противоположно. Во-первых, гуляли по желанию, во-вторых, желающие прошвырнуться по дворику, как правило, таких в зависимости от размера камеры набиралось человек по двадцать-сорок, выстраивались на продоле, после чего, всей толпой, спокойненько топали себе по этажу, по лестницам, пока не дотопывали до крыши, где их встречал инспектор и показывал, к какой дворик им следует топать дальше. Летом, когда жарко, и инспекторам лень открывать дворики, и шарахаться с зеками по душным коридорам централа, прогулки на других корпусах могли затянуться и на два часа, могли и на четыре, зеки загорали на солнышке и все были довольны. На «спецах», прогулки, как правило, специально затягивались либо в самые трескучие морозы, либо под проливным дождем, жлоба мусоров иногда давила, жуткая. А как ей их не давить, когда на «спецы» закрывали порою людей далеко не бедных, и хаты ломились от всякой снеди, которой иной инспектор в жизни не видывал, и одежду в передачках передавали такую, на которую у него, инспектора, денег сроду не будет, вот и давились слюной, и жаба их душила, потому и жлобили как могли.

Глава 22

Однако вернусь к обвинительному заключению. Следующими после Лямина, если мне не изменяет память, шли эпизоды с участием Ллойда и Дункана. Все они начинались примерно так: « В один из дней января, февраля, марта, июня, августа 2000-2001 года и так далее…. » Объясняется это тем, что коль скоро автором большинства показаний был Дунька, изредка Ллойд, иногда им вторил Серебро, то стройности и выветренности в точном месте и точном времени в их показаниях как-то не наблюдалось. Хотя, порою, место они указывали довольно точно, будь то квартира или уже упомянутая мною база отдыха. Как правило, эпизоды все повторялись, просто сначала мне по ним вменяли 135, а за тем, повторившись, шло вменение 132 ч.3. Мне довольно трудно как-то комментировать эти обвинения, может потому, что было их очень много, по большей части, все они, не смотря на полное отсутствие вменяемой доказательной базы прошли в суде, а может быть и потому, что ей богу, мне очень хорошо было с этими мальчишками, и, перечитывая тогда эпизод за эпизодом, я вспоминал уже начавшие теряться в памяти моменты и вспышки того, что я с полной уверенностью могу назвать – счастьем.

Хочу лишь отметить, что не находись Лариса Михайловна, да и я, в какой-то ну прямо благоговейной, святой уверенности, что уж суд-то разберется, что уж судья-то, он всех рассудит и вынесет справедливое решение, мы прямо таки на блюдечке приносили Дадаеву и Ненашеву все их умопомрачительные по своей дебильности ляпы и ошибки, что допустили они в обвинительном заключении, подписанном и утвержденным заместителем генерального прокурора, недавно, кстати, уволенным за коррупцию, оборотнем, подлец, оказался, вот уж, воистину – блажен, кто верует. Помню, был в обвинительном заключении такой эпизод. Стало быть, как всегда, встретились я, Дунька и Ллойд на квартире у Серебра. Указывается точная дата - пятое июня 2000 года. Дается описание квартиры, как собственно и всего того, что в ней происходило, во всех подробностях расписывается вечер и ночь, полная моментов счастливого бытия. Расписаны доказательства - показания Дуньки и Серебра. И если Дуньке, с его неуемной фантазией, но как участнику еще можно поверить на слово, то показания Серебра, который в момент счастья находился на кухне, и «только слышал, какую-то возню, но сразу понял, что это возня, учитывая мой неугасающий интерес к мальчикам, не просто так», возились, кстати, раздвигая диван, потом все было тихо-смирно, но вот, поди, ж ты, признали как доказательство. Суть не в этом. Лариса Михайловна, как бывший следователь, и как мой адвокат, тогда прямо вскипела от следаковской тупости. Она просит Дадаева открыть глаза пошире и прочитать показания Дуньки, мои показания, показания Ллойда и прочих, особо обратить внимание на дату моего с ним знакомства - конец июля, начало августа 2000 года. И таких «эпизодов» была масса. То я, находясь согласно имеющимся в деле авиабилетам, допустим в Тунисе, умудрялся весело, лет этак по восемь за каждый момент веселья, проводить время все с тем же Дунькой и Ллойдом, при чем расписано со слов того же Дуньки, все поминутно. Или как тебе расписанные все так же в мельчайших подробностях и вмененные эпизоды наших визитов на базу отдыха, согласно им, на базе мы были аж пять раз, хотя установлено и перепроверено и передоказано в этом же обвинительном заключении, что были мы на базе только два раза. Единственное, что вызвало во мне справедливое негодование, дак это то, как Серебро, уже находясь в статусе свидетеля, приписал, а точнее, отписал на меня свои лавры «первооткрывателя Ллойда», в известном смысле. Мне чужой славы не нужно, тем паче, эпизод этот был целиком списан с показаний Серебра, и только они же выступали как доказательство. Сам Ллойд, естественно «ничего такого» не помнил. Мало того, попросив Дадаева еще раз раскрыть глаза во всю возможную ширь оных, Лариса Михайловна, указала ему, что конечно, в фантастических романах о мгновенных перемещения во времени и клонировании она, конечно, читала, и во многом, обвинительное заключение на такой бульварный романчик порою смахивает, иначе как объяснить, что ее подзащитный, оказывается в один день, в одно и то же время в диаметрально удаленных друг от друга точках нашей страны. Не мог я одновременно мыться в ванной с Ллойдом, и заниматься тем, о чем в мельчайших подробностях, знает только Ллойд и Серебро, вечером двадцать четвертого июня 2000 года, находясь, в то же время, согласно билетам авиакомпании «ТрансАэро» в гостях у солнечной, но порю очень негостеприимной Анапы, и мало того, будучи даже не знакомым с Ллойдом, потому как согласно всем показаниям, познакомился я с ним, только лишь в августе 2000 года.

Следующими шли эпизоды, связанные не столько событиями, сколько фигурантами. Илья Скворцов, наконец, открыл мне глаза - кто сдал мою съемную квартиру. Собственно он ее и сдал. Следует сделать маленькое отступление, поскольку мои отношения с Ильей довольно подробно изложены в отдельном рассказе, то позволю себе лишь небольшой экскурс по данной теме. Дак вот, Илью я знал с февраля 2001 года, и до той поры, пока я держал себя в руках и не позволял себе разгуляться на полную, все у нас было в относительном балансе, сиречь, Илья, оставался своего рода мальчиком-витриной, в моем присутствии, всегда ухоженный, намытый и начищенный. Не более того, за исключением, конечно, того, что он время от времени принимал участие в фототсессиях, все остальное время, выполняя роль, господи, как называют этих шлюшек, что составляют компанию бизнесменам? Нет, конечно, Илья не был шлюшкой, он был просто более чем приятным дополнением к окружающей обстановке. У меня на тот момент, как раз образовалась четырехкомнатная квартирка, где я благополучно зависал, пока однажды ко мне в машину не ворвался как маленький торнадо конопатый мальчишка, и со словами, что он все знает, ему все известно и он, как Герасим, на все согласим, плюхнулся на заднее сиденье. Мальчика-торнадо звали Илья Быков. Весь комизм ситуации заключался в том, что он ворвался в мою жизнь как раз в тот момент, когда я ехал забирать Скворцова из школы и выходить, по ходу, никуда не собирался. Так у меня сразу стало два Ильи. Я доселе встречал непосед и неспокоев, но такого ураганного электровеника как Быков, я встретил впервые. Он в этот же вечер замутил свою жуткую болезнь, сославшись на которую, напел маме по телефону, что остался ночевать «у одноклассника», превратив в один вечер тихое гнездышко о четырех комнатах в натуральный вертеп с примесью салуна времен Дикого Запада. Дункан и Ллойд, братья Фалюты, 2М, как я их называл, или два Миши, еще несколько мальчишек, в том числе и Стаська К., - «Балеро», все встали на брови и уши в одночасье.

Кстати, о Балеро. Мальчишку поперли из местного хореографического училища, видимо узрев в нем Нуриева номер два, не столько по хореографическим данным, сколько за его, кстати, абсолютно нормальный в тамошней среде интерес к учащимся своего пола. Балеро, однако, умудрился встрять в парочку историй с китайцами и монголами (и чего его на них потянуло), и во избежание международного скандала, мальчика по тихой отчислили, якобы за проф. непригодность. Бред, конечно, стать, осанка, походка, да он мне такие па выделывал, на такой шпагат садился, что Цискаридзе обревелся бы от зависти. Он с друзьями машины мыл, вот тогда и познакомились. Мальчишка, который утер нос всем - следствию и суду, да так, что те в себя еще долго прийти не могли, а прокурор Алехин, даже начал после этого случая немного заикаться. Придется забежать немного вперед - уж очень случай замечательный. В обвинительном заключении о Балеро практически ничего не значилось. Упоминался он лишь как установленная следствием фотомодель и как свидетель игрищ и «поваляшек» на кровати, размером с маленький аэродром на одной из многочисленных квартир. Однако был признан потерпевшим, и на основании этого был вызван в суд, тем паче, что от следственных мероприятий он всегда уклонялся, показывая всем кукиш. Случилось это, правда уже во время второго суда, в назначенный день, заходит в зал стройный юноша, дабы выступить в качестве свидетеля обвинения, сиречь, уличить и обвинить меня, какой я мерзкий и «пративный». Прокурор Алехин, не долго думая, просит его рассказать, что ему известно. Балеро смотрит на прокурора, на судью, а потом просит уточнить - что конкретно от него требуется рассказать, поскольку того, о ком они просят его рассказать, среди подсудимых нет. Возникает неловкая пауза. Прокурор переспросил, раз пять, Балеро подвели к клетке, где мы сидели, он долго и внимательно смотрел на нас, успев озорно мигнуть, но все тщетно – тот, о ком писали все газеты среди тех, кого он видит, увы, нет. Судья, видимо решил давануть авторитетом, и уже сам переспросил - кто из присутствующих здесь идиот, он, прокурор, или Балеро, который не узнает того, о ком писали все газеты. Но выходило, что идиоты все, кроме Балеро, он, красавчик, так и не узнал меня, заседание было сорвано, у прокурора началась истерика, а судья кинулся смотреть фотографии - он всегда, когда нервничал, начинал смотреть мои фотки, успокаивали он его, не иначе. Жму и твою руку, мой милый друг Балеро!

Коль скоро речь зашла о мальчишках, сумевших преодолеть и выстоять тот жесточайший пресс, что обрушился на них в результате моего ареста, не могу не упомянуть и о 2М, Егоре «Нигере», Паше «Пыхе» и Антоне «Лунате». И дело не в том, что вот, они такие все из себя супер-герои, а другие, супер-суки. Просто у одних хватило порядочности и чувства собственного достоинства, хватило сил сдержать удар, не сломаться, а другие этого удара или ударов не выдержали, хотя супер-суки, конечно присутствовали, не без этого. В обвинительном заключении эпизоды с участием Мишек фигурировали исключительно по показаниям Скворцова и Быкова. Самих Мишек, следователи, конечно, нашли, и даже пытались вроде как допросить, однако вышла одна неувязочка. Папаша одного из Мишек, отсидел в своей жизни столько, сколько получиться, если сложить возраст обоих Мишек - двадцать четыре года, как с куста. Сам он, синий как изолента из-за покрывавшего большую часть его тела татуажа, я не раз коротал вечера в его обществе, и обществе таких же бывших и спившихся уголовников старой закваски. Одним словом, очень мы с ним стали хорошими знакомыми. Я не раз помогал ему с работой, помогал и семье, в меру сил и возможностей. Узнав, в какую историю влип его Мишка, и что стоит за довольно обеспеченным образом жизни, что начала вести вся семья в последнее время, папаша Мишаню хорошенько вздул, но сказал, что сын его, «сукой продажной», никогда не был и не будет, эту же фразу он повторил пришедшему за Мишаней Похлебкину, и повторял всякий раз, когда мусора пытались подтянуть Мишку по моему делу. Второй Мишка, насколько я знаю, от греха подальше уехал к родным в одну из деревень, выковырять его оттель, как ни пытались, так ничего у мусоров не получилось. Эх, Мишки, и вам от меня респект и уважуха, надеюсь, что все у вас в настоящий момент нормально. Пашка «Пых» был другом Тедди, но в отличие от Тедди, причислял себя к «неформалам», серьга в ухе, тяжелый рок и все такое, однако, оставаясь полностью натуральным мальчишкой, был не против разухабистых компаний, одним словом, он особо не комплексовал, хотя и снялся только один раз, и то, воспользовавшись тем, что я был в дугу пьян, от чего фотосет получился так себе. Дело не в этом, у Паши есть старшая сестра, к тому времени, девушка, что называется, на выданье. За каким чертом Паша припер и ее на уже порядком потрепанную четырехкомнатную квартиру - не понятно, вероятнее всего, он видел во мне потенциального жениха. Женя, так звали сестру, по началу слегка смутилась, но быстро освоилась, и по моему мы даже провели одну ночь вместе. Дак вот, уже потом, когда началось расследование, Пашка и Женя стояли насмерть, но доказали мусорам, что все время, что они меня видели, я к мальчишкам близко не подходил, проводя все время с Женей. Почему? Что мешало им просто сдать и наплести с три короба про меня, как поступали многие, ведь, по сути, я им был даже не знакомый, а так, приятель. Но нет же, боролись, доказывали, Женя Похлебкину напела, что она вообще почти что моя невеста (Пых тогда долго ржал). Или вот Егор «Нигер», то же мальчишка из числа знакомых Тедди. Ну вот не удалось мусорам его в оборот взять, как ни бились! Как Похлебкин воду не мутил, как в школу и родителям фотографии не относил - пошел нахм, и весь сказ. Подобная ситуация сложилась у мусоров с «Лунатом», но тот вообще был уже большенький, его похлебкинскими закидонами пронять было трудно, слышал, что и ему пришлось не сладко, но ведь сдюжил, вывез он эти неприятности, посылал неединожды всех, кто пытался добиться от него показаний против меня. Не добились. Быть может именно в таких вот мальчишках, быть может не шибко фотомодельной внешности снаружи, внутри кроется что-то, что стоит много дороже любой синевы глаз и светлости волос, внутри каждого из них, сидит та часть моей жизни, что подарили они мне, в то время как другие, эти, в общей сложности двенадцать лет у меня отняли.

Глава 23

Вернемся, однако, к обвинительному заключению, по эпизодам, связанным с Ильями. Начнем со Скворцова. После появления в моей жизни Ильи Быкова, началось, как в той песне – «покой нам только сниться». В результате небольшого потопа, частичного обрушения мебели, непрекращающегося топота по всем, некогда тихим комнатам этой квартиры, прерываемые только на сон, при чем кто и с кем спит, разобрать не представляется возможным, поскольку кроме мальчишек, нет-нет на такое сборище красавцев в одном месте заглядывают, и, как правило остаются, Девиз, Дракон и Славка-большой. Скворцов, особо нигде не выделялся, бегал нагишом, но не разбрасывал хозяйские презервативы как Быков по всей квартире, умудрялся мыться в ванной со всеми пятью мальчишками и двумя-тремя взрослыми, но не забывал, как Дунька выключать после этого воду в ванной, и если уж ложился спать, то спал на одном месте, один, как приклеенный, а не начинал среди ночи как угорелый носиться по квартире и показывать свой голый зад в окна, как любил это делать Женька Фалюта - соседей он пугал, что ли, или как Ллойд путешествовать от одной кровати к другой, устраивая полуночные стычки на подушках с теми, кто на этих кроватях уже мирно почивал, или почивали. Скворцов все это где-то у себя в белокурой головушке фиксировал, как и многое другое, что при детальном рассмотрении образует состав преступления, предусмотренного ст.135 и ч.3 ст.132 УК РФ. Вскоре «содомиты» всех возрастов эту квартиру покинули, поскольку явились хозяева, попадали в обморок, а очухавшись, настоятельно потребовали покинуть их квартиру, за семь дней превращенную в декорации к съемкам типа «налет мародеров». Все эти семь дней, оба Ильи спокойненько домой не появлялись, а по их словам, «отзванивались», предупреждая родителей, что ночуют у одноклассников. Куда только вот звонил Скворцов, у которого не было телефона? Вот таким макаром, мы и оказались у моих знакомых, у которых я, два Ильи, Дунька и сын оных знакомых, прозависали еще три дня, вплоть до четвертого марта.

Согласно обвинительного заключения, по тому промежутку, что он пробыл на первой квартире, на основе его показаний, мне вменили ндсх совершенные с Дунькой и Ллойдом и ст.135 по фактам совместных помывок с Петькой и Женькой Фалютами и все с теми же Дунькой и Ллойдом, про себя Скворцов скромно умолчал. Доказательствами по данным эпизодам были показания Скворцова, поскольку Дунька, Ллойд и Фалюты, внятно помнили лишь адрес квартиры - остальное слилось в их головах в холидей нон-стоп, и вычленить оттуда что-либо, как следователи не старались, так у них ничего и не получилось. Но эпизоды остались и пошли в суд.

Четвертого марта 2001 года, знакомые, устав от непрерывного мельтешения мальчишек перед их глазами, сказали «баста» и выпроводили всех, кроме Дуньки (он быстрее всех бегал на рынок за продуктами и выпивкой). Ушел наконец-то домой и я. В этот же вечер на квартиру нагрянул Похлебкин, предварительно совершив набег на мою квартиру и вынеся оттуда уже упомянутый комп и все остальное, вот тогда то он и познакомился с Дунькой и моим загранпаспортом, который хозяева прибрали от греха подальше, а отдать забыли. Оказывается, оба Ильи уже неделю как в розыске, при чем в розыске так сказать, понарошку, поскольку их видели в горячо мною любимом фаст-фуде, на рынке, в залах игровых автоматов - одним словом, милиция как то спокойно отнеслась к факту их пропажи, поскольку была уверена, что дети не просто абы как пропали - они пропали, а точнее, пропадали у меня, а значит, особого повода для волнения нет.

За эти три дня, согласно показаниям Скворцова и обвинительному заключению, я умудрился выхватить эпизод 135 в отношении Быкова, парочку 135 он припас для меня, Дуньки и хозяйского сына, и как он утверждал, хоть сам и не видел, эпизод ч.3 ст132 в отношении Дуньки, который спать в одиночестве категорически отказывался, но и в постель никого кроме меня не пускал, и дверь прикрывал. Так, согласно показаниям Скворцова по поводу Быкова, последний, решил на ночь глядя со мной побеседовать по душам, а поскольку я уже к тому моменту впал в прострацию, Илья Быков, раздевшись до трусов, завалился ко мне на живот и подперев голову руками пустился в философские рассуждения, в коих и прибывал, покуда в комнату не зашел Скворцов, и не застал Быкова лежащим на мне с отрешенным видом, поскольку утомленный собственными разглагольствованиями тупо заснул. Держите 135, не стесняйтесь. Про нас с Дунькой, он, как и Серебро, «только слышал», но ничего не видел, но судя по тому «как из комнаты раздавалось равномерное скрипение дивана, я понял, что он совершает насильственные действия сексуального характера в отношении Бахарева» - удивительный слог для мальчика 13 лет с образованием шесть классов, ты не находишь? Все равно, ч.3 ст.132 и эпизод пошел в суд. Дунька, кстати, в своих показаниях, на которых я, видимо все ж таки остановлюсь, но чуть позднее, после того, как ему показали показания Скворцова, очень возмущался, мол не было у него со мной ничего, это он хозяйскому сыну минет делал, вот диван и скрипел. Спасибо Женя. В суде осудили сразу за все, за то, что слышал Скворцов и за то, чего не было, но от чего скрипел диван, поскольку единственным человеком, как решили следователи и судья, которому доставляло это удовольствие, был не Дунька и хозяйский сын, а твой покорный слуга.

Продолжая свой небольшой экскурс в прошлое, замечу, что с момента, как в марте, Скворцова поперли из квартиры, прошло месяца четыре, и снова встретились мы совершенно случайно, на овощном рынке, где его маман торговала с машины картошкой. Естественно он уже был далеко не мальчик-витрина, а ежели и был, то скорее напоминал витрину вино - водочного магазина времен указа о борьбе с алкоголизмом – заляпанную, засиженную и залапанную страждущими алкашами. Не смотря на все это, сошлись мы снова и до августа месяца практически не расставались. Он снова заиграл утерянным было лоском, ты не поверишь, кстати, гель для волос, которым я его время от времени бриолинил, прошел в суде как анальная смазка!! Но, это я забежал вперед, дак вот, оставаясь таким же в меру непреступным, Илья, тем не менее, фиксировал все, что происходило вокруг с его более раскрепощенными товарищами. Конечно, Илья был не чужд слабостей - мытье в ванной без моего участия он вообще считал оскорблением и напрасной тратой моющих средств, спал он, исключительно одетым и исключительно в моем обществе - когда позволяла кровать, естественно. Всех это устраивало. Временами он уезжал домой, но вскоре снова возвращался, на пару дней, на неделю, месяц. Нет нужды говорить, что Скворцов проходил как один из самых важных свидетелей обвинения. По началу, я чуть с Ларисой Михайловной, мы чуть оба дара речи не лишились, когда читали обвинение, касаемо Скворцова и его последних месяцев прибивания в моем обществе. «Насильственно удерживал», «насильственно лишил свободы», «скрывал местонахождение», «препятствовал передвижению» и прочее, прочее. Радует то, что обвинение в похищении и незаконного лишения свободы в суд не пошло, поскольку клиническая стадия шизоидного бреда Скворцова, а точнее следователя, под чью дуду или в чью дуду дул Скворцов была очевидна и не требовала никаких опровержений. Но 135 мне за Скворцова впаяли - нечего мыться с одетым мальчиком, и спать в ванной, или наоборот?

Илья Быков, после марта повел себя несколько странно - он проколол ухо, пару раз мелькнул на горизонте и пропал. Справедливости ради скажу, что нашел я его, однако от встречи он уклонился, подравшись со Скворцовым, который по моей просьбе пришел на его квартиру, дабы окончательно выяснить – кто разоткровенничался с Похлебкиным в марте. Драка свидетельствовала в пользу невиновности Скворцова и продажности Быкова. По этому случаю устроили праздничный ужин. Как выяснилось позднее, с Похлебкиным они беседовали оба, взахлеб рассказывая то, что было и то, чего не могло быть по определению. Объявился Быков только в обвинительном заключении. Оказывается, согласно его показаний, в тот вечер, это не его потянуло пофилософствовать, а я, будучи в нетрезвом состоянии, мешая ему перелазить через меня же, дабы устроится под бочок, стопарнул его на себе, где он и вынужден был заснуть, по причине «ласкательно-поступательных движений», которые я производил, в области его спины и ниже, на сколько хватило рук, Быков уточняет - не снимая трусов, правда не уточняет, чьих. Статья 135, получите, распишитесь - поскольку колыбельные песни, это одно, а «ласкательно-поступательные», это уже развратные действия чистой воды. Прошел эпизод, как по мылу.

Глава 24

Мой тюремный быт, месяц от месяца становился все обыденнее и обыденнее. Мои Родители, хоть прошло уже столько лет, до сих пор не могут прийти в себя от случившегося, и только им, я обязан тем, что выжил и пишу эти строки. Родители предали в камеру телевизор, постоянно носили передачки, одним словом, в бытовом плане, все со временем настолько устаканилось, что уже текло как-то само собой. Время, как ни странно, летит на тюрьме очень быстро, я не успевал считать недели, месяцы, годы. А тогда, постепенно обживаясь и обрастая знакомыми, я постепенно привыкал к централу, а централ привыкал ко мне. По идее, каждая камера должна вести неофициальную «домовую книгу», в которую заносились все те, кто заехал на в камеру. После этого, данные этой книги, раз в неделю рассылались по централу, что бы каждый мог найти подельника, или наоборот, скота, что сдал тебя, а теперь сам заехал. Эти книги обычно велись в больших камерах, на «спецах» такого не было. Тут вообще многие «не писаные законы» переставали действовать, поскольку «законы» эти, это ведь так, понты корявые для малолеток и вислоухих свекловодов, которых заезжало на централ великое множество - для убогих и тупых, одним словом. Конечно, с обиженным никто за руку здороваться не будет, и ест он отдельно и спит и вообще - все у него отдельное, тут уж ничего не попишешь. Но вот то, что никто тебя помимо твоей воли не вправе принудить вообще что-либо по делюге своей рассказывать, это факт. То, что заходишь ты в камеру на «спецах», тебя сначала чайком напоят (предварительно конечно спросив, если видок у тебя подозрительный – «все ли у тебя в порядке по этой жизни»), сигаретку дадут покурить, а там уж, расположившись, хочешь – говори, а нет, смотри телик, или играй в карты, или читай книжки да журналы. Понимали люди, что у каждого своя головная боль, многим срок нешуточный корячится - зачем лезть к человеку? Да и Вася, пока его в зону не отправили, всегда на стреме был, и не нужные вопросы в мой адрес пресекал на корню. В отличие от всего централа, где практиковалась «килишевка», это когда камера рыл на сорок, переводилась вся сразу в другую камеру, или камеры перемешивались или попросту раскидывались - движуха там была постоянная. Правда это не касалось «красных» хат и «спецов». На моей памяти, из камеры я первый раз выехал летом 2002 года, когда на спецах замутили ремонт небольшой ремонт - вмуровывали в пол вокзальные унитазы, устанавливали раковины и спиливали с окон «реснички». Просто однажды, каким то попутным ветром, занесло к нам на централ правозащитника, посмотрел он на то, что твориться, а точнее, он окунулся в атмосферу советского следственного изолятора, поплохело ему, и написал он жалобу, на тему «как в государстве, пытающимся называться демократическим, в камерах нет унитазов, полы залиты смесью битума и цемента, дневного света в камерах нет абсолютно, в еде плавают тараканы, крысы и так далее». О, тараканы на тюрьме, доложу я тебе это не просто тараканы - это какие то тропические монстры, зеки называют их «хозяин». Я таких только по телевизору и видел - здоровенные черные насекомые, здоровенные до такой степени, что порою казалось слышно, как они топают, совершая свои ночные марш броски. Это почти невероятно, но это факт - за все годы, что я провел на централе, ремонт не прекращался ни на один день. Ремонтировалось все, всегда и везде. Потрясающе, и что самое смешное, конца краю этому ремонту не видно и поныне. Выехал я тогда на первый корпус централа, самый большой, с массой разнокалиберных и разномастных камер. На централе, как в известной поговорке, встречают по одежке, только в тюрьме, встречали не столько по одежке, сколько по количеству баулов, что с тобой таскаются. Много баулов - знатный человек, почет ему и уважение, хотя, как в любом правиле есть и исключения. Заходит в хату дядька, одет так себе, в руках сидорок полупустой, какое к нему отношение, иди, тусуйся к своим, ни чаю тебе, ни сигаретки. Дядька идет куда велено, сидит, смотрит, слушает, все на ус мотает. Раскрывается дверь в хату, и шныри начинают закидывать баулы один другого больше. Встает тут дядя и говорит, мол, разрешите представиться - вор в законе такой – то. И начинается раздача! Смотрящего под нары, за то, что неуважение с самого начала проявил, все на размер баулов мерил, всю «блоть» камерную мужикам велено отметелить, что бы ни зажиралсь впредь, одним словом - порядок наводит, и через денек – другой, дальше, в следующую хату, на другой корпус. Правда это или байка, не знаю, поскольку при мне, всех коронованных воров сразу в одиночки в самые глухие подвалы закрывали, и с централа старались побыстрее на этап отправить. Выехал я, стало быть, в общую камеру, человек по моему на сорок. Вот уж действительно - смена обстановки. Из тишины «спецов», я вдруг окунулся в непрекращающийся водоворот людей и событий. Сорок человек на небольшом пространстве камеры, это однозначная духота и вонь, бороться с которыми невозможно. Сорок рыл уже сидевших и только заехавших по первому разу - это постоянные разборки и свары, это карты, и жужжание машинки для татуажа, и, разумеется, круглосуточно работающий телевизор - исключительно МУЗ ТВ или MTV. Именно в таких, больших камерах более чем где, видно деление на кастовость уголовного мира. У дальняка живут петухи и «обижон» (обиженный и петух, это как бы две стороны одной масти, обиженный, это зек по какой то причине либо отсосавший, либо обоссаный, либо дотронувшийся до члена, либо сболтнувший, что по воле лизал «пилотку», кулингулис в среде зеков не в почете), а петух, это уже тот, кого отымели, либо он сам по воле этим занимался. Бывают петухи рабочие, то есть дающие «под хвост», а бывают просто петухи, старенькие или запустившее себя на столько, что на него смотреть то страшно, не говоря уже про все остальное. Дальше идут разного рода бомжи и прочая шерсть, от обижона отличающаяся тем, что к ним отношение чуть более человеческое, а так, те же вши, грязь и полная безнадега. Следом идут мужики – работяги. Строгие ребята, никуда не лезут, а тянут лямку и жрут пайку, готовы подсобить, не за бесплатно конечно. Подсобить, это состирнуть, помыть, подшить, одним словом, похлопотать и за себя, и за тебя. Далее идут «приблатненые», то есть стремящиеся стать со временем блатными, эта публика была помоложе, понахрапестее остальных, пошустрее, вот и примазалась к узкому кругу лиц, что верховодила в каждой хате. Те вообще чувствовали себя вольготно, целый день валялись на шконке, пялились в телик, пили водку или кололись героином, изредка удаляясь «за шторку» в обществе молоденького и симпатишного петушка. Кстати, неиссякаемым источником, исправно поставляющим на взросляк молоденьких петушков, была и остается малолетка централа, на которой, в отличие от зоны, лиц старше 18 лет не задерживали ни на день. Исполнилось пареньку восемнадцать, а следствие еще продолжается - на следующий день его поднимают на взросляк. И тут уж извини, куда попадешь и на кого нарвешься. Малолетка - это вообще зверинец чистой воды. За что платят деньги этим разжиревшим матронам, именуемым «воспитателями» - для меня так и осталось загадкой. Культ беспредела, культ насилия и унижения поставлен на малолетке во главу угла. Все самые чудовищные и необъяснимые с точки зрения взрослых «традиции и порядки», царят именно на малолетке. Недавние события на нашем централе, когда в хате малолетку сначала задушили, потом сокамерники по очереди надругались и выкололи черенком от ложки у трупа глаза – наглядное тому подтверждение. Порою складывалось такое впечатление, что единственной задачей, что стояла в среде тех, кто сидел на малолетке, это не быть изнасилованным, тут уж не до жиру, я уже не говорю про то, что сидели ребята по тяжким и особо - тяжким статьям, о статьях, о суде, и грядущем сроке, думать было некогда, когда жопа, а зачастую и жизнь в опасности. Хотя, встречались и такие, а особенно в последние годы, которые про зад особо и не переживали, еще по воле решив, что один раз - не пидарас, два раза - не система, три - не привычка. Именно пересекаясь порою с малолетками, ввели мы с Бородой такой термин, мальчик-бренд, ибо, оказывается, и в пятнадцать и в восемнадцать попадаются действительно «бренды», стать и образ, гармоничные пропорции во всем, и так далее, не говоря уже о том, что с иными можно было просто общаться, в том числе и по теме, а не тупо заниматься сексом на скорую руку. Или это с «голодухи» нас так поперло, но к этой теме я еще вернусь в конце моего повествования. Бывших малолеток переводили на первый корпус, в общие хаты, и совсем не факт, что заехав в хату мужиком, молоденький парнишка, этим же мужиком из нее и выедет. А уж способов, как «приболтать», «подфаловать» приглянувшегося мальчика, поверь мне - для убалтывания баб, способов и уловок придумано меньше. Это уже под самый занавес моего пребывания, некоторых бывших малолеток переводили на «спецы», куда, я думаю, ты и так понимаешь, разумеется, исключительно во имя их же безопасности. А тогда, примерно в такую «общую» хату я и заехал. Вернее сначала шныри затащили мои майданы, потом инспектор принес телевизор, замыкал шествие я, неся еще один майдан. Как-то так сложилось, что встретили меня очень приветливо, а когда выяснилось, что «смотрящий» за камерой очень хорошо знает моего соседа по дому, очень уважаемого в городе человека, то тут вообще началось братание и полное взаимопонимание. Очень мне обстановка в камере армейскую напоминала, в худшем смысле, смотрящий, которому заглядывают в рот его «шестерки», варят чай и готовят еду, мужики, стирающие белье ему и его шестеркам, петухи, ублажающие его перед сном. Довольно грустное зрелище, заставлявшее меня целыми днями либо читать, либо тупо смотреть в телевизор. К счастью, этот визит вскоре подошел к концу, не прошло и недели, как за мной зашел наш корпусной - собираем майданы, и возвращаемся обратно на «спецы».

Раз уж зашла речь, попробую рассказать о наиболее запомнившихся мне сотрудниках централа, благо, в конце – концов, я узнал их почти всех, но эти как-то особо запали в память. Начну я, пожалуй, с легендарного Паутиныча. Когда я поднялся на централ, Паутиныч ходил в капитанах, занимая должность сродни старшины в армии – корпусного. Вот, доложу я тебе, проныра был – редкостный, вдобавок ко всему, имел пунктик - паутина в углах и на стенах камер, за что и был прозван – Паутинычем. Именно с подачи Паутиныча, как-то раз, всем камерам раздали натурально обломки кирпичей для того, что бы этими обломками зеки натирали медные краны в камерах. Безопасники, когда эти осколки увидали, чуть с ума не посходили - натуральное оружие пролетариата в каждой камере, и не по одному! Власть, если говорить про ментов, делилась на централе следующим образом. Во главе стоял хозяин, царек и божок в этом государстве в государстве, полковник Меньтин, личность очень одиозная и противоречивая. Патологическая и нескрываемая ненависть к зекам, соседствовали с довольно своеобразным чувством юмора, и ненавистью к демократам, американцам и пиковым. Когда хозяин ходил с обходами по централу, трепетали все, начиная от ментов, и заканчивая последним петухом, ибо в какую сторону обрушится вспышка гнева, не мог предугадать никто, но без того, что бы унизить пикового, если тот попадался ему на глаза, как правило, хозяин из камеры не выходил. Далее по значимости шел полковник Нургалиев - правая и левая рука хозяина – зампобор, то есть, заместитель начальника по оперативной работе и безопасности. Полковник Нургалиев запомнился мне спокойным и рассудительным тоном, обязательностью в словах и непредвзятым отношением, по крайней мере, ко мне. Следом шли: начальник оперативного отдела майор Сокол (оказался оборотнем и ноне получив судимость, на пензии), и начальник отдела безопасности - майор Степанов, ныне возглавляет СИЗО №2, где с недавних пор сидят малолетки и женщины. Вот уж самодур был редкостный, визгливый, заносчивый, поднявшийся из грязи в князи и сделавший карьеру исключительно благодаря своей «невменяемости». Между этими двумя, ах, прости, совсем забыл, была еще одна власть, четыре сотрудника ОРБ, сиречь что-то вроде службы внутренних расследований, подчинявшихся непосредственно начальнику ГУФСИН края, вот уж кого остальные мусора, включая самого хозяина бздели пуще любой проверки или комиссии, и бздели, нужно сказать не напрасно, поскольку рыльца в пушку были на централе у многих. Дак вот, между оперотделом и безопасниками постоянно шла грызня и возня, поскольку зачастую интересы оперов, прямо противоречили мерам безопасности. К примеру, заносит простой опер на централ водку, для того, что бы его человек в камере напоил того, к которому у опера интерес имеется и тот, по пьяной лавочке ему все выложил. В результате в хлам напивается пол камеры, поскольку в камере была еще и брага. Безопасников натягивают сам знаешь на что, поскольку прошляпили водку в камере. Или тот же опер, тому же человечку передает мобильник с диктофоном, что бы тот, дав позвонить тому, к кому у опера интерес, оставил как можно больше информации и в телефоне и в диктофоне. В результате, все кто находиться в камере начинают звонить кто куда, кто домой, кто подельникам на волю или в соседнюю камеру, кто начинает стращать терпил, и срывает заседание суда, одним словом, полный бардак и расслабуха. Зек, работающий на безопасность, следующим же утром, всю малину сдает, безопасники устраивают шмон, выкашивают телефон, и в этот раз натягивают опера и весь оперотдел. Ярчайшим представителем отдела безопасности был майор по кличке «Чеченский синдром». Здоровенный мужичище, он всегда ходил в обрезанных перчатках, иногда в лихо заломленном берете, пока разрешены были дубинки, носил дубинку исключительно на плече, из особых примет - имел на руке электронные часы ядовито желтого цвета, нет, даже не китайские, а скорее собранные вьетнамцами, из деталей, что они нашли на ближайшей помойке. Кличку свою майор получил за то, что по слухам, будучи воякой, получил в Чечне контузию, или несколько, в результате которой, его периодически стебала пеллагра, сиречь, падучая, в своем же обычном состоянии, «чеченский синдром» выражался в том, что майор начинал ни с того ни с сего вдруг клацать зубами, корчить рожи и вообще, вести себя не совсем адекватно. Но, в общем и целом, Сергей Леонардович был не плохой мужик, однако именно он меня упек на трое суток в единственный за все годы карцер, но это еще будет очень не скоро, а пока, вернусь к обвинительному заключению.

Глава 25

Настала пора рассказать про эпизоды, связанные со Славой Булдаковым. Я намеренно не упоминаю всех эпизодов, с участием мальчишек, разной степени ссученности, поскольку они связаны и другими фигурантами по моему делу, очень уж все было взаимопереплетено в наших отношениях. Дункан, Ллойд, Эльф, Булдаков, Смайл, Гурьянов - все они ничтоже сумняшися подписывали протоколы своих допросов, притягивая порою за уши, а порою лишь по наущению следователей, несуществующие или сильно преувеличенные эпизоды, затягивая удавки на наших шеях. Пару слов о Смайле, коль уж помянул я его, как о примере чарующей, просто обескураживающей по своей простоте жажде срубить денег со стороны родителей - в большинстве случаев, законченных пропоиц и нищеебов. С ним меня познакомил приятель Лямина - Генка Нечаев, мальчишка, корявенький не только внешне, но и внутренне, при чем, корявость эта, была заметна сразу, но он так просил его сфотографировать, так настаивал, что даже привел своего дружка, мальчишку одного с ним возраста, лет этак одиннадцати - двенадцати, но мелкого и до того смешливого, что я сразу назвал его «Смайл», сиречь, улыбка. А тут, как раз, приехал ко мне Борода, человек-фонтан, в плане всяких придумок, проделок и прочих веселых штук. Вот таким составом, мы и отбыли на одну из баз отдыха, где в августе месяце, вот уже не помню, не то 1998, не то 1999 года, Борода устроил там натуральный Новый Год, с подарками с фейерверками, наряженной живой елью и нырянием в пруд, сразу с мостков у бани, одним словом, все были безумно счастливы. Пока я был еще в состоянии держать камеру, я сделал несколько снимков Смайла. Видимо в пылу веселья, ночью, не то Смайл, не то Генка, пробравшись в комнату, где спал Борода, насадили у него деньги, часы и так, по мелочи. Борода, человек широчайшей души и отходчивости, списал это утром на свою рассеянность, хотя, как потом выяснилось, он видел, кто крал, но был настолько благороден, что не стал прилюдно портить всем праздник. Все, с тех пор, я Смайла не видел, временами встречая лишь Генку, который промышлял воровством, в конце концов, его упеткали в тюрьму, где мы с ним однажды очень мило пересеклись, но вяло поздоровавшись, он благоразумно решил рот свой не открывать, и не открыл, кстати. Каково же было мое удивление, когда в обвинительном заключении я нахожу вменяемые мне два эпизода 135, согласно показаниям Смайла и Генки! Я, оказывается, заманив их на базу отдыха, вместе с Бородой, устроили там сумасшедший дом, а когда Борода лег спать, я начал уже знакомые «ласкательно поступательные» движения в адрес Смайла - это показания Генки. Смайл показывал все точно так же, только «ласкательно-поступательно» я уже действовал в той области кровати, где спал Генка. Где мусора откопали Смайла - ума не приложу, но его маман требовала с меня триста тысяч, при чем, немедленно, якобы за тот непоправимый урон психике Смайла, что я ему нанес. Сам факт того, что она ни разу не явилась в суд, по причине непрекращающегося уже лет десять запоя, наглядно говорил - за чем этой особе нужны были деньги. Денег она, кстати, не получили ни копейки, а я получил два эпизода.

Возвращаюсь к Булдакову, ибо это не эпизод обвинения - это гимн мусорской тупости, профанации, от которого несет как от помойки в пригороде Дели, пропеть который я готов хоть на Красной площади, но коли, не суждено, то пропою его здесь и сейчас. Читаем мы с Ларисой Михайловной обвинение и начинаем даже хохотать на нервной почве - такого клинического бреда всех сивых кобыл сразу, ни она, ни я в своей жизни еще не читали. Начинается оно с общих слов, о том, как Девиз, повстречав Славу у цветочного киоска, привел его ко мне на квартиру. Ни о помывке, ни об ужине нет и не слова - Слава «сразу проснулся, почувствовав, что что-то у него не то сзади твориться». Далее идем примерно по тексту. Почувствовав неладное, Слава попытался сопротивляться, и сопротивлялся минут так пятнадцать, не кричал, не звал на помощь не говорил, не просил «не надо дяденька» и не скулил как обычно показывают по телевизору сцены изнасилования, а стиснув зубы боролся со мной, однако смирился и повернулся на бок, после чего, я взял гель для укладки волос, который специально для этой ночи приготовил, и намазав его отнюдь не на голову Славки, совершил свое черное дело, потом еще раз, и еще раз, и так в течение от получаса, до сорока минут, при этом, закончив все это, «обильным семяизвержением». После чего все удовлетворенные уснули. Доказательством выступали показания Булдакова, данные им через две недели после моего ареста, баночка с гелем для волос, и пятнышко, что нашли на простыни, видимо символизировавшее «обильное семяизвержение». Казалось бы все ясно - отпердолили Славку, за понюшку табаку. Для Ненашева тот день был сродни публичной порки. Лариса Михайловна спрашивает Митю, женат ли он и знает ли предназначение геля для укладки волос. Ненашев женат и про гель знает. Лариса Михайловна, женщина привлекательная, она им тоже нет-нет пользуется, то есть, они говорят об одном и том же. Тогда, Ненашеву должно быть известно, что гель для укладки волос, про своему предназначению и составу, это тот же лак, предназначенный для фиксации, то есть, грубо говоря, склеивания волос и придания им нужной формы. Митя согласно кивает. Как можно использовать лак для волос в качестве анальной смазки? С таким же успехом можно было использовать столь любимый Булдаковым клей «момент» - эффект был бы примерно одинаков, я бы намертво вклеился, зафиксировался в Славке, и прибывал бы в этом состоянии до сих пор. Ненашев кивает. Лариса Михайловна просит показать ей в перечне доказательств ссылку на судебно-медицинскую экспертизу, проведенную через три, максимум пять часов, после того, как я чудом не приклеившись, отстал таки от Булдакова. Ведь согласно этой экспертизе, никаких следов, не то что геля, не говоря уже о сперме, там вообще никаких следов не было, равно как и повреждений, покраснений, ссадин, царапин и всего прочего, что обязательно остается в таких случаях, учитывая что все это происходило насильно, и в общей сложности заняло времени не меньше часа. Ненашев кивает, точнее, отрицательно мотает головой - нету экспертизы. В деле есть, а в перечне доказательства вины – нет, поскольку пришлось бы приводить ее как железобетонный аргумент моей невиновности. Мало того, Лариса Михайловна просит Ненашева показать ей в перечне доказательств моей вины показания Булдакова, которые он давал в то самое утро, сразу после экспертизы. Тот снова как конь мотает головой - нету этих показаний, а ведь именно в них Булдаков говорит, что после того как помылся и поужинал, он лег спать, никто ничего с ним не делал, а проснулся он только тогда, когда в квартиру пришла милиция. Но допустить два армировано - бетонных доказательства в моей невиновности, да они скорее сами себя отымеют, чем допустят такое! Ларису Михайловну успокаивала ее непокобелимая вера в правосудие, которое, как считала она, даже рассматривать этот бред не станет. Но эпизод ч.3 ст. 132 в отношении Булдакова в суд пошел. Коли речь зашла про анальную смазку, не могу не вспомнить один эпизод, нашедший свое отражение в материалах дела. Приехал как-то в гости ко мне Чемпион, и всей гурьбой, поехали мы на базу отдыха, встречать новый год. Чемп, человек аккуратный и педантичный, помимо приличествующих по случаю новогодних прибамбасов, прихватил с собой одноразовые тюбики этой самой смазки, вдруг чего в машине заклинит, или лыжи по снегу не достаточно резво покатятся, сгодятся, одним словом. Приехали, расположились, а Дунька, любопытный стервец, эти тюбики раньше времени вытащил - ничего ж еще не заклинило, а на лыжи только завтра собирались встать. Покрутил он их в руках, посмотрел - а на тюбиках всякие фрукты нарисованы и овощи. Дунька возьми, пакетик с нарисованной малиной и распечатай. Потянуло таким вкусным, но не свойственным для новогодней ночи запахом. Надписи на тюбиках по-русски говорят, что не все то золото, что блестит, и что общего с малиной тут только сам цвет и запах. Дунька, влекомый любопытством, тем не менее, пробует смазку на вкус. Действительно, не малина. А в упаковке этой было тюбиков двадцать, они как патронташ висели, всякие - разные. Дунька, бестолочь, все тюбики с незнакомыми фруктами и овощами пооткрывал, и каждый на вкус отведал. Эпизод этот, конечно знали все присутствующие, но когда Дунька за каким то хреном рассказал о нем на допросе, то именно факт присутствия анальной смазки, позволил следствию сделать вывод, что все из фигурантов, будучи людьми, не глупыми, использовали распечатанные Дунькой тюбики непосредственно по назначению - жарили на них оладьи или жарили, но не оладьи, но не важно - одним доказательством ч.3. ст.132 у следствия стало больше.

Глава 26

Где-то в середине февраля 2002 года, Дадаев принес нам с Ларисой Михайловной увесистую папку - постановления о назначении всевозможных экспертиз, сами экспертизы и заключения экспертов. Нам предлагалось во всех этих бумажках поставить подпись, типа ознакомились. Лариса Михайловна тогда сразу сказала, что вся эта кипа бумаги не стоит и рулона туалетной бумаги «Климакс, мягкой, словно вата», и в суде не прокатит, поскольку согласно закона, нас обязаны были сначала предупредить о назначении экспертиз, дать нам возможность ознакомиться с перечнем вопросов, быть может добавить свои, рассмотреть кандидатуры экспертов, может быть, дать отвод, или добавить своего эксперта, а лишь потом, проводить экспертизу, при чем, после оной, нам обязаны были предоставить результаты, мы должны были ознакомиться с ними, внести, если необходимо дополнительные вопросы, а уж потом, подписывать результаты экспертиз. А тут, почти через год, после назначения и проведения экспертиз, нам предлагают все это подписать оптом, тем самым просто втаптывая в пыль номы закона! Дадаев застенчиво улыбнулся - уж он то знает, что получив от генеральной прокуратуры карт-бланш, они этот закон и эту даму с завязанными глазами отымели столько раз, так вволю над ними поглумились, что наши подписи, как и все попытки Ларисы Михайловны, добиться хотя бы видимости соблюдения законности следствием, увы, ровным счетом ничегошеньки не значат и не меняют.

Начинаем знакомиться с экспертизами. Понятное дело, сначала идут постановления о назначении психолого-психиатрических экспертиз, поскольку следствию необходимо выяснить - осознавали ли потерпевшие характер производимых с ними действий, могли ли адекватно на них реагировать, были ли в силах дать отпор, или в силу каких то обстоятельств, сделать этого не могли. Я пока лишен возможности обратиться непосредственно к самим экспертизам, хотя, все они у меня отксерокопированы и прибраны до поры до времени, равно как и все тридцать два тома уголовного дела, за исключением фотографий - не дали отксерить, ну и не надо, что я, своих фотографий не найду, что ли? Глупо было бы.

По идее, коль скоро мальчишек, что проходили экспертизы, было человек десять, то и содержание экспертиз, должно было как-то отразить индивидуальность каждого, не клоны же они, верно? Однако я хочу подчеркнуть - все экспертизы были одинаково однообразны – копии, в которых лишь менялись даты проведения и фамилии мальчишек. Проводили экспертизы врачи из детского отделения местной областной психушки. Про этих «врачей» я слышал еще, будучи на воле, поскольку, пропадает мой мальчишка – месяц, два от него ни слуху, ни духу. Оказывается, и это было общепринятой практикой – мальчишку, отказывающегося по каким то причинам жить дома, и несколько раз попадавшего в комнату милиции, на несколько месяцев, с подачи мусоров и детской комнаты милиции, помещали в эту психушку, на «перевоспитание» галоперидолом и аминазином. И вот эти эскулапы проводили экспертизы!

Краеугольный вопрос этих экспертиз - осознавали ли мальчишки то, что с ними происходило. Ответ, как ни странно, был во всех случаях одинаков – да, осознавали. Все с лихостью доложили кто такие гомосексуалисты, что такое онанизм и вообще, они сами не гомики, просто им было «прикольно». Мальчишки были здоровы во всех отношения, адекватны, лихо отвечали на вопросы, касаемо межполовых отношений, Лямин, как ты помнишь, сказал, что он ни-ни, ни грамма в рот, ни сантиметра в попу, и вообще, он натурал до мозга костей. Остальные были не так категоричны, но то, что все всё прекрасно понимали и осознавали - этот факт экспертиза установила железно. Но экспертам дано указание - вывести результаты так, что бы те свидетельствовали об обратном, но как это сделать? А очень просто - согласно всем результатам экспертиз, мальчишки, осознавая фактическую сторону происходящего и отдавая себе полный отчет в происходящем, в силу возраста не могли оказать сопротивления, поскольку в моральном плане, были к такому сопротивлению не готовы и не могли спрогнозировать возможных последствий в будущем. На то обстоятельство, что в ч3. ст.132 УК РФ нет ни слова о «моральном осознании», а подчеркивается лишь о фактическом осознании и как следствие, возможности оказать или нет сопротивление, всем было до лампочки. Забегая вперед скажу, что мы вытащили в суд председателя этой экспертной комиссии, Брохина. Дипломированный психиатр, видимо перенервничав, начал говорить правду, да так, что прокуроры за головы схватились, а мы, дак просто лежали со смеху на эту клоунаду глядючи. Оказывается, что осознание «фактической стороны», оно и есть самое главное, осознание этого приходит к ребенку в возрасте от пяти до восьми лет, другое дело, что под угрозой применения насилия ребенок, все осознавая не может в силу возраста оказать этого сопротивления, вот о чем говорит ч.3 ст.132. «Моральное осознание» это такая хрень, которая может наступить в возрасте десяти-шестнадцати лет, а может и не наступить вовсе, как говориться, маленькая собачка, до старости щенок. Я уже сказал, что все без исключения экспертизы были признаны доказательствами, и никаких нарушений на стадии их подготовки и проведения судом усмотрено не было?

Некоторым разнообразием отличались судебно-психолого-психиатрические экспертизы. Собственно, это были судебно-медицинские экспертизы, от психологии там были разве что латексные перчатки судебного медика. Не удивительно, что Булдаков заснул во время такой экспертизы. Читая их, я узнал много нового, так например поза «раком», на научном жаргоне пишется как «зафиксировать в положении коленно-локтевого сгиба», что в попе, как у Сатурна есть какие-то кольца, которые в зависимости от того, как и чем на них воздействовать могут расширяться, а могут и «плотно обхватить палец эксперта», ладо хоть не откусить. Узнал я о том, что все без исключения терпилы, после моего ареста, забили на гигиену и задницы свои, судя по «внешним описаниям», не мыли. Занимательное чтиво, одним словом. Естественно, перед медиками была поставлена строго определенная задача - мальчики должны нести на себе следы моего и нашего пребывания там, где нам пребывать не следовало, это с точки зрения следователей, разумеется. Но судебная медицина, на то она и судебная, что бы как акын - что вижу о том и пою, в данном случае, что видим, о том и пишем. Как я уже не раз говорил, самая первая экспертиза в деле - экспертиза Булдакова, показавшая что мальчик, прости за каламбур, до сих пор мальчик, и нет там ничего, что бы хоть как-то напоминало о моем присутствии, то в остальных случаях эксперты были вынуждены признать, что конечно, следов непосредственно указывающих на меня, или на моих подельников там, где они коленки протерли ползая, увы, нет. Но есть у них смутные подозрения, что кто-то или что-то там уже вероятнее всего успело побывать, но опять же, что конкретно - эксперты сказать не смогли. Так, если бы А.Макаревич прочитал выводы экспертов касаемо Лямина, то свой хит 2004 года про «шрам на любимой попе», он написал бы именно тогда, поскольку именно на попе у Лямина, эксперты нашли даже не шрам, а так, давно зажившее воспоминание, о лихом детстве Вовы «полученное судя по состоянию коллоидного шва на момент исследования не ранее пяти лет назад», ко мне они его конечно никак не притянули, но отметили - шрамик на попе имеется. Это его судья потом хорошо притянул, в качестве доказательства моего эпизода в августе 2001 года. У всех остальных, явных признаков обнаружено не было, но у одного кольца как-то чересчур вяло обхватывали палец эксперта, а у другого схватывали так, что и не достать, у следующего тонус был понижен, у третьего наоборот, повышен выше нормы - все это эксперт отнес к возможным «вмешательствам твердых инородных тел, возможно большого пальца». В тупик экспертов поставил Дункан, а точнее не сам он, а предмет исследования. В том плане, что с одной стороны все там у него было в идеальном порядке, но стоило эксперту, как всегда полезть туда пальцем и пощекотать, прости, проверить тонус, как все приходило в настолько рабочее состояние и открывались такие «широкие дали», что эксперты только диву давались, придя к выводу, что это просто феноменальные анатомические особенности, коими природа щедро наградила Дункана, ибо даже последняя портовая шлюха, на закате своей карьеры, должна как минимум минут двадцать разогревать себя в обществе потных и пьяных докеров, что бы получить хотя бы половину из того, что Дункан предложил удивленным экспертам моментально. Черта с два - судья решил, что это не природа наградила, а я и мои подельники наградили Дуньку столь выдающимися особенностями.

Лариса Михайловна, продолжая свято верить в справедливость суда, тем не менее, написала протест, по поводу этой свистопляски с экспертизами, но выхода у нас все равно не было и мы поставили свои подписи.

Глава 27

Лариса Михайловна была полностью права, заставляя Ненашева вспомнить уроки математики за третий класс. Тридцать пять томов уголовного дела внимательно изучить, да при желании, на это уйдут годы. Не сказать, что бы мы очень торопились поскорее осудиться и получить справедливое решение по своему делу. В то же время, и затягивать особо никто эту процедуру не хотел. В любом случае, согласно законодательству, по времени ознакомления нас никто ограничить не мог. Я уже не помню, кто и сколько знакомился с делом, поскольку одно дело мы, обвиняемые, а другое дело – адвокаты, им за нашу защиту денежки платят, это их работа, сидеть и копать, копать и перерывать дело том за томом. Каша, конечно в следственном управлении творилась в связи с этим просто невероятная. Не говоря уже о том, что Потерянцев, видимо окончательно съехавший на почве оставленных, на память моих фотографий решил разделить уголовное дело на два, совершенно разных дела.

Согласно официальной точке зрения, это было сделано, якобы по причине того, что уж очень много эпизодов, очень много материалов, очень много потерпевших, и они за всем этим не поспевают. В результате, получается так, что разделив одно уголовное дело, мне было предъявлено обвинение по второму, выделенному уголовному делу, которое только еще готовилось быть переданным в суд неизвестно когда, и за ним сохранился номер дела, присвоенный в самом начале, а уголовное дело, материалы которого мы сейчас собирались изучать, для меня и Бороды переименовывалось в совершенно другое. Дело, кстати, было выделено в отношении меня и Бороды. Фактически получалось так, что в первый свой суд я попал без обвинительного заключения, то есть без предъявления обвинения, поскольку для меня и Бороды, это было теперь совсем другое уголовное дело, с другим номером и так далее, и выходит, что получил я обвинительное заключение по второму делу, но до него еще как до Магадана на коленках. Такая вот неразбериха.

По версии, которую мне озвучил Ненашев в приватной беседе, разделить уголовное дело, выделив новое эпизоды, которые были малодоказуемы, даже с их, мусорской, точки зрения, или эпизоды уже набившей всем оскомину ст.135, или уже ставшей традиционной ч.3 ст.132, Потерянцева заставило справедливое опасение, что одно большое дело развалится в суде как подтаявший сугроб, и что Потерянцев на полном серьезе опасался если не оправдательного приговора, то, как максимум - условного срока для всех, и может быть годика три-четыре для меня. Допустить такого краха и позора он не мог, и по этому, для страховки, на случай того, что меня могут отпустить, решил завести еще одно дело, при наличии которого, никто бы меня конечно из зала суда не отпустил. Подстраховал свою задницу, одним словом генерал, в очередной раз демонстративно нарушив все правила и нормы закона, по которым может быть выделено новое уголовное дело. Ненашев вообще любил нет-нет побеседовать «по душам». Упаси бог, нет, не совесть его мучила, на подобного рода откровения его пробивало в те периоды следствия и особенно суда, когда до краха оставалось совсем чуть-чуть. Помню однажды, он пришел ко мне в изолятор с предложением – он, прямо в изоляторе, организует мне приватную встречу с любым из терпил, на выбор, я же в свою очередь, даю в суде показания простив Греса, Чемпиона и Бороды - дело то разваливалось буквально на глазах у всех! Стоит ли говорить что во «втором» деле, терпилы били все одни те же, в него засунули как потерпевших Скворцова и Быкова, Смайла, Хьюго и всех прочих, на разработку и вышибание показаний у которых у мусоров не было уже ни сил, ни желания. Менялись лишь декорации, в окружении которых я наворотил 135 и 132 еще лет этак на сто с хвостиком. Взять, к примеру, Хьюго, он же Дениска Гурьянов. Мотался себе пацан по пляжу, собирал бутылки летом 1998 года, или 1999, сейчас уже не помню, но вот, поди ж ты, познакомились, при чем Хьюго вытаивал исключительно летом - зимой он видимо впадал в спячку. Фоток я наделал с ним – море, мальчишка он был со своими тараканами и уже большеньким братцем в придачу. Снял я фотосет и где они вдвоем - одним словом, нормально ребята к этому относились, не более прохладно, но и не более интенсивно, чем к любому из способов заработка. Хьюго в среде одногодок слыл этаким девичьим сердцеедом, по сему, больше чем на два-три дня оставаться у меня ему репутация не позволяла, переживал он за нее очень. Однако показания дал – почему, а хрен его знает. Может, денег думал в очередной раз заработать, или на репутации крест поставил, я к таким пацанам отношусь с олимпийским спокойствием, поскольку во многом, что произошло со мной, виню только себя.

Что бы как-то ускорить процесс ознакомления, Дадаев решает размножить все тома, хотя бы в количестве двух копий. Хрен, адвокаты сказали, что ознакомление подразумевает под собой ознакомление с делом, а не с его копией. Единственное, на что согласились адвокаты, это отксерить три тома фотографий, но тогда, при первом ознакомлении, все еще любовались цветными фото, выполненными, кстати, на конфискованном у меня же цветном принтере, после этого приказавшем долго жить.

Очень это удобная штука - ознакомление с материалами дела. Удобная в том плане, что все как на ладони. Срыва, что называется – ноль. Слова, что будут сказаны через много лет о том, что «я такого не говорил, не писал, а говорил все он, я только молчал» не катят – вот, все запротоколировано и подшито к делу – красота! Кто чего и когда сказал и подписал. Кто куда кого сводил и кого сдал. Кто и когда с каким следаком, о чем говорил, кто, где живет, номер телефона и паспортные данные всех, начиная от терпил и заканчивая самым последним свидетелем. Успели мы тогда, каждый себе через своих адвокатов по тридцать два тома отксерили, исключительно на память, разумеется. Сейчас, говорят всех терпил секретят и шифруют и вообще, подумывают о том, что бы эту процедуру ознакомления, если и не отменить, то свести ее к минимуму. Но в нашем случае, вспышку они профукали. Я достаточно здрав, в том смысле, что у меня и в мыслях нет устраивать вендетту, жизнь такая штука, что сама устроит все так, как должно быть, как говориться – гребешки к гребешкам, петушки к петушкам, гигабайтные архивы сети, в случае чего, лишь помогут со временем напомнить тем, кто подзабыл - кто тут Сидоров, а кто Пидоров.

Знакомились мы с делом на следственном корпусе, для чего был выделен специальный кабинет, куда приходил кто-либо из следственной группы, приносил очередной том, и целый день пялился на меня, что бы я чего с делом не сделал, пока я его старательно читал, делал выписки, одним словом, знакомился. Я же особо не напрягался, время обедать – все, ведите меня в камеру, захотелось покурить, ведите меня в туалет, иначе сами будете эту вонь нюхать, измывался слегка, чего греха таить, но мне простительно. Первые несколько томов не представляли собой особого интереса, разного рода справки и прочая бюрократическая шерсть, оправдывавшая ту кучу денег, что потратили на это дело. Два или три тома занимали мои показания - и не лень им было перепечатывать все то, что я наговорил на пленку? Лариса Михайловна в очередной раз подчеркнула, что я могу на счет своих показаний особо не заморачиваться, для них уже приготовлена урна в туалете суда. Узнаю пикантную подробность – оказывается, свои первые показания против меня, Лямин начал давать еще в июне 2001 года! С интересом изучаю документы, касающиеся моего пребывания в Москве. Оказывается, мой перевод был обусловлен тем, что следствием руководил Потерянцев, и ему видители, было не с руки вести дело непосредственно по месту, дело обещало быть международного масштаба, от того, расследование должно проводиться только в Москве, с возможным привлечением иностранных фигурантов, хорошо, что хоть инопланетян не приплели, а то, что он и не руководил вовсе, и ничего у них с международным масштабом не вышло, и обделались они все с ног до головы, тут уж извини - генеральная прокуратура, чего хочу, того и ворочу. А то, что перевели меня только потому, что опасались, что через десять суток меня выпустят, потому, как ни хрена кроме Ляминского да Дунькиного лепета у них на меня не было, перевели для того, что бы любыми путями, любыми средствами выбить, выдавить из меня нужные показания, лишив защиты и любой поддержки из вне, об этом, конечно, в деле нет ни слова.

Читаю разные докладные записки, постановления и прочее. Натыкаюсь на протоколы обыска проводимого Похлебкиным, того, самого первого, все честь по чести - но ведь фальшивка же, но катит как по маслу. Слезы умиления наворачиваются на глаза, когда нахожу отказные материалы в возбуждении уголовных дел против меня в 1998 и 1999 годах. Вот заявления родителей о пропаже их детей, описания и фотографии пропавших. Вот заявления родителей о том, что прежние заявления они отзывают, но просят меня привлечь. Снова заявления, в которых просят не привлекать, но деньги взыскать. Ответы из прокуратуры - идите все нахм. Или что-то в духе того, что в ходе проведенных проверок, состава преступления обнаружено не было, по этому - идите все нахм! Материалы из Дорогомиловской районной прокуратуры, по факту моего задержания весной 1999 года. Задержан по подозрению в изготовлении и сбыте порнографической продукции. С извинениями отпущен. Анапа, милый город, и до него добрались. Задержан при попытке совратить с правильного пути шестерых жителей Анапы. Отпущен через девять дней, как искупивший свою вину, путем подметания приморского бульвара и скверов. Далее идут запросы в РЖД и кассы аэропорта, список куда летал и куда ездил за последние пять лет. Список автомобилей, находящихся в моей собственности, составленный Похлебкиным - машин двадцать, не меньше. Список автомобилей, которые когда-либо регистрировались мною в ГАИ – десять, список автомобилей, зарегистрированных лично на меня - а вот нате-ка, выкусите, нет на мне машин. Почему я обращаю твое внимание на эти списки машин. Уже в суде выясниться, что Похлебкин, для того, что бы заставить родителей терпил написать исковые заявления, показывал им свой список, и говорил, вот мол, осудим его с вашей помощью, машины все конфискуем, продадим, и вам, наивным спившимся дурам, вырученные деньги отдадим. Дуры, конечно ему верили, на то они и дуры, и исковых заявлений было понаписано, видимо-невидимо, при чем, каждое, трясущимися руками, с чудовищными грамматическими ошибками, но триста тысяч, ни больше не меньше, а вот вынь да положь - идите на то, на что вас уже однажды посылали.

Глава 28

Повторюсь, но за давностью лет, хоть и знакомился я с делом за эти годы, раза три, многих подробностей я сейчас уже и не упомню, все, в принципе было довольно однообразно.

Поскольку, сам понимаешь, самостоятельно писать то, о чем говорили терпилы, или то, что им велели говорить следователи, сами терпилы писать не могли по определению, по этому, большинства протоколов либо напечатаны на машинке, либо написаны рукой следователя. Хотя, на несколько корявых строчек, образования хватало- «с маих слов запсана верна, мною прачитана». Хотя мне, как непосредственному участнику многих событий было сразу видно, где «говорит» мальчишка, а где за него говорит следователь. Перлы, которые попадались в этих допросах, стоят того, что бы о них помянуть. То, что Дунька дорвался до людей, которые готовы были часам слушать его россказни, видно по трем томам только его допросов. Дунька пер до талого. При чем, Дунька рассказывал самые смешные, с его точки зрения, моменты из его, моих и моих подельников, наших совместных похождений. Его очень смешило, когда его в новогоднюю ночь намазали взбитыми сливками – смешно, не спорю. А что было дальше? Дальше, с Дунькиной точки зрения не так смешно, но следователи просто ухахатывались, когда узнавали, что сливки потом с него слизывали по очереди Дед Мороз, Снегурочек, и так далее. Дуньку выворачивало от смеха, когда он рассказывал, как от него неделю пахло как от фруктового сада. А почему пахло? Ничего смешного, пахло, потому что весь перемазался анальной смазкой - следователи просто лежали в лежку - 132 и 135 сыпались как из рога изобилия. Очень ему смешно было, когда он по телевизору увидел, как бегемоты спариваются - неудобно же! А как удобно? А вот так и так и так и так - следователи просто в судорогах, от душащего их смеха, пишут 132, 132, 132. Дунька и на следствии давал всем простраться. Будучи неосмотрительно оставленным без присмотра, Дунька насадил наручники, что валялись не то в столе, не то на столе у следователя. Далее, я пересказываю со слов Ненашева. Придя на следующий день в школу, Дунька, сняв с себя штаны и трусы и откинув их подальше, приковал себя к батарее в девичьем туалете. Приковав, он сообразил, что ключи, в комплект поставки не входили. Что творилось в туалете - описать невозможно. Так Дунька в туалете и просидел, пока не приехал следователь и не раскоцал наручники. Я уже не говорю, что Дадаев мне рассказывал, что, до чего мы мальчишку развратили, что он, место того, что бы на допросе отвечать на вопросы следователя, видимо с тоски, начинал строить ему глазки, перепутав его с обвиняемыми.

Показания Лямина Дунькиным словоблудием не отличались. Все строго по существу заданных вопросов. Когда, где и с кем. Строго и по существу потянуло тома на два. Настораживало в его показаниях следующее. Допрос – вода, водой, ничего толком не помню, никого толком не знаю, все как в тумане. Следующий допрос - я вспомнил, и идут четкие и ясные «воспоминания». Допрос - снова все в тумане. Через день - я вспомнил, и снова, ясность полная, видимость кристальная. И так, большинство допросов. День помню, день не помню. А помогал ему освежить память Похлебкин, который сказал, поигрывая Вовкиными фотографиями, что ежели Вова, к утру не вспомнит и не подпишет то, что ему велено, утром эти фото будут валяться на каждом углу школы и в каждом почтовом ящике его подъезда. Вот Вова и вспоминал. Начиная с июня он его так шантажировал, как собственно и всех. Первый допрос Лямина, касаемо его последнего пребывания у меня, ничем не выделяется, пришел, поел, поспал, ушел. Ничего не видел, ни чего не знаю, ни кто ко мне ни-ни. Второй допрос, вроде сквозь сон что-то видел, но что, не помню, но меня – ни-ни. Третий допрос - все как по часам, когда пришел, что ели и пили, как лег спать, как я начал его насильственно склонять, как склонил, как и куда просклонял, сколько денег он за это получил, и как утром ушел в школу - прямо чудесное озарение посетило Вовку. Всем, буквально всем было очевидно, что этот бред написан следователем, но катил этот бред и на следствии и на суде, ВСЕ Лямин подтвердил, ВСЕ!! Это как же нужно было запугать здоровенного лба, что бы тот так себя ненавидел! Знаю я, почему Лямин так себя на суде вел, но до суда еще есть время. Ладно, это все лирика, идем дальше.

Ты помнишь, я рассказывал, что когда меня первый раз на следственный эксперимент повезли, на базу, и мы предварительно в следственное управление заехали? Идем мы по этому следственному управлению, двери кабинетов открыты, я головой по сторонам верчу, вспоминаю, как я в былые годы тут хаживал. Вижу, в одном из кабинетов, за компом, в окружении фастфудовской жрачки сидят братья Фалюты - Женька и Петька, играют. Опешили, когда меня увидели, растерялись, зарделись. Это, как потом выяснилось, они на допрос приходили. С братьями у следователей вообще проблем на следствии не было. Ставите жрать и играть, получаете подписи под всем, что душа пожелает. Хотя, по началу, когда Петька пришел на один из первых допросов, он по первости начал упираться. Маму братьев на допросы сначала то же не пускали, пока однажды, Петька не вылетел из кабинета весь в слезах, поскольку не то Похлебкин, не то Ненашев попросту врезали ему пару раз, чтобы не артачился. После этого, как мама сама пригрозила подать на эту кодлу в суд, следаки пошил по другому пути. Семья там была не столько тяжелая, сколько малообеспеченная, вот на этом и сыграли, и сыграли, нужно сказать, в лучших мусорских традициях. Ага, читаем показания, фоткались, пиво пили, много пива пили, снова фоткались, где жрачка, ага, вот она, где подпися ставить, ага, получите. Снова приходят, заметь, маму братьев, вообще к таким допросам не подпускали - зачем ей видеть, как ее сыновья за жрачку людям сроки набалтывают? Приходят, стало быть, дают показания, все как всегда, пили пиво, фоткались, в попу баловались, стоп, про попу уговора не было. Поиграть на компьютере хотите? Хотим. А в попу баловались? Баловались. Играйте. Те играют до посинения. Расскажите поподробнее, как баловались. А как балуются? Следаки рассказывают – как, ладно хоть не показывают. Да не, такого не было, говорят братья. А вот фаст-фуд, кому фаст-фуд? Подписывать где? И картошки побольше. Женька тогда ух как старался - рассказывать ему особо было нечего, а жрать и играть в комп хотелось. Ладно, пора к конкретике, так то братья все по большей части про то, чего не было рассказывали, или про то чего видели или слышали, а тут Гараев Петьке прямо на больное место наступил - предложил его записать в футбольную секцию, и даже пообещал купить настоящую форму футболиста. А в замен - всего ничего, представить, что его Дракон отпердолил, следаки расскажут как это и что это, и подписать - всего и делов! И ведь представил, только он представил, что это Дракон ему пальцем там нашерудил, от чего, судя по его показаниям, по утряни у него ощущался какой-то дискомфорт, только на суде судья все равно решил, что не пальцем там Дракон шерудил, хоть иных доказательств, кроме показаний Петьки в деле и суде не было никаких. Держи, Дракон ч.3 ст.132. Надул, а говоря современным языком, кинул Дадаев Петьку, хрен на постном масле, всерайонную репутацию малолетки-педераста и отчисление из школы получил тогда Петька, а не футбольную форму и футбольную секцию. Про меня братья смогли только вспомнить, что пива очень много они при мне пили, при чем, брали его самостоятельно, из холодильника, но для следствия какая разница - держи спаивание в особо крупных литрах и градусах, сиречь ст.151 ч.3 Про традиционную 135 уже и не говорю, куда ж без нее.

Егорка Суслов на допросах появлялся мало. Он первое время в деревне гасился, но когда Похлебкину удавалось его оттуда вытащить, Егорка выкладывал все как на духу. Однако вскоре у Егорки нашелся папа (тогда его еще никто не видел) и увез Егорку в такую дыру, а точнее, куда-то в глубь Тюменской области, в какой-то поселок, от которого еще на оленях пару суток, прежде чем до этой дыры доберешься. Еще, будучи на воле, я узнал - откуда Похлебкин так хорошо Егорку знает - тесен мир, что и говорить. Значения, правда, я этому особого не придавал. Оказывается, мать Егора, дама, спившаяся еще в перестройку, приходится Похлебкину родной сестрой, ну как? А я то все гадал, откуда он так хорошо про Егоркин нелегкий быт осведомлен? А Егорка, ну не считал он чем-то зазорным для себя устроить «поваляшки» в обществе людей, ему симпатичных, следователи кивают, подбадривают, мол, и мы тоже не считаем, давай, валяй дальше. Как-то на одном из допросов, Егорка в пылу откровений рассказал, что первым, кто дал ему действительно почувствовать в себе то, что он, раньше только видел и иногда путая с карамелькой чупа-чупс облизывал, разумеется, не считая это чем-то зазорным, дак вот, это был Вова Лямин, который к тому времени обладал вполне ничего себе таким огогосиком. Стоп, подумалось мне тогда, а со скольки лет у нас наступает ответственность по ч.3 ст.132? Ага, с четырнадцати, а Вове на момент того, как он давал Егорке прочувствовать, было уже почти что пятнадцать, приберег я этот козырек, так на всякий пожарный случай.

Кстати, о пожаре. В 1999 году, когда я Вовка, Борода, Васька (помнишь сына знакомых) и «неустановленное следствием лицо», мы отправились на мою, только что отстроенную дачу. В первую же ночь дача пыхнула как стог сена, чудом спаслись все, успели только вынести документы и деньги. Этому случаю, у меня посвящен отдельный рассказ, потому как уж больно в память все впечаталось. Уже потом, все долго думали и соображали - отчего загорелась дача? Курили вроде в предбаннике, никто не пил (ну почти не пил - это я про себя), то есть повода вот так вот взять и вспыхнуть по идее никто не давал. Сгорела дача, шок и трепет родителей и непрощение до тех пор, пока не отстроили новую. С тех пор, вопрос этот - что послужило причиной пожара, он как-то угас. Читаю показания Вовы, касаемо 1999 года и глазам не верю. Оказывается Вова, то ли из ревности, то ли хрен его поймешь отчего, но запалил бересту, оставив ее тлеть на поленице в предбаннике, на этой же бересте, оставив непотушенной натуральную гаванскую сигару, что курил по тихой грусти! И теперь, просит следствие, защитить его от меня, поскольку я, узнав правду, могу его невзначай кончить, непонятно только зачем и как - я уже больше полугода как по централу плаваю. Однако Похлебкин и это обстоятельство использовал, говоря, что хоть я и тюрьме, но «всемогущие покровители» и «самые опасные подельники» у меня на свободе, и он найдет способ сообщить им, с кого нужно трясти почти восемьсот тысяч, что встала нам эта дача, если Лямин вдруг раздумает подписывать то, что ему предложено. Ох, тошнехонько мне тогда было, ох тошнехонько…

Читаю показания Скворцова. Да, действительно он дважды ударялся во все тяжкие, да, действительно видел, слышал, участвовал. Да, жил как у Христа за пазухой, да, быть может никогда уж и не придется так пожить, но все это он делал исключительно под принуждением. Под принуждением ел от пуза, под принуждением шлялся целыми днями по игровым автоматам, под принуждением катался со мною по городу, да он все делал под принуждением! Поскольку, видимо под этим же принуждением, он несколько раз приходил среди ночи, скрываясь от побоев вдрабадан пьяной мамаши и не менее пьяных сожителей, и отмывшись от соплей и наевшись укладывался под бочек, под принуждением шепча всякие лестные моему слуху слова, то он просил взыскать с меня традиционные триста тысяч за то, что однажды ночью, перепутал баню с вахтой, а точнее, столь любимые всеми карамельки чупа-чупс, с тем, с чем их обычно путал Егорка. Очень подробно рассказал он и то, что слышал и видел на квартире у моих хороших знакомых, которые под принуждением три дня кормили его, давали денег на игровые автоматы и на всякую дребедень, что обычно под принуждением накупают мальчишки, дорвавшись до халявного бабла. Более всех в показаниях разорялась мамаша Скворцова, особа до того истерического склада характера, что казалось, я слышал ее визг, кода читал то, что с ее слов писали следователи. По причине хронической тряски рук и малограмотности, собственноручно она писать, разумеется, не могла. Оказывается, это целиком ее заслуга, что она вывела меня и всю «мою банду» на чистую воду, это она настояла, что бы Илья пошел в милицию и сдал адрес квартиры, где он под принуждением ни в чем себе не отказывал последние несколько месяцев, она тоже требует свои триста тысяч, за ущерб, что получила она, когда узнала - что сосал ее сын. Более клиническими с точки зрения здравого смысла, выглядели только показания мамаши Ильи Быкова - единственной дамы с оконченным средним образованием, и работавшей на тот момент в городской администрации. Уж не знаю, чем наугрожал Похлебкин Илье - может тем, что вся городская администрация будет спотыкаться о его фотографии, если он не будет отстаивать точку зрения следователей, но Илья категорически настаивал на том, что во время наших совместных посиделок в марте 2001 года, помимо фотографирования, я все время смотрел туда, куда мне, почему-то запрещает смотреть 135 статья УК РФ - я непрерывно смотрел порнуху по телевизору в присутствии несовершеннолетнего. И, разумеется, будучи в гостях у моих знакомых, когда он, не зная иного места для ночлега, кроме как в кровати, где спал невменяемый я, полез через меня, дабы приклонить, наконец, голову к моему плечу, прости, к подушке, то я, естественно встал на полпути к этой подушке, удерживая его на своем животе, заставил таки его заснуть, именно на моем животе, совершая уже знакомые тебе «поступательно-ласкательные» движения в области ягодичных мышц. Триста тысяч за незаживающую психологическую рану в его душе - столько требовала мамаша Быкова за испорченный сон одного и за крепкий сон другого. Мало того, эти деньги она хотела потратить на образование Ильи! Коль скоро, сексуальную грамоту он уже постиг, может речь шла о науке тантрического секса? Естественно следователи приписали и свои требования - два раза по 135.

Про подшитые к делу характеристики из школ особо сказать нечего. Абсолютно типовые отписки - мальчик ленив, склонен к вранью, курит с первого класса, онанирует на уроках и так далее. Не было ни одной характеристики, где бы можно было прочитать положительный отзыв, за то каждая снабжалась припиской – мы, преподаватели выражаем глубокую признательность следователям, за то, что те, наконец-то положили конец этой «банде извращенцев», которые, воспользовавшись тем, что мы, старые дуры ни хрена не смыслящие в педагогике пубертатного периода, допустили такое безобразие, позволив «банде сластолюбцев» на время вытащить наших учеников из говна, обязуемся в кротчайшие сроки их, наших учеников, в это говно обратно засунуть.

То, что маразм просто перехлестывал через край, об этом свидетельствую два тома распечаток логов аськи, которые следователи изъяли у невменяемого Жопика. Конечно, мне было интересно почитать их с исторической точки зрения, ибо многие события тех лет, хроникально в этой переписке отражались. Обмен мнениями и впечатлениями, разные планы и вообще, приятный такой треп по теме. Но, как и каким боком, следователи собирались пустить их в суд в качестве доказательства - это оставалось не ясным. Во всех двух томах распечаток нет ни единого имени, нет ни единой фамилии, не вообще ничего, что бы указывало на то, что Мебиус - это он, а Люк - это он. Кто такие Си, Мацабок или 100? Да никто - виртуальные химеры, невидимые и неизвестные обитатели сети - как доказать, что это именно эти Дракон, Девиз и Север стоят в клетке для подсудимых, имеют отношение к распечатанным логам? Не было у следователей никаких на тот момент доказательств. Про такие понятия как IP, и прочие премудрости он тогда еще и слыхом не слыхивали, по сему, эти два тома так и остались бесполезным грузом, равно как и три тома фотографий, годных лишь для того, что бы успокаивать нервную систему судьи, погружая его в мир грез.

Не могу не отдать дань памяти и уважения, к сожалению ныне уже покойному Жоре Долгополову, с которым меня свела судьба в поликлинике, где он и я, встретились лежа под капельницами, оба очищая наши организмы после очередных праздников. Обладая, что называется «харизмой», Жорж использовал ее в исключительно мирных целях, приманивал к себе домой юношей лет этак от восемнадцати и выше, и чем длиннее, тем лучше, это я не о росте, как ты понял. Одним словом, стал я у Жорки зависать иногда неделями, при чем, Жора, мою слабость не разделял, справедливо пологая, что садиться в тюрьму из-за вот этой «пи...ды синеглазой», ему нет никакого резона, по сему, лишь изредка появлялся из своей комнаты, в качестве «режиссера - постановщика, недорого». Единственную слабость, которую он во мне поддерживал, это была слабость к выпивке. Жорка был человеком не бедным, имел свой бизнес, который успешно вел, в те промежутки, когда бывал трезв умом и ясен памятью, а поскольку бизнес его был связан с продуктами, то вопрос с едой для всей честной компании, что набивалась к нему домой в его «двушку», конечно не стоял. Это всех радовало, поскольку если я, живя дома, мог питаться нормальной домашней пищей, то большинство мальчишек, ели раз от разу, как правило, приходя к Жорке голодными как сто китайцев. Жорж, как и все тучные люди, был добр и не злоблив в душе, умел сносно готовить, был всегда весел, одним словом, если бы не алкоголь, жить бы ему да жить. Не дождался он меня.

Нужно ли говорить, что Жоркина квартира была сдана мусорам в первую очередь. Те завалились к нему, пообдирали обои, поотбивали кафель из ванной и забрав его комп, и всячески Жорку оскорбив, удалились, выписав повестку к следователю. Жорка, так то по образованию, а точнее, по первому образованию – священник, по второму – военно-полевой хирург, а по третьему - военный прокурор, по сему, отойдя от шока, Жора надавил на все педали, и дал хорошенько просраться всем, кто устроил в его доме погром. Жорж обладал достаточно сильными связями, при чем, практически во всех ведомствах, поскольку нет-нет, практиковал в военно-полевом госпитале, и был там на хорошем счету, да и в гей-тусовке нашего города, Жорж был далеко не последней фигурой, зная многие тайны и секреты, которыми власть предержащие не спешили ни с кем делиться. Был совершенно изумительный случай, когда Жора, узнав, что есть такой неугомонный оперок Похлебкин, немного призадумавшись, спросил, а не гей ли Витя часом, поскольку он знавал одного юношу, который одно время встречался с неким Витьком из городского УВД. Жора обещал навести справки. Однажды, я, стоя на заправке, и уже собираясь отчаливать, наблюдаю такую картину. Из Фольксвагена модели года этак 1982, вылетает Похлебкин, и на всех парах семенит к моему «Бронко». Похлебкин, как известно ни ростом, ни фигурой похвастать никогда не мог, а тут, подбежав к огроменному джипяре, он как-то вообще потерялся. Подбегает он к джипу и начинает натурально на всю заправку орать, что он не гей, что он натурал, что он спит с женщинами, и что вообще, замутили против него подставу, и что сделать из него педика, ни у меня, ни у моих покровителей не получиться. Служащие заправки с интересом за этим монологом наблюдают, поскольку со стороны, Похлебкин выглядел как реальная истеричка, разве что не колотил своими ручонками по двери и боку джипа. Помниться я тогда сказал ему, что спать с женщиной, совсем не означает, не быть геем, а делать из него педика никто не собирается - страшненький он больно, вдобавок еще и мусор.

С Серебром меня тоже познакомил Жорка. Серебро, это был единственный юноша, которого Жорж знавал с раннего детства, опекал, одним словом, он рекомендовал мне его, как юношу, который знает кто он и чего ему нужно от этой жизни. Показания Жоры были выстроены следующим образом. Кстати, их он придерживался и в суде, доводя тем самым, и тем, что в силу прокурорского прошлого, был знаком со всеми приемами прокуроров, которые те используют в суде, он доводил их всех до приступов тупой ярости. Жору на мякине не проведешь. Согласно его показаниям, влекомый исключительно чувством ответственности за подрастающее поколение, он согласился приютить у себя на квартире что-то типа «досугового клуба по интересам», где мальчишки, могли проводить свой досуг, изучая компьютер, и осваивая азы фотомастерства, судя по фотовспышкам, что наблюдал он из-за закрытой двери. Ну а то, что он иногда вваливался в комнату, в самый разгар фотосессии, о чем упоминали в своих показаниях терпилы, то тут уж извините, мальчиков, лишенных одежд, он ни разу не наблюдал, и попробуйте доказать обратное. Разумеется, город у нас большой, многие засиживались допоздна, и разгул преступности, не позволял ему отправлять мальчишек в ночь, он оставлял их под моим присмотром, а то, что согласно показаниям терпил, спали, как правило, все голышом, то тут все претензии к коммунальным службам, топили тогда батареи нещадно, он тоже голым спал - и что с того? Массовые помывки в его роскошной ванной он объяснял исключительно заботой о гигиене, а то, что мылись иногда и по пять и по шесть человек сразу, дак тут уж извините, у него не городская баня, что бы по одному в ванну запускать, тут никаких шампуней не напасешься, а то, что согласно показаниям терпил, вместе с мальчишками временами плескался и я, Жора объяснял элементарной техникой безопасности на водах, плескался я исключительно в роли спасателя. Он бы и сам был бы рад, да только при его габаритах, вместе с ним, в ванну смог бы поместиться разве что его любимая игрушка - фаллоимитатор для гномов, маленькое резиновое изделие голландских умельцев, изъятое, кстати, в качестве вещественного доказательства - что только они собирались им доказывать, существование гномов?

Как уже упоминалось, Серебро, будучи в статусе свидетеля, и боясь этот статус потерять, подписывал все, что ему было велено. Именно он, согласно его показаниям, «обнаружил у меня склонность к педофилии, выразившуюся в постоянном присутствии мальчишек в моем обществе», именно с его показаний выходило, что «как правило, каждая встреча заканчивалась совершением насильственных действий сексуального характера, судя по звукам, которые он слышал», и о том, кто и с кем спал на базе отдыха он то же прекрасно осведомлен, поскольку пребывал в постели у каждого, иногда прогоняя, а иногда становясь третьим. Очень мне понравилась характеристика Серебра, которую дал мне один из моих знакомых. Он, правда, дал ее еще до того, как Серебро, погостив у него в Москве, мягко выражаясь, обобрал его как липку, включая поношенные кроссовки, дак вот, сказал то тогда, что Серебро, это единственный, кого он знавал в своей жизни, кто отдается исключительно потому, что это доставляет удовольствие в первую очередь ему самому, ни капельки этого не скрывая. Остальные, видимо, это от него тщательно скрывали.

Показания Ллойда, мдя, рассматривая их, а точнее, вспоминая, я вынужден признать, что при всем моем сарказме, с которым я отношусь или пишу об этом деле, при всей иронии, которую пытаюсь привнести в события тех лет, Ллойд до сих вызывает у меня, чувство теплоты что ли, чувство да нет, не вины, а скорее сожаления о том, что вот так вот все у нас получилось. Читая тогда показания Дениса, ну вот не испытывал я какой той злости, не было во мне чувства, что, ах ты сученок, и ты продался мусорам, и так далее. Собственно Денис, в первых показаниях вообще молчал, скупо отвечая на вопросы, не помню, не видел, не слышал, и знать не знаю. Потом, видимо когда ему стали показывать показания Дуньки, Серебра, Скворцова и Фалют, он что-то невнятно бормотал, с чем-то соглашался, а что-то продолжал отрицать. Хотя, отрицать можно было до того, как он рассказал про позу 69, известную ему как «валетик», после такой классики жанра, можно было вообще ничего уже и не говорить. Грустно мне тогда было, единственным светлым пятном, были из допроса в допрос повторяющиеся слова Дениса, о том, что он очень любит Греса, очень любит меня и просит поскорее отпустить - наивное дитя, после такой позы , меня отпустят лишь в лучшем случае лет этак через десять-двенадцать. Я тогда попросил отксерить эти его признания в любви, и носил их с собою повсюду, как символ невнятной надежды и столь же эфемерной веры в справедливость.

Светлым пятном на этом фоне выглядели показания моих знакомых и их сына, о которых я уже упоминал. Тамара, Анатолий и Васька. Так уж сложилось, что познакомился я с ними через своего мальчишку, вот черт, его тоже звали Илья! Но к тому моменту, мальчишка уже вырос, но связи я с ним не потерял, и вот, как-то раз, году этак в 1997, он и пригласил меня в гости к Ваське, стало быть, сыну этой Тамары. Райончик, где они все проживали, был что называется - туши свет, сливай воду, пили там все беспробудно и безостановочно. Мишки, кстати, жили в том же районе, мало того, в одном доме с Тамарой - вот как-то так все сложилось, удачно. С тех самых пор, я частенько гостевал у Тамары, при чем, Анатолий, тогдашний муж ее, отсидел в своей жизни тоже лет этак под двадцать, но мужик был компанейский, завсегда готовый поддержать застолье. Признаюсь, я и сам толком не мог понять - что меня связывало с этой разудалой парочкой, а точнее, троицей. Васька был мальчишка довольно своеобразный, темноок и смуглолиц, начавший тянуться ко мне, когда ему уже стукнуло лет этак пятнадцать, не смело пытаясь приткнуться ко мне по ночам, он постоянно натыкался то на Дуньку, то на Ллойда, от этого смущаясь, не солоно хлебавши, возвращался к себе в комнату. Тамара была хоть и молода, но алкоголь состарил ее лет этак на двадцать, хотя, судя по тому, что жил с ней Анатолий уже прилично, Тома еще могла о-го-го, в смысле, пылкая она была дама. Все оказалось очень просто. Эта семья, готова была не задавая лишних вопросов, принимать меня таким, какой я есть, при чем, зачастую, принимать приходилось не только меня одного. Однако, все неудобства, связанные с шумными и неугомонными мальчишками, что порою на недели оставались у них жить, все это компенсировалось отсутствием материальных проблем, как компенсации, за причиненные неудобства. Нужно ли говорить, что Тома, Васька с его переходным возрастом, и уж тем более бывший зек Толян, к милиции дружеских чувств не питали. Милиция отвечала им взаимностью. Похлебкин, однако, увидел в них ценных свидетелей, и попытался подтянуть их за язык. Что из этого получилось - я читал в материалах дела. По началу я, разбираясь в оглавлении тома, как-то даже удивился - сколько допросов было проведено с участием Томы, Васьки и Толяна. Все встало на свои места, когда я начал читать сами допросы, а точнее, протоколы допросов. Их чрезмерное количество объяснялось тем, что следователи, вызвав Тому или Толю на допрос и заполнив протокол, с удивлением обнаруживали, что зачастую, и Тома и Толян приходили на допросы в дугу пьяные. Допрос переносился, но и в следующий раз, степень опьянения, в которой находились Тома и Толик, допрос вести не позволяли, силы и внятность речи улетучивались на второй минуте допроса. Было несколько допросов, которые следакам удалось таки снять с этой семьи. Тома категорически заявляла, что человека, более трепетно относившегося к чужим детям, как относился к ним я, она в жизни не встречала, и после общения со мной, даже подумывала, а не усыновить ли ей когонинаебуть из числа гостей. Разумеется, она готова поклясться, на чем там обычно клянутся, что ни-ни, ни как, и никогда она ничего предосудительного не видела, пораженная такой заботой. Толян, разумеется, полностью вторил свой благоверной, подчеркивая, что ежели б в его детстве был бы такой мужик как я, то он не встал бы на скользкий путь правонарушителя, и вообще, его до глубины души возмущает вся эта бодяга, устроенная вокруг меня. Конечно, они видели детей вместе со мной, но вот на мне, или подо мной, боже упаси! Конечно, они не раз, перед тем как впасть в забытье, задавали друг другу вопрос - что делают дети в обществе их друга семьи, и конечно, выпадая изредка из оного, не раз сами себе и отвечали - а ничего они не делали, целыми днями играя в приставку, носясь как оглашенные по квартире, или до вечера шарахались с Васькой на улице. Васька от родителей в допросах не отставал, из слово в слово повторяя слова Толяна и Томы. Видел, но не в таком виде, как говорит следователь, видел что спали, но не так как говорит следователь, видел что пили, но не то, что говорит следователь. Вот такие у меня были чудесные знакомые, взрослые люди, и от этого понимающие, что ложь во спасение, она порою лучше, чем правда в погибель, а брать грех на душу - дак ведь за грехи ответ держать придется, рано или поздно, факт.

Глава 29

Свидетели и очевидцы тех событий меня поправят, но мне помниться, что судиться мы начали по моему в апреле-мае 2002 года. К тому времени уже стало очевидно, что для меня и Бороды это будет первый, но не последний суд, впереди нас ждал еще один. Позволю себе вновь отвлечься, что бы уделить внимание тому, что происходило со всеми нами перед каждым заседанием суда. Борода как то подсчитал, всего мы выезжали за эти годы где то порядка ста сорока раз. Процедуре отъезда, равно как и возвращения на централ я хочу уделить такое внимание, дабы ты прочувствовал - как нам дались эти сто сорок раз. Попробую восстановить в памяти наш первый день.

После того, как все благополучно ознакомились с делом, было назначено первое слушание, день, когда по идее, должны собраться все участники процесса, начиная от самих обвиняемых, и заканчивая последним свидетелем. Чисто процессуальный день, призванный «подбить бабки» перед наступлением непосредственно судебного следствия. Судя по обвинительному заключению, приглашены были все. Мне, да и моим подельникам, всем нам, конечно, не терпелось поскорее взглянуть в глаза терпилам, я лелеял мечту за одним, заглянуть в глаза их мамашам и свидетелям. Было уже известно, что дело будет рассматриваться в районном суде, и попало оно к судье Хмурову. По этому поводу Лариса Михайловна высказалась в том ключе, что Хмуров, один из не многих судей, кого она знала, который отличается порядочностью, непредвзятостью и самое главное - Хмуров не был кровожаден, как допустим «легенда» одного из районных судов нашего города - судья Крылов, который начинал судить еще во времена «троек НКВД», и судил исключительно по состоянию своего настроения на момент суда, а учитывая, что он был старейшим из судей, маразм крепчал, настроение у него всегда было говно, то и срока он впаивал просто адские. Повезло и в том плане, что не попало дело к судье, у которого кто-то из родственников стал жертвой насилия, поскольку нередки были случаи, когда дело об изнасиловании мало того, что попадало к женщине, дак у нее еще и дочь оказалась изнасилована несколько лет назад - срока тогда получали все максимальные, а про записанную в законе «непредвзятость и объективность» суда, я уже и не заикаюсь. Одним словом, Лариса Михайловна вновь воспаряла духом и была полна оптимизма. Зеки, которых судил Хмуров, отзывались о нем как об исключительно справедливом и порядочном судье, это мнение, в свою очередь, вселяло уже в меня некое чувство возможно, удачного исхода дела.

Итак, день, когда нужно ехать на суд, для зеков начинался в половине пятого утра, когда постовой, обходил камеры, где сидели те, кто должен был ехать на суд и называя фамилию, говорил: «с вещами». Это означало, что зек, побрившись, помывшись и чифирякнув, собрав все свои майданы и скрутив рубероид, в смысле матрас, должен был ждать, пока его не заберут в привраточный корпус централа. Хорошо, если у тебя один майдан, а если у тебя их штуки четыре, каждый килограммчиков этак под двадцать? То, что выезжая на суд, зеков заставляли таскать с собой все барахло, администрация объясняла тем, что камеру могут в его отсутствие раскидать, его могут перевести, одним словом, все свое зек должен носить с собой. Конечно, это было полным бредом, оправдывавшим желание мусоров попить кровушки и создать зеку побольше нервотрепки. Мало того, выезжая на суд, ты выносишь и свой матрас, который сдаешь в матрасную, и не факт, что вернувшись, найдешь его вновь. Про такую роскошь как подушки я уже и не говорю, их на централе сроду не водилось. По моему заезду на централ, матрасы представляли собой кучи сбившейся ваты, в засаленных до блеска мешках, с непонятными разводами. Однако через пару месяцев на централ завезли 500 поролоновых матрасов, часть распределили малолеткам и женщинам, остатки отдали на «спецы». Вот с таким вот матрасиком я и прожил все эти годы. На моей памяти, матрасы, простые, ватные, завозили в тюрьму еще один раз, а поролоновые превратились в настоящий раритет - очень дефицитный и крайне редко встречающийся. Нет нужды говорить, что я нашел общий язык с мусорами, и на суды всегда выезжал налегке, беря с собой лишь бутылку с чаем, несколько бутербродов, и специальный поджопник, что бы было не так жестко часами сидеть в привратке или боксике.

Привраточный корпус, это конечно сильно сказано - это первый этаж обычного корпуса, на котором расположено шестнадцать камер-привраток и семь боксиков, в подвале этого корпуса так же находились камеры, в которых содержались этапники, но камеры подвала, в отличие от привраток, имели тот минимум удобств, которых в привратках не было. Именно в такой камере я провел свою первую ночь на централе. Привратки делятся на мужские, женские и привратку для малолеток. В последнюю, сажали еще и БС - бывших сотрудников, мусоров, или военных, которые то же совершили преступление и теперь сами гоняют на суды. БСные хаты, от греха подальше, тоже находились на корпусе малолеток - ох и давали они прикурить бывшим сотрудникам! Привратка - это помещение, внутри которого не действуют физические законы, согласно которым, количество зеков, помещающихся на одном квадратном метре есть величина изменяемая, но не до бесконечности. Сюда следует еще добавить, что большинство, все-таки выезжало со всем своим скарбом. Дак вот, в две, самые большие привратки, размерами шесть на двенадцать метров, мусора запросто могли набить человек по сто пятьдесят, в оставшиеся, чуть меньше, человек по семьдесят. Конечно, такое бывало не часто, обычно по вторникам и четвергам, когда зеки выезжали не только в районные суды, но и в суды кассационные, или были этапы в другие города области. То, что творилось в привратках, человеку, не прошедшему эти круги ада, понять достаточно сложно. Можно лишь представить, как сто человек курят не переставая, не переставая ссут, варят чифирь и мусолят подробности своих дел. «Спецы» приводили на привратки обычно одними из первых, по сему, всегда успевал занять место на лавочке. Вскоре мне эта байда надоела, и я просил ментов закрывать меня в боксик. По идее, в боксик закрывали тех, у кого в карточке стоит пометка о строгой изоляции, но, как правило, в боксики садили тех, у кого с ментами было все нормально, и кто не хотел потеть и дышать привраточной вонью. Уже позднее, когда к нам привыкли настолько, что казалось что сидели мы тут с самого основания, когда мы стали уже неким обязательным атрибутом, без которого не обходиться ни «судный» день, я просили мента закрыть меня в боксик вместе с Бородой, или еще с кем то из нашей компании, что бы обсудить дела наши скорбные. Когда же на смене стояли шоколадные менты, то суда я вообще дожидался в привратке для малолеток, ух, но об это чуть позже, равно как и о том, что порою ко мне в боксик запирали малолетку, отказывающегося сидеть вместе со всеми – ух, но и тут, наберись терпения, всему свое время.

Глава 30

Конечно, в свой первый день, и еще с месяц, я выезжал из хаты с майданом и матрасом. Все шмотки я с собой никогда не брал, ибо в хате оставался телевизор - как гарант того, что вернусь я именно туда, откуда выехал утром. Несколько позднее, в моей карточке поставили точковку - разрешать выезд на суд без вещей. Естественно, мандраж начал подколачивать еще с вечера - первый суд, первый этап, привратки, опять же, не спал я короче ту первую ночь, не до того было. Боже, а, сколько знакомых с воли я перевидал в этих привратках - и не сосчитать! Некоторых я помнил еще мальчишками, некоторых знавал и в зрелом возрасте, пару раз попадались мне и мои бывшие ученики из последней школы – встали, понимаешь, на скользкий путь, мдя. Очень мы пикантно смотрелись - бывший учитель и бывший ученик, стоят и ждут этапа. В первый день, привратка запомнилась мне именно этим - удушающим смрадом, грязью по колено и разношерстной толпой зеков. Гул и гам. Над привраткой расположены камеры уже упомянутого «кладбища». Поскольку «кладбище» изолировано от остального централа, то дороги ходили только через привратки. Все как обычно - стояк и в трубе дырка, через которую ловили коня сверху и собрав на скорую руку груза, отправляли их обратно наверх. К пожизненникам вообще на тюрьме отношение особое, точнее это даже не отношение, а осознание того, что у тебя, сколько бы тебе не наболтали в суде, срок закончиться рано или поздно, а у тех, или у того, кто сидит на «кладбище», билет выписан в одну сторону, вот и помогали, как могли и чем могли, даже не спрашивая - за что тот выхватил пожизненное лишение свободы.

В привратках происходи и обмен почтой с разных корпусов, малявки и груза, воровские прогоны (патетические обращения ко всем сидельцам, выдержанные в духе и слоге, свойственном людям, пытающимся за красноречием скрыть очевидные вещи – «воровской ход» постепенно умирал, вытесняемый «ходом мусорским»). Прогоны эти обычно привозили этапы с других централов, на которых сидели воры, прогоны аккуратно переписывались, точковались камеры, где они побывали, и не дай бог, прогон уходил «в запал», т.е. попадал в руки к мусорам, спрашивали тогда со всей камеры. Спрашивать, собственно, особо было не за что, поскольку аккуратно переписанная копия прогона, все одно ложилась на стол оперативникам.

На суды начинают называть примерно в половине девятого утра, сначала идет областной суд, потом суды в отдаленных районах, и под конец называют суды, расположенные в центре города. Натуральный дым валит из привраток, когда их открывают, что бы начать называть зеков на этап - за четыре часа в непроветриваемом помещении, никотин, смешавшись с испарениями, буквально капает со стен. Слышу, как называют знакомые фамилии, ага, стало быть, наша очередь. Выхожу, и в толпе выстроившихся зеков быстро нахожу Бороду, Чемпа - всех я их видел больше года назад, Греса, Девиза и Дракона - почти год, однако. Да нет, конечно, не было объятий и всего такого, стояли грустные ребята, до которых уже дошло, что встряли все крепко - не до радостных воплей, хотя глаза у всех светились огоньком надежды, духом никто из них не упал, и не упадет, нужно отметить. У Бороды, помню, на зубах брикеты еще стояли, а точнее, остатки прежней роскоши - растерял он их за эти годы, ну да ничего, успеет еще выправить свой прикус, хотя он мне и с таким дорог. Грес, стоял несколько понурый, оно и понятно, по натуре человек спокойный и флегматичный, ему пришлось полностью ломать себя, что бы преодолеть эти годы, но ничего, выдюжил, Дракон, он по моему единственный улыбался в тот день, Дракон вообще был всегда полон улыбок, может быть это и помогало ему бороться со своей болезнью, учиться жить в условиях тюрьмы, равно как и Девиз, устряпавшийся сразу после окончания университета, но и он всегда оставался, спокоен как удав, ничем не выдавая свое напряжение, молодцы, одним словом.

Начинают называть наши фамилии, подходим к дверям, через которые когда-то заезжали на централ. Процедура та же, имя, фамилия, год рождения, статья, срок. За загородочкой стоит мент и держит в руках твое личное дело – сверяет. На исходе своего пребывания, по началу тоненькая папочка моего личного дела, разрослась до огромного томищи, менты ее даже в руки не брали, кивая головой, пропуская всех сразу - привыкли за эти годы.

При выходе, снова закрывают в обезьянник. Теперь наступает очередь ментов из полка конвойной службы, это уже МВД, другая система и другие «ценности». За каждым судом закреплена машина – автозак и свой наряд караула. Начальник караула подходит к окошку и берет список, в котором указано кто сегодня едет в суд. Постепенно автозаки заполняют весь тюремный двор, начинается погрузка. Начальник караула той машины, которая ближе всех, начинает называть фамилии, и зеки выходят на улицу, выстраиваясь вдоль стены. Начальник караула зачитывает правила поведения, про то, что запрещено курить, разговаривать и так далее, и что в случае чего, они применяют спец. средства, или стреляют на поражение. После чего идет погрузка. В автозаке два больших бокса и один маленький, одноместный, в него обычно садят женщин. Если по делу идут два подельника, их, конечно, рассадят по разным боксам, а если шесть, как у нас, или десять? Так что пересечься подельники могут всегда - было бы желание. Выезжаем за ворота тюрьмы, успеваю одновременно разговаривать с подельниками и смотреть в зарешеченное дверное окно. Видно мало, но до боли знакомые места конечно узнаю. Перекрестки, люди, дома - все как обычно, да я и сам сколько раз видел вереницы автозаков, разъезжающихся от стен централа, не говоря уже о том, что прожил на соседней с судом улице добрых восемнадцать лет, и не раз, возвращаясь из школы или института видел эту картину – родственники, толпящиеся у дверей суда и отъезжающие автозаки. Господи, думалось тогда мне, как же хорошо, что я никогда не окажусь в тюрьме, и что никогда не узнаю, как это – быть зеком.

По идее, ментам глубоко по барабану - кого они везут в суд. В нашем случае наблюдался вполне объяснимый, но от этого ничуть не здоровый интерес к нашим персонам, скабрезные шуточки и намеки - к сожалению, конвойный полк, это даже не вневедомственная охрана, по уровню интеллекта самих мусоров, и по тому, сколько классов им с трудом удалось закончить, это что-то посередине - между ИВС и медицинским вытрезвителем. Оно и понятно - тупо исполнять функции цепного пса - за чем им ум, лишняя нагрузка, а головой они едят. Мы это все понимали и относились ко всему снисходительно, как воспитатели в школе для детей с отставанием в умственном развитии. Дебилушки, какой с них спрос?

Если в тюрьме погрузка происходила на подконтрольной территории, то выгрузка, проходит, считай на воле, по этому, стоит автозаку подъехать к торцу здания суда, как периметр отцепляют менты из состава караула, всего их обычно было человек семь или восемь - трое едут в тюрьму, остальные сидя в суде, дожидаются. Каждому зеку, перед тем как ему выйти из боксика надевают на руки наручники, по сему, прыгать вниз, вперед руками, да еще и умудряться держать одну - две сумки, неудобно до чрезвычайности - но что делать? Сиганувши вниз, успеваешь мельком глянуть по сторонам - отрывки воли, но до чего они греют душу! Спускаемся в подвал, где и расположены клетки и караульное помещение. Точнее, это не совсем клетки, а маленькие камеры, на двух человек, с решеткой вместо двери. Нас распределяют по этим камерам, всего их семь, одна большая, остальные двухместки. Начинается обыск, каждого раздевают и тщательно шмонают. За тем, менты удаляются к себе в комнату, в помещении, помимо нас, остаются двое конвоиров. Они либо играют в нарды, либо читают газеты, либо дремлют. Как правило, каждая караульная бригада закреплена за одним судом, по этому, нет ничего удивительного, что впоследствии, прокатавшись с нами почти три года, менты знали нас ничуть не хуже чем мы их, и через какое-то время, нас уже нет-нет, сажали вместе, где в ожидании пока нас не поднимут в зал суда, мы снова погружались в обсуждение насущного момента, стратегии и тактики, либо просто разговаривали о приятных нам вещах. Наш конвой, в среде зеков считался наиболее лояльным и вменяемым, по сравнению с конвоями других судов - там дело нередко доходило до рукопрекладсва, мусора были невменяемо тупы и злы, одним словом, нам очень повезло. Нам вообще в мелочах везло. Перло б нам такое везение в вещах более крупных!

После шмона в помещение запускают адвокатов. Уже точно не помню про первый день, но Лариса Михайловна всегда спускалась ко мне перед каждым заседанием, дабы приободрить, рассказать последние новости из дома, или подкорректировать нашу позицию, согласно складывающейся обстановке. По моему, спустилась она и в первый день, сказала, что народу набилась уйма, что пришли терпилы, свидетели, в общем шоу обещает быть интересным.

Глава 31

После того, как секретутка позвонит сверху, и скажет, что к такому-то судье «можно поднимать», нас выстраивают вдоль стенки и попарно заковывают в наручники. После чего, если есть желающие, ведут в туалет, где по началу нас не расковывали, по сему приходилась справлять нужду при невольном свидетеле, я как то однажды попробовал шутки ради присесть по нужде более значимой, но Борода, наотрез отказался участвовать в этом мероприятии, поскольку одна рука у меня была прикована к нему, второй я держал документы, так что вытирать мой зад пришлось бы прикованной рукой, чего Борода очень боялся, справедливо опасаясь, что его рука может угодить не туда. Шутку оценили и впредь, перед туалетом расковывали, дверь, правда, так и не закрывали. Опроставшись, нас парами начинают поднимать по лестнице на третий этаж. Признаюсь, это было очень забавно, смотреть по сторонам на реакцию вольных, собравшихся в суде, каждый по своим делам. Кто-то с интересом, кто-то с сожалением, кто-то с безразличием, но что удивительно, на этом пути, я никогда не встречал никого из нашего процесса - прятались они все что - ли? Под наше дело отвели самый большой зал – как-никак шесть подсудимых и по прикидкам прокуроров не менее пятнадцати терпил, плюс их родители, плюс свидетели, плюс адвокаты, действительно, шоу обещает быть захватывающим. Нас вводят в зал и закрывают в большую клетку, после чего снимают через решетку наручники, мы рассаживаемся. Входят адвокаты и то же рассаживаются за своими столами. Появляется прокурор Алехин и мило перешучиваясь с адвокатами, садиться за свой стол. Все прибывают в леком нервозе, поскольку начинают входить в зал терпилы и их родители. Помню, Ллойд тогда пришел в куртке, что я ему покупал, в джинсах, до боли знакомых по многим сетам, не удивился бы, если бы и трусы тогда на нем были тоже из той, прошлой моей жизни. Появились Фалюты, перехихикиваясь, они устремились в дальний конец зала. Лямин тогда мне показался совсем уж здоровенным, вытянулся за год, не иначе, Дунька пришел, тоже, кстати, в куртке, купленной ему Чемпом, не удивлюсь, что и Фалюты пришли в том, что им когда-то покупали Дракон и Девиз – тогда, в 2002 году прошло еще слишком мало времени, мальчишки только входили в рост, нося на себе одежды, купленные теми, кто сейчас смотрел на них сквозь решетки. Пришел Серебро, пришли мамаши, пришли еще какие то люди, одним словом, народу собралось прилично. Ах да, пришел и Булдаков с мамашей - Галиной Гавриловной, я помню, на суде, когда к ней с вопросами обращался, все у меня Гаврила Гавниловна из уст норовило вырваться. Черт, я Булдакова по началу помниться и не узнал вовсе - до того он за это время вырос и пострашнел. Секретутка, и не поправляй меня, именно секретутка, а не секретарша, черт, имени забыл, помню только ее пышные, если не сказать ультра - рубенсовские формы и до того застенчивый взгляд и вид, с которым она все делала, что порою казалось, что она искренне жалеет, что не родилась не просто мальчиком, поскольку родись она мальчиком в тех же формах в коих она родилась девочкой, ловить ей было совсем нечего, а именно мальчиком, таким как один из потерпевших, ну или на худой конец – свидетель. Она прямо краснела как маков цвет, застенчиво улыбалась и вообще, вела себя как валдайская доярка. Когда все собрались, именно она скомандовала: «встать, суд идет», все встали, в зал вошли трое судей. Я не помню, но мне кажется, это было первое и последнее заседание, когда в зале присутствовало трое судей, по моему, все остальные заседания проходили под председательством судьи Хмурова, видимо он сам себе председательствовал. Поскольку я все больше смотрел на терпил, пытаясь запомнить их, правда, не знаю, зачем, слушать то, о чем говорил судья, мне было не досуг. Традиционная для первого заседания проверка явки и сличка личностей подсудимых. Потом вроде как сверились с адвокатами, представили прокурора, да вот, пожалуй, и все. За все время, что проходило заседание, ни один из терпил в нашу сторону так и не посмотрел. Смотрели только особо отъявленные мамаши, пытаясь испепелить нас своими помутневшими и плохо фокусируемыми взглядами. Мама Ллойда, мама Фалют, Дунькина мама, они на нас не смотрели - как потом выяснилось, это они так нам свою поддержку высказывали. Напугав всех, неожиданно брякнув этой баклушкой для отбивания мяса, которую все почему-то считают « судейским молоточком», Хмуров закрыл заседание, сообщив на прощание, что о дне следующего все будут уведомлены особо.

Я не претендую на хронологическую точность и последовательность в своем изложении, быть может, когда мои друзья, прочитав все это, сочтут необходимым внести свои поправки, то я без колебаний это седлаю, поскольку знаю, что Грес, Чемп, Борода вели подробные записи всех судебных заседаний. Мне более важно донести и передать тебе атмосферу, что царила тогда и в зале суда, рассказать о том, что происходило со мной и с нами на централе, а точность в датах, так ли она важна?

Глава 32

Сдается мне, что в следующий раз поехали мы на суд только в сентябре, поскольку в середине мая, как правило, суды на лето работу прекращают, поскольку все уходят в отпуска, судьи, адвокаты, прокуроры - устают они очень, по этому, с конца мая по начало сентября, зеки вялятся на централе, у них, вроде как тоже отпуск. Хотя, может быть я и ошибаюсь, и пару раз мы выезжали и в мае, но заседания все переносились, но вот то, что помню точно - первым в списке потерпевших, приглашенных в суд, был Дунька.

Приезжаем в суд, все как обычно, шмон, адвокаты, нас поднимают в зал. Выясняется, что в судебном заседании, помимо прокурора, обязан присутствовать преподаватель, или психолог, на случай, ежели с потерпевшим сделается худо в психологическом плане. На сколько я помню, действительно худо, в суде стало только Егорке Суслову, но, всему свое время. Секретутка, хрен с ней, пусть ее зовут Надя, дак вот, Надя начинает сломя голову носиться и искать преподавателя - поскольку все собрались и ждут премьерного показа. Входит в зал тетка, которую все знают, как уборщицу в суде, оказывается, тридцать лет назад, она работала в школе, видимо то же уборщицей, по сему, вполне катит за преподавателя. Хмуров с грехом пополам открывает заседание. Приглашают Дуньку и его маму.

Следует сделать одно отступление, ежели ты не сведущ в юридических тонкостях. Согласно действовавшему на тот момент Уголовно Процессуального Кодекса РФ, если потерпевший, в ходе судебного заседания отказывается от своих показаний, данных им на предварительном следствии, и возражает против их оглашения, равно, если против их оглашения возражает одна из сторон, то показания эти не оглашаются, теряют любой доказательный статус, а во внимание принимаются только показания, которые потерпевший дает в суде. Такое вот приятное обстоятельство существовало на тот момент.

Прокурор Алехин, видимо рассчитывал, что Дунька и в суде будет столь же покладист, как и на следствии, по этому, попросил его подробно рассказать все, что ему известно. Дунька делает вид, что в зале есть еще один Женя Бахарев, к которому этот вопрос и адресован, он стоит, как ни в чем не бывало и поглядывает по сторонам. Прокурор еще раз просит его рассказать, но уже начинает уточнять - про что ему нужно рассказать. Адвокаты дружно возражают - нехрен задавать наводящие вопросы. Тогда прокурор спрашивает - что происходило там-то и там-то. Дунька смотрит на него как баран на новые ворота и говорит, что ничего не происходило. Прокурор слегка опешил, и спрашивает, имели ли место события, попадающие под ст.132 и ст. 135 там-то и там-то. Дунька говорит, что имели всех и вся, но событий таких он не помнит. Прокурор открыто спрашивает, имели ли Дуньку, согласно его же показаниям там-то и там-то, те-то и те-то. Дунька откровенно издевается над прокурором и говорит, что никто его никогда и пальцем не трогал, а фотографировался он, исключительно в свое удовольствие. Прокурор понимает, что Дунька пошел в отказ и просит огласить его показания на предварительном следствии. Адвокаты возражают, Дунька возражает, мы возражаем, только прокурор не возражает. А вот хрен - нельзя оглашать показания, ежели хоть одна из сторон возражает. Получается, что в суде, Дунька ничего из предъявленного нам не подтвердил, и суд вынужден будет учитывать только те показания, которые он дает здесь и сейчас, читай, молчит как рыба в пироге. Тогда прокурор, видимо на нервной почве задает мне вопрос - что я могу сказать по предъявленному обвинению. А ничего, все, что было мною сказано на предварительном следствии есть дача показаний под угрозой физической расправы, все это не правда и ничего, из того, о чем написано в этих показаниях никогда не было. Лариса Михайловна заявляет ходатайство о признании моих показаний недействительными, поскольку они были вынужденными и давались в отсутствие адвоката. Прокурор сникает окончательно, однако, вяло просит огласить мои показания. Нужно ли говорить, что слово «хрен», просто висело в воздухе и казалось, что даже пахло этим хреном. Фактически, прокуратура поняла в тот день, что они все в говне, поскольку доказательств, на которые они рассчитывали, у них попросту нет, ни одного! И если так дело пойдет дальше, то действительно, дело попросту может развалиться за недоказанностью, поскольку никто из прокурорских, не мог гарантировать, что терпилы, не последуют примеру Дуньки, и попросту откажутся от своих показаний, а на нет, как говориться - и суда нет. Тогда прокурор, на свою голову решает задать вопрос маме Дуньки - типа того, что как она могла такое допустить, что ее сына сначала фотографировали, а потом и …Он собирался сказать, что потом делали с Дунькой, но адвокаты быстренько его осадили, поскольку, как выясняется, и Дунька сам это только что подтвердил, никто, ничего с ним не делал, и все это болезненные фантазии следователей. Мама встает, и начинает чихвостить всю следственную бригаду, какие они казлы, что покою от них нет, что работу она из-за них потеряла, что Дуньку одолели с этими допросами по девять часов к ряду, и что пора положить конец этому мусорскому беспределу. В наступившей тишине слышно было, как об стол сначала ударилась челюсть прокурора Алехина, а за тем, что-то упало и со стороны судьи, только никто не понял, что именно. Такого разворота никто не ожидал. Вы говорите, допрашивали несовершеннолетнего по девять часов? Вы говорите, что из-за следователей потеряли работу? Вы говорите, что вас оскорбляли, называя алкоголичкой и угрожали лишить родительских прав, если не будете давать нужные показания? Что, вам еще и памятку дали - что говорить в суде? Прокурор в тот день окончательно понял, что вот он, конец его карьеры. Судья Хмуров, которому как выяснилось позже, тоже показалось, что вот он - конец его карьеры, объявил перерыв.

Помниться мне, что после перерыва нас так в зал больше и не поднимали - до того все оказались не готовы к такому повороту событий. Очень мы радовались, когда на обратном пути мы, как могли, обсуждали поведение Дуньки и его мамы. Что называется - забрезжил лучик надежды. Однако, как выяснилось позже, рано радовались.

На следующее заседание нас вытянули только через неделю. Поскольку точного плана, кого и когда из терпил будут допрашивать, Хмуров не имел, в суд доставляли тех, кого удалось отловить, либо тех, кто, по мнению следователей, сам горит желанием лишний раз признать себя «дырявым», на сей раз, в суде. В тот день, на суд явился Вова Лямин - это раз. В помощь вконец растерявшемуся Алехину, выделили прокурора с очень подходящей фамилией – Свободин, это два. Свободин производил впечатление человека, смысл жизни которого заключен в том, что бы пересажать как можно больше народу, хамоватый, нагловатый, и не особо видимо одаренный в остальных вещах, полковник юстиции. Во втором акте, обещали Дуньку, поскольку, как выяснилось, прокурор Свободин заявил ходатайство о повторном допросе потерпевшего. Естественно, после того конфуза, не смотря на возражения адвокатов и нарушения УПК, Хмуров с радостью ходатайство Свободина удовлетворил. Он вообще все инициативы Свободина удовлетворял с радостью, напрочь игнорируя наших адвокатов. Как ты уже понял, верховодить с этого момента в суде стал Свободин, Алехину отводилась роль, схожая с ролью «отца русской демократии» - Ипполита Матвеевича Воробьянинова – сидеть, молчать и надувать щеки, изредка, с глубокомысленным видом, произнося ничего не значащие «мда-а-а», «согласен», «возражаю» и «возражений не имею».

В суд Лямин пришел вместе с мамой - преподавателем иностранного языка на дому. Вовка, как я уже говорил, вытянулся, раздался в плечах, одним словом, возмужал дальше некуда, действительно, август 2001 года, это был излет и финал его карьеры в качестве бой - френда. Свободин тут же встает и заявляет, что поскольку сведения, о которых собираются допросить Лямина, составляют личную тайну потерпевшего (действительно, для племени людоедов из глубин островов Новой Гвинеи то, что на Вове пробы ставить негде, тайна сия великая есть), то он просит обвиняемых из зала суда удалить, поскольку Лямин может нас стесняться, и тем самым, не до конца раскрыть перед судом нашу преступную сущность. Хмуров уже было собрался нас удалить, как Лариса Михайловна вовремя выступила, сказав, что удалять из зала подсудимых можно лишь в случае, если потерпевшему нет еще четырнадцати лет, а Лямину на тот момент уже исполнилось все шестнадцать, так что нечего из себя целку корчить, пусть дает показания при потерпевших. Возразить Хмурову было на это нечего, и нас оставили.

Видя, что Вова как-то не совсем спешит поведать о днях минувших, Свободин начал допрос поэпизодно. Точнее, он спрашивал Вову, подтверждает ли он показания, данные на предварительном следствии. Вова все показания подтвердил. Настала очередь Ларисы Михайловны. Для начала она прошлась про эпизодам августа 1998 года, попросив Вову в деталях рассказать подробности того, как и в чем конкретно выражались мои действия по отношению к нему, признанные растлением и ндсх. Вова вспомнить таких действий не смог. Тогда она попросила огласить его показания, где бы о таких действиях упоминалось. Свободин возразил. Алехин возразил, из чего все сделали вывод, что таких показаний нет. Далее Лариса Михайловна смешала с грязью всех, кто не умеет читать и считать, вменив мне ч.3 ст. 132 по эпизоду августа 2001 года. Свободин сник, Алехин надул щеки и сказал: «мда-а-а-а». Лариса Михайловна снова взялась за Вову, еще раз спросив его, подтверждает ли он свои показания, касаемо августовского эпизода. Подтверждает. Тогда она просит его рассказать, что чувствовал Вова, во время насилия, может, переживал, может, ему было больно? Нет, ничего не чувствовал, не переживал, и больно ему то же не было. Но показания подтверждает. Лариса Михайловна спрашивает, брал ли он деньги от меня утром? Брал. Тогда резонный вопрос - а за что денежки то? Вова говорит, что не знает, за что взял утром сто пятьдесят рублей. Свободин делает вид, что ему как раз все ясно – взял, раз давали, от чего ж не взять? Тогда Лариса Михайловна спрашивает Вову - куда он пошел утром. Вова отвечает как по писаному, мол, пошел в школу, на уроки. Лариса Михайловна в недоумении – может, у нас школы начали работать не с 1 сентября а «в один из дней августа», поскольку Вовино вранье становиться очевидным. Очевидным для всех, кроме Свободина, поскольку он предлагает Вове вспомнить хорошенько, может, дело было в сентябре? Под свист и улюлюканье вопрос снимается, поскольку эпизод прошел в обвинение и попал в суд именно как эпизод августа 2001 года, но никак не сентября. На мои вопросы, касаемо того, может ли Вова вспомнить хоть один случай применения мной насилия в любой форме, Вова ответил, что не может, не было таких случаев.

Настала очередь Вовиной маман. Она вся в негодовании, как ее сын, такой прилежный (переведенный за неуспеваемость на домашнее обучение), такой воспитанный и законопослушный (с десяти лет стоящий на учете в ДКМ, и не севший к моменту нашего знакомства лишь потому, что сдавал своих подельников по мелким кражам), как он мог попасть под влияние этого человека, за которого она чуть было не вышла замуж! При этих словах я аж подскочил, поскольку в мои планы входило все, вплоть до возвращения Аляски России, но вот про то, что я собирался жениться на Вовиной маме, я слышал впервые. Оказывается, Вова, все эти годы находился под столь сильным впечатлением от нашего с ним знакомства, что не раз предлагал маме выйти за меня замуж. Уж не знаю, что там она себе навоображала, будучи со мной даже не знакомой, но она уже была в минуте от принятия этого предложения, как тут, о, ужас, она узнает, что ее Вову отпердолили за сто пятьдесят рублей! И кто - ее без минуты жених! Ей Похлебкин открыл глаза - кого она чуть было не впустила к себе в постель, поскольку в Вовиной постели я уже почти что прописался. А кто же писал заявления о пропаже Вовки в 1998 году и просил привлечь меня за то, что я увожу детей неизвестно куда, после чего они возвращаются одетыми с иголочки и на домашние харчи из субпродуктов смотреть не могут? Кто писал заявления в 1999 году, с теми же пожеланиями в мой адрес? Однако Вовина мама продолжала, увлеклась она выступлением, да так, что начала рассказывать такое, от чего все впали в столбняк. Оказывается, Вовка пытался покончить с собой, и она чудом вытащила его из петли. Свободин смотрит на Хмурова, мол, вот полюбуйтесь, до чего мальчика довели, извращенцы. Однако мама продолжает, что с того момента, как в июне 2001 года, Вовку начали таскать на допросы, мальчика стало просто не узнать! Он стал скрытен, раздражителен, постоянно находился в состоянии депрессивного психоза, который, как она заявила, есть следствие того, что над Вовкой издевались следователи, ему угрожали, что если он не станет подписывать то, что ему велено, о том, что у Вовы, мягко выражаясь, напутано с ориентацией, узнает все профтехучилище, узнает весь двор и узнает вообще чуть ли не весь город. Устав от этих издевательств, Вова подписал очередной допрос, пришел домой и решил повеситься, хорошо, что мама была настороже, повезло, одним словом Вовке. На сей раз, об стол гулко брякнулась челюсть Свободина, Алехин, наученный опытом, сидел подперевшись. Придя в себя, Свободин сказал, что-то в духе того, что мы тут собрались не следственную группу обсуждать, и что она может плохого рассказать про меня. Но у мамы началась истерика, она разревелась и ничего плохого сказать уже не смогла. Хмуров снова «вовремя» объявил перерыв.

Глава 33

Я очень сомневаюсь, что у милиционеров из конвоя, когда-нибудь будет еще столь увлекательное и познавательное слушание. Что ты! Скоро о том, что творится на суде по моему делу, начали рассказывать все конвоиры, и нередко конвоиры из других судов, с удовольствием замещали своих коллег - каждое заседание приносило сюрпризы, было полно драматизма, хохм и непредсказуемых поворотов.

Нас поднимают вновь. Перерыв окончен, но видимо конвой слишком поторопился, поскольку мы застаем Свободина, который с грозным видом что-то втолковывал Бахареву. Заметив нас, он, как ни в чем не бывало, отошел в сторонку. Началось заседание. Свободин вновь выступает с ходатайством, и просит удалить нас из зала. На сей раз, коль Дуньке на тот момент было лет тринадцать, нас из зала удалили, и слушание проходило уже без нас. Мне так и не удалось понять смысл этой процедуры, поскольку по закону, после того, как пройдет допрос, нас поднимали снова, Надя зачитывала то, что говорил Дунька, прокурор и адвокаты, после чего, наступала наша очередь задавать вопросы. Зачем тогда было нас выводить, коли все равно все, о чем говорил Дунька, становиться известным? Надя начинает зачитывать вопросы Свободина и Дунькины ответы. Сказано было не много, а точнее, Дунька всего лишь подтвердил все, сказанное им на допросах у следователя, не уточняя, что именно - просто все оптом. Ну что ж, настала наша очередь, а поскольку получалось, что Дунька подтвердил не только мои эпизоды, но и эпизоды других фигурантов, равно как и все то, что он вообще наговорил на следствии.

Первым за Дуньку принялся Борода. Он еще при ознакомлении с делом выписал наиболее интересные с его точки зрения моменты, настало время внести ясность. Дунька, если честно, Бороду очаровал сразу, как только они познакомились, умел это Дунька делать как никто другой. Борода в свою очередь, будучи эстетом, интересовался, в том числе, и внутренним миром мальчишек - чем они живут, о чем думают, что читают, какое нижнее белье носят, какие планы строят на будущее и так далее, разносторонний у него подход был, не чета мне, не до внутреннего мира мне было, одним словом. Борода начал издалека, поскольку, коль скоро Дунька подтвердил все, то он вполне имеет право на уточнение - что именно подтвердил Дунька. В своих показаниях, Дунька утверждал, что на самолете, на котором прилетел Борода, вместо кресел стояли табуретки, а в процессе взлета и посадки табуретки и пассажиры летали по салону. Получается, пока нас не было, Дунька подтвердил и это. Да нет, конечно, Дунька говорит, что приврал. Ага, идем дальше, может, он и еще где-нибудь приврал, а? Помню, Борода подарил Дуньке гейм-бой, с которым тот не расставался ни на минуту. В показаниях, которые давал Дунька на следствии он говорил, что так увлекся игрой, лежа, в чем мать родила на кровати, как не заметил, что Борода, под шумок, пристроился к нему, и пока Дунька самозабвенно давил на кнопки, Борода успел пару раз побывать в том месте, которое вызвало сенсацию в кругах судебных медиков, а у следователей, естественно желание впаять Бороде ч.3 ст.132, что они, основываясь на показаниях Дуньки, и сделали. Дак было ли это на самом деле, или Дунька это придумал точно так же, как и история с табуретками. Дунька говорит, что придумал и это, поскольку решил отомстить Бороде, который попросту отобрал у него эту игрушку, поскольку Дунька тупо мешал всем спать, охая, ахая и матерясь на чем свет стоит, не в силах одолеть один из уровней. Свободин начал беспокойно ерзать - этак Дунька, стерва, опять от всего откажется, но делать нечего, закон есть закон, и в судебном заседании, нужно создавать видимость соблюдения оного. Далее Борода поэпизодно добился от Дуньки признания в том, что он ни разу не видел, не трогал и не приставал к нему, тем самым Дунька под протокол подтвердил, что все наврал, и на следствии, и пока нас не было в зале суда. Дуньке это все надоело, и он вообще сказал, что все придумал, поскольку об этом его просили следователи, пригрозив, что заберут «Денди» и вещи, которые ему надарили Борода и Чемп. Прокурор просит перерыв. Все возражают, поскольку Лариса Михайловна задала вопрос - о чем Свободин говорил с Бахаревым перед заседанием. Свободин демонстративно отперся, сказав, что вообще ни о чем он с Бахаревым не говорил. Тогда спросили Бахарева - говорил ли с ним прокурор, и если да, то о чем. Дунька говорит, что говорил, и сказал, что если он, Женя Бахарев, не станет подтверждать показания, которые он давал на следствии, то этих извращенцев выпустят на волю, и они, в отместку за то, что наговорил на них Дунька, поотрывают ему все что можно, и вообще могут пристукнуть по тихой грусти. После таких слов - хрен вам, а не перерыв, и слово берет Чемп.

Чемп, он в Дуньке прямо души не чаял, реально сдувал с него и с его мамы пыль, постоянно, если была такая возможность, приезжал, дарил всем подарки, одним словом, все у них складывалось просто замечательно. Чемп, ученый – математик, доцент какой-то кафедры МГУ, путешественник и вообще, замечательный мужик, подготовился к допросу Дуньки основательно. Конечно, отрицать очевидное - смысла не было никакого, видел Чемп Дуньку голым, было дело, и Дунька его видел, чего уж тут, поскольку в бане кто ж одетый моется, верно? Помнит ли Дунька пакетики с анально - фруктовой смазкой? Конечно помнит - такое грех забывать. А что конкретно он помнит, в том плане, что еще он с ними делал, кроме как пробовал на вкус? А ничего он с ними не делал, выкинул в помойку. Стало быть, врал Дунька про то, что ушли все пакетики на его феноменальную попу? Врал, конечно, потому что следователи сказали, что если он не скажет, что Чемп ему там все этими фруктами удобрил для облечения совершения своего черного дела - они у него компьютер заберут, подарок от Чемпа. Действительно - чего там удобрять, там, со слов экспертов, и без удобрений можно средь бела дня заблудиться. Так Дунька снова подтвердил, что врал он и на следствии, и пока нас не было, а теперь говорит правду. Свободин тогда даже карандаш сломал от бессильной злобы, а ведь впереди был еще я – «главный монстр», у меня этих эпизодов штук пятнадцать, и по ходу, Дунька раскатает их как вату, не оставив камня на камне от обвинения. Чемп тем временем продолжал, поскольку по показаниям Дуньки выходило, что Чемп, приехав однажды в гости, решил снять целый этаж самой дорогой гостиницы, за тем, привел туда Дуньку, и пока пели приглашенные цыгане, выступали дрессированные слоны и мартышки, Чемп, воспользовавшись радостным и от этого ничего не соображающим Дунькой, в очередной раз, измазав его уже привычными фруктовыми девайсами, вдругорядь убедился, что мог бы и не переводить продукт - все там хорошо функционирует и без вспомогательных средств. Дунька говорит, что приврал он - конечно слонов не было и этажа не было, а был лишь одноместный номер, в котором они и заночевали, поскольку мама Дуньки, в тот вечер напилась до зеленых соплей, и принять дорогого гостя, была просто не в состоянии. Конечно, про то, что Чемп его оприходовал, он тоже приврал, так, до кучи, на радость следователям. У Чемпа самолет в шесть утра, он спать упал, а Дунька всю ночь кабельный канал для взрослых смотрел. Далее идет эпизод с взбитыми сливками. Согласно показаниям Дуньки, не то он сам, не то Чемп, в новогоднюю ночь, что проводили мы все на базе, вымазал Дуньку взбитыми сливками, после чего, всем присутствовавшим, предлагалось эти сливки с Дуньки слизнуть. Новогодний конкурс на скорость - в качестве приза, сам Дунька. Следователи усмотрели тут групповую 135, поскольку, с его слов, Дунькины подмышки и коленки с локтями лизать, конечно, никто не собирался, хоть и опосля бани, но больно надо, когда есть места более привлекательные. Дунька настаивал в своих показаниях, что Чемп, вообще никого к этим заветным местам не подпускал, сам все слизал, заработав, таким образом, главный приз и 135 статью, хотели и 132 до кучи, но слизывание взбитых сливок с попы потерпевшего, равно, как и с противоположной части, при всем желании тянет только на 135. Все это, равно как и другие эпизоды, Чемп старательно цитировал, воспользовавшись своими записями, к просто неуемной радости и удовольствию конвоя. Чемп задает вопрос, точно ли это были сливки? Дунька не помнит, может быть, и нет. Точно ли его измазали тем, чем он не помнит, или он сам измазался, когда пытался в одну харю втряхнуть в себя ведро мороженного, а именно в мороженном тогда оказался Дунька, будучи уже слегка навеселе и опрокинув на себя все ведро с мороженым, поскольку ел он его, лежа на кровати. Дунька тут же вспоминает – точно, это было мороженное, которое он на себя опрокинул. Далее он вспоминает, что это ему так хотелось, что бы с него его слизывали, как в кино, а на следствии, он свои фантазии воплотил на бумаге. А так, конечно ничегошеньки не было, он все врал, а теперь говорит правду. Свободин, полный бессильной ярости просит огласить показания Дуньки. Нужно ли говорить, что в зале снова запахло хреном? Хмуров понимает, что номер с нашим удалением из зала не прокатил, Дунька снова всех объегорил, без нас быстренько все подтвердив, а вот глядя нам с глаза, врать уже не смог, все отрицал, фактически вновь оставив прокуроров с носом, ну или с тем, что тебе больше нравится. Свободин уже устал корчить рожи Хмурову, намекая, что если он не объявит перерыв, то он за себя не отвечает. Хмуров объявляет перерыв до завтра.

Глава 34

В тот день в зал суда нас больше не поднимали - суд работал до пяти вечера, а все так увлеклись разборками, что не заметили, что на часах было уже начало седьмого. Я могу ошибаться, поскольку московский адвокат Бороды, периодически не являлся на заседания, их переносили, откладывали, короче говоря, мы день могли судиться, и две недели ждать, пока Хмуров назначит новое заседание. Мне кажется, что уже выпал первый снег, когда мы вновь переступили порог суда. По плану, должны были явиться Ллойд и Слава Булдаков. Дуньку пока решили в суд не приглашать, Свободин решил. Хочу сказать вот о чем. Когда прокуроры поняли, что у них ничего не срастается, они вновь воспользовались услугами Похлебкина. Он должен был стращать потерпевших и их родителей как до заседания, приходя к ним домой, или в школу, так и перед каждым заседанием, равно как и в перерывах. Помнишь, я говорил, что в последний раз видел его именно в суде? Просто Похлебкин, по идее никакого отношения к суду уже не имевший, старательно свое присутствие скрывал. Однако родители не раз обращали внимание суда на то, что некий Виктор - оперативник, им проходу не дает, угрожает детям, оскорбляет родителей и так далее. Хмуров, естественно все это пропускал мимо ушей. Надя старательно все фиксировала в протоколах. Чудом можно объяснить то, что все эти записи до сих пор сохранились, а не были подчищены, как это обычно практикуется в судейской среде.

Пришел Ллойд и его мама. Свободин по традиции просит нас удалить из зала. Уходим, но сидим в подвале недолго, вскоре нас снова поднимают в зал. Судя по тому, что Свободин сидел темнее тучи, опять у него случились несрастухи. Надя зачитывает то, что сказал Денис. Собственно сказал он не много - идите все нахм. Прокурор задал вопрос - готов ли Денис хотя бы подтвердить то, о чем он говорил на предварительном следствии. Надя краснеет и снова читает уже звучавший посыл Дениса в адрес прокурора. Вопрос со стороны адвокатов, мол, Денис потому посылает всех нахм, потому что все то, о чем его просят рассказать - это не правда, и ничего подобного не было. Действительно, все это вранье, его заставили все это написать следователи, по этому пошли они все нахм, вместе с прокурором. Нам лишь осталось задать Денису вопросы, касаемо вменяемых нам эпизодов. Естественно Денис повторил, что никогда, ни с кем, ни у кого, и никто у него, и никто его никуда. Свободин пытается вступить в диалог с его мамой, на почве того, что как же она, могла допустить такое, что ее сын, симпатичный, умный мальчик, вдруг оказывается в компании этих преступников. Адвокаты стопорят прокурора, мол то, что мы преступники, это еще доказать нужно, так что полегче на поворотах. Мама Дениса полностью с адвокатами согласна. Да она хоть щаз готова отдать Дениса в руки любого из этих «преступников», да Дениса просто не узнать стало, когда он со мной и с Гресом познакомился, да она на нас молиться, готова, да была б ее воля, она бы всех следователей, что часами заставляли Дениса сидеть в следственном управлении, она бы этого Похлебкина, который разве что не бил ее и Дениса, да она бы всех прокуроров на наше место посадила, вот где преступники, вот где вымогатели, вот где негодяи чистой воды, так что идите как вы гражданин прокурор нахм. Денис и мама выходят из зала суда под одобрительные взгляды адвокатов и незримые овации подсудимых. Объявляют перерыв - я обратил внимание, что как только потерпевшие или их мамы начинали говорить не то, что хотели от них услышать прокуроры, как Хмуров «ни с того ни сего» объявляет перерыв. Так вышло и на этот раз. Нас спустили снова в подвал, где мы обменялись поздравлениями в адрес друг - друга, собственно особо был доволен Грес, мальчик, можно сказать, спасал его не жалея сил, да и маме отдельное спасибо. Про себя промолчу, поскольку был очень рад за Дениса, хотя и чувствовал, что не заслужил он такого публичного позора, хоть и вышел из этого испытания с честью. К сожалению, это было не первое испытание, что уготовил нам всем Свободин, будь он неладен.

Раздайся грязь - говно плывет, а точнее, входят в зал Слава Булдаков и его маман – Гаврила, тьфу, Галина Гавриловна. Я снова позволил себе неточность, Слава приходил в суд уже несколько раз, но вот мама его, в суд не являлась, по причине уже ставшей традиционной - была в запое-с, по сему, пока из запоя не выйдет, Славу разворачивали восвояси, а заседание переносили. На сей раз, видимо Похлебкин хорошенько постарался, и Слава пришел на суд вместе с маман, правда, судя по нетвердой походке, и трясущимся рукам, Галина Гавриловна была еще от части не в себе, не отошла еще, другими словами. Свободин снова попросил нас удалить из зала, и нас уже почти вывели, как кто-то из адвокатов, посмотрев в метрики Славы, выяснил, что Славе уже пятнадцать годиков, сиречь, поворачивайте оглобли и вертайте подсудимых обратно. Свободин, на всякий случай, подперев подбородок, как это делал Алехин, начал допрос потерпевшего. Никаких сюрпризов Слава Свободину не преподнес, в двух словах подтвердив все, что говорил на допросах. Мол, все верно, снасильничал я над «им» с применением силы и геля для волос, насильничал долго, потом он заснул и очнулся только по приезду милиции. Ах, как хотелось бы Свободину, что бы вот на такой мажорной для него ноте все бы и закончилось! Накусите выкусите. Лариса Михайловна берет слово, ибо еще при ознакомлении с обвинением и материалами дела решила эпизод этот, не то что развалить - развеять в пух и прах. Ей конечно очень неловко перед Славой, ему придется хорошенько все вспомнить, вплоть до мельчайших подробностей, но что поделать, во имя торжества справедливости, придется ему потерпеть, ведь терпел же до этого, так что приступим. Лариса просит Славу ответить, мылся ли он утром 5 августа, а точнее, подмывался ли, поскольку может его пробило на гигиену, может он решил смыть следы и так далее. Слава говорит, что он мылся только вечером, когда его привел Девиз. Лариса Михайловна просит огласить результаты экспертизы. Надя, залившись краской, оглашает про то, как у Булдакова, будучи согнутого в положении коленно-локтевого сгиба, ранним утром 5 сентября 2001 года, ничего обнаружено не было, ни спермы, ни следов насилия, ни следов геля, ни-че-го. За тем, Лариса Михайловна еще раз спрашивает Славу - точно ли он подтверждает все свои показания, данные им на предварительном следствии. Слава все подтверждает. В таком случае, какие из показаний он подтверждает, а какие – нет, те, где он говорит, что ничего не было, или те, где говорит, что было? Слава говорит, что подтверждает все показания, и те и другие. Хорошо, тогда Лариса Михайловна просит Славу уточнить - в одежде он спал, или нет, поскольку насилие, как правило, непременно происходит при снятом нижнем белье. Слава говорит, что не помнит. Хорошо, тогда она просит его уточнить, что он почувствовал, а точнее, как он понял, что я собираюсь более тесно с ним провести остаток ночи. Слава говорит, что не помнит. Лариса Михайловна просит уточнить, как он тогда вообще понял, что его уже минут сорок как имеют? Слава говорит, что не помнит. Лариса Михайловна просит Славу рассказать, что он чувствовал, когда в нем находился мой детородный орган, боль, не боль, может дискомфорт имелся, приятно было, не приятно. Слава говорит, что он ничего не чувствовал. Позвольте, сорок минут подвергаться насилию и ничего не помнить и не чувствовать и не оставить следов? Возможно ли такое? Лариса, под смущенный румянец секретарши, даже огласила размеры моего того, что, по словам Булдакова, находилось в нем - не почувствовать его, не будучи под общим наркозом, Слава просто не мог. Ех, нужно было настаивать на судебном эксперименте! Слава выразительно смотрит на Свободина - чё говорить то, а? Тот просит перерыв. Хмуров объявляет перерыв, нас спускают в подвал.

Глава 35

В подвале Лариса Михайловна доверительным тоном сообщает, что Свободин вышел на нее с предложением начать переговоры, касаемо судебной сделки - обычно дело в наших судах, кстати говоря, когда у прокуратуры не ладиться с обвинением, дело рассыпается, то прокурор предлагает сделку - обвиняемый частично признает вину, а он, прокурор, просит минимальное наказание, или как в нашем случае, Свободин завел речь - сколько лет хочет Лариса Михайловна. В смысле, на сколько лет она будет согласна, для меня, естественно. Лариса Михайловна вообще то уверена в моей невиновности, но понимая, что никто меня не оправдает, она согласна на три-четыре года общего режима, разумеется, без ч.3 ст.132. Свободин на такое пойтить не могет, он предлагает ниже низшего предела по 132, и 135 - в общей сумме, семь лет, максимум, учитывая, что я частично признаю свою вину. Такое ощущение, что судья Хмуров вроде, как и не при делах вовсе, и на мнение его, на весь судебный процесс прокурору Свободину откровенно насрать. Хотя, по большому счету - так оно и было на самом деле. Как позднее выяснилось, Хмурову дали ясно понять - или он выносит приговор, которого от него ждет и требует генеральная прокуратура, а не тот, который от него требует его честь судьи, требует закон, в конце – концов, либо, он не то, что не получает должность председателя одного из районных судов, как поощрение за преданность системе, под вопросом вообще его карьера как судьи, в свете известных скандалов на алкогольной почве. А то обстоятельство, что Хмурова однажды поперли с должности председателя этого же районного суда за его тесную дружбу с Бахусом, дак об этом все прекрасно знали. Лариса тактично послала его нахм, в смысле Свободина. Нас снова поднимают в зал суда.

Хочу немного остановиться на маме Булдакова, поскольку так уж получилось, что знавал я ее достаточно хорошо. Впервые я с ней познакомился, а точнее она сама меня нашла, дождалась на улице и представившись, слезно попросила денег взаймы, на опохмел и на житье, поскольку Слава рассказал ей, что есть такой вот я, замечательный дядечка, у которого много денег и у которого Славка нет-нет зависает. Получив деньги, она снова настоятельно просила меня, если вдруг я встречу Славку, немедля забрать его к себе и привести его домой - гулял тогда Слава месяцами. Что я вскоре и сделал. Помню, мы ехали с Родителями на дачу, когда остановившись у магазина, что бы купить продуктов, я встретил Славку, как всегда грязного, в обносках, бомж, вылитый бомж. Я уговорил Родителей завести Славу к его матери, что мы и сделали. Галина Гавриловна, не сказать, что бы очень появлению сына обрадовалась, но снова заняв у меня денег, отошла, и даже вроде как осенила меня крестным знамением. В следующий раз, мы встретились у магазина, где эта маман принимала бутылки. Пожалившись на то, что Славка опять в бегах, она попросила устроить ее на работу. Устроил - гардеробщицей в ресторан, дак нет, напившись вдрабадан через несколько дней прямо на рабочем месте, ее оттель выпнули без выходного пособия. После чего, она не то продала комнату, в которой жила, не то пропила, одним словом, она переехала в частный дом в пригороде. Славка, естественно в том доме вообще перестал появляться, нарисовавшись, как тебе уже известно, в ночь с 4 на 5 сентября 2001 года.

К Булдакову у меня вопрос был один, может ли он описать, как я его удерживал, как ломал его сопротивление, коли он настаивает, что он теперь в официальном статусе пассивного бомжа - гея. Слава сказал, что ничего не помнит, прямо амнезия какая-то! Судья Хмуров, видимо то же решив как-то проявить, а точнее, напомнить о себе, спросил Славу, окончательно испортив настроение Свободину, дак было ли то, о чем говорит Слава в показаниях на следствии, и о чем забыл в суде? Слава, снова посмотрев на Свободина, и заметив, как тот мотнул гривой, сказал, что вроде было, но что было, он не помнит. Свободин видимо про себя сплюнул, поскольку такой непролазной тупости, ему еще встречать не доводилось. Последовавший за Славой допрос Галины Гавриловны, полностью подтвердил поговорку, что яблоня от груши не далеко падает. Видимо Галина Гавриловна учила текст загодя, но, приняв вечером на обвислую грудь, к утру, а точнее, к моменту заседания, часть текста забыла, по этому ее выступление выглядело примерно так.

Свободин просит ее опознать меня в зале. Галина не оборачиваясь, опознает Чемпа. Прокурор, видя, что Галина еще не отошла от вчерашнего, ненавязчиво просит ее повнимательнее присмотреться к мужчине, стоящим вторым справа и одетым в зеленый спортивный свитер. Галина поворачивается, и видимо сфокусировавшись, говорит, что да, он это я. Далее прокурор просит рассказать, что ей про меня известно. Галина начинает строго по тексту. Мол, познакомилась я с этим «изращенцем», когда Слава привел его в ее дом. Тогда она еще не знала о том, что я имею склонность к (тут она долго вспоминала, к чему я имею склонность), однако вспомнить мудреное название не смогла, и продолжала, что она тогда еще заподозрила во мне. Что она во мне заподозрила, так и осталось невыясненным. Боясь, что она окончательно забудет текст, Галина, запинаясь и поминутно посматривая на Свободина, понеслась дальше. Однажды она встретила Славку в моем обществе, после чего, она снова заподозрила во мне, и велела Славке идти домой. Когда же она прочитала в газете (взгляд на прокурора, забыла, как газета называется), ну, что я, оказывается, езжу на джипе и увожу детей, она сразу обратилась в милицию, поскольку сразу поняла, что ее Славка, который последние полгода не появлялся дома, снова попал в лапы к этому «изращенцу», и она просит суд приговорить меня как можно более строго, потому что, таким как мне, не место в современной школе. Галина утирает натурально прошибший ее пот и садиться. Просмеявшись, адвокаты приступили к окончательному анализу.

Лариса сразу берет быка за рога, и спрашивает, беседовали ли с ней кто-либо из следователей пред судом? Нет, из следователей не беседовали, беседовал и угрожал засадить и лишить родительских прав какой - то милиционер по имени Витя. Глухо ударилась об стол челюсть расслабившегося прокурора Алехина. Лариса продолжает и спрашивает - а не давали ли ей что-нибудь читать этот Витя, перед судебным заседанием. Галина смотрит на Свободина, тот уже устал ей семафорить, устал моргать и подмигивать. Ничего не поняв из этой «азбуки Морзе», Галина говорит, что он ей дал только две бутылки водки, все, что нужно говорить ей читал Славка, сама то она читает плохо, она и на слух плохо воспринимает, а тем более, выпивши. Свободин требует перерыв. Хмуров, как ни странно, отказывает.

Собственно информацию о том, что к ней приходил Похлебкин, эта блыдьма сама же слила адвокату Бороды, поскольку в ее глазах, именно он был самым платежеспособным, и она вроде бы как была согласная, за небольшое вознаграждение сказать в суде все что угодно. У Бороды со Славкой отдельная канитель – Славка, со слов следователей, настаивает, что в ноябре 1999 года Борода уложил его спать, а сам, пристроившись рядом, пытался. Да, да, именно за то, что Борода спал рядом со Славкой, и пытался, так и не выяснено - что именно пытался Борода, ему впендюрили 135. Мамаши тогда сроду никто не знал, Борода вообще спал в другом месте… ну, не важно, но Гаврила, тьфу, Галина Гавриловна, решила вытянуть из Бороды прилично денег, пообещав, что поговорит со Славкой, и что если адвокат заплатит тысячу долларов, то Славка от всего откажется, тем более он все равно ничего не помнит. Адвокат сказал что она, выжившая из ума алкоголичка - да за эту тысячу грина, в положение колено - локтевого сгиба, не задумываясь встал бы не только Славка, но и все родственники до пятого колена! Вскоре Галина сама позвонила адвокату и сказала, что приходил какой то Витя, опер, и сказал что то в таком духе, что если она, синеботая шлюха, скачущая на белом коне горячки, не подтвердит в суде что ее сына отпердолили в 1999 и в 2001 году, и не ознакомится с примерным текстом ее же выступления, то он сделает так, что ее лишат родительских прав, и заведут на нее уголовное дело, поскольку намедни, Галина, как всегда, будучи в дым пьяной, подпалила дом своего сожителя, так что она прямо вся согласна на триста долларов. Адвокат тогда с ней встретился, отдал торт, и сказал, что-то в духе, того, что идите как бы Галина Гавриловна в жопу. Эта мразь, тут же звонит Похлебкину, и говорит, что адвокат Бороды принес ей взятку – торт, за то, что бы она не рассказывала, как ее сына пустили на хор в 1999 году. Опер рвет подметки к Свободину – адвокаты, суки, подкупают родителей! Свободин ставит вопрос о том, что бы отстранить адвоката Бороды, как давшего взятку.

Адвокат Бороды, хоть и молод, но во рту у него как у акулы - зубы в три ряда, он эту маман «сожрал» прямо на газах у всех. Говорите взятка? А кто вымогал у меня и моего подзащитного тысячу долларов за то, что бы подтвердить, что Борода ничего не делал с ее сыном? Галина молчит. Торт говорите? А кто просил защитить себя от обезумевшего опера, угрожавшего и оскорблявшего вас? Галина молчит. Низко же вы себя цените - торитк за пятьдесят рублей, да видимо и это слишком высокая цена, для такой особы как вы, ну и так далее и в таком же духе. Это, кстати, не единичный случай, когда родители обращались к адвокату Бороды и предлагали за деньги отказаться свидетельствовать в суде против Бороды, обещая, разумеется, что и сын в суде полностью от всего откажется. Адвокат пару раз повелся на этот развод - сумму называть не буду, но то, что мамаша Лямина высосала по местным меркам просто сумасшедшие бабки – факт, то, что мамаша Дуньки деньги брала – факт, и так далее. Только они все были по своей сути – стяжатели, захотевшие и рыбку съесть и целками остаться, то есть еще и по суду деньги получить. Да только вот просчитались. Борода, человек порядочный до невозможности, только вздыхал, на эти подлости глядя. Хмуров тогда ходатайство Свободина об отстранении адвоката отклонил, оставив его в процессе, а вот Галину Гавриловну, родительских прав лишили, и уголовное дело возбудили, и сгинула она где-то в бомжатнике на окраине города, а Славку перевели в приют, и на следующие заседания, он являлся уже в сопровождении опекунши. Мы угарали, глядя как сначала чешется Славка, чесотку выхватил, а потом, почесываться начала и опекунша, в результате, вскоре чесались они не переставая. Чесотка - так еще на тюрьме называют людишек никчемных, ни на что не годных, точно подмечено, верно?

Глава 36

Как ты сам понимаешь, развлечений особых на тюрьме не много. Телевизор, радио и азартные игры. По закону, в камере могут присутствовать только шашки и шахматы. Но естественно, какая же камера без колоды игральных карт – «стос» или «пулемет», на тюремном жаргоне. Те, кто посноровистее, затягивали в камеры вольные карты, привозили их с судов или «показов», ех, хотел попозже про «показы» рассказать, ну да ладно, коль уж помянул, расскажу сейчас.

Показами на тюрьме называют следственные действия, на которые выезжает зек, дабы показать на месте преступления, что и как он там совершал. Показы существуют нескольких типов: официальные, т.е. показы, в которых принимает участие подозреваемый, который действительно совершил это преступление, и неофициальные - самая распространенная форма показов, когда на предполагаемое место преступления выезжает человек, никакого отношения к данному преступлению не имеющий. Какой же человек, в здравом уме поедет показывать то, чего он не совершал? Э, не торопись, друг мой, ибо показы - это целый бизнес, при чем, нужно заметить, обоюдовыгодный, как зекам, так и ментам. Попробую объяснить, поскольку, будучи в зените своей «тюремной карьеры» сам несколько раз выезжал на такие мероприятия, упаси боже, ничего на себя не брал, но - всему свое время.

Дак вот, показами заведуют опера из районных отделов или городского управления МВД. Как правило, это либо убойный отдел, либо отдел, занимающийся грабежами и кражами. Про официальную вариант все понятно - приезжают опера, тебя заковывают в наручники и везут на место преступления. Дальше происходит то, что ты не раз видел по телевизору - зек показывает, как он крал, грабил или убивал. Дело сделано и его увозят обратно в СИЗО. Нас интересует второй сценарий, а точнее, все, что происходит в официальных показах, это лишь верхушка айсберга, самое интересное, как всегда скрыто под водой, мутной водичкой, а не мне тебе рассказывать - хорошо ловиться рыбка, именно в мутной воде.

Представь себе такую картину - закрыли нарика, закрыли за кражу. Вот он сидит, пока у него не начинается ломка, начинает его ломать, или «кумарить», а тут оперок тюремный, с предложением написать явочку с повинной по таким то и таким то эпизодам краж (эпизоды ему передали вольные опера, ну не могут они их раскрыть, место есть, терпилы есть, а преступника нет или конец квартала на носу, а у них показатели по раскрываемости ни к черту). Естественно, с показами, ибо ради них все и мутится. Нарик пишет, допустим, две явки с повинной, считай, выезд в город ему обеспечен. Опер передает явки в тот отдел милиции, откуда ему пришла заявка. За нариком вскоре приезжают опера, а поскольку все условия сделки обговорены, его первым делом «ширяют», либо прямо в машине, либо в райотделе. Ширанувшись, зек либо сразу подписывает протокол показов, либо они быстренько едут на адрес, по дороге, пока еще вменяемому нарику, объясняют, что и где нужно показать, что где лежало из вещей, которые он «украл». Все торопятся, поскольку нарику нужно еще заехать домой, нужно собрать кое-что из вещей, нужно заехать в райотдел, что бы либо вштыриться еще разок, либо забрать дозу с собой на централ. Порою доходило до того, что зека, упоротого в хлам героином, или еле стоящего на ногах опера привозили и сдавали тюремным ментам чуть ли не с боем, поскольку те, брать это мычащее и блюющее существо отказывались. Было несколько случаев, когда опера давали героин с собой, что бы зек воткнулся уже на централе, тот втыкался и прямо в привратке умирал, или как говорят «отъезжал» на «золотом приходе» от передозировки. Но, в общем и целом, все оставались довольны - опера получили по «палке», раскрыв очередное преступление, а нарик, заработал себе на дозу, до следующей ломки. О том, что дело пойдет в суд, и его могут осудить по этим эпизодам, нарик особо не думает. Во-первых, если статья до семи лет, то он может набрать этих эпизодов хоть десять, хоть двадцать, в любом случае, учитывая «явку с повинной», больше пятерки он не получит. Во-вторых, он прямо в суде сможет заявить, что его заставили дать эти явки, указать на оперов, что его возили и кололи героином, и в суде эти эпизоды, естественно отпадут. Операм правда влетит, но «откуда они знали», что он пишет явки, что бы съездить домой, и дома, в туалете, ширануться и закабуриться героином?

Учитывая, что нариков сидело на тюрьме великое множество, этот бизнес просто цвел махровым цветом. Существовали, да и сейчас, я уверен, существуют расценки, за какое преступление, сколько показов. Две-три кражи - один показ, один - два разбоя - один показ, убийство – два-три показа, а что ты хотел, когда у оперов есть доказанный эпизод убийства, они зачастую предлагали взять еще парочку «висяков», и ведь брали! А обвиняемый в нескольких убийствах, дак это вообще находка для следаков со всего города, я помню, один такой набрал на себя аж с десяток нераскрытых трупов, раз в месяц выезжая на показы и возвращаясь в дугу пьяным с полным баулом жрачки, сигарет и шмоток. Переплюнул, конечно, всех парнишка, который точно знал, что сидеть ему десятку, не меньше, а по этому с показов просто не вылазил, нет, не нарик, так, синяк по воле, он настолько приучил к себе оперов из райотдела, что на сороковом показе, как обычно, хорошо выпив, и хорошо закусив, он попросту вышел из кабинета и был таков. Однако ума его хватило только на то, что бы выйти, поскольку выйдя, он не нашел ничего лучше, как отправиться прямиком к себе домой, где его уже, естественно ждали. Именно с показов затягивали на тюрьму деньги, мобильники, водку, наркоту, карты и прочий запрет. Вот почему мне всегда смешно и от части грустно, когда я слышу по телевизору, как неуклонно растет раскрываемость преступлений, как не смыкая глаз опера их «раскрывают», для меня доподлинно знающего, что стоит за этими по сути, пустыми как ведра и головы некоторых мусоров словами - очередная профанация и блеф, не более.

Глава 37

Поздняя осень 2002 года запомнилась вот еще чем. Родители, для того, что бы я не терял связи с внешним миром, подписали меня на газеты и журналы. Помню это были «Известия», «Комсомольская правда», из журналов «Автопилот» и еще что-то - чего уже не помню. Ах да, в каждую камеру обязательно доставляли местную мусорскую газетенку «досье 02», которая с успехом заменяла традиционную нехватку туалетной бумаги. «КП» тогда еще только начала окончательно превращаться в одну из помоек, в которую сваливают свое низкопробное чтиво все кому не лень. Это сейчас, я не вижу большой разницы между бульварной газетенкой и «КП», а тогда, хоть и подванивало уже прилично, но читать «КП» все ж таки было можно. Читаю я, стало быть, пятничный номер, а в понедельник у нас назначено заседание, поскольку Свободин вновь затребовал повторный допрос Ллойда. На центральном развороте, во всю страницу огромная статья, о том, как недавно, силами сотрудников местной милиции, был проведен рейд по неблагополучным семьям. Рассказывается о том, как мусора обходили адреса и убеждались, как плохо детям в таких семьях живется. Я сказал, что присутствует здоровенная фотография, на которой показано как Ллойда и его брата выводят из квартиры, нет? Вся оставшаяся часть статьи была посвящена тому, как мусора, ночью, пришли на один из адресов (трехкомнатная квартира в центре миллионного города, в котором существуют целые кварталы трущоб, с не просыхающими родителями и голодными детьми), и застали там выпившую мамашу и тверезого папашу, после чего приняли решение, что нужно срочно именно этих детей из семьи забирать и направлять их сначала в спец. приемник, а за тем, в детский дом. Именно сфотографированный момент, когда мало что понимающий Ллойд, стоит у входа в квартиру и держит за руку брата Темку, должен был символизировать, как дети прямо таки рвутся поскорее попасть в детский дом, подальше от семьи и своего, родного очага. Далее в статье рассказывалось, о том, какая у них плохая мать, какой плохой отец, и вообще, говорилось, что Денис уже начал подворовывать, проходит по нашумевшему уголовному делу, плохо учиться и вообще, пошел по наклонной. Я признаться, даже дар речи потерял. Вот что значит генеральная прокуратура. Не мытьем дак каканьем! Не получилось через Похлебкина, не получилось в суде, дак они решили давить через гулящую, как портовая шлюха прессу, давить и давить, кто они все после этого?

Ладно, в понедельник приезжаем на суд. Конечно адвокаты статью то же читали, но ничего кроме как высказать возмущение, они, равно как и мы, увы, поделать не могли. Входим в зал. Свободин сидит и цветет как чертополох. Приглашают Дениса и его маму. Встает прокурор и говорит, что вот, у него на руках есть заочное решение о лишении матери Дениса родительских прав, по сему, мать он просит покинуть зал, а интересы Дениса теперь будет представлять вот эта дама, до этого сидевшая в зале. Все в шоке. Мама Дениса говорит, что впервые слышит о том, что ее лишили родительских прав, ее никто никуда не вызывал, ни кто, ни о чем не предупреждал, детей забрали, она вся извелась, пока выяснила где они и что с ними, а тут оказывается, за выходные ее заочно лишили родительских прав! Хмуров разглядывает заочное решение суда. Более омерзительно, чем тогда улыбался Свободин, умеет лыбиться только Похлебкин. Хмуров объявляет перерыв, поскольку на лицо нарушение материнских прав, но что это значит, когда за спиной торчат уши генеральной прокуратуры! Да ни хрена это не значит. Больше мать Дениса на заседания не пускали, его и брата перевели в детский дом, и на суд теперь Денис приезжал в сопровождении разных теток, сотрудниц детского дома, в разное время его опекавших.

Однако, что бы закрыть на время тему с Денисом скажу, что как посылал он нах Свободина, так до конца судебного следствия и продолжал посылать - что бы тот и его прислужники не вытворяли, воспользовавшись тем, что Денис, фактически остался один на один со всей этой кодлой. Я не уже не говорю о провокациях, которые устраивал Похлебкин в детском доме, где жил Денис, я о многом пока не говорю, Денис, слава богу, прошел тот период своей жизни с высоко поднятой головой, не сломался, одним словом, показал себя настоящим бой-френдом, для Греса, по крайней мере.

Собственно говоря, можно и с Дунькой тему до поры до времени тоже прикрыть. Ведя себя как последняя проститутка, он то признавал все, то снова уходил в глухой отказ, окончательно запутав не только Свободина и Хмурова, но и нас с адвокатами. Мама его, что материла на чем свет стоит всю следственную бригаду, то вдруг поддерживала свой иск, то она отказывалась говорить - что ее связывало с Чемпом, то вдруг начинала плести чушь, что Чемп развратил ее сына подарками и людским к нему отношением. Чемп вроде даже пытался нанять Дуньке и его маме адвоката, но видя, что те, виляют из стороны в сторону, понял бесперспективность своей затеи. Хотя, нужно отдать должное Чемпу, по крайней мере, он настолько умел себя держать в руках, что даже на приговоре, даже после того как получил десять лет исключительно за Дунькино словоблудие и блядское поведение в суде, я ни разу не слышал от него ни одного плохого слова в адрес Жени Бахарева - поразительный человек!

Глава 38

Не раз, покуда у нас с Бородой возникала такая возможность, мы обсуждали - на сколько хватит сил у того или иного мальчишки продержаться на воле, не совершить преступления и не загреметь на малолетку. Мы рассматривали практически всех, кто нам был известен, сходясь во мнении, что рано или поздно, но загреметь должны будут большинство. К счастью, наши прогнозы не оправдались в отношении Ллойда – как-то он себя настроил, и хотя были, конечно, и у него срывы, но все обошлось. Вроде и Дунька, поприжал жопу, и на сегодняшний день, у него тоже вроде бы крепких залетов не имеется. Петька Фалюта женился на даме, много старше его, брат его, Женька, подрабатывает охранником на стройке и гоняет гастрабайтеров. В отношении остальных наши прогнозы в основном сбылись, порою так, что я и сам не ожидал, что из этого может получиться. Начну с того, что как уже говорил, Женька Петров и Стас Туктамышев, сидели на соседнем со мною корпусе малолеток. Позже к ним присоединился и Женька Волков, одним словом, вся компашка периода 1998-1999, за исключением Лямина и Артюха. Петрова вскоре осудили и дали условный срок, так что с Женей мы расстаемся, расходимся краями, что называется. С Волковым я пересекался еще до того, как ему настала пора ехать в суд, в качестве потерпевшего. Но вот обмолвится словечком - все как-то не срасталось. Кстати, и Волкова, и Петрова, и Туктамышева, упеткал на малолетку Вова Лямин, сдав их под чистую, сам, естественно, оставшись на свободе. Нужно ли говорить, что предлагали сделать с Вовой его, когда-то очень близкие во всех отношениях друзья. Меня эти разборки волновали мало, то, что Вова превратился в супер-суку, для меня открытием не стало. Как я уже упоминал, порою мне удавалось дожидаться этапа на суд в привратке для малолеток, само по себе приятное время провождение, на этот раз было приятным вдвойне, поскольку оказалось, что еду я на суд вместе с Женей Волковым. Нас никто не предупреждал, но Хмуров назначил разбор полетов августа 1998 года с участием потерпевшего Волкова, которого искать было не нужно, Женя тогда сам ходил под статьей, и грозило ему лет этак шесть-семь. Не сказать, что Женя был на седьмом небе от счастья от нашей встречи, но то, что он уже успел исколоть себе пальцы малолетовскими перстнями, был среди малолеток, если и не в авторитете, то, по крайней мере, пользовался уважением, все говорило за то, что у Свободина сегодня седых волос станет поболе.

Женька, кстати, или мне это показалось, но он, повзрослев, обрел ту завершенность форм, отсутствием которой, страдал ранее. Зардевшись под моим взглядом как красна девица, он поведал мне печальную историю о том, как к нему и Стасу Туктамышеву приходил Похлебкин, и тряся фотографиями 1998 и 1999 года угрожал, что если они вздумают на суде отрицать то, что наговорил про них Лямин, эти фотки попадут в камеры. В кого бы превратились после этого Стас и Женя, объяснять, думаю не нужно. После очередного визита, по ночухе, Женя и Стас вскрыли себе вены, но их вовремя спасли, был недюжий скандал, теперь у них в личных делах стоит точковка суицидников, но пока вроде все стихло. Женя уже был наслышан о том влиянии, что я к тому времени имел на централе, по сему очень просил, поддержать его как на суде, так в случае чего и на малолетке.

Ничего нового, в наших вояжах в суд, за исключением того, что теперь нас начали пропускать, минуя процедуру детального представления, а просто говорили, типа: «э, профессура, ехали!», или просто называли фамилии. Женьку, как суицидника заковали в наручники еще в машине, не решаясь снимать даже в суде. Рассадили нас конечно по разным камерам, и вплоть до суда, мы вообще старались не общаться, поскольку с нами ездили фигуранты других дел, районный суд был самым большим в городе, и одновременно могло слушаться до пяти дел - за чем лишние вопросы?

Нас подняли в зал, вскоре, все так же закованного в наручники в зал ввели и Женьку. Чудовищная по своей сути картина - все фигуранты, включая потерпевшего - в наручниках. Свободин демонстративно разложил на столе Женькины фотографии. Допрос тогда, по моему вел Алехин. Спросив Женьку, узнает ли того, о ком должна идти речь (тот узнал), Алехин предложил ему рассказать - что происходило в августе 1998. Поигрывая наручниками Женька сказал, что кроме того, что его фотографировали, ничего не происходило, никто к нему ни так, ни этак, и вообще он претензий ко мне никаких не имеет, что бы ни говорил Лямин. Свободин хотел было огласить его показания, но вовремя очухался, вспомнив, что Волков никаких показаний не давал. Собственно, прокурорам тут ловить больше было нечего. За то Лариса Михайловна попросила Женьку рассказать, почему у него стоит отметка о склонности к суициду, и вообще, поделиться с судом - как от него требовали признательных показаний в СИЗО. Женька все подробно изложил. Стоит ли говорить, что Хмуров, в очередной раз проигнорировал все, о чем рассказал Женька. Свободин заявляет ходатайство - опросить конвой, поскольку его терзают смутные сомнения, ему кажется, что Женька вступил со мной в сговор. Вызывают начальника караула, который говорит, что поскольку Волков несовершеннолетний, да еще и суицидник, то и везли его отдельно и сидит он отдельно, так что сговор исключен.

Примерно так же проходило и заседание с участием Стаса Туктамышева, с той только разницей, что он, войдя в зал, сразу же заявил, что давать показания отказывается, и на вопросы прокуроров отвечать не будет. На вопрос со стороны Хмурова, чем он это мотивирует, Стас повторил все, что до него недавно рассказал Женька, и про Похлебкина и про суицид и так далее. Лариса Михайловна лишь уточнила - подтверждает ли Стас то, что никто, никогда, ничего, и никуда. Стас подтвердил. Хмуров, кстати, в приговоре эти два визита потерпевших в суд даже не помянул, признав их потерпевшими, равно как и эпизоды с их участием, исключительно по показаниям супер-суки.

Глава 39 прим.

часть I

В 1998 году, я и представить себе не мог, какие события буду меня подкарауливать в связи с моим знакомством с самым близким другом Вовы Лямина, Вовой Артюхом. Вова Артюх, не сказать что красавец, но привлекал он к себе какой-то недетской серьезностью, подходя ко всему с толком и расстановкой. Собственно говоря, я с Артюхом виделся довольно редко, поскольку Лямин, увидев в нем соперника, закатил мне пару истерик, и я слышал, что у них с Артюхом, на этой почве даже была дуэль. Артюх, следуя своей серьезности, ни в коем случае на такое сомнительное лидерство не претендовал, изредка соглашаясь лишь на фотосессии. Я тебе как на духу говорю - я никогда не спал с Артюхом, равно, как никогда не позволял себе в его адрес то, что позволяли многие - Вова сам не позволял. А я и не настаивал, помня фингал под глазом Лямина, что поставил ему Вовка во время их дуэли. В 1999 году Артюх и Женька Петров впервые попадают на малолетку, откуда их отпускают с первым условным сроком. Артюх и Женька вышли тогда совсем другими мальчишками, чересчур суровыми, и какими-то загрубевшими. С тех пор я встречался с Артюхом лишь пару раз, чисто случайно, пересекаясь на улице или в магазине - жили мы все неподалеку друг от друга. Артюх мне как-то сказал, что сдал их Лямин, и посоветовал держаться от него подальше. Совету Артюха я тогда не внял.

Меня арестовывают, и я оказываюсь на централе, на дворе конец 2004 года идет уже второй суд, все заняты своими делами, как однажды вечером, смотрю я наш местный телеканал «Рифей». А на этом канале есть передача, выходящая под эгидой городского УВД - «Вызов 02», сводки происшествий, криминальная хроника, расследования и прочая шелупонь, обычно наполняющая такого рода передачи. По моему, это было в декабре, но не суть - всегда можно уточнить, дак вот, смотрю я очередной выпуск этой программы, а там идет сюжет «Выстрелы в парке», о нашумевшем преступлении. Я о нем, разумеется, слышал - 7 сентября 2003 года, в день приезда в наш город министра МВД, некто, средь бела дня, в самом центре города, у парка культуры и отдыха, совершил ограбление передвижного пункта по продаже мобильных телефонов. Продавец был застрелен, его помощница с тяжелыми ранами была доставлена в больницу. Добычей налетчика, тогда стали пять мобильных телефонов. Вот такой вот неприятный сюрприз в день приезда министра МВД, прямо скажем, свинья размером со слониху, под кресла, погрязшего в дремоте нашего милицейского начальства. Сюжет ведет корреспондент этой программы, сотрудник пресс-центра городского УВД Лариса Колчанова. Она рассказывает, как в кротчайшие сроки, бла-бла-бла, следственному комитету при прокуратуре области, удалось раскрыть это преступление, бла-бла-бла, какие они все молодцы, бла-бла-бла, и как им удалось изобличить преступника. Преступник, воспользовавшись поддержкой своего неоднократно судимого папаши подался в бега, но был вычислен, благодаря оперативной разработке его ближайшего окружения. Имя преступника – Вова, фамилия Артюх.

Идут кадры оперативной съемки, как его задерживают, как доставляют в отдел и так далее. После этого, меня от экрана понятное дело было не оторвать, поскольку на нем, на экране появился хорошо мне знакомый следователь, правая нога, прости, рука Дадаева - Ненашев. А именно ему поручили сначала раскрыть это преступление, а за тем и вести следствие. Ненашев говорит, что ему до сей поры не понятно, почему Артюх был до сих пор на свободе, поскольку незадолго до этого, он, в компании со своим папой, уголовником со стажем, вооруженный не то обрезом, не то охотничьим ружьем, ворвались в бар, устроили там стрельбу, кого-то ранили, но налет не удался, их повязали и дали три года - условно. Казалось бы, все ясно, Артюх арестован, дело раскрыто, впереди суд и лет двадцать, в лучшем случае. Но не тут то было. На экране мелькает И. Гройзберг - некогда «легенда» городской адвокатуры, ныне, к сожалению, по моему, живущий на останках былой славы. Являясь самым дорогим адвокатом города, Гройзберг, как правило, брался за дела, в которых замешаны далеко не бедные и очень далеко не последние люди нашего города, по этому, мне было несколько странно видеть Гройзберга, в качестве защитника Артюха - высоким социальным статусом семья Вовы никогда похвастаться не могла. Колчанова дает ответ на мой вопрос, комментируя происходящее на экране. Оказывается, родители Вовы продали свою двушку в центре города, что бы оплатить услуги Гройзберга, а понадобился им Гройзберг потому, что Вова очень боится идти в тюрьму. Странная позиция родителей, словно Гройзберг пойдет за ним следом как оберег.

Да нет, оказывается, продолжает Колчанова, Гройзберг в приватной беседе рассказал ей, почему Вове так не хочется на нары. Все кроется в детстве Вовы, когда он, познакомился со мной, ныне сидящему в СИЗО и обвиняемому по делу «Голубой Орхидеи», (че плетет - 2004 год на дворе!), будучи моим учеником, подвергся ужасающим пыткам и издевательствам с моей стороны, будучи участником порно съемок и порно оргий. Вот тебе раз!! Далее, Колчанова про Артюха забывает и начинает нести такой бред, что я прямо чуть телевизор не хряпнул об пол, сокамерники удержали. Дак вот, оказывается, в 1998 году, когда я работал учителем в школе, где учился Артюх, я совратил его, вместе со всеми своими учениками с пятого по одиннадцатый класс, «фотографируя их не в школьные альбомы, а размещая фотографии в интернете», тем самым, нанеся ему непоправимую морально-психолого-психиатрическую травму. Получая «баснословные доходы от своего грязного бизнеса», я делился этими деньгами с Вовой, тем самым окончательно развратив и без того развращенную дальше некуда душу своего ученика. Отсюда Колчанова делает просто пароноидальный по своей глупости вывод – Вовка, развращенный и привыкший к легким деньгам в августе 1998 года, через шесть лет, решил вспомнить, как это, когда в кармане пятьсот рублей, и вооружившись пистолетом, пошел в центр города, где среди белого дня, застрелил продавца и ранил продавщицу, забрав пять телефонов, три из которых оказались сломанными.

«Птенцы гнезда разврата» подрастают - вещала взахлеб Колчанова, один из таких «птенцов» - Вова Артюх. Далее идет нарезка из высказываний оперативного сотрудника, по сути своей верные, но преподнесенные Колчановой в таком свете, что становиться стыдно за оперативника - он выглядит клиническим идиотом, говоря, что Артюх носил с собой пистолет, желая самоутвердиться как мужчина. Если бы не комментарии Колчановой, лепетавшей за кадром, что самоутвердиться в 2003 году Артюх решил после событий 1998 года, намекая на то, что раньше у Вовы с этим самоутверждением не ладилось. Далее следует выдержка из интервью матери застреленного продавца, видимо Колчанова рассчитывала, что та обрушит весь свой гнев на меня, ох и любят они лезть в души к родственникам, просто верх бестактности, ну да им то что, слуги плебса, ну вот, а мама возьми и про меня не слова не скажи, она лишь хотела в глаза матери Артюха посмотреть. Конец сюжета.

Э нет, думаю, так просто я это не оставлю. Для начала я написал письмо Колчановой, где в свойственной мне манере смешал ее с ну, не важно с чем, аргументировано доказав, что то, с чем я ее смешал, размазано по ней не зря. Большое тогда письмо получилось, на четырех листах А4 с обеих сторон. Далее, связался с Родителями, которые Гройзберга довольно хорошо знали лично - как никак, городская элита. Нужно было выяснить, давал ли Исаак Борисович интервью Колчановой, и если давал, то какое. Написал письмо в главному редактору «Рифея», где смешивать его конечно ни с чем не стал, попеняв на неразборчивость в выборе сюжетов, тактично так пару раз обмакнув в, ну ты уже понял во что. Поскольку Колчанова откровенно брехала на протяжении всего сюжета, я написал заявления в прокуратуру и суд с просьбой привлечь Колчанову к уголовной ответственности за сознательную клевету в СМИ, оскорбление личности и унижение достоинства. На третьем году сидения, я настолько поднаторел в науке составления ходатайств, жалоб и запросов во все инстанции, что по ним можно было студентов вузов учить – конфетки, с полной невозможностью придраться ни к одному слову, ни к одной статье, на которые я ссылался. Быстренько пробил я и хату, где сидел Вовка.

часть II

Через несколько дней, в камеру как обычно закинули свежий выпуск газетенки «досье 02». Открываю, и на развороте читаю статью «Выстрелы в парке», точную копию сюжета, даже предложения там одинаковые попадалась. Ну это было уже свинством высшей пробы! Я пишу письмо главному редактору «досье 02», где не менее тактично указываю точный адрес, где оказывается его газетка после, да нет, не прочтения, поскольку именно там ей самое место, коли у них хватает ума печатать такой бред. Поскольку адрес телекомпании и адрес газеты находиться в разных районах города, то я пишу заявления в суд и прокуратуру того района, где находиться редакция газеты. Требования те же - Колчанову к ответу. Ах да, написал я и в областную коллегию адвокатов, с просьбой разобраться - на каком основании в прессе подставляют адвоката Гройзберга, который, судя по публикации в СМИ раскрыл сведения, составляющие личную тайну (ну или не совсем) жизни своего подзащитного. Кстати, во втором процессе моим адвокатом был председатель областной коллегии адвокатов, которому я, не в кипяток, рассказал об этой истории, и на происходящее вокруг г-на Гройзберга - одним словом, каша заварилась – чё орешь.

Как сейчас помню - начало февраля 2005 года, снова по телевизору анонсировали повтор сюжета «Выстрелы в парке», «в связи с неподдельным интересом и массой откликов», которые непонятно откуда в редакцию поступили. Ничего нового, как вдруг, в конце сюжета появляется заставочка – «P.S.». На экране появляется сама Колчанова, перед ней лежит мое письмо - начинается первый акт изворотливого вранья. Да, она получила мое письмо, да, ее несколько смутил высокопарный стиль, (не привыкшая она к такому, в среде милиции так не общаются), и редакторы даже нашли одну ошибку (идет анимированная вставочка, красная черта зачеркивает букву «с» в слове «беззастенчиво»), далее Колчанова начинает говорить, что и она имеет юридическое образование, и знает что такое презумпция невиновности, и она де не употребляла в сюжете фамилию Гройзберга (сюжет закончился минуту назад, не говоря уже о статье в газетенке), что я давно слыву известным женоненавистником, одним словом, несла какую-то несусветную чушь.

Вскоре начали приходить ответы из прокуратуры и судов, мол, проведена проверка, допрошена Колчанова, материалы прилагаются, дела передаются для рассмотрения мировым судьям. О том, что я начал бодалово с Колчановой вскоре становиться известно «большим звездам», сиречь начальству. Меня вызвали и дали понять, что все они все прекрасно понимают, Колчанова конечно завралась, но для общего блага, будет лучше, если я это бодалово прекращу. Против такого предложения я устоять не смог, учитывая, что сидеть мне еще на централе бог весь сколько. Пришли и документы, а точнее, копии объяснений Колчановой, которые она давала в прокуратуре. Такое ощущение, что давала она их все тому же Ненашеву, сидят двое и думают, как бы солгать, что бы окончательно не изобличить самих себя во лжи. Помню, объяснений было несколько, в одном она говорит, что не может точно вспомнить, откуда у нее информация по делу Артюха и по моему делу, в другом она говорит, что воспользовалась материалами суда, только не помнит какого, одним словом, завралась окончательно. Но, коль скоро я принял предложение «звезд», и коль скоро пришли ответы из судов, о том, что рассмотрев в открытом заседании мои заявления (не пригласив ни меня, как истца, ни моего адвоката, как представителя), судьи все как один не нашли в действиях Колчановой составов преступлений - не врала она, нет в ее словах лжи, а по сему, в возбуждении и привлечении Колчановой к уголовной ответственности мне отказано. Что, собственно не удивительно.

Думаю, не стоит говорить, что Гройзберг заверил всех, что никогда не давал никаких интервью Колчановой, и что все ее слова, не более чем бредовые вымыслы досужей журналистки в погонах.

Списался я и Вовой Артюхом. В своих малявках он то мне и поведал, что творил Ненашев на следствии по его делу, и что я могу не удивляться, что малявки идут из хаты № 44. Оказывается, верный своей традиции не давать показаний, а тем более Ненашеву, Вова ушел в глухой отказ. Тогда Ненашев, через тюремных оперов передает в камеру, где сидит Артюх фотографии лета 1998 года, после чего, Вова уезжает в петушатник, так и не начав давать показания. Вскоре закончился и скорый суд по его делу – Вове, с учетом его прежней судимости дали 23 года колонии строго режима. Я упустил из виду, прости, адрес, где скрывался Артюх, знали его родители и Лямин, угадай - кто сдал её операм?

часть III

«Размявшись» таким образом на Колчановой, я уже почти стал забывать эту историю, как по каналу «РЕНтв», в который, кстати, вклинивается местный «Рифей», проходит сюжет «Жестокое порно». Я его не смотрел, поскольку считал, что как-то не ассоциируется жестокое порно с моей тематикой. А зря, очень даже ассоциируется. Ну, думаю и ладно, наверняка еще повторят, тем более, вскоре меня навестила Лариса Михайловна, и сказала, что на нее вышла корреспондент НТВ, некто Боровик Надежда Сергеевна из программы «Чистосердечное признание». Надя ну прямо горит желанием снять про меня сюжет, она обещает, что все будет объективно, что этот сюжет поможет узнать про меня и про мое дело правду, ага, жди, мало того, они уже прилетели и ждут в гостинице. Я Ларисе Михайловне тогда сказал, что я думаю про журналистов вообще и про телеканал НТВ, в частности. Следом меня тянет уже известное тебе начальство и говорит, что конечно, это мое личное дело, давать добро или нет, но они настоятельно рекомендуют не упираться рогом и согласиться. Мало того, они взбаламутили моих Родителей, папа пришел на тюрьму, мы долго с ним этот момент обсуждали, в конце концов, решили - хрен с ними, дам я это интервью.

Утром следующего дня, меня тянут на следственный корпус, где и должны были пройти съемки. Я иду вместе с начальником воспитательного отдела и говорю ему, что пока я не поговорю с корреспондентом тет-а-тет, никакой съемки не будет. Он выходит и возвращается с миловидной такой особой, Надей, той самой корреспонденткой. Она прямо вся рвется в бой, у них уже все готово, камера, свет и мужик с этой оглоблей с зеленым микрофоном на конце. Я несколько пыл Нади остужаю, поскольку хочу знать, об чем, собстна она собралась со мной вести речь? Надя говорит, что есть ряд вопросов, ну в плане того, что как до такой жизни докатился, мучают ли угрызения совести, и не сняться ли по ночам кровавые мальчики. Я ей тогда сказал, что Надя, угомонись и послушай, что я тебе скажу, поскольку у меня есть, что тебе сказать. Она включила диктофон и ДВА ЧАСА я рассказывал ей про то, что ты уже частично знаешь, про Похлебкина, про суд, про весь беспредел, что происходил и происходит вокруг меня и моего дела, в очередной раз макнул куда следует Колчанову с Ненашевым, рассказал что он творил с Артюхом и другими потерпевшими, одним словом, она тихо охренела. Потом говорит, что да, ее вопросы, конечно, это говно, по сравнению с тем, что она узнала, согласен ли я повторить все это под запись? Согласен. Свет, камера и мужик с оглоблей. Не два часа конечно, но часик - полтора я все это в камеру наговорил, после чего она оставила свой телефон, мыло и мы расстались.

Сюжет «Голое детство», что прошел через полгода по НТВ я не смотрел. Нет, не то что бы жалею, но судя по отзывам моих близких и друзей, отзывам сокамерников и мусоров, я выглядел в этом сюжете наиболее не вызывающем желание придушить и растерзать, по сравнению с другими, о ком вещало НТВ. Собственно, а чего я еще ждал? Ждать от телекомпании, от которой за весту разит моргом и смрадом трупов, вменяемой и объективной оценки? От телекомпании, превратившейся из уважаемого телеканала в сосредоточение всех отходов жизнедеятельности, как отдельных граждан, так и всего государства? Увы и ах, не по адресу посыл, за то, я теперь точно знаю - куда я буду посылать любого, кто попробует сунуться по мою душу.

Глава 40

Ты думаешь это конец? Уже в 2007 году, приносят мне еще один рассадник сплетен и слухов - газету «МК», а в моем городе, выходит приложение этой газетки, так сказать, вести с местных помоек и сточных канав. Оказывается в «МК» опубликована статья Колчановой «Выстрелы от «Голубой Орхидеи», господи, и далась ей эта орхидея! Что бы не тратить твоего времени попусту, прочитай письмо, которое я написал и отправил главному редактору этого регионального издания.

«Уважаемая г-жа Волгина. Видимо совсем плохи дела у Ларисы Колчановой. Плохи в финансовом отношении. Очевидно, наряду с дефицитом мастерства журналиста, образовался дефицит денежных знаков. Иные, менее сознательные, но чего греха таить, более привлекательные барышни идут на панель, так сказать, зарабатывать, чем бог дал. Проституция, она ж испокон веку по доходности разве что с торговлей наркотиками могла соперничать. Или с порнографией. К счастью, Лариса Колчанова, ипостаси эти миновала, но кушать то хочется, вот и подалась она на поле, ей хорошо известное, ибо "попаслась" она на нем вволю, не забыть бы – году еще в 2004. Ну дайте, дайте же и мне, вволю гульнуть на столь любимой мною теме – в очередной раз уличить Ларису Колчанову в том, что я называю "Продам честь и совесть журналиста – недорого", или даже не так – "Пристрою незадорого свое вранье. Не свежее, дурно пахнущее, б/у".

Собственно то, что пристроила она его в "МК" – для меня ничего удивительного нет. По моему, в августе 2004, все тот же "МК" разродился статьей, касаемо действительно, на тот момент громкого дела. Песня, ей богу – это была песня! Не беда, что, как и положено, в духе "МК", она на 90% состояла из шизоидного бреда, (все это прекрасно понимали, учитывая своеобразную репутацию "МК") и не побоюсь этого слова – чарующей фактологической несуразице. На ум приходят космические заработки порнодельцов, а чего стоят описание "оргий", "кортежей из дорогих иномарок" и "лучших номеров центральных гостиниц", создавалось впечатление, что автор словно жалеет, что упустил шанс самому соприсутствовать, от чего видимо, и воплотил на бумаге свои фантазии - старина Фрейд обрыдался бы, читая эту статью. Справедливости ради, отмечу, что некоторые мысли той статьи – не в бровь, а в глаз, подмеченные автором нюансы, полностью компенсировали весь остальной бред. Мы же, от души посмеялись, и вскоре о ней забыли, век такого рода информации недолог.

И вот, 12 декабря 2004 года, на местном, телеканале "Рифей", в передаче "Вызов 02", выходит сюжет Ларисы Колчановой, о преступлении, совершенном 7 сентября 2003 г., в аккурат в день приезда министра МВД РФ. То, что в статье "Выстрелы от "Голубой орхидеи"" в "МК" от 21.02.07, Лариса Колчанова от чего-то скромно так умолчала о том, что преступление совершено 3,5 года назад, выдавая его за "свежачек-с", говорит от том, что я называю, мягко выражаясь - недобросовестностью журналиста. Лариса Колчанова к моим упрекам в ее адрес привыкла, предпочитая делать хорошую мину при игре не просто плохой – отвратительной. Но, вернемся к сюжету, показанному Ларисой в декабре 2004 г. Одним словом, злодея поймали, и все бы ничего, но у следователя Ненашева, (показывают Ненашева), на устах застыл вопрос – как и почему ранее судимый за разбой с применением оружия (разбойничали на пару с папой, ранее неоднократно судимым), гражданин В. Артюх, А: получил за этот букет преступлений условный срок, и Б: куда смотрел судья, давая ему условное наказание за стрельбу в баре, грабеж и причинение тяжких телесных повреждений посетителю бара, грабануть который Вова видимо вознамерился. Казалось бы – чего проще, преступление раскрыто, виновный наказан и, учитывая его криминальное прошлое, получил по заслугам. Ан нет – Лариса Колчанова от чего-то решила блеснуть знаниями психологии преступника, полученными ей во время ее заочного обучения на юридическом факультете ПГУ. Как говорится – промолчи, сойдешь за умного, но, собственно, искрить знаниями ей никто не запрещал, тем паче в деле Артюха всплывает моя фамилия, которая на Ларису Колчанову подействовала как запах зайца на голодную борзую. Это сейчас, по прошествии нескольких лет, в статье "МК", Лариса Колчанова без тени смущения упоминает фамилию адвоката И. Гройзберга. Как известно, в моем городе, И. Гройзберг, это как Г. Падва в Москве, и попусту мусолить его фамилию, чревато. А в сюжете от 12.12.04, она ограничилась словами "известный в городе адвокат", "… напрямую отвечать отказался…", "…в беседе раскрыл тайну детства В. Артюха", при этом, на экране все видят И. Гройзберга, понимая, о ком идет речь.

Следует сделать ремарку, что на тот момент, суд над Артюхом продолжался, приговор не был оглашен, он содержался в СИЗО №1, что для людей, имеющих хоть малейшее представление об адвокатской деятельности и адвокатской этике должно говорить многое, если не все – иными словами, И. Гройзберг, как не просто адвокат, а ведущий и самый высокооплачиваемый адвокат края, не мог делиться с Ларисой Колчановой, на тот момент корреспондентом гор. УВД, подробностями личной жизни своего подзащитного, а тем более такими, о которых поведала во второй части своего сюжета Лариса.

Оказывается (тут Лариса Колчанова начинает мнить себя знатоком психологии, одновременно начиная безудержно ВРАТЬ или нет, лучше так - ВРАТЬ без удержу), дак вот, корни преступления Артюха, когда он застрелил продавца и ранил продавщицу мобильных телефонов, унеся с собой с места преступления пять телефонов, три из которых не работали вовсе – кроется в детстве Артюха. Коль скоро, врет Лариса Колчанова так же виртуозно, как и играет на гитаре (сам не слышал, но говорят, не Los Lobos конечно, но слушать можно), то делать постоянные отступления, опровергая и уличая Ларису Колчанову во лжи – дело нудное, неблагодарное и главное - ей это, что горох об стенку. По сему, поступлю так, просто перечислю основные, так сказать, доказанные мною (и не только) и опровергнутые факты лжи Ларисы Колчановой. Кстати, безудержно ВРАТЬ (видимо привычка выработалась – чего не сболтнешь за гонорар), продолжает Лариса Колчанова и со страниц "МК".

Итак, в моем захолустье никогда не существовало дела "Голубой Орхидеи" – обратитесь на Петровку 38, там вам расскажу, что в 1999 г. в Москве была закрыта студия, производившая продукцию эротического содержания с участием лиц от 14 до 18 лет, и имевшая сайт в Интернете под названием "Голубая Орхидея ", и что совладельцем этой студии был некто Всеволод, он же Сева Солнцев-Эльбе, пользуясь терминологией Ларисы Колчановой – "личность широко известная в узких кругах". Севу и его подельников осудили, но коль скоро фигурантам по делу уже исполнилось по 14 лет, то все получили максимум по 2-3 года и к 2001 году все благополучно освободились.

Где Лариса Колчанова услышала звон – не известно, но, падкая до дармовщинки с привкусом клубнички, а тут еще имя и слово "голубая" очень кстати подвернулась, с легкостью подтвердила пословицу о человеке недалеком, слышащим звон, да не знающим, откуда он. Так я, с легкой руки Ларисы Колчановой стал фигурантом дела "Голубой Орхидеи", невольно украв "лавры" московской студии.

В 1998 году я не работал преподавателем в школе № 2, в которой "учился" Артюх, т.к. с сентября 1998 года находился на инвалидности, по причине туберкулеза, мало того, из той школы, я уволился в 1996 году, так как сломал ногу и не мог в течение полугода вести уроки - аппарат Илизарова мешал, приступив к работе в совершенно другой школе в сентябре 1997 года. В свою очередь, Артюх с 1997 года находился на домашней форме получения образования, что автоматом исключает его из списка учащихся школы № 2. Кстати, об учениках - мальчиках, к которым я относился с нежностью. От чего же – с равной нежностью, не сальной, о которой говорит Колчанова, я относился и к ученицам – девочкам, и, слава богу – все мои бывшие и ученики и ученицы, до сей поры вспоминают обо мне как о хорошем и талантливом учителе, некоторые даже пишут письма поддержки. Врет Лариса Колчанова, что я их фотографировал, ну да от ее лжи от нее не убывает, иначе, представляете, во что бы превратилась Лариса Колчанова, начни от нее убывать после каждого ее вранья? Жуткое зрелище. Видимо прочитав статью в "МК" за 2004г, Лариса Колчанова приплела "солидные капиталы", помниться мне что, по мнению "МК" – чуть ли не 50000$ в неделю. Доказано в суде по моему делу – а точнее, нашло отражение в приговоре – не было никакой прибыли, мало того, от наказания освободили, вернули всю оргтехнику, включая загубленные прокурорскими работниками "уработанные в хлам" компьютеры, принтеры, фотоаппараты и осветительную технику. Вернули даже радиотелефон, правда не тот, и то же сломанный, но это так, к слову. Все это я изложил на бумаге и отправил Ларисе Колчановой в ее офис, одновременно написав заявления в прокуратуру и суд о возбуждении уголовного дела по факту клеветы и т.д. Написал так же я и о том, что только человек, разбирающийся в психологии как свинья в апельсинах, может провести параллель между событиями августа 1998 года, когда Артюх участвовал в фотосессиях, получив за это 500 рублей и со слов Ларисы "приученный к легким деньгам и красивой жизни" (это за одну - две фотосессии то?), неожиданно, вдруг решил, влекомый, видимо, воспоминаниями шестилетней давности пойти и убить человека. Попенял я и на то, что не гоже так демонстративно подставлять адвоката, поскольку мало того, что по сюжету он раскрыл ей личные обстоятельства из жизни Артюха, тем самым подставив его (не забываем, что Артюх сидит в общей камере и с вероятностью в 100% вся камера эту передачу смотрела – ну любят зеки криминальные хроники, а тут такие, прямо скажем – пикантные подробности из жизни сокамерника, подробности, за которые запросто можно угодить в "петушатник"), что учитывая положение И. Гройзберга, кажется просто невероятным. Большое тогда получилось письмо - выразительное. В начале февраля 2005 года, сюжет повторяется вновь – всего его обкатали раза 4, не считая недавнего показа по каналу "РЕН ТВ" в сюжете " Жестокое порно" – права она им продала на него, не иначе, или так, как всегда, отработала, фигурально выражаясь, гонорар, не знаю. Второй выпуск сюжета Лариса дополнила рубрикой "P.S." – так сказать, диалог в эфире, отвечая на мое письмо и глядя в камеру. Во втором письме, я помниться сравнил ее с нашкодившей школьницей, вынужденной оправдываться за свой некрасивый поступок, а именно так выглядело ее выступление. Мол, не виноватая я, и фамилию Гройзберга я не упоминала, и вообще, я - это еще тот женоненавистник, и даже допустил одну орфографическую ошибку (это на 4 листа А4 убористого текста) – ну детский лепет, ей богу! Тем временем И. Гройзберг, подтвердил информацию, что НЕ ДАВАЛ Ларисе никаких интервью, и уж тем более не делился подробностями из личной жизни Артюха. Мало того, прокуратура по моему заявлению приняла дело к производству и учинила проверку по фактам самого сюжета и действий гражданки Колчановой. Меня ознакомили с ее объяснениями, что давала она в ходе проверки - так мастерски изворачиваться можно только пройдя курсы "усиленного тренинга по прикладному вранью в средствах массовой информации". Встряхнули ее тогда капитально – и на том спасибо. Потупив очи долу, прокуратура согласилась, что врет Лариса мастерски, следы заметает умело, и что уж лучше, от греха подальше, в возбуждении дела отказать, поди, как еще выиграю я его – сраму не оберешься, ограничились легким помахиванием пальца в адрес чересчур разошедшейся журналистки в погонах. У вас быть может, возникнет вопрос, а как там Артюх, и вообще, по большому счету – не кроется ли тут какой подвох.

Если у вас он возник – поздравляю, не все так плохо, ибо подвох тут действительно есть. Точнее их несколько. Помните удивленного следователя Ненашева, недоумевавшего по поводу условного срока Артюха? Открою вам один секрет – Ненашев, формально вел и мое дело. Формально, поскольку делом занималась ГП РФ, хотя, со временем, отчитавшись "куда следует" об очередном катастрофическом успехе, ГП переложила всю тяжесть по разгребанию того, что они наворотили за период следствия, непосредственно на Ненашева. Интересность кроется в другом. А кроется она в том, что во всех 20 с лишним томах моего уголовного дела нет, и никогда не было НИКАКИХ показаний В. Артюха. Хотя, казалось бы, "жертва извращенцев", должен был хоть как-то часть своего отрочества, проведенного в роскоши и в окружении шальных денег, так сказать, описать, или на худой конец, поставить свою подпись под тем, что написали за него следователи (как поступали многие фигуранты), одним словом – развенчать и привлечь к ответу - ан нет.

Все очень просто – с самого начала следствия Артюх, и еще несколько фигурантов, при поддержке своих дальновидных родителей отказались от любых показаний и участия в следствии, о чем в деле есть соответствующие расписки. Это обстоятельство чрезвычайно нервировало следователей вообще и Ненашева, в частности. Но ничего поделать было нельзя - родители и их дети не поддавались ни угрозам, ни шантажу, ни открытому физическому воздействию со стороны следствия и отказывались сотрудничать категорически.

Семья Артюхов возглавляла этот «топ». Не было их и в суде. И тут, о "удача" – Артюх мало того что, совершает особо тяжкое преступление, дак и дело поручают Ненашеву. Опять небольшая ремарка – проведя в тюрьме 4,5 года я, разумеется, был полностью в курсе того, что и кто "заезжает" в камеры СИЗО. Был я в курсе и того, что Вова сидит в общей камере, знал и номер камеры. В каждом СИЗО есть специальные камеры "петушатники", камеры для лиц, вольно или невольно сменивших ориентацию. В СИЗО №1 г. Перми это была самая большая по площади камера - № 44. Каково же было мое удивление, когда я получил "весточку" из этой камеры от Вовы. Как Вова оказался в камере для изгоев тюремного мира? А случилось вот что. Вова отказался давать показания по обвинению в убийстве и разбое. Тогда Ненашев, ничтоже сумняшися, памятуя прежний Вовин отказ сотрудничать по моему делу, через оперативного работника (вспомните нашумевшее недавно дело о 10 операх во главе с начальником оперативного отдела, устроивших из СИЗО нечто вроде феодальной вотчины), передает в камеру, где сидит Вова фотографии из моего уголовного дела. Скажем так, ничего особенного, но учитывая место пребывания, такие фотографии ведут только к одному. Что собственно и произошло, и уже сюжет Колчановой Вова смотрел, когда собственно все страшное уже имело место быть.

Могу понять я и позицию защиты – сиречь И. Гройзберга. На тот период необходимо было хоть как-то отработать гонорар размером в квартиру, что продали родители Артюха, (это со слов Колчановой), дабы оплатить услуги И. Гройзберга. В той ситуации, и при том раскладе, когда 100% виновность Вовы была всем очевидна, надежды маленький оркестрик играл только со стороны признания его психически невменяемым. Именно в суде, И. Гройзберг сделал заявление, что Вова немного не в себе на почве известных событий августа 1998 года. Пытки деньгами, новой одеждой и объеданием в фаст– фуде, список извращений можно продолжать довольно долго. Назначили экспертизу, которая показала, что Вова вменяем настолько, что и среди простых людей, такой вменяемости еще поискать, здоров, одним словом, как психически, так и физически. Читал я эту экспертизу – хоть сейчас в космос отправлять можно.

Еще раз повторюсь, И. Гройзберг, человек который дорожит своим именем, и репутацией. Используя этот шанс, как возможность облегчить участь Вовы, он, в своих выступлениях даже не указывал фамилии учителя, а по делу, их, учителей, проходило трое – это так, для справки. Чувствуете разницу между умным адвокатом и Ларисой Колчановой? Я тоже.

Но вернемся к нашим Ларисам. Признаюсь, как подпорченная сельдь, попахивают слова Ларисы Колчановой, сказанные ей и в сюжете, и вновь повторенные на страницах "МК", ой, дайте просмеюсь, дак вот, в 2004 году, она вещала с экрана о том, что "юноши с извращенной психикой подрастают" – ну про извращенную психику, это как посмотреть, а точнее – куда, не говоря о том, что юноша то был один - Вова Артюх. Согласно ВСЕМ экспертизам у всех фигурантов психика здорова на 100%, а у некоторых, как ни странно, после общения с подсудимыми, он даже стала еще лучше, дело не в этом. Учитывая, что Артюх 1983 года рождения, то его и в 2004 году, "юношей" можно было бы назвать с большой натяжкой – скорее, молодой человек 21 году от роду. А что же говорить про 2007 год? Хорош юноша – 24 года, ну да Ларисе Колчановой виднее. А смеялся я оттого, что представил, как в очередной раз, когда припрет безденежье, или что там обычно припирает Ларису Колчанову и заставляет в очередной раз нести в издательства или на телевидение свой протухший продукт, пользуясь исключительно клубничной тематикой семилетней давности – что напишет она? То, что про день и год преступления не помянет – это точно, авось прокатит, а как быть с "подрастающими птенцами". Может это будут уже "стареющие птенцы" или "мужчины, бывшие птенцы" – время то идет, – на что жить Ларисе, о чем писать? Представил я и с каким свистом и улюлюканьем, спровадили бы Ларису Колчанову с заседания любой кафедры судебной психиатрии, вздумай она озвучить свой основной тезис о том, что именно после событий 1998 года, Артюх, желая утвердиться как мужчина, пошел на это преступление. Конечно, в словах засекреченного оперативника есть вполне обоснованный смысл, а если посмотреть сюжет от 2004г., то станет ясно как день - сотрудник прав, говоря, что тяга к оружию – есть неотъемлемая часть большинства мужчин, и желая казаться самому себе мужчиной – Артюх носил с собой оружие (это слова из сюжета). Мало того, видимо простаивая с микрофоном у клеток с подсудимыми, Лариса Колчанова не удосужилась подумать о том, что вздумай Артюх "самоутверждаться как мужчина", якобы будучи "жертвой извращенцев", то он вполне мог бы пополнить (к счастью не пополнил), будучи "жертвой" исключительно в воображении Ларисы Колчановой, список маньяков, убийц и насильников, поскольку доказано, что именно желание самоутверждения себя как мужчины – толкает таких людей на подобного рода преступления. Но никогда и нигде "жертва извращенцев" не открывала огонь по продавцу мобильных телефонов не иначе как с целью банального грабежа, являясь элементарным уголовником. Насколько мне известно, у Вовы проблем с женщинами, отродясь не бывало. Понятно, почему Ларису Колчанову освистали бы психологи – криминалисты и осмеяли судебные психиатры?

И. Гройзберг – адвокат, сделал дело, и живет себе дальше, осужденные, в том числе и бывшие – освободились и работают, я вот, опять же, разминаюсь в эпистолярном жанре, одним словом, думаю у Ларисы все сложиться лучшим образом, поскольку напиши она еще через пару лет о "юношах" или о "Голубой Орхидее" очередную ахинею, придется ставить вопрос о ее, мягко выражаясь - профнепригодности, поскольку впаривать и мусолить одно и то же, может человек исключительно либо на почве нехватки денег, либо на почве, ну да не будем развивать эту тему. Чего я Ларисе Колчановой категорически не желаю.

Написал и подумал – зачем написал? Вернее не так – зачем Лариса Колчанова отнесла свой бред в редакцию "МК" – понятно, денег заработать. Деньги кончатся – понесет еще куда-нибудь, где востребованы не обремененные профессионализмом журналисты, и где не очень заботятся о своей репутации, не говоря уже о репутации корреспондента. Так же не вызывает вопросов – почему "МК" сей бред опубликовал, уж очень тема в "формате" "МК", не обсосанная со всех сторон, разве что уважающими себя и своих читателей и зрителей СМИ. Попытка остановить словесную диарею Ларисы Колчановой? Ну, этот посыл в пользу ущербных, смакующих подобного рода материал. Такие читали и читать будут. В очередной раз дать прочувствовать ей, что плинтус, простите, планка, на уровне которой она находилась, за минувшие годы, увы, не стал выше? Нового ничего – Лариса все это прекрасно знает и без лишнего ей на то указания, Артюху с его 23 годами срока, тоже – не легче. Написал, очевидно, что бы лишний раз убедиться самому, и постараться убедить Вас, уважаемая г-жа Волгина, что слова мои, сказанные в письмах Ларисе Колчановой, о том, что бред и ложь, пусть даже из уст такого "журналиста", все равно останется бредом и ложью, будучи напечатанным, в очередной раз, в очередной газете. И как хорошо, что большинство это прекрасно понимают и мнение мое разделяют. Даже родители фигурантов, в судебном заседании от 16.02.07, отказавшиеся от всех материальных и моральных претензий в мой адрес и адрес других участников, ушедшего в прошлое процесса, вроде мелочь, а приятно. И уж тем паче, не жду никакой ответной реакции – пустое все это, время все само расставит по своим местам, и уже начало расставлять».

Что бы окончательно закрыть тему о моих отношениях с СМИ, скажу - посмотрел я все-таки этот сюжет по «РЕНтв». Действительно, продала Колчанова им права на меня, что ли? Понимая, что по большому счету, толку от этого мало, но написал я и Игорю Прокопенко, под чьим руководством и выходил этот проект на «РЕНтв». Не сочти за труд, прочитай и это письмо, порадуйся за слог и смысл, который я, надеюсь, очень хорошо донес до них до всех.

«Ох, г-н Прокопенко, тошнехонько мне, ох тошнехонько. И ведь вроде как зарок даже себе давал - не реагировать на отрыжки и прочие выделения, что нет-нет да втюхают обывателю или низкопробная пресса, или столь же низкопробное телевидение. Окружение мое, опять же возмущается - вроде как обещали "жестокое порно", а там опять про тебя, в смысле, про меня. Действительно, редкостная живучесть наблюдается. При чем - во всех смыслах. Ну, про страсть обывателя, я еще именую его обыдлевшим обывателем, сиречь обывателем, низведенным до положения скотского быдла, дак вот, страсть его к подобного рода сюжетам давно известна, и не мне вам о ней рассказывать. Пресса и TV охотно этого обывателя имеют, опять же, во всех смыслах, постоянно эту тему муссируя. "МК", НТВ, местечковые СМИ вот уже шесть лет возбуждают себя и пытаются возбудить читателя. Обоюдное такое удовольствие получается. Но вот уж от кого, но от вас, я такого не ожидал. Еще свежи в памяти действительно качественные программы "Военная тайна", что вели вы, да по моему и сейчас ведете, одним словом, не уподоблялись вы этому патологическому психозу, не шли, так сказать, на поводу у плебса - а тут, на тебе! Нет, может быть я и ошибаюсь, поскольку вашего в этом проекте только фамилия и имя в титрах, как руководителя проекта, может вы его и в глаза не видели, может, подмахнули не глядя, потому как заняты выпуском более нужного, и более качественного телевизионного продукта. Я даже готов поверить, что в силу своей занятости, вы одобрили повторный, или быть может, уж и не знаю в который раз - повтор в эфире РЕНтв сюжета "жестокое порно".

Лично меня, ну просто изводит то обстоятельство, что в очередной раз на экран пролезла, уж не знаю с мылом или без, корреспонденша нашего местного телеканала РИФЕЙ (не путать с одноименным пивом), хотя суть та же - выпил и через какое то время из себя вылил, дак вот речь идет о гр. Л. Колчановой. До чего, знаете ли, неугомонная барышня! Нет, я, конечно, понимаю - отсутствие даже намека на журналистское мастерство, чарующая пустота и полное отсутствие всего, что обычно связано с журналистской карьерой - все это заставляет Колчанову пастись на этом поле вот уже без малого шесть лет. Нужно отметить – хорошее поле, прямо, заливные луга, выбрала Колчанова. Иначе как объяснить, что с завидным постоянством Колчанова возвращается к моей фамилии и моему делу?

С одной стороны понятно - уже упомянутый интерес плебса к подобного рода тематике, а непрекращающиеся убийства детей, э нет, это жутко и страшно, детки, заказывающие своих родных и близких – так, обыденность, этим сейчас никого не удивишь, те же детишки, до полусмерти избивающие и унижающие одноклассников, да этого полным полно на каждом канале, а вот порно, пусть и десятилетней давности, это другое дело - есть что посмаковать, клубничка-с, ну плебс, что с него взять? Конечно, будь у Колчановой все то, чего у нее сроду не водилось (это я о мастерстве, журналистской этике, порядочности, элементарной честности и прочих неведомых ей материях), глядишь, и стала бы журналистом, на худой конец - внештатным корреспондентом какой-нибудь серьезной газеты. Хотя, сомневаюсь, уровень не тот.

Согласитесь со мной, что начни вы, на протяжении шести лет, создавать передачи, исключительно посвященные сифилису Гитлера, при чем, собирать все сплетни, слухи, выдавать их с умным видом за правду - что о вас подумают коллеги и зрители? Что думают о Колчановой, из года в год с подозрительным удовольствием обсасывающую мою тему - остается только догадываться. Устал, честное слово, устал гнать Колчанову с этого поля. Не уходит, приелась, пользуется моментом, что нет пока меня рядом, не могу так сказать, дать адекватный ответ, привлечь к суду и все такое прочее, условия пока не позволяют. А куда ей податься, при полном наличии отсутствия всего? Вот и пасется, выдавая раз от разу идеи одна бредовее другой. Мелькнула в кадре наша с ней переписка - архизанятнейшее чтиво, доложу я вам! Колчанова, правда в очередной раз приврала, поскольку поводом к переписке послужил ее репортаж, в котором она, видимо в пылу непонятно какой страсти, позволила себе не только разом нарушить массу журналистских заповедей (она их попросту не знает), но и умудрилась подставить уважаемого адвоката, пыталась, что то там лепетать о своем заочном юридическом образовании и о том, что знакома с презумпцией невиновности и даже знает, как ее нужно готовить - одним словом, всячески пыталась доказать, что мне, пусть и из камеры СИЗО, метать бисер бывает полезно, ибо те, перед кем его обычно мечут, лишний раз приходят в себя, правда, ими же и оставаясь. Засим, позволю себе откланяться».

Глава 41

Уф, что-то большое отступление получилось, ну да ничего, вот из таких вот моментов и эпизодов, складывалась моя жизнь на централе. К концу 2002 года, поскольку в судебные заседания являлись в основном потерпевшие, либо не являлись вовсе, смысла в огромном зале уже не было. Ажиотажной явки не наблюдалось. Хмуров принимает решение продолжать судиться у него в кабинете. Уютненький такой кабинетик, клетка, правда, несколько тесновата, ну да ничего, зато, прелестный вид на окна квартиры Стаськи К.

Все последнее время, прокуроры пытались вытащить в суд Егорку Суслова. Как я уже говорил, нарисовавшийся, откуда не возьмись папа Егорки, увез сына куда то в глубь Тюменской тундры. Вытащить же его оттель, как ни старались прокуроры, все у них не получалось. Свободин, в конце концов, предложил вообще убойный по своей дебильной простоте вариант - оглашаем показания Суслова и судим по этим показаниям, раз Суслова не удается доставить в суд. Адвокаты даже поперхнулись от такой наглости. Хмуров, до этого сквозь пальцы смотревший на свободинские выходки, и тот сказал, что поаккуратнее нужно быть, последний раз, таким макаром судили в году этак тридцать седьмом, так что кровь из носу, но Суслова в суд доставить! Так что конец 2002 года запомнился мне именно явкой в суд Егорки, а точнее, не столько Егорки, сколько его папы.

Доставляют нас, стало быть, в суд, выясняется, что ночью приехал Егор и папа, и что после обеда у них билет на поезд обратно, так что времени в обрез. Мы садимся в клетку, ждем появления Егорки и папы. Входят. Егорка видимо на оленьей диете раздобрел дальше некуда, такой пузатенький оленевод получился, но папа... Это сейчас мне легко сравнивать, а тогда, что бы сравнить папу Егора с тем, кто бы примерно соответствовал его типажу, на ум приходил только Боря Моисеев. Удивительно, что человек, у которого на лбу было написано, что он пассивный гей, который был одет и вел себя как Моисеев, Зверев и Пенкин вместе взятые - что он мог делать в тюменской тундре? Все так и обмерли, когда даже не папа завел Егора в зал суда, а Егор завел смущенного таким количеством мужиков папу. Прокуроры и Хмуров то же слегка обомлели, поскольку, посмотрев на папу, у них сразу пропало всякое желание его допрашивать, одномоментно подтвердились сразу несколько народных мудростей, рыбак рыбака хочет издалека и яблоня на яблоню недалеко падает. По традиции нас из зала удалили. Подняли довольно быстро. Егор, видно было, что несколько не в себе, хлюпает носом, и вообще заметно, насколько все это ему тяжело и неприятно. Видимо папа уже рассказал ему, что то, что он считал вещами совершенно обычными, на самом деле, в обществе воспринимаются как из ряда вон выходящее за все разумные рамки, и что теперь, за то, что он рассказал на следствии, вот эти мужчины, видимо сядут далеко и надолго. А реветь начал Егорка, когда Свободин попросил его рассказать, коль уж он отрицает, что его тогосили все кому не лень, то пусть хоть расскажет - как, у кого и когда он перепутал чупа-чупс. Егорка рассказывать отказался, но сам факт того, что перепутал - подтвердил. А поскольку путал он практически у всех и постоянно, то все выхватили по ч3. ст. 132, поскольку его рассеянность была классифицирована судом не как развратные действия, а как оральный половой акт. Все остальное Егор отрицал, видимо вняв увещеваниям папы. У нас к нему особых вопросов не было, единственное, Лариса Михайловна, видимо решившая устроить новогодний сюрприз Лямину, спросила Егора, мол, правда ли то, что Лямин оттогосил его, в один из дней августа 2001 года. Егор, как ни странно, подтвердил, мол, да, спал я себе спал, как тут Лямин давай меня тогосить, сопротивляться не мог, поскольку боялся разбудить одного из обвиняемых, на котором спал. Пришлось мне срочно из этой пикантной ситуации выруливать, подведя Егорку к тому, что спал он «не на одном из обвиняемых», а «на одном диване, рядом с одним из обвиняемых», но все равно, Егорка подтвердил железно - Лямин его оттогосил по первое число, «разбудив одного из потерпевших, который тоже спал на одном диване с одним из обвиняемых.» Запутавшись окончательно в диванах и спящих на них потерпевших и обвиняемых, Егорку больше от греха подальше ни о чем никто не спрашивал, однако Лариса Михайловна сделала официальный запрос прокурору по факту того, что Лямин, будучи уже в возрасте, с которого наступает ответственность за своевольное тогосенье спящих несовершеннолетних, оттогосил Суслова.

Видимо, что бы окончательно добить Свободина перед новым годом, один из адвокатов решил задать вопрос папе Егорки, что-то в духе того, каким по суровости наказанием он считает нужным наказать подсудимых, если и вообще (взгляд на папу), считает нужным их наказывать. Откинув шаль, папа сказал, что он не испытывает никаких отрицательных эмоций и чувств к этим подсудимым (особенно вон к тому, с бородкой - читалось в его взгляде), по сему, он отдается, а точнее, отдает решение в мужественные и такие крепкие руки судьи Хмурова. С Новым Годом!

Глава 42

Наступивший 2003 год принес ряд неожиданных и неприятных сюрпризов. Видимо прокуратуры и суды завалили свое начальство просьбами - отменить положения статьи УПК, запрещающей оглашать показания потерпевших в суде, если они, эти показания не подтверждают. Дела видимо рассыпались, показатели по обвинительным приговорам пошли на убыль (какой ужас - сажать стали меньше, ты подумай!), одним словом, в начале 2003 года вышли поправки к этой статье УПК, а точнее, пункт, запрещающий оглашать показания, был из нее удален. Свободин, видимо неделю пил на радостях, поскольку в первом же заседании потребовал повторные допросы всех без исключения потерпевших. К сожалению, наши адвокаты ничего против произвола Свободина, пользовавшегося безоговорочной поддержкой Хмурова поделать не могли. Все доводы, о том, что нет оснований для повторного вызова потерпевших, были Хмуровым проигнорированы. Еще бы, такой козырь, как оглашение показаний терпил, ни Хмуров, ни Свободин упускать конечно не стали. С первых дней наступившего 2003 года, мы теперь наблюдали такую картину.

Доставляют в суд потерпевшего, теперь - без особой разницы, кого. Пусть это будет Дунька, тем более что я так и не смог задать ему вопросов. Собственно, мне их никто задавать и не дает, поскольку Свободин, снова мерзко улыбаясь, спрашивает - подтверждает ли Дунька показания данные на предварительном следствии. Вне зависимости оттого, что отвечает Женька, Свободин просит огласить его показания. Для конвоя началась череда праздничных прослушиваний курса практической педофилии. Зачитывал показания Алехин - Надя, расцветя как маков цвет, читать показания потерпевших категорисски отказалась. День читает, два читает - прочитал. Все, баста, коль скоро показания оглашены в суде - Хмурову, а тем паче, Свободину - НАСРАТЬ, подтверждает ли их потерпевший или нет, они идут как доказательство. То, что терпилы в суде их не подтвердили, поскольку большинство было получено под давлением или под угрозами физической расправы, это дело десятое, то, что экспертизы и сами эксперты, толком ничего сказать не могут, это все херня, показания свидетелей, утверждавших, что ничего не видели, и ничего не было - это все заговор, устроенный подсудимыми, что бы ввести в заблуждение суд. Хорошо, тогда Лариса Михайловна просит огласить те показания того же Ллойда, Булдакова или Лямина, в которых они отрицают совершение с ними ндсх. Хмуров отказывает, поскольку потерпевшие, якобы и так в суде от всего отказались, зачем оглашать такие «неудобные» показания и нервировать Свободина и генеральную прокуратуру? И ничего, ничего с этим беспределом, поделать было невозможно. Вызываем экспертов, вызываем свидетелей - все напрасно, ничего из того, что они сказали в суде в нашу пользу, в приговоре отражено попросту не было.

Таким образом, до лета 2003 года были оглашены все нужные Свободину показания потерпевших. Вот почему я говорю, что со временем, я уже сбился со счета, кто и когда и сколько раз из терпил побывали в суде. Некоторых отлавливали прямо в школе, кого-то привозили из приютов, Свободин, видимо совсем обезумевший от такой безнаказанности, предложил огласить показания Егора Суслова, в его отсутствие, поскольку приехать повторно он не мог. Хмуров пару дней думал, после чего, направил телеграмму, с просьбой, ответить, подтверждает ли Суслов свои показания? Пришел ответ - подтверждает. И на основании этой бумажки, которую в глаза никто не видел, Свободин просит огласить показания Суслова! И ведь оглашают, хотя в законе ясно указаны три причины, по которым потерпевший не может принять участи в судебном заседании: смерть, природная катастрофа, либо особые обстоятельства, а то, что живет он на жопе у глобуса, это уж простите, никого не волнует, не говоря уже о телеграмме - бред сивой кобылы! Но это волнует только нас и наших адвокатов - Свободину и Хмурову все это по барабану.

Собственно говоря, на этом судебные слушания прекратились. Остались лишь выступления в прениях адвокатов, наши и прокурора, на котором он должен запросить наказание каждому из подсудимых, по каждому эпизоду, с перечислением доказательств, как доказывающих нашу вину, так и тех, которые нашу вину опровергают - норма закона такая, прокурор обязан доложить суду по каким эпизодам вина обвиняемых доказана и на основании чего, а по каким, либо не доказана, либо решение остается за судом. Хочу еще раз подчеркнуть - прокурор обязан детально рассмотреть каждый эпизод, прозвучавший в суде.

Наступила осень 2003 года. Первыми выступали в прениях адвокаты. Нужно ли говорить, что все их доклады содержали пошаговый алгоритм, доказывающий бредовость предъявленных обвинений. Каждый из адвокатов, используя материалы уголовного дела и суда, поэпизодно доказывал нашу невиновность. К счастью, все выступления сохранились, и быть может, когда появится такая возможность, я выпущу отдельные главы, посвященные всем участникам процесса. Лариса Михайловна припомнила все, начиная от сделки с Дадаевым на Петровке 38, вспомнила о том, как Потерянцев на протяжении месяца уверял ее что не ведет допросов, прошлась по Похлебкину, зачитала и привела показания терпил и экспертизы, прошлась по Свободину с его манерой стращать потерпевших перед заседаниями, указала все нарушения, что были допущены в ходе следствия и суда, указала даже на то, что я, оказывается, сужусь без предъявления мне обвинения по данному уголовному делу, что само по себе ставит крест на всем, что происходило в зале суда все это время, одним словом, сделала все возможное, что было в ее силах. Точно также поступили и другие адвокаты. В октябре нас привезли вновь, уже для наших выступлений. Думаю не стоит говорить, что каждый из нас, хорошенько подготовившись не менее убедительно, разобрав каждый из предъявленных эпизодов, как мог, попытался доказать Хмурову, что Свободин с Алехиным заблуждаются в нашей виновности настолько глубоко, что заблуждаются даже на счет глубины своего заблуждения. Свободина, кстати, после того, как огласили показания потерпевших, как ветром сдуло. Больше я его ни разу не видел. Мавр сделал свое дело. Все без исключения ждали выступления Алехина, всем было интересно - как он собирается доказывать нашу виновность и какое наказание он запросит каждому из нас.

Для выступления Алехина Хмуров выделил целый день. Приехали, и как уже принято, расселись в кабинете Хмурова - мы в клетке, все адвокаты за т-образным столом. Поднимается Алехин, и начинает читать - все сначала даже не поняли - может он вывивши, или может еще чего, но начал Алехин со слов о том, что какое больше значение имеет этот процесс с точки зрения борьбы современного общества с засильем гомосексуализма в нашей стране. Далее он перечислил СМИ пропагандирующие распущенность нравов и сексуальную раскрепощенность, попенял на невнимание школы к этой проблеме, упрекнул родителей в том, что они допускают своих детей к СМИ и интернету, где дети, насмотревшись пропагандирующих гомосексуализм фильмов и сайтов, попадают в руки гомосексуалистов, которых сегодня за их гомосексуальный образ жизни и судят. После чего, он перечислил фамилии подсудимых, говоря после каждой фамилии - пятнадцать лет колонии строго режима. После чего, отдал тоненькую стопочку своей обвинительной речи Хмурову. Все! От силы - минут семь. Все так и опешили, позвольте, а где детальный анализ преступлений, где анализ доказательств, где вообще все, что обязано быть, все чему обязывает быть закон? Нету. Судя по смущенной улыбке Алехина, словно говорящей, мол, вы что, дети малые, так и не поняли - все это фарс, видимость, эфир - все уже решено и без всякой видимости законности и правосудия, и то, что я даже не удосужился ничего сказать, а на хрена мне что-то говорить, и так все ясно. Хмуров с умным видом объявляет перерыв на месяц - ему нужно «писать приговор».

Глава 43

Смех – смехом, но на все эти мероприятия у нас ушел ровно один год. Подходит к концу декабрь 2003 года. 25 декабря нас привозят в суд, на оглашение приговора. В подвале происходит маленькая заминка, поскольку, в суд приперлись журналисты с камерами. Мы совещаемся и говорим, что покуда этих борзописцев из зала не удалят, мы на оглашение подниматься не будем. Начинается суета, мы пишем ходатайство Хмурову, где в письменном виде это свое требование излагаем. В конце концов, Хмуров принимает решение - журналисты побудут только в момент оглашения вводной части приговора, потом, покуда он будет зачитывать приговор, никого из прессы в зале быть не должно. Мы, а точнее, нас, поднимают в кабинет Хмурова. Помню я, как идиот, вырядился в пиджак и галстук, словно шел на вручение правительственной награды, а не за сроком - с таким же успехом можно на эшафот во фраке подниматься. Камеры, журналисты и все такое. Вбегает, подчеркиваю, вбегает Хмуров, в кожаной жилетке, ни тебе мантии, ни тебе характерного спокойствия и уверенности во взоре и голосе, с каким обычно читают приговор, хватает со стола стопку бумаг и выпаливает, что именем РФ, мне - одиннадцать, Бороде - девять, Чемпу - десять, Гресу - девять, Дракону - семь, Девизу - шесть с половиной лет лагерей. Все, приговор оглашен! Столь же стремительно Хмуров убегает. Журналисты так и не поняли - когда им из зала выходить то? Мы тоже стояли в растерянности - а где оглашение приговора с обязательным анализом эпизодов и доказательств как за, так и против, где расшифровка, за что и сколько каждому наболтал Хмуров, и он что, месяц писал эти три строчки? Адвокаты вообще в растерянности, поскольку видали, конечно, всякого, но вот такого скорострельного «оглашения» в кожаной тужурке им еще видеть не приходилось. Нас увозят на централ, проходя по коридору, вижу папу, который что-то показывает мне, в том духе, что держись мол, хотя видно, что у самого слезы на глазах - вера в справедливость, вера в человечество в тот день была в нем похоронена окончательно.

Конечно, дней через пять, нам раздали полный текст приговора, и мы смогли ознакомиться с тем, над чем, чах целый месяц Хмуров. Оно и понятно, ведь оказывается, приговор сначала пишется от руки, а уж за тем перепечатывается. Переписать от руки СЛОВО В СЛОВО из обвинительного заключения и из того, что подсунул ему Алехин, действительно, нужен «недюжий ум» и просто вершина судейской мудрости. В приговоре действительно был поэпизодный анализ каждого из вмененных нам эпизодов. Только это был не анализ, а переписанное обвинительное заключение, в приговоре не было ни слова, ни об одном из доказательств в нашу пользу - НИ СЛОВА! В приговоре были приведены ссылки на оглашенные в 2003 году наши показания, как единственные, доказывающие нашу вину, и НИ СЛОВА о том, что происходило на самом деле, не было даже упоминания про вопросы адвокатов, про наши вопросы, допросы свидетелей, про выступления в прениях, одним словом, не было ничего, что могло бы поставить под сомнение доказанность нашей вины - как известно, любое сомнение толкуется в пользу обвиняемого, а то, что все состояло только из одних сомнений, было очевидно, но Хмуров что, сам себе враг?

Когда я начинал писать эту книгу, у меня на руках не было самого приговора, поскольку хранить такие документы в лагере - это все равно, что спать на пороховом складе, обложившись тлеющей ветошью. Но уж очень мне его не хватало, по сему, я раздобыл таки тексты обоих приговоров, дабы постоянно не ссылаться на плохую память, а поглядывая на уже порядком поистрепанные страницы, постараться проиллюстрировать все то, о чем я говорил выше. Черт, грустное чтиво, даже по прошествии стольких лет, доложу я тебе. Ты знаешь, мне кажется, что мое повествование много увлекательнее, чем сами эпизоды, изложенные в хмуровском приговоре. Всего их набралось восемнадцать. В основу приговора Хмуров положил мои показания на предварительном следствии и показания терпил, без разницы, когда они их давали – главное, что бы это были показания против меня. Все остальное Хмуров отмел, либо проигнорировав, либо вставив формулировку, что он считает, что следует доверять первым показаниям, и баста. Свидетели помянуты только в том случае, если они говорили то, что при большом напряжении воображения, можно истолковать в пользу прокуроров, эксперты помянуты все скопом, есть даже ссылка на то, мол, профильных экспертов (сексологов и пр.) не вызывали и не приглашали, поскольку в них нет необходимости. Действительно, на хрена тут эксперты, когда вокруг царит средневековое мракобесие? Как тебе такая ссылка на заключения экспертов: «Согласно заключения эксперта у потерпевшего Бахарева, Булдакова, Суслова, Туктамышева, Фалюты Евгения, Фалюты Петра каких-либо повреждений слизистой заднепроходного отверстия не установлено. С учетом возраста потерпевших нельзя исключить совершения единичных половых актов в определенных условиях (наличие смазки) без образования телесных повреждений». Но погоди, согласно текста приговора выходит, что например с Бахарева или Суслова не слазили последние несколько лет, и что - нет никаких следов? Про смазку это понятно - нужно же как-то оправдать шизоидный бред про гель для волос в качестве смазки, нигде, кроме воспаленного воображения прокуроров и Хмурова не обнаруженного. Получается, что ничего нет, но могло бы быть, хотя, с таким же успехом, это могло бы быть с любым мальчиком десяти-двенадцати лет, но при чем тут я и все остальные? Где указания экспертов на то, что они не сомневаются в том, что я или любой из подсудимых совершали ндсх в отношении этих терпил? Нет таких указаний. Справедливости ради можно привести ссылку на результаты экспертиз Лямина и Базанова, отраженные в приговоре: «Согласно заключения эксперта у потерпевших Лямина и Базанова обнаружены изменения в области заднепроходного отверстия, которые, возможно, образовались в результате неоднократного совершения с потерпевшими половых актов в задний проход». «Возможно образовались», но ведь ни одна из экспертиз не дала однозначной оценки и не установила, что все изменения произошли только в результате половых актов, нет точного указания, что эти половые акты совершил я или мои подельники, хотя те же эксперты в суде говорили, что подобные изменения могут наступить и вследствие запора, или иных факторов, не связанных с половым актом. Лямин, например, очень любил с огурцом баловаться. Но Хмуров про это даже не помянул. Я наконец-то подсчитал - сколько лет в общей сложности мне наболтал этот судья - тридцать лет, всего же, он нам наговорил на восемьдесят шесть лет лагерей.

Любой здравомыслящий судья, либо адвокат, прочитав то, что «родил» Хмуров, предложил бы последнему застрелиться, что бы не позорить звание судьи, поскольку такого откровенного фальшивого и шитого белыми нитками приговора еще поискать. У Хмурова даже хватило ума включить в перечень доказательств гель для укладки волос и показания терпил, которые противоречат друг другу даже в тексте приговора! Я уже не говорю о достаточно сомнительном, с точки зрения «торжества справедливости» решении Хмурова о взыскании с нас ущерба, «…поскольку, как установлено в судебном заседании, потерпевшим действительно были причинены моральные и нравственные страдания от преступных действий подсудимых…». Ты думаешь, речь идет о «страданиях и мучениях», что получили они от нас, от меня? Читаем дальше: «…связанные с унижением со стороны одноклассников, знакомых». То есть ты понимаешь, что по приговору получалось, что ни от меня, ни от любого от подсудимых, терпилы не получали ничего, кроме удовольствия, а вот уже страдать и мучаться они начали, когда про эти удовольствия прознали их одноклассники и знакомые. А иначе никак, поскольку в приговоре нет ни слова о вреде, который мы причинили, или могли бы причинить своими действиями - не установлено причинение никакого вреда потерпевшим, нет его! Но Хмурову нужно как-то отблагодарить самых верноподданных терпил за то, что они в первую очередь, сами себя, как та, унтер - офицерская вдова, высекли и смешали с грязью. Лямину, а точнее его маман, он присудил тридцать тысяч рублей, солидарно, то есть по семь с половиной тысяч с меня, Бороды, Чемпа и Девиза. Столько же он отдал и Булдакову, разделив тридцатку между мной и Бородой. Видимо «страдали и унижались» они перед одноклассниками (которых сроду у обоих не было) и знакомыми (такими же, как и они сами) Лямин и Булдаков больше, чем все остальные терпилы. О том, что в деле еще фигурируют еще восемь терпил и о том, что все вроде как ждут-с обещанных денег, вон, у Бахарева - десять «доказанных эпизодов», у Суслова пять, у Фалют «доказаны» все эпизоды, да и в «доказанности» остальных Хмуров & K не сомневается, но нет о них ни слова, не заслужили, все пытались и на него сесть и рыбку съесть, а то, что вы мальчики теперь, вроде как вполне официально и не мальчики вовсе, дак это уж извиняйте – сами, сукины дети в суде все подтверждали, а то, что вас оставили с носом, выставив на публичное унижение - дак это же во благо «торжества справедливости», ведь моя вина вроде как доказана, чего ж еще вам надо? Нет ничего удивительного, что Хмуров не стал оглашать приговор в зале - его бы просто освистали и подняли на смех! Даже по одному тому, что как выяснилось, нас, подсудимых, за все эти годы даже не признали ответчиками по данному делу, хотя обязаны были это сделать еще в 2002 году, при предъявлении нам обвинения, или на худой конец - в самом начале судебного процесса, так что фактически, Хмуров, хоть, и присудил нам часть исков, но присудил их на авось, свалив все в гражданское судопроизводство. Хотя, быть может, ему было тупо стыдно, стыдно, что, вынося такой приговор, он продается сам и продет свою, до этого безупречную репутацию порядочного судьи. А пока, у каждого из нас было десять суток, что бы заявить о своем несогласии, после чего, можно было спокойно садиться за написание кассационной жалобы. Естественно все так и сделали. Мало того, все, включая адвокатов, потребовали повторного ознакомления с материалами дела - время то прошло много, а кассационная жалоба, это тебе не фунт изюма, одним словом, районный суд снова вздрогнул - «профессура» начала второй акт этого, как все убедились на примере слушаний по делу и приговора Хмурова, печального траги-фарса, назвать это даже судилищем, язык ни у кого не повернулся. Я уже упоминал, но скажу еще раз - на сегодняшний день мне не известны мотивы, почему 16 февраля 2007 года, через два года, после вступления приговора в законную силу, в ходе непонятно откуда возникшего судебного заседания, Лямин и Булдаков, а точнее их мамаши, полностью отказались от любых претензий в мой адрес, равно как и от денег, что присудил им Хмуров.

ЧАСТЬ II

Глава 44

За все то время, что провел я на централе, я ни разу не встречал адвокатов, так сказать, «чистой воды», в том смысле, что все они были из «бывших». Бывшие следователи и бывшие прокуроры, сиречь люди, до того как начать адвокатскую практику, занимались делом прямо противоположным. С одной стороны это конечно им во многом помогало, поскольку, зная все лазейки и методы работы своих бывших коллег по цеху, вновь испеченные адвокаты могли с успехом этими лазейками пользоваться. Хотя с другой стороны, в глубине души каждого из них сидел следак, или прокурор, и нет-нет, свою харю, на свет божий показывал.

Лариса Михайловна, как я уже упоминал, то же была из «бывших». Следопытила она где то в области, и завязав с этим неблагодарным делом, подалась в адвокаты. Познакомился я с ней летом 2001 года в одной из адвокатских контор, в которой у меня водились знакомые. Познакомился скорее так, на всякий случай, однако Лариса, с успехом нашим знакомством воспользовалась, временами прося меня отвезти ее по ее же, адвокатским делам. Сомневаюсь, что она была до конца в курсе всего, что творилось тогда вокруг меня, да ей, собственно до этого не было никакого дела. Дела ей не было никакого до того момента, как меня арестовали в ночь с 4 на 5 сентября 2001 года. Папа, разумеется, знавший лично адвокатов и покруче, тем не менее, еще не осознавая всю серьезность ситуации, заключает договор на мою защиту именно с Ларисой.

Могу тебе сказать точно - защищать нашего брата берутся далеко не все адвокаты. Во-первых, все они люди с устоявшимися и въевшимися в сознание установками, касательно отношению к педофилам. Переубедить адвоката и заставить защищать последних, могут только три обстоятельства. Либо дело по защите назначается принудительно, и адвокат обязан выступить в роли защитника по постановлению суда, толку, правда от такой защиты - кот2 3 4 5 наплакал, либо сам подзащитный, либо его родственники готовы платить адвокату большие деньги, либо сам адвокат, ну если не БЛ, то, как минимум гей, что, оказывается, встречается в этой среде достаточно часто. В большинстве случаев, катит второй вариант, видимо адвокаты, радея за свое моральное и нравственное здоровье, предвкушая то, с чем им придется столкнуться, заламывают такие расценочки, словно им предстоит вести дело и выступать как минимум, в Гааге или Страсбурге. Самое печальное в этом случае, что суммы денег, вбуханные в защиту, отнюдь не гарантируют положительного результата.

В моем случае, события развивались при достаточно благоприятных условиях. В том смысле, что Лариса, беря по местным меркам, просто астрономические гонорары, тем не менее, старалась отработать их по полной, поставив крест на своем нравственном и моральном воспитании. Она никогда не позволяла себе даже намека на то, что ей, как женщине, претит само понятие бойлав, которого она, кстати, до того момента не знала, искренне считая всех, кто интересуется детьми больше, чем разрешено по закону – педофилами. Дама прогрессивных взглядов, она считала, что каждый имеет право на то, что имеет. Однако коль скоро я пытаюсь изложить все, что происходило на процессе, я не могу миновать один из эпизодов, а точнее, довольно неприятный инцидент, поставивший крест на нашем, дальнейшем сотрудничестве с Ларисой.

Дело все в том, что все годы, что Лариса была моим адвокатом, она естественно навещала меня в тюрьме по всяким нашим процессуальным делам. Ни для кого не секрет, что вся почта, что отправляется из централа на волю, проходит через цензоров, которые ее читают, с целью обнаружить бог знает что, ну да им виднее. Естественно, ничего путнего, писать в таких письмах смысла не было, а писать, особенно Родителям, мне тогда позарез как нужно было. Нужно было писать, что и как разруливать на воле, писать, что и как говорить в суде, одним словом, конфиденциальной информации было море. На тюрьме вся внутренняя почта ходит в виде плотно скрученных и запакованных, «забандюкованных», как тут говорят пистонов, размерами от сигареты и заканчивая примерно петардой самого крупного калибра. Правильно сложить, закатать и запаковать такое письмо, это брат тоже целая наука, постигнув которую два листа формата А4 можно скатать в пистон, размером с пальчиковую батарейку. По началу пистоны эти для меня скручивал Вася, а вскоре и я сам, набив руку, стал катать их ничуть не хуже. Вот именно в таких пистонах я и передавал Ларисе мои письма к Родителям, когда она приходила ко мне на централ. Система была отлажена и сбоев не давала. Когда мы начали судиться, я действовал по той же схеме, вывозя письма с централа и передавая их незаметно Ларисе, когда она спускалась ко мне перед каждым заседанием суда. Суд уже подходил к концу, когда я, написав, закатав и запечатав очередное письмо, привез его в суд, дабы передать Ларисе. Однако, во время обыска, мусорша из состава конвоя, что присутствовала при обыске, спалила, как я пистон из кармана в карман перекладывал, подняла визг, и письмо у меня выкосили, сиречь, отобрали. Естественно, тут же его у себя в конвоирке распечатали и прочитали. К счастью, по делу в письме не было ни слова, это было письмо, так сказать общего плана, в котором я выказывал свое отношение к процессу, терпилам, судье и прокурору, поминал и Ларису, мол, могла бы за такие бабки, и поактивнее меня защищать, а не перехихикиваться с прокурорами, ну и все в таком духе. Письмо, естественно вскоре легло на стол Хмурову, тот дал почитать его Ларисе, огласил адвокатам и пошил к делу. То обстоятельство, что я упомянул Ларису не совсем в приличном свете, да еще и судье и всем адвокатам стало известно, как я ее помянул, и конвою стало известно, и судейским, все это просто взбесило Лару. Она спустилась в подвал, где мы сидели, в ожидании начала очередного судебного слушания устроила истерику, заявив, что отказывается меня в дальнейшем защищать, поскольку я посмел поставить под сомнение ее стремление защищать меня до последней капли, уже не знаю чего.

Этот фортель Ларисы стоил моей маме операции, которую ей сделали наши хирурги, поскольку организм и так на пределе, а тут еще такие закидоны под самый финал процесса, папа несколько раз ходил к ней и просил не оставлять процесса, не говоря уже от десятках тысяч, отданных Ларисе, одним словом, Лариса, сменив гнев на милость, согласилась продолжать мою защиту, правда задрав гонорары просто до неприличия. Откровенно говоря, по закону, отказаться от подзащитного адвокат не имеет права ни при каких обстоятельствах, если только сам подзащитный не просит его избавить от услуг такого адвоката. Так произошло с Бородой, когда он, еще не наняв Дениса, московского адвоката, пригласил в процесс этого полупидора Голубева, который, не являясь адвокатом, согласился выступить общественным защитником Бороды, поскольку сам недавно ходил под следствием по аналогичному обвинению, но был отпущен за недоказанностью. Голубев, возомнил себя этаким борцом за права нашего брата, являясь, по сути, клиническим идиотом, отягощенный педовскими амбициями, он превращал каждое заседание со своим участием в такое шизоидное шоу, что не раз удалялся Хмуровым за ненадлежащее поведение. Терпение Бороды лопнуло, когда на одно из заседаний, Голубев приперся с фотоаппаратом и начал нас фотографировать самым бесцеремонным образом. Представляешь, каково было мое удивление, когда я обнаружил эти фотографии на суповском «педофилы.ru»! Вот ведь сучка, не то он продал их ему, не то сам, как и Суп, превратился к конченную проблядь, хотя, как потом выяснилось, он таковой всегда и являлся. Именно после этого случая, Борода заявил ходатайство о том, что просит избавить его от услуг этой педовки, что Хмуров с охотой и исполнил. Одним словом Лариса вернулась в процесс, но ко мне больше не спускалась, хотя, повторюсь, отрабатывала она свои деньги как могла, этого у нее не отнять.

Навестила она меня вскоре после оглашения приговора. Конечно, она была в шоке - такого неприкрытого попрания закона, такого скопления лжи и фальши, таких сроков от Хмурова никто не ожидал. Конечно, она напишет кассационную жалобу, за отдельную плату, разумеется, и конечно уж в кассационном порядке, судьи областного суда приговор непременно отменят как необоснованный и незаконный. Теперь она понимает, что нужно было соглашаться с предложением Хмурова о том, что мне стоило хотя бы частично признаваться, а не идти в полный отказ и несознанку, глядишь, получил бы лет семь или восемь. Присоветовала она и мне писать кассационную жалобу, предварительно повторно ознакомившись не только с протоколами судебных заседаний, которых набралось томов восемь или десять, но и с материалами уголовного дела. К слову сказать, получив приговор в декабре 2003 года, в кассационном суде мы оказались только в январе 2006.

Глава 45

Тем временем, прокуратура решила предъявить нам с Бородой обвинение по второму, выделенному делу. К тому времени, вся московская бригада уже окончательно сдулась к себе в столицу, интерес к нашему делу у них спал, по сему, нами теперь занимался непосредственно Ненашев. Дадаева, видимо за катастрофические успехи в деле борьбы с порномафией, перевели из следственного управления в начальники, сиречь, главные прокуроры одного из районов нашего города. Судья Хмуров, как ему и было обещано, перешел в председатели одного из районных судов города, Потерянцев, и прочие получили очередные звания, Похлебкин, и тот получил майора, одним словом, каждому перепала «косточка» с барского стола генеральной прокуратуры. Правда, как мне рассказывали, вскоре к Похлебкину нагрянула прокурорская комиссия, на предмет проверки его успешной борьбы с кражами и грабежами. Поскольку Витя последний раз этими видами преступлений занимался в 2001 году, то естественно, никаких показателей, касаемо его работы в этом направлении, прокурорской проверкой выявлено не было. На его заслуги в борьбе с порномафией, комиссии было начихать. Похлебкина хорошенько отымели, опять же, по рассказам, чуть ли не лишили звания, одним словом, он вскоре тихо свалил на пенсию.

На повестке дня стоял вопрос с моим адвокатом, поскольку Лариса дала понять, что она занята написанием кассационной жалобы, и вступать в очередной процесс, который может опять затянуться, хрен его знает на сколько - ей эта перспектива не улыбается. Не говоря уже об известном тебе инценденте. На сей раз, поисками адвоката занялся папа, призвав под наши знамена председателя областной коллегии адвокатов Вячеслава Голубева (не путай с полупокером). Вячеслав, судя по отзывам, был великий дока и знаток во всех областях уголовного и всех прочих судопроизводств, обладая влиянием и весом не только в адвокатской среде, но и в прокуратуре, и судах всего города. Расценки за услуги были соответствующие. Первый раз он пришел ко мне в изолятор осенью 2003 года. Невысокого роста, деловитый и немногословный, он сказал, что ему нужно время на ознакомление с материалами дела, мне же посоветовал знакомиться с предъявленным обвинением, на прощание, порекомендовав написать ходатайство о полном ознакомлении со всем и материалами уголовного дела. Теперь ты понимаешь, почему районный суд, буквально взвыл, получив ходатайства об ознакомлении с материалами дела от всех подсудимых и адвокатов сразу. А тут еще и мы с Бородой, на полных основаниях затребовали по новой ознакомить нас со всеми материалами обоих дел, теперь уже в рамках нового уголовного дела. Кстати, именно Голубев, защищал интересы Жопика, как обвиняемого по моему делу, но признанного невменяемым. Тут вообще темная история, в том плане, что меня, равно как и Бороду в 2002 году, один раз привезли в суд, где кроме Хмурова и Алехина, сидел Вячеслав Голубев и какая то мадам, как выяснилось позже - мама Жопика. Оказывается, это было судебное заседание, по поводу собственно самого Жопика. С Жопиком вообще никакой ясности тогда ни у кого не было. Знали, что его признали шизофреником, знали, что сидит он в психушке, знали, что его мама и папа давят на все педали, дабы не дать Алексею угреться лет даже на пять. В том заседании я, и Борода подтвердили, что Жопик свят как истина и чист как простыня монашки, однако в святость Жопика Хмуров естественно не поверил, поскольку были еще показания Лямина, согласно которым, Жопик, изменив своим предпочтениям (а предпочитал он обычно корявых юношей дебильного вида, желательно отягощенных олигофренией и вторичными половыми признаками), неоднократно к Лямину пристраивался, однако подтвержденная собственная шизофрения, засадить Жопика, как этого очень хотелось следствию, не позволила, по сему, Хмуров назначил ему принудительное лечение. Судя по тому, что через пару лет, Жопик всплыл под ником «спецкора» на бабкинском форуме, что-то там врачи по ходу переусердствовали.

Шарясь по закоулкам своей памяти, вспомнил я еще и то обстоятельство, Вячеслав Голубев, как выяснилось, является супругом Жанны Аркадьевны Голубевой, моей классной руководительницы, в бытность мою учащимся одной из школ нашего города. История давно минувших лет, Жанна Аркадьевна, была ученицей моего папы, однако именно она собрала классное собрание после того, как я написал на запотевшем стекле в школьном коридоре: «русский и еврей - братья навек». Открыв журнал, она предложила мне найти хоть одного еврея в списке учащихся, видимо подразумевая, что русские и евреи уже и так настолько породнились, что лозунг сей, актуальность свою утратил. Действительно, напротив фамилий Тиркильтауб, Росткер, и еще многих, в графе «национальность», стояла отметка - «рус». Представляю, как Вячеслав, рассказывал Жанне, вот мол, защищаю твоего ученика, в такое пикантное дельце вляпался подлец, ну и так далее. Ну, да и бог с ней, просто я еще раз хотел подчеркнуть, при всех недостатках, кажущегося большим города, его, на самом деле невеликие размеры и численность народонаселения, зачастую играют и положительную роль.

Однако вернусь к предъявленному нам с Бородой обвинению. Откровенно говоря, Бороду вообще притянули непонятно за чем, видимо Лопатик, науськав Потерянцева, настоял, что бы Бороде вменили единственный эпизод 135, который всплыл по рассказам Булдакова, хотя я уверен, Булдаков, вспоминая события 1999 года, лишь вскользь помянул Сашу Зайцева, как одного из тех, кого он видел на одной из квартир, а уже мусора, расписали его, как развратные действия. Борода, и я тому свидетель, к этому Саше никакого отношения не имел, однако, Булдаков настаивал в «своих» показаниях, что имел, по сему, этот эпизод, почему-то пропущенный в первом деле, решили включить во второе. Борода очень кипятился по этому поводу, утешало лишь то, что добавить ему могут, в случае чего максимум год, от силы - полтора. Но Борода рассчитывал в суде это обвинение раскатать, тем более, обещали доставить самого Сашу Зайцева, не говоря уже о Булдакове, да и мне в суд гонять в компании Бороды не в пример веселее, чем в гордом одиночестве.

Со мной дело обстояло несколько сложнее. Как я уже говорил, во второе обвинение, следователи постарались напихать все, что у них было собрано на меня и что по каким-то причинам они не включили в первое дело - тридцать восемь эпизодов. Не буду подробно останавливаться на горе 135 вмененных мне в отношении Ллойда и Дункана, при чем, тут следаки особо голову не ломали, просто указывая, «в период с марта по сентябрь 2001 года», «на одной из квартир», равно как и не меньшей горе эпизодов ч.3 ст. 132, оформленных в том же духе, собственно говоря, нового ничего не было. Новым было участие в качестве потерпевших уже известных тебе Ильи Скворцова и Ильи Быкова - вменяли по 135 за каждого по известным событиям конца марта на квартире Тамары. Новым было появление Дениса Гурьянова и эпизода 135 летом 2000 года на одной из квартир, где проходили фотосессии. Новым было появление Смайла и Генки и уже традиционными 135 по факту нашего пребывания на базе отдыха в августе 1999 года, откапали даже Славу Шулакова, юношу, которого судьба свела нас в постели, а точнее, в квартире братьев Фалют, Балеро признавали потерпевшим, но не указывали, что они мне вменяют, припомнили Суслова, Лямина, Фалют, Булдакова, Серебро, одним словом, все участники первого процесса были задействованы в новом обвинительном заключении, даже обвиняемые по первому делу, и те проходили у нас как свидетели, с той только разницей, что теперь они выступали в качестве свидетелей обвинения. Интересно, как прокуратура это себе представляет? Процесс, короче говоря, обещал быть не менее «веселым», чем первый. Стал известен и судья, к которому попало дело - бывший следователь, а ныне федеральный судья Сгорычев. Сгорычев славился среди зеков своей манерой судить, этакий Никита Хрущев на трибуне ООН, грозившийся показать всем преступникам «кузькину мать». И показывал, верша скорый, но от этого, отнюдь не всегда правый суд, не оглядываясь по сторонам, не особо прислушиваясь ни к чьему мнению, вынося приговоры максимально жестокие, основанные видимо лишь на его желании упеткать в лагеря максимальное количество людей, по крайней мере, ни одного оправдательного приговора на тот момент Сгорычев еще не вынес. Утешало лишь то, что в любом случае, больше пятнашки дать не смогут.

Глава 46

Как и положено, в тюрьме, за каждой камерой закреплен оперативный работник. Я могу лишь догадываться - почему за все время моего пребывания на централе, оперативники так и не проявили ко мне никакого интереса, равно как и ко всем участникам этого дела. Не проявили, и, слава богу. Говорю это потому, что оперативника, закрепленного за нашей камерой, я, конечно, знал, и пару раз даже видел, но дальше этого наши взаимоотношения не развивались, видимо у него были свои заботы, а мне дак и подавно эта близость и даром не нужна. Вскоре, после того, как этот оперативник влип в одну историю с взяткой, его по тихой перевели в управление, а на его место назначили нового. Я бы про это обстоятельство даже не знал, не до того мне было, суды, приговор и прочие неотложные дела. Однако, вскоре после приговора, один из сокамерников вскользь о том, что у нас теперь новый опер обмолвился, и даже назвал его фамилию – Хмуров. Я насторожился, поскольку в нашем «большом» городе, подобные совпадения, это не просто совпадения. Тем временем, первый суд подошел к концу, все принялись за написание «касаток», сиречь, кассационных жалоб, одним словом, новый опер решил вызвать меня на ознакомительную беседу. Вхожу в козладерку, так называлась комната, в которой сидела дежурная смена инспекторов. За столом сидит молодой человек в звании лейтенанта, представляется. То, что он, старший сын судьи Хмурова, для меня открытием не стало, меня скорее потрясло чудовищное по своей сути совпадение - папа судит по беспределу, сын – охраняет. Саше на тот момент было годиков этак 22, и о том, что «Джиллетт - лучше для мужчины нет», он видел только по телевизору, по сему, мы, а точнее я, сразу перешел на «ты», предварительно испросив на то разрешения. Саша был не против. Чувствовалось, что и он слегка комплексует, по поводу свих родственных связей. Тот первый разговор у нас на этом, собственно и закончился, однако, именно с того дня, Саша стал тем человеком, с которым я мог без проблем обсудить и решить практически любой вопрос, начиная от бытовых условий, и заканчивая просьбами сугубо конфиденциального характера. Дело в том, что Саша был не просто молодой опер, коих на централе было пруд пруди, тут конечно не обошлось без влияния папы, но Саша, был опером из управления, мало того, Саша был ОРБэшник.

Что такое ОРБ, я уже вскользь упоминал - страшнее этого слова для тюремных мусоров не было. Саша был закреплен за всем централом, осуществляя надзор, как за зеками, так и за мусорами в первую очередь, на предмет их «вне служебных связей». Это давало ему полномочия открывать любую дверь пинком ноги и решать практически любой вопрос внутри централа, разумеется. Поле и круг деятельности Саши меня особо никогда не интересовали, нас связывали более интересные взаимоотношения. В том плане, что Саша, будучи человеком умным и проницательным, сам того признавать не желая, все ж таки понимал, как по свински поступил его папа по отношению ко мне. От того, видимо, со временем, наши взаимоотношения, переросли, если не в дружеские, то скажем так, в партнерские. Какие могут быть партнерские взаимоотношения между зеком и опером - спросишь ты меня. О, друг мой, еще, как и еще какие, отвечу я тебе.

Саше нужна была камера, куда бы он мог садить людей, которые по тем или иным причинам в других камерах сидеть не смогут, нет, не обиженные или петухи - такие сидеть смогут в любой, иногда случалось так, что на централ заезжали дети родителей, которые готовы на все, но что бы с их чадом ничего не случилось. Как правило, в таких случаях, Саша меня вызывал и предупреждал, что сегодня заедет в хату юноша, ну и что бы там с ним поаккуратнее, без эксцессов, так, дали малость просраться, что бы совсем уж не расслаблялся, но не более, потому как родители переживают. Одним из таких юношей был Пашка Рассудихин, сын корреспондеши нашего местного ТВ, Ирины Рассудихиной. Пашка, в свои почти девятнадцать умудрился на своей машине сбить насмерть переходившую в неположенном месте пожилую женщину. Все бы ничего, не окажись эта женщина матерью одного из районных прокуроров. Естественно Пашку арестовали и до суда, он должен был, по идее, хапнуть горя в общих камерах централа, а еще лучше, сгинуть. Однако Ирина, сделала все, что бы ее Паша был от этих «прелестей» избавлен. Студент, милый, абсолютно домашний мальчик, не умевший и двух слов связать, участь его была бы печальна. Ирина, кстати, до этого случая, временами выступавшая с обличительными репортажами по поводу преступности и проклятых уголовников, после того, как Пашу прикрыли, петь дифирамбы в адрес милиции с экрана перестала, переключившись на ничего не значащие сюжеты из городских будней. Пашка, тем временем, находясь под опекой этих самых уголовников, чувствовал себя вполне комфортно, наблатыкался, подучил «феню», и вскоре осудился, получив три года колонии-поселения - а как ты хотел, прокурор, видя, что Пашку не прикончили на централе, сделал все, что бы ему впаяли максимум. Ирина до сих пор делает репортажи, Пашка давно на свободе, но то, что Ирина никогда больше не вернется к уголовной хронике, я, почему-то уверен. Или вот - есть у Саши друг детства, вместе учились в школе милиции и так далее. А тут этого друга закрывают, подозревая, ну скажем так, в грабеже с нанесением тяжких телесных повреждений. Поскольку друг его, только окончил лицей милиции, садить его в камеру для БС (бывших сотрудников) не положено, в общей же камере, если прознают, что он учился в столь непопулярном в среде уголовников заведении, другу только посочувствовать остается, по сему, Саша садит его ко мне в камеру. Друг чувствует себя вполне ничего, сидит до суда, и уходит с условным сроком - все довольны, поскольку у меня появился очередной повод воспользоваться нашими отношениями с Сашей, но теперь уже в мою пользу - я прошу его перевести меня на пару дней в камеру к Бороде. Саша обещал все уладить.

Не могу не упомянуть о наших с Бородой встречах еще и потому, что именно Борода стал для меня по настоящему дорог и близок именно на централе. С первой нашей встречи в 1998 году, Борода удивил меня своей способностью создавать вокруг себя ауру раскрепощенного веселья, не прибегая к традиционному в моем случае, алкоголю. Способность эта, во многом способствовала тому, что мальчишки, сначала побаивающиеся таких вот, фонтанирующих жизнерадостным отношением к окружающему миру, впоследствии, сами заражались этим весельем, начинали радоваться жизни и веселиться просто так, захлебываясь в неведомом им до этого ощущении счастья от самой жизни. Оказавшись в тюрьме и пройдя ад Бутырки, Борода, тем не менее, своему кредо не изменил, пытаясь привнести хоть чуточку света в это царство мрака и негатива, что царили повсюду. Так сложилось, и поверь мне, никто из нас к этому не имеет никакого отношения, но всех моих подельников, кроме меня, сразу по прибытию на централ, почему-то распределили по «красным» хатам. Им, людям абсолютно до той поры далеким до тюремной раскладухи, это обстоятельство было по барабану. Они устраивались, обживались, одним словом, на то, что они сидят с «красными», моим друзьям было глубоко плевать. Борода сидел в самой большой из «красных» хат - №57. Вообще Борода повел себя очень в данной ситуации верно. Попав в это сборище не просто зеков, а конченых сук, как правило, неоднократно судимых, Борода сразу задавил их своим интеллектом, очень органично смешав это с образом религиозного фанатика одному ему ведомой веры, на которого временами накатывает. Он отпустил бороду, жил в белом углу камеры, никого особо к себе близко не подпуская. Зеки его уважали и побаивались одновременно. Я к Бороде ездил несколько раз, но первый приезд, он ведь, как и все, что происходит впервые - всегда запоминается особо. Я, как всегда, могу ошибаться, но по моему, в первый раз я приехал к нему в гости летом 2003 года. Приезд этот запомнился мне тем, что в то лето жара стояла просто аномальная. Спецы это явление природы переносили более-менее сносно, поскольку находились в полуподвале, промерзшем за зиму намертво, и от того, в жару, всегда прохладно-влажном. Остальному централу оставалось только посочувствовать, поскольку от духоты, жары и спертого воздуха в камерах не спасали ни вентиляторы, ни снятые с решек рамы, пекло, влажное, душное адское пекло, потеря сознания, а не редко и смерть, в таких условиях, обычное дело - вот что творилось летом в камерах централа. Я, прихватив с собой самое необходимое, в шортах и майке, с сумкой наперевес, причалил к дверям камеры ранним утром. Практика таких визитов, на централе существовала испокон веку, просто одни ездили в гости, заплатив за переезд наличкой, другие по «служебной надобности», я же ездил, исключительно благодаря моим отношениям с Сашей Хмуровым. Борода, конечно, моему визиту был несказанно рад, что и говорить. Камера огромная, рыл на сорок, сидят и потеют человек тридцать. Дышать не просто нечем, дышать невозможно, поскольку все, за исключением Бороды курят, правда, курят по очереди, но толку от этого никакого. Начинаю потеть вместе со всеми, постепенно раздевшись до трусов - а иначе никак. Люди уважаемые, расстелив одеяла прямо на полу, лежат под струями теплого воздуха, что гоняет по камере вентилятор. Борода «уважаемых» с одеял сгоняет, и мы, кое-как отдышавшись начинаем говорить. Никогда не думал, что можно говорить не переставая сутками напролет. А мы говорили, говорили и говорили. Потели и говорили, ели, что приготовит Борода и говорили, говорили кода уже сил не то, что говорить - лежать, от духоты и липкой жары было невмоготу. Говорили про все и обо всем, при чем, когда за тобою смотрят и слушают несколько пар глаз и ушей, говорить приходиться на языке, понятном только нам, от этого, окружающие дуреют еще больше, с каждой непонятной фразой проникаясь почтением и благоговейным трепетом перед Бородой, ну и мной, как человеком, близким к этому вместилищу загадочных терминов и неведомых знаний. Расставаясь договариваемся, что в следующий раз, Борода поедет в прохладу и тишину моей камеры - вот уж где можно будет спокойно выговориться, не вскакивая поминутно к умывальнику, не глотая литрами холодную воду и не отбиваясь от нападений клопиных орд, что набрасывались на меня, стоило мне прилечь на шконку. Борода, добрейшей дядька, даже извинялся передо мной, и за клопов, и за жару и за вечно гоношащихся, смолящих какую-то дрянь, и шарахающихся по камере зеков, как бы то ни было, начало наших визитов было положено.

Действительно, когда Борода приезжал ко мне в камеру на выходные, он не столько радовался встрече, сколько самой возможности передохнуть от этой толпы уголовников, от смрада и непролазной тупости и серости, что окружала его все эти годы. У меня все было несколько иначе. Прохлада, если дело происходило летом, тепло и своеобразный «уют», если дело происходило зимой или осенью. Тишина и покой, никакой лишней движухи и суеты, все размерено и выверено за те годы, что провел я в этих камерах, а главное - нет лишних глаз и ушей. Если в камере находились зеки, то это были «мои» зеки, все затыкались и утыкались в телевизор, или делали вид, что их тут вообще нет, мы с Бородой забирались на третий ярус, откуда спускались только на прогулку или что бы перекусить то, что приготовят нам сокамерники. Нужно ли говорить, что наши разговоры не прекращались ни на минуту, стихая лишь поздно ночью, чтобы утром, стоило нам открыть глаза, вспыхнуть и продолжиться вновь. Может быть Борода, обладающий более рациональным складом ума, и, следовательно, более последовательным в плане фиксации событий и моментов нашей тогдашней жизни, однажды тоже напишет о тех временах, днях и часах, что довелось нам провести вдвоем, в хорошем смысле этого слова, разумеется.

Не помню, говорил я тебе или нет, но пару раз ко мне в камеру заплывал мобильник. Как правило, его с судов или с показов, привозил кто-то из сокамерников. В такие дни я умудрялся перезваниваться с Родителями, немногочисленными знакомыми, что остались на воле, звонил и Бороде, у которого в камере всегда был телефон, – камера, где сидел Борода, как я уже говорил, была очень большая, и заметить из глазка, что в углу, на шконке лежит телефон, было просто невозможно. Несколько позже, я затянул свой телефон, как щаз помню - NOKIA 6280, милое дело, маленький и мощный, пробивавший все стены и перекрытия централа. Помню, решил я однажды позвонить одному из терпил, так, ради спортивного интереса, хотя нет, первому я позвонил Серебру. Я прямо по телефону почувствовал, как ему не по себе стало, когда я ему сказал, что вот мол, звоню я тебе Сережа от твоего дома, как бы нам встретиться. Ох, он, наверное поседел после таких слов. А из терпил, звонил я Илье Быкову, хотел Лямину позвонить, да многим хотел, да вот только телефонов у них на тот момент ни у кого не было. А у Ильи был, точнее у бабушки его был, у которой он в то время жил.

С этим телефонным номером вообще смешная история приключилась. Нас к тому времени начали ознакамливать с протоколами судебных заседаний. Сами протоколы хранились на время ознакомления на централе, из суда лишь приходил худосочный молодой человек, который получал очередной том, и когда нас приводили, следил за тем, что бы мы что-нибудь с этим томом не натворили. Фамилия этого юноши была Комаров, мы же все его звали просто – «Комарик». Комарик, кстати, был сыном председателя одного из районных судов, ну я ж тебе говорю, куда не плюнь, все повязано, ну дак вот. Комарик, оказался очень неплохим парнем, все его интересовало, фотогеничный ли он, симпатичный ли он, и вообще, согласился бы я его фотографировать, окажись мы в другое время и в другом месте, одним словом, своеобразный был этот Комарик. Хотя у него была подружка, которая, как выяснилось, приходилась родной сестрой Илье Быкову. Тьфу, действительно, как тесен мир! Комарику очень хотелось узнать, было ли промеж нас с Ильей что-то или нет, и если было, то, как это все происходило, в том плане, что его интересовали не подробности и даже не место и время - ему хотелось таким образом отомстить подружке, которая его к тому времени бросила, вот мол, сама дура, дак еще и брат тоже, дура. Именно Комарик и предал мне телефон бабушки, у которой на тот момент жили сестра и Илья. Звонили всегда по вечерам, после проверки. Звоню. Трубку сначала бабушка взяла, представляюсь знакомым сестры, но к телефону прошу позвать Илью. Начинаю долго мурыжить его, поскольку тот не втыкает, кто ему звонит, перебирает своих знакомых и знакомых сестры. Наслушавшись его до сих пор очаровательного прононса, он очень так мило букву «р» не проговаривал, я предлагаю ему сесть, если он стоит, или лечь, если он сидит. Уж не знаю, лег он или сел, но, как и для Серебра, тот факт, что я нашел его, звоню ему из тюрьмы, похоже, надолго отбил у него покой и сон. Ах да, несколько раз звонил Ллойду, правда звонил уже после второго суда - зачем звонил, хрен его знает, я даже сейчас, нет-нет отзваниваюсь, и до сих пор не могу дать ответа – зачем.

Глава 47

Тем временем, я и Борода - мы закончили ознакомление с протоколами судебных заседаний, дабы начать ознакомление с материалами уголовного дела, в рамках второго, грядущего процесса. Однако сделать нам этого не дали, и уже в начале 2004 года, мы выехали на предварительные слушания по второму делу. Как я уже говорил, местных ментов удивил бы более факт того, что мы не ездим на суды, до того они к нам привыкли. По сему, у меня и Бороды было достаточно времени перекинуться парой слов сидя в боксике, или привратке. Снова знакомый конвой, знакомый подвал - одним словом, на манеже все те же. В тот первый день, по моему собралось не очень много народу – Лямин, Дункан, Булдаков, братья Фалюты – почему-то приперлись только свидетели, Дункан и супер-суки, остальных терпил, как выяснилось, отловить к назначенному дню не успели. Именно отловить, собственно во втором процессе судебные приставы и участковые только этим и занимались - отлавливали и доставляли в суд потерпевших. Они, потерпевшие, оказывается только в кабинете следователя все такие из себя потерпевшие, а в суде им вроде как появляться стыдно, вот и бегали как зайцы. Голубев, в отличие от Ларисы, в подвал без особого приглашения с моей стороны не спускался, верша свои дела в неведомых мне коридорах. Денис, адвокат Бороды, с манерой не являться в судебные заседания то же завязал - со Сгорычевым шутки были плохи, это тебе не «либерал» Хмуров. Сгорычев мог и по матери ругнуться и глаза выпучить, нагоняя жути на всех сразу, включая прокурора Алехина, который продолжал поддерживать обвинение на этом процессе.

Одним словом, собрались на предварительные слушания. Сгорычев, крупный дядька, короткая стрижка, более походил на тренера по греко-римской борьбе, или на вышибалу в отставке, чем на судью. Манеры, кстати, были тоже не гусарские. В самом начале он выступил с кратенькой речью, суть которой сводилась к следующему. Нехрен тянуть резину как на процессе у Хмурова, доказывая свою невиновность, все ясно и так, нехрен устраивать тут избиение младенцев, нехрен тут устраивать допросы и вопросы потерпевшим, нехрен тут корчить из себя невинность, нехрен тут тормозить правосудие своими выступлениями, одним словом – нехрен. Далее он представил расписание, согласно которому, были расписаны дни, в которые должны были явиться, или быть доставлены потерпевшие, несколько дней отводилось на процессуальные мелочи, типа прений сторон и последних слов подсудимых, в итоге, согласно этого плана, процесс должен уложиться в два, максимум три месяца. Вообще, слово «нехрен», стало на этом процессе определяющим, при чем, в равной степени, как это ни странно, это относилось и к прокурору Алехину, который попытался сказать, что уж больно сроки сжаты и что попробуй, отлови тут всех, кого перечислил Сгорычев и вроде как эпизодов в два раза больше и вообще. Нехрен, нормальные сроки, а то, что Хмуров устроил демократию, позволив адвокатам и подсудимым преступникам, защищая себя, растянуть процесс на два с лишним года, нехрен было Свободину и Хмурову сопли размазывать. Памятуя о том, как Хмуров сел в лужу, не признав нас ответчиками, Сгорычев оглашает постановление о привлечении меня с Бородой в качестве ответчиков по данному уголовному делу. Тот первый день, запомнился мне еще тем, что совершенно неожиданно, откуда-то со стороны Сгорычева, грянула музыка, не то марш, не то гимн, невольно вызвав у меня ассоциации Сгорычева с известным героем Салтыкова-Щедрина. Оказывается, это такой звонок у его телефона, полифония, как объяснил мне один из конвоиров. Мы тогда с Бородой только переглянулись - отстаем потихоньку от прогресса, ишь ты – полифония. Кстати, эта орущая на весь зал полифония, еще не раз заставляла всех вздрагивать - любил Сгорычев быть на связи, чего уж тут, постоянно по телефону разговаривая. Нехрен, когда сауна или баня, запланированные на выходные, отменяются. Заседание назначили на следующий день, нехрен откладывать. Первыми в списке Сгорычева значились Дунька, Ллойд, Лямин, Булдаков - как потерпевшие, за которыми не нужно устраивать сафари. Темп, доложу я тебе, Сгорычев нам задал нешуточный. Суди сам - подъем в пять утра, за тем до половины девятого сидишь или в привратке или в боксике, потом этап до суда, суд до пяти вечера, снова этап на тюрьму, часика полтора сидишь в привратке и в камеру. Ешь на скорую руку и падаешь в тряпки, сиречь спать, поскольку в пять снова подъем. Собственно, это традиционный распорядок дня, для тех, кто ездит на суды, но человек может выдержать в таком темпе неделю, ну две от силы, потом, как правило, уже выносился приговор, а мы же бывало, катались в таком темпе и по месяцу, другое дело, что во время хмуровского суда, у нас бывали перерывы по два - три месяца, а в случае со Сгорычевым, этот марафон мы преодолевали в течение трех месяцев без остановок.

Итак, следующий день. Ко мне в подвал спустился Голубев и сказал, что тактика наша заключается в следующем - я с первых минут отказываюсь давать показания в суде, соглашаясь лишь с тем, что скажут в суде потерпевшие, иными словами, я молчу, подтверждая лишь то, что скажут терпилы в зале суда. Вопросов никому не задавать, ни на какие вопросы, ни с чьей стороны не отвечать. Бороде он настоятельно рекомендовал придерживаться той же тактики, одновременно, частично признав свою вину, поскольку в данном случае, а именно в случае со Сгорычевым, упирание рогом чревато неприятными последствиями, а именно - не месяцем, добавленным к сроку, а полным сложением, сиречь, держи еще три года к своим девяти от Хмурова. Сгорычев судит, и добавить тут нехрен. Не говоря уже о том, что, в нашем случае, УПК позволял полностью сложить наказания по обоим приговорам, оговаривая потолок - не более тридцати лет, «приятная» перспективка, нечего сказать.

Поднимаемся в кабинет Сгорычева. Традиционная сличка личностей, и первый вопрос со стороны Сгорычева - признаю ли я себя виновным. Я говорю, что признаю, но частично, Голубев показывает мне, что я идиот. Сгорычев говорит, что слово «частично», его не устраивает - признаю или нет, на что я, вспомнив о чем меня просил Голубев, отвечаю, что я давать показания отказываюсь, подтверждая лишь то, что скажут потерпевшие в ходе судебных заседаний. Голубев удовлетворенно хмуриться. Уже потом, мне стало ясно – ВСЕ, что происходило на процессе, было заранее обговорено, Голубевым и Сгорычевым был расписан своего рода сценарий, кто, когда и что говорит, согласно этому сценарию, я должен был встать и гордо вскинув голову отказаться от дачи показаний, а не мямлить про то, что я «частично» или «полностью», тем самым, сбив Сгорычева с установленного алгоритма. Заходит Дунька и его мама. Сгорычев сразу начинает таращить глаза и напрямую спрашивает Дуньку, за каким хреном ему понадобилось связываться со мной. Дунька, слегка опешил, но сказал, что из-за денег. Алехин спрашивает Дуньку, готов ли он рассказать о том, что происходило в период с лета 2000 по весну 2001, из того, о чем он еще не успел рассказать. Дунька не готов, он вообще, как обычно, сомневается, на счет того, а было ли вообще что-то. Алехин спрашивает - Дунькины ли закорючки, ака подпись, стоят в протоколах допросов, и показывает на несколько томов уголовного дела. Дунька не глядя кивает - его закорючки. Алехин предлагает огласить эти показания, демонстративно пододвигая поближе несколько томов дела, давая понять, что читать он будет их не меньше недели. Сгорычев спрашивает Дуньку - подтверждает ли он то, что написано в этих протоколах? Дунька согласно кивает – подтверждаю. Ну, вот и чудненько, у подсудимых есть вопросы к терпиле - нет вопросов, у адвокатов есть вопросы - нет вопросов. Сгорычев начинает стращать маму Дуньки, в том плане, что куда она смотрела, покуда ее сына, не отымели чуть ли не все педофилы отчизны. Маму на хромой козе не объедешь, и она отвечает, мол, побольше бы таких педофилов, глядишь, дети из семей бегать бы перестали, а наоборот, стали бы к непутевым родителям возвращаться, и вообще, нехрен лезть в «еёшнюю» жизнь, итак все наперекосяк с этими судами пошло, работы лишилась, Дунька от рук в конец отбился, денег по первому суду не дали ни копейки, идите все в жопу, одним словом. Сгорычев привнес в процесс процедуру, доселе нам не ведомую, он начал спрашивать у потерпевших и родителей - имеют ли они претензии к подсудимым, и какое наказание они хотят, чтобы мы получили, суровое, мягкое, или на усмотрение суда. Дунька претензий никаких ко мне не имел, наказание оставил на усмотрение суда, равно как и его мама. Всем спасибо, до завтра, завтра по плану Сгорычева - Ллойд. В протоколе судебного заседания появляется запись, мол, подсудимый признал свою вину, подтвердив все сказанное потерпевшим. О появлении таких записей, я, разумеется, узнал несколько позже, знакомясь с протоколами судебных заседаний. Нужно отметить, что суров был Сгорычев не только к подсудимым, а точнее, не столько к нам с Бородой, сколько к самим терпилам – его, видишь ли, коробило то обстоятельство, что терпилы добровольно соглашались на близкие контакты с подсудимыми. Очень его раздражало, что фактических материалов, железных доказательств, действительно подтверждающих такие контакты, в материалах уголовного дела не было. Этого он особо и не скрывал, постоянно терпилам этим тыкая, в духе того, что нехрен тут из себя целок корчить, про то, что вы все дырявые, разве что на окраинах империи не знают. Примерно так он начал следующее заседание, с участием Ллойда. Тот, как известно, ушел в глухую оборону, еще на суде у Хмурова. Сгорычев, видя, что Ллойда его хамством не пронять, согласился даже выслушать часть его показаний, данных им не следствии. Однако Ллойд окончательно «ушел в себя», отказавшись вообще что либо говорить. Объявили перерыв. Уж не знаю, что во время перерыва происходило, но после, когда Сгорычев, спросил у Ллойда, мол, раз не хочешь подтверждать протоколы, то хоть скажи, хотя бы одно слово, «было» или «не было» у тебя с ним (в смысле, со мной), хоть что-нибудь в духе ч3. ст.132? Ответ Ллойда позволил вписать в протокол фразу о том, что потерпевший в судебном заседании подтвердил протоколы предварительного следствия, ответив на соответствующий вопрос судьи, «было». Одно слово – «было». Что было, когда было - все это стало уже не важным, все показания данные Ллойдом против меня на предварительном следствии пошли как доказательства нужных Сгорычеву эпизодов. Претензий ко мне Ллойд никаких не имел, и на том спасибо, оставив вопрос о тяжести наказания на усмотрение суда.

Борода, искренне не понимая, как может Лямин или Зайцев так бессовестно лгать, обвиняя его в том, чего сроду не было, все эти годы, откровенно удивлялся моей непокобелимой преданности Ллойду и моей наивной вере в то, что Ллойд, пусть единственный из всех, но выдержит это испытание до конца. Борода, как человек мудрый, иллюзий на сей счет, уже давно не испытывал, справедливо цитируя известного английского мореплавателя Джареда Данхема, который не раз говаривал, что единственное, чего он ждет от своих любовниц - это верности, по крайней мере, пока он их содержит. Перенося суть этого высказывания на наш случай - ждать верности от мальчишки, после того, как ты перестал его содержать, помилуйте, ты для него не более чем дойная корова, на худой конец, хороший друг, ждать же от мальчишки чего-то сверх того, чем он вас одаривает - верх глупости. Учитывая, что происходило вокруг потерпевших все эти годы - глупости вдвойне. Но я ждал. После того заседания, мне пришлось признать - Борода прав, увы, единственный мальчишка, который мог бы со временем стать примером и символом того, как можно оставаться человеком в обществе нелюдей, которые самого его смешали с грязью, нет, не иконой конечно, но доказательством того, что есть она, или оно - это обоюдное чувство, ан нет, выходит, ни хрена обоюдного нет и в помине, есть только потреблядство с одной стороны и слепая, всепоглощающая зависимость, страсть, похоть, назови это как хочешь - с другой. Твой мальчик - это твой троянский конь, подарок, который ты сам себе выбрал, пусть не всегда породистый, но обворожительно красивый (как тебе кажется), добрый, ласковый и так далее, перечислять, какими мы видим своих мальчишек можно до бесконечности. Однако в случае, когда на яйца твоего коня хорошенько наступят следователи и прокуроры, а на суде еще додавит судья, то твой троянский конь начинает выдавать такие пенки, выкидывать такие коленца и преподносить такие сюрпризы, что по неволе забываешь какой он, а точнее - каким ты его хотел видеть и видел, остается лишь то, что ты видишь здесь и сейчас. Наступает отрезвление, хрустальная оболочка рассыпалась в прах, выпустив на волю таящихся до поры до времени монстров. Не льсти себе – в том, что мальчик оказался троянским конем, а не арабским, или орловским рысаком самых чистых кровей, до последнего вздоха преданным тебе и только тебе, виноват только ты сам, поскольку как раз в данном случае, возможностей «заглянуть в зубы» твоему конику у тебя было предостаточно. Это ты обязан был выпестовать его, воспитать таким, каким он должен быть не только внешне, но что самое главное – внутренне, наполнить своего коняшку не потреблядством и отношением к тебе как источнику халявы, а тем, что в случае чего, когда под натиском обстоятельств, рассыплется хрустальный свод, под ним оказался бы бриллиант чистейшей воды, огранки по тонкости исполнения - невиданной, прочности - несокрушаемой, а не куча аморфного дерьма.

Во многом в поведении Ллойда, а точнее, его последнем «было» на суде Сгорычева, мне помог разобраться, давай я назову его Ники, сосед по дому Ллойда, и один из его друзей. Забыл сказать – Ники, разумеется, так же был и моим хорошим знакомым, со всеми вытекающими отсюда фотосессиями. Познакомившись с Никитой, так сказать на «излете», когда ему уже исполнилось четырнадцать, я успел застать тот период, когда он, хоть и пошел в рост, но еще не перерос меня, однако, будучи спортсменом, обладал сногсшибательной конституцией, не говоря уже о том, что сразу согласился принять участие в фотосъемках. Приезжаем как-то раз мы с Бородой на суд, сидим как обычно в подвале, в клетке, как я обращаю внимание на молодого человека, очень высокого, что сидит в клетке напротив и просто глаз с меня не сводит. Борода то же на это внимание обратил, так он на меня смотрел. Пригляделся я – что-то знакомое, но вот что, а точнее – кто, вспомнить не могу. Вспомнил, конечно же – Ники! Вот только вырос он здорово, да и не мудрено, за пять-то лет, что мы с ним не виделись. Его в суд из райотдела привезли, на арест, он тогда в компании Ллойда и еще одного юноши, какого-то парня в подъезде хлопнули. Повезло ему тогда - дали условно, равно как и всей честной компании, Ллойд тогда легким испугом отделался, прошел как свидетель. Все бы ничего, но вскоре, идя по коридорам централа, увидел я Никиту в дверном проеме одной из камер, и он меня увидел, что-то показал руками, одним словом, я попросил Сашу, что бы его перевели ко мне в камеру. Переводят. Никита слегка смущен такой оперативностью, но безмерно счастлив, поскольку хоть он и натурал, однако, операм стало известно, что последнее время он зарабатывал на хлеб, снимаясь в Питере в откровенных гей фильмах. О как. Это обстоятельство его очень беспокоит, поскольку опера хотят его, шантажируя этим пикантным обстоятельством, раскрутить еще на пару-тройку эпизодов грабежей, а ему и его убийства достаточно, придушил, понимаешь, подружку по тихой грусти, в припадке ревности, видимо, находясь в том же припадке ревности, зачем-то ее тут же и ограбив. Встрял Никита, одним словом, по самое немогу. То, что он теперь в моей камере, не только избавляло его от дальнейших вопросов со стороны оперов, это лишало возможности просочиться лишней информации в СМИ о том, что один из моих знакомых, мало того, что снимается в гей порнушке, дак еще и убил свою подружку. Памятуя историю с Артюхом, такой «конфетки» для СМИ я, конечно, допустить ну никак не мог. И не допустил. Пришел он в себя, отдышался, поскольку теперь ему ничего не угрожало, Саша уж точно его на новые эпизоды крутить не будет, начал я про его жили-были расспрашивать, как-никак, а выходило, что после нашего ареста, только он с Ллойдом и общался.

Картинка получалась так себе. После нашего ареста Ллойд оказался в полной изоляции, в том смысле, что из сверстников у него и до этого особых друзей не было, а после того, как благодаря усилиям Похлебкина и СМИ о его «дружбе» с «бандой извращенцев» стало известно всей округе, от общения с Ллойдом все предпочитали отказаться. Не отказался только Ники, и еще несколько, более старших товарищей. С Ники Ллойд мог на время забыться в алкогольном угаре, партнер по части трахтибидох из Ники, конечно, был не ахти, но он как мог, старался, хоть как-то успокоить и отчасти утешить Ллойда, временами выходя с ним на большую дорогу. Удар у Ллойда, не смотря на его комплекцию, как у коня копытом, валил с ног зазевавшегося прохожего с одного раза. Видимо в дело вступил его ангел-хранитель, и Ллойд благополучно во всех смыслах, самый тяжелый период пережил, не загремев на нары и ничего с собою не сделав. Помогли и родители Греса, которые время от времени давали ему приют, в смысле, не давали забыть, что есть еще на свете люди, для которых он дорог и близок. Нас, сидевших на нарах, Ллойд в тот период жизни если и не ненавидел, то искренне не понимал, считая, что его все предали и бросили, не знаю, что он там думал про Греса, но мне то он вмазал бы разок – точно. Собственно говоря, на суде у Сгорычева он это и сделал. Ты же знаешь, как отучают курить - показывают заспиртованные легкие курильщика. Уже прошло почти семь лет, а я по прежнему порою звоню Ллойду, изредка пишу ему письма, одним словом, веду себя как законченный кретин, играя все эти годы в одни ворота. Может быть, когда я однажды посмотрю на него, то и меня отпустит, «отворотясь ненаглядевшись», а может и нет, точку в истории с Ллойдом, я думаю, ставить еще рано, или уже поздно.

Глава 48

Сидел со мною одно время такой Витек - здоровенный такой детинушка, обладавший помимо богатырского телосложения, еще и довольно своеобразным складом ума, не глупый был, одним словом юноша. Угрелся он за целый букет разного рода преступлений, одним из которых, к примеру, были непрекращающиеся кражи из контейнеров на Центральном рынке - приходят утром барыги за своими шубами и коврами, смотрят, а нету, ни шуб, ни ковров. Администратора вызывают, милицию вызывают, все в недоумении - как такое могло случиться? Забыл сказать - администратором этого склада Витек работал, продолжать дальше думаю не нужно, ты и так все понял. Или вот - очень хорошо, убедительно так, на его теле разного рода форма сидела, особенно форма сотрудника ОМОН – как-то всем сразу верилось, что перед ними стоит громила из подразделения, о встряхнутости сотрудников которого, знает каждый встречный - поперечный. Особенно верилось в это водителям – дальнобойщикам. Этим искреннем заблуждением Витюша (так я его ласково называл), умело пользовался в составе банды, грабя на дорогах области фуры, груженные разным товаром, убивая водителей, посмевших в духе Станиславского воскликнуть – «не верю!».

Именно Витюша рассказал мне, что есть в УПК РФ такая статья – 49, которая позволяет приглашать в качестве защитника, помимо адвоката, любого человека, в данном случае – родственника, в качестве общественного защитника. Этот защитник наделяется всеми правами и полномочиями адвоката, включая возможность посещения подозреваемого или уже обвиняемого в следственном изоляторе. Таким защитником у Витюшы была его мама, чуть ли не ежедневно навещавшая его в СИЗО, при чем не как на свиданке - через решетки и стекло, с разговором по телефону, а, как и положено защитнику - в отдельном кабинете следственного корпуса. Время естественно никто ограничить не мог, общайтесь хоть с утра до вечера, красота, одним словом. Именно с подачи Витюшы я написал ходатайство на имя председателя районного суда, где мы продолжали с Бородой судиться, с просьбой предоставить мне общественного защитника и назначить таковым, моего папу. Крылов, председатель суда, видимо еще тогда не воткнувший - с кем имеет дело, отбоярился отпиской, мол, хватит вам и адвокатов. Я пишу жалобу на имя председателя областного суда, мол, что это за хамство - лишать меня возможности защищаться всеми незапрещенными законом средствами, и прикладываю отписку Крылова. Крылова вызывают на коллегию судей и хорошенько натягивают, после чего он молниеносно подписывает постановление о вхождении в процесс моего папы в качестве моего общественного защитника. Главное - теперь папа может приходить ко мне на централ в любое время. Грес и Дракон пишут аналогичные ходатайства, Крылов, со страху удовлетворяет и их, не смотря на то, что Грес с Драконом уже получили свои срока и теперь дожидаются начала рассмотрения кассационных жалоб. Так что теперь, в следственном корпусе не редка была картина - в одном кабинете сидим мы с папой, в другом Грес с мамой и папой, а в третьем - Дракон и его мама. Всем конечно наплевать на процесс, ведь рядом сидят самые близкие и родные люди, у нас появилась возможность впервые за эти годы просто обнять их, подержать за руку, откровенно поговорить о том, о чем на воле ни у кого из нас смелости сказать не хватило. Родители как могут нас балуют, принося с собой домашнюю стряпню, котлетки, всякие пирожки и вареные яйца - ну нет в тюрьме вареных яиц. Прокуратура из кожи вон лезла, кусая себя за локти, узнав о том, что наши Родители, оказывается, посещают нас на централе. Но ничего поделать не могла, ой, а мы то, как над прокурорскими потешались, на их потуги глядючи. Появление папы, его поддержка, мамины слова, что передает она через папу, наше общение помогают мне еще больше сконцентрироваться, вселяют надежду, одним словом - великое это дело, знать и ощущать поддержку близких тебе людей.

Ты хочешь сказать, что твой мальчик будет посещать тебя в СИЗО хотя бы на свиданке, а не сидеть в кабинете следователя и давать показания, или так же как твои родители переживать, седеть с каждым днем все больше, не спать ночами, продавать последнее, что бы нанять тебе адвоката? Не смеши меня. Я знаю, а точнее знал БЛ, попытавшихся связать себя узами брака, иные даже умудрились завести собственных детей. Типа, в случае чего, семья поддержит и поможет. Держи карман шире. Даю тебе гарантию - от БЛ, в случае чего, откажутся ВСЕ, я знавал таких, от которых отказались даже родители, правда, это скорее исключение, поскольку только Родители до конца своих дней, из последних сил будут биться за своего сына, кем бы он ни был. По большому счету - только Родителям их сын и нужен, только Родители по настоящему в случае чего бьются за него, только Родители до конца проходят все испытания, что выпадают на их долю. Никого ближе Родителей у БЛ никогда не было, нет, и не будет. Никто не сможет вынести столько унижений и обид по поводу того - кто их сын, только Родители. Никто не будет ждать их сына до самого конца - только Родители. Кайфуешь с мальчиком ты - а вот расплачиваться за твой кайф приходиться не только тебе, но и твоим Родителям, молись на них и береги их как зеницу ока, ибо они - это твоя последняя надежда, твоя гавань и твоя крепость.

Именно по этому, я согласился провернуть одну авантюру вместе с Сашей Хмуровым. Дело было в преддверье праздника - дня милиции, в 2005 году. Вызывает меня как-то раз Саша, и спрашивает, нет ли у меня желания скататься на денек домой. Желание? Да у меня другого желания, кроме этого, да кроме того, как бы на свободу живым выйти, и впомине нет! Замечательно, Саня дает мне мобильник, и я, созвонившись с Родителями говорю, что возможно, на днях я приеду домой на целый день, называю и цену. Господи, да мои Родители заплатили бы столько, сколько эти опера попросили, сын, пусть ненадолго, но окажется дома, на целый день! Все как всегда очень просто. Поскольку вывезти за пределы тюрьмы меня могут только вольные опера, то эти самые опера, не буду называть поименно, оформляют документы таким образом, что им позарез нужны мои показания на месте преступления, о котором я, якобы узнал от своего сокамерника. Вуаля, документы подписаны и ранним утром, как только начали называть на суды, меня выдергивают из камеры, и я поступаю в распоряжение оперов одного из районных отделов города. Правила такие, по идее, пропуск выписывается на сутки, и если у меня есть желание, то за дополнительную плату, я могу остаться дома на ночь. Иными словами, рассчитавшись за то, что я целый день буду дома, могу сходить в магазин, или туда, куда мне вздумается, я могу доплатить за ночь, поскольку операм придется платить тем, кто выдает разрешение, что бы те, замотивировали - почему возникла необходимость оставаться на ночь. Раннее утро в районе централа. На меня надели наручники, но скорее для проформы, закоцав их на последнем «зубе». Идем к машине, что припаркована неподалеку. Через четыре года, оказаться на воле, в местах знакомых до боли, вне стен и решеток, я признаюсь, слегка оробел и опешил, от нахлынувших на меня чувств. Опера забирают наручники и спрашивают - куда едем. Едем сначала на Центральный рынок, а там – посмотрим, впереди целый день! На рынке покупаю радио и мобильник, в шмоточных рядах набираю вольных тряпок, голова идет кругом, мелькают лица людей, все в вольном, гул и гам - я потихоньку начинаю впадать в ступор, мальчишки, они снуют как всегда, выхватываю лица, глаза, носы и руки - впитываю в себя как губка, впитываю все подряд, запахи, звуки, голоса, одним словом - я на воле!

Пока я сидел в тюрьме, Родители переехали в новый дом, адрес знаю, но дома не видел, не было его, когда меня посадили, хотя, как оказалось, стоит он в аккурат напротив дома, где жил Жорка Долгополов, и чуть наискосок от дома, где жил Базанов. Созваниваюсь с Родителями, папа говорит, что выйдет меня встречать и предупредит охрану, что бы пропустила машину оперов. А как ты хотел, дом окружен забором, стоят будки и просто так на территорию тебя никто не пустит, в подъезде сидит консьержка, кругом видеокамеры и прочая атрибутика далеко не простого дома. Супер. Мама и папа, да и я не можем поверить, что стоим, друг напротив друга, дома, ладно, к чему тебе все эти тонкости, главное, что я встретился с Родителями, в новой квартире, вроде как примерил на себя - как это, освободиться и вновь встретиться с родными самыми близкими тебе людьми.

Нужно сказать Саше спасибо, поскольку в преддверье нового, 2006 года, когда у его друзей – оперативников, да и у него самого закончились деньги, а на носу Новый Год, он снова вышел на меня с таким предложением - выехать на волю. Разумеется, я, и мои Родители немедленно согласились. 30 декабря 2005 года, предновогодний Центральный рынок, толкотня и праздничная суета. Я снова не в себе от обрушивающихся на меня со всех сторон флюидов, голосов, звуков и запахов. Как оглашенный шарахаюсь по рынку, что-то там покупаю, но соображаю плохо, оказывается, я почти разучился нормально общаться с вольными людьми, сказать пару слов продавщице, у меня получается со второй попытки, купить самостоятельно шаверму у меня вообще не получилось. Пикантная зарисовочка - шарахаясь по рядам, натыкаюсь по очереди почти на все ментовское тюремное начальство. Начальство поголовно навеселе, по сему, воспринимают меня как первые признаки белой горячки, сознание отказывается верить глазам. От греха подальше сваливаем домой. Снова радость встречи, снова ощущение, что все это сон, и так далее. Ладно, чего уж там, по крайней мере, хоть за это, я могу сказать Саше Хмурову спасибо, спасибо, что продал мне и моим Родителям два дня моей свободы.

Глава 49

Конечно, о том, что бы строго следовать графику Сгорычева, не могло быть и речи. Участковые и судебные приставы с ног сбились, отлавливая по городу потерпевших. Не всегда у них это получалось, и в один из таких дней, Алехина осенило - поскольку я от показаний отказываюсь, а закон позволяет - давайте послушаем, что я наговорил на предварительном следствии. Хочу тебе напомнить, что Хмуров, откровенно положил на нормы закона, запрещающие признавать доказательством, показания, полученные с нарушением УПК, данные в отсутствии адвоката, и еще кучу других обстоятельств, позволявших иному, порядочному судье вынести законное решение. Хмуров признал их доказательством, а иначе никак, тогда все дело рассыпалось бы в самом начале. Алехин, памятуя об этом, решил заполнить паузу, начав оглашать мои показания. Все бы ничего, да только слово просит мой адвокат, и говорит, что ребята, позвольте, показания получены с такой массой нарушений УПК, что впору возбуждать уголовные дела против тех, кто эти показания вымогал, и перечисляет весь список нарушений. Далее Голубев заявляет ходатайство о признании всех мои показаний, данных на предварительном следствии – недействительными, и не имеющими никакой юридической силы. Алехин, видимо рассчитывая, что и Сгорычев, пойдет по стопам Хмурова, даже как-то слегка опешил, когда тот объявил перерыв, поскольку ему нужно удалиться в комнату совещаний, где он, посовещавшись сам с собой, примет решение по заявленному ходатайству. По бодрому виду Алехина, с которым он сел на свое место после перерыва, было видно, что он уверен - Сгорычев ходатайство Голубева отклонит, Алехин даже видимо попил водички, поскольку читать несколько томов - это тебе не пальцем пуп царапать. В зал входит Сгорычев и зачитывает свое решение - ходатайство адвоката Голубева о признании моих показаний недействительными удовлетворить и исключить их из списка доказательств по делу. Мы уже стали подзабывать звук, который обычно издает ударяющаяся об стол челюсть Алехина. Ай да Сгорычев, ай да этот самый сын!

Я тебе так скажу - делать пакости, навыком подкладывать свинью ближнему, делать это все на высшем, профессиональном уровне, так, что комар носа не подточит - все это умеют устраивать только судейские. Решение Сгорычева являлось наглядной тому иллюстрацией. Я далек от мысли, что поступил так Сгорычев, влекомый токмо жаждой справедливости, отнюдь. Всем было хорошо известно о том, какие отношения сложились между Сгорычевым и Хмуровым, поганенькие, скажем так отношения. Каждый из оных, не упускал случая, чтобы не сделать другому какую-нибудь пакость. Принимая такое решение, Сгорычев делал не просто пакость, он делал мега-пакость Хмурову, ведь посуди сам: приговор Хмурова основан, в том числе, и на моих показаниях, они признаны законными и полученными без нарушений, приговор оглашен и ждет своего обжалования, но теперь получалось, что в основу приговора положены доказательства, полученные с нарушением закона, не имеющие юридической силы, и как следствие, приговор Хмурова, тоже не имеет никакой юридической силы и подлежит однозначной отмене. В юридической практике, насколько я знаю, еще не встречалась такой коллизии, когда один судья, прикрывая свою карьеру или что там он еще себе прикрывал, нарушая закон, признает показания действительными, выносит приговор, а другой судья, эти же показания признает незаконными, и вычеркивает их из списка доказательств. Прямо не свинью подложил Сгорычев Хмурову, а целый свинокомплекс.

Судись мы где-нибудь в стране, где законы не только пишутся, но и соблюдаются, нас бы выпустили с извинениями, уже на втором заседании, а прокуроров и следователей, что вели это дело, вместе с судьей, отправили бы регулировать перекрестки. По оценкам наших адвокатов, решение Сгорычева вело только к одному - отмене приговора Хмурова, и как следствие, новое судебное разбирательство. Другое дело, что к тому времени, Хмуров уже председательствовал в другом суде, и по большому счету, ему было по барабану, отменят его приговор, или нет - судить по новой будет уже другой судья. Конечно сам факт отмены его приговора, плюсов его карьере не прибавляет, но чего не сделаешь в порыве подобострастной услужливости перед хозяевами, верно? По крайней мере, мы все так думали. Возникал еще вопрос - неужели у Сгорычева хватит смелости осудить нас только лишь по показаниям потерпевших?

На следующем заседании, когда выяснилось, что из терпил опять никого отловить не удалось, Алехин предложил огласить показания Егорки Суслова и Алешки Балюкина, его единственного друга, дабы приобщить их к обвинению меня по ст.135 – Ненашев, во втором обвинении свалил в кучу все то время, что Егорка был подле меня, натолкав по 135 почти в каждый день - то мылись вдвоем, то спали, хоть и не вдвоем, но Егорка спал нагишом, то порнухи на моем компе Егорка на ночь глядя насмотрелся, одним словом, сгреб в одну кучу все, что удалось ему нарыть. Приплел он сюда и Балюкина, за то, что я имел неосторожность узреть голого Балюкина в момент его единственной фотосессии. Забыл сказать - Сгорычев несколько раз давал телеграммы, не сам конечно, дак вот, телеграммы с требованием прибыть Егорке и его папе в суд для дачи показаний. Те, отстреливались телеграммами – «показаниям верить», видимо рассчитывая, что этого вполне достаточно для того, что бы обвинить меня, и вынести приговор, как это сделал Хмуров. Алехин, предлагая огласить показания в отсутствии Егорки и Алексея, тоже так думал, авось прокатит. Не прокатило, ибо слово вновь попросил Голубев, получив которое, сказал примерно в духе Сгорычева, мол, нехрен оглашать, если в зале нет потерпевшего, который, согласно букве закона, быть обязан. Алехин загрустил, поскольку Сгорычев снова удалился подумать в свою комнату. Видимо, на признании моих показаний недействительными, раздача свинокомплексов не закончилась, ибо Сгорычев не только не дал оглашать показания Суслова и Балюкина, он вообще исключил их из списка доказательств, поскольку сами потерпевшие, подтвердить или опровергнуть последние, в судебном заседании не смогли. Забегая вперед скажу, что свиньи, заботливо подложенные Сгорычевым под приговор Хмурова, довольно хрюкали и со страниц приговора Сгорычева, который вчистую оправдал меня по всем эпизодам Суслова и Балюкина, поскольку ни тот, ни другой, так и не смогли подтвердить обвинение, а если ты помнишь, Хмуров впаял мне все эпизоды Суслова, исключительно основываясь на пресловутых телеграммах «показаниям верить». Балюкин, оказался не промах, устроившись на работу в каком-то таежном поселке, так что выцыпить его оттель не представлялось возможным. А коли так – оправдать, за неимением потерпевшего.

Сгорычев все больше злился - процесс затягивался, неуловимые терпилы ушли в глубокое подполье, приводили на суд вообще, не пойми, кого и не пойми за чем. Одного из таких «не пойми», однажды утором доставили в суд. Нет, я то конечно понял, кто это - это был юноша, тогда, в 2000 году, он предоставил мне свою квартиру для одной фотосессии, в обмен взяв с меня обещание, что я сниму несколько серий и с его участием. Ты должен их помнить - серии с плюшевым тигром, Тедди и Ллойдом. Положа руку на сердце, я тебе честно скажу, снимать того мальчика я бы не стал даже под страхом того, что после фотосессии его потянет на нечто большее, как обычно тянуло всех мальчишек. Мальчик был толстенький, катастрофически нефотогеничный, одним словом - ловли ноль. Мало того, мальчишка был круглый сирота, воспитывался бабушкой, короче, я заплатил тогда ему тройную цену за площадку, и позже, встречая его на улице, всегда давал денег - просто так, чтобы не поминал лихом, и не приставал с просьбами о фотосессии.

И вот, утром, входят в зал заседания этот уже юноша, и его еще бабушка. Самое смешное, что ни о юноше, ни про эпизод с фотосессией на его квартире, в обвинительном заключении нет ни слова. Сгорычев, поначалу даче не понял – какого рожна им тут нужно. Слово берет бабуля. Она начинает рассказывать, как им тяжело живется, что денег не хватает, что она одна понимает на ноги внука и даже пускает слезу. Сгорычев просит лирику опустить, всем тяжело, и спрашивает - чего приперлись. Бабуля начинает рассказывать, что ее внук, доселе ни в чем никогда замеченный не был, вдруг начал как то странно себя вести, начал покуривать, вставил серьгу в ухо и вообще, пошел по наклонной. Внук стоит, а точнее сидит, понурив голову и в нашу сторону не смотрит. Нужно отметить, годы пошли ему на пользу, мальчик похудел, приосанился, если не сказать, похорошел. Сгорычев спрашивает - при чем тут подсудимые, сиречь я, поскольку юноша Бороду никогда в глаза не видел. Бабуля искренне удивлена непонятливостью Сгорычева, поскольку, как ей стало известно, что «у двухтысячном годе», я несколько раз совратил ее внука, путем фотографирования других мальчиков, на принадлежащей ей жилплощади. Именно в этом она видит причину изменений, что начались недавно с ее внуком, «у таком случае», она просит привлечь меня к ответу, и обязать выплатить ей триста тыщ за моральный ущерб. Сгорычев начинает нервничать, поскольку понимает - бабуля слегка не в себе, но поскольку делать сегодня больше нечего, терпил опять не поймали, он задает вопрос юноше, мол, сколько лет тебе, дитятко? Дитятко встает и басит, что шестнадцать. Сгорычев спрашивает, учиться ли он, или быть может, работает, или и то и другое вместе? Тот говорит, что учиться. Тогда Сгорычев начинает прямо таки орать на него, что нехрен было пускать кого не попадя на квартиру, нехрен сейчас приходить в суд и требовать хрен знает что, за хрен знает какие события, нехрен болтаться по вечерам хрен его знает где, нехрен курить, нехрен пить, и нехрен было в жопу давать. Алехин напоминает Сгорычеву, что вот как раз последнее, юноша сделать таки и не успел. Тогда Сгорычев сначала втыкает Алехину, мол, нехрен приглашать в суд кого ни попадя, а затем начинает втыкать бабуле, мол, бабуля, у тебя внуку шестнадцать лет, и то, что с ним происходит, называется взросление и переходный возраст, и что внук ее, никаким образом от фотосессии, что были на ее жилплощади четыре года назад, пострадать не мог, и что идите-ка вы бабуля вместе с внуком от греха подальше. Те разворачиваются и несолоно хлебавши уходят.

Глава 50

Однажды утром, когда все в очередной раз собрались в кабинете Сгорычева, и Алехин уже начал подумывать, какую бы ему еще пакость предложить собравшимся, секретарша доложилась, что поймали и доставили в суд Сашу Зайцева. В 1999 году, я бы сроду не обратил на него внимание, если бы не одно обстоятельство, а точнее - два обстоятельства. Во-первых, Санька был обворожительно белокур и ясноглаз, при чем, цвет глаз его, очень гармонировал с джинсой, в которую он был одет с головы до пят, очень так это все замечательно на нем сидело и смотрелось. Во-вторых, он принимал бутылки, что само по себе диссонировало с его внешним видом и вообще, не могут такие мальчишки принимать бутылки. Я проплатил ему за все, еще не сданные в тот день бутылки, и мы познакомились. На удивление скромный и тихий мальчик на фоне Лямина, Петрова, Волкова и других, что временами заваливались на квартиру, требуя денег, выпивки и зрелищ, в качестве самих же зрелищ и выступая. По крайней мере, мне так показалось, за все те три дня, что прожил он в моей квартире. Борода, гостивший тогда у меня и сраженный Булдаковым, и тот обратил внимание на этого скромного и почти невидимого и неслышимого в общем гвалте, что стоял тогда, мальчишку. Одним соловом, Зайцев, равно как и Булдаков, через три дня с квартиры сдулись, одетые и обутые, при деньгах, они подались на вольные хлеба, чем собственно всегда и занимались. Если Зайцев, дабы обеспечить себя, не брезговал трудиться, то Булдаков предпочитал паразитировать, попрошайничая на улицах. Я несколько раз встречал Зайцева его на его рабочем месте за приемкой стеклотары, однако наши отношения он продолжать не захотел, ну и ладно. Вскоре мать Зайцева лишили родительских прав, а его определили в детский дом где-то на самой окраине города. И вот, через четыре года выясняется, что Борода, оказывается, умудрился Зайцева в один из дней совратить, господи - чего там совращать то? Не говоря о том, что Зайцев, ежели и спал, то спал либо один, либо не один, но никак не с Бородой. Про меня, как ни странно, Зайцев, в своих показаниях о тех днях, даже не помянул. Рассказываю это все к тому, что еще на первом суде, Денис, адвокат Бороды, собрал неопровержимые доказательства того, что Похлебкин, найдя сначала Булдакова в приюте, а Зайцева в детском доме, заставил их подписать уже готовые «показания» против Бороды, были там «показания» и против меня, но их Зайцев, в отличие от Булдакова, подписывать категорически отказался. Денис нашел свидетелей того, что устроил Похлебкин в детском доме и приюте, как угрожал и как прессинговал Булдакова и Зайцева, все это свидетели описали в своих показаниях. Ни одного из тех, кто видел, что творит Похлебкин ни в первый, ни во второй суд не вызывали, как бы Денис об этом не ходатайствовал. Не удивительно, что Борода очень на это заседание рассчитывал, рассчитывал глядя в глаза Зайцеву, добиться таки правды. И вот, этот день настал.

Удивительное дело, но Зайцев, не смотря на свои шестнадцать лет, почти не изменился. Конечно, он подрос, чуть раздался в плечах, но в остальном, это был тот же, Санька Зайцев, джинсбой, конца ХХ века. Алехин, от греха подальше, начал допрос нахраписто и резко, мол, подтверждай скорее, как тебя Борода неоднократно совратил, а то у нас тут и так дел невпроворот. Однако Санька, подтверждать факт совращения не торопился. Дело в том, что, согласно обвинительного заключения, Борода, как по писаному исполнил все пункты ст.135 УК РФ, начиная от раздевания, и заканчивая где-то уже на грани ч3. ст.132 УК РФ. Санька, с которым, вне всякого сомнения «поработали» перед заседанием, неожиданно заартачился, отказываясь подтверждать «свои» показания на предварительном следствии. Сгорычев, взявший инициативу в свои руки, был искренне удивлен, узнав, что стоящему перед ним мальчику уже шестнадцать, откровенно говоря, выглядел Санька лет на тринадцать, максимум. Однако это не помешало высказаться Сгорычеву в том духе, что покрывать извращенцев, даже таким симпатичным мальчикам, запрещено, и давай-ка поскорее признавай свои показания и иди с миром. Но Санька мотал головой, подтверждать их отказываясь. Он лишь подтвердил, отвечая на вопрос Дениса, как эти показания от него добывались Похлебкиным. Самое удивительное, что на прямой вопрос Бороды, дак было ли, в конце – концов, то, в чем его обвиняют, Санька сказал, что не помнит, было или нет. Забегая вперед скажу, что в приговоре, естественно были приняты во внимание первые показания Зайцева, а его поведение в суде и отказ подтверждать факт совращения, Сгорычев объяснил это одному ему понятным термином - «естественными возрастными изменениями», не позволившими Зайцеву говорить правду. Про все остальное - ни слова. Борода, кстати, внявший совету моего адвоката, частично признал свою вину, мол, да, было дело, спал однажды с Зайцевым, поскольку свободных спальных мест, на тот момент попросту не оказалось, но не более того. Учитывая это обстоятельство, Сгорычев накинул Бороде шесть месяцев к первому сроку, а не три года, как мог бы, уди Борода в глухую несознанку. Но в мальчишках, Борода, по ходу, разочаровался после этого окончательно.

Не давали скучать на протяжении всего суда свидетели, коим несть было числа. Обвинение собрало всех, кто хоть каким-то местом, хоть когда-то с одним из нас пересекались. Поскольку с Бородой пересекались единицы, большинство выступали как счастливцы, на чью долю выпало счастье общаться именно со мной. Свидетелей доставляли, или они приходили сами, заполняя вынужденные паузы, поскольку терпилы по прежнему гасились, кто как мог. Одними из таких свидетелей были уже знакомые тебе Тамара и Толян. С первых минут их появления, стало ясно, что оба они слегка навеселе, Тамара демонстративно призвала меня держаться, мол, крепись, мы тебя помним и в обиду не дадим, отбрыкиваясь от навязчивых вопросов Алехина, которому не терпелось услышать - почему Тамара так и не распознала во мне того, о ком писали все газеты. Поняв, бесперспективность общения с Тамарой, Алехин сник. Вскоре сник и Сгорычев, поскольку Тамара, не столько отвечала на его вопросы, сколько чихвостила Похлебкина и всю шайку, не примянув заметить, что более порядочных мужчин, чем я и ее благоверный, она отродясь не встречала. Толян, разомлевший в духоте кабинета, вообще сказал, что меня пора выпускать, а на мое место посадить Похлебкина, за все то, что он устроил ему и его семье. Васька, Тамарин сын, тоже высказался в том духе, что ничего и никогда не видел, и что лучшего друга, чем я у него не было, и нет до сих пор.

Умудрились притащить в суд хозяек почти всех квартир, что снимал я с 1998 по 2001 год. Видимо рассчитывая на то, что хозяйки, узнав со слов следователей, что происходило на их квартирах, как минимум заклеймят меня позором и выскажутся в том духе, что, таким как я, в обществе не место и попросят засадить меня наподольше и наподальше.

Первой выступала хозяйка квартиры из 1998 года. Она долго присматривалась к нам с Бородой, узнав только меня. Однако ей нечего сказать про меня ничего плохого, она тогда потеряла сына – наркомана, ей тяжело, а деньги, что получала он от меня, ей пришлись очень кстати, никаких мальчиков она на квартире не видела, а мужчины, что жили на квартире, оставили о себе очень приятное впечатление, и вообще, держитесь мальчики, все квартиросдатчицы города на вашей стороне. Пришла и женщина из 2001 года, хозяйка четырехкомнатной квартиры, что сдавала она мне летом того же года. Ольга, так по моему ее имя, дак вот, барышня она была образованная, и про похотливых мужиков, лапающих своими потными ладонями мальчиков и девочек, Оля конечно знала. Пикантность ситуации заключалась в том, что когда вышел срок аренды, и я благополучно съехал на другой адрес, Ольга нашла в квартире образцы БЛ поэзии, которые Девиз за каким то лешим скачал из сети и распечатал. Она позвонила мне, и поскольку Дракон, вдобавок, забыл на квартире футбольные причиндалы Петьки, любезно согласилась экипировку Петькину мне передать, не забыв помянуть и про стихи. Очень они ей понравились, только вот предмет обожания, ее слегка смущает. Видимо в сознании Ольги произошел некий сдвиг, поскольку сомневаться в том, что я, как раз такими мужиком, и являюсь, Ольге не приходилось, а тут еще соседи рассказали о том, что мальчики не так что бы табунами, но стадами в ее квартиру захаживали, ведомые пастырями в образе меня или Девиза с Драконом. Но обмануть женское сердце, чутье и интуицию ох как не просто, тем паче, Ольга общалась со мной довольно долго, вот почему ее знания о «плохих дядьках», пришли в полный конфликт с тем, что она видела на самом деле, столкнувшись с нами в реале. Конфликт этот, нашел свое отражение и в ее выступлении в суде, поскольку она заявила, что более аккуратных, интеллигентных молодых людей ей встречать не доводилось, и что она даже нисколько не жалеет о том, что сдавала мне квартиру, и вообще, как можно судить людей, которые пишут такие стихи, хотя она, откровенно говоря, свою дочь со мной бы наедине оставить не рискнула. На что Сгорычев ехидно заметил, что напрасно он переживает за свою дочь, вот как раз дочь, в нашем обществе, она могла бы оставить вполне спокойно. Как всегда всю картину попытался испоганить Алехин, задав свидетелям вопрос, про то, а не имеют ли и они ко мне претензий. Дамы и рта раскрыть не успели, как за них ответил Сгорычев, обращаясь к Алехину, мол, окститесь батенька, это свидетели, дамы, которым вскружили голову эти извращенцы, да они, дай им волю, за ними в Сибирь, как жены декабристов пойдут, о каких претензиях вообще можно вести речь?

В один из дней назначили допросы в качестве свидетелей Девиза, Дракона, Греса и Чемпа. Мы снова встретились, по пути в суд успев обсудить наши дела, ребята все держались молодцом, знакомились с материалами дела и хмуровского суда, готовясь к написанию кассационных жалоб. Судя по кислой мине на лице Алехина, ловли сегодня в его сторону не будет никакой. Мало того, что привезли всех нас, в суд еще пришел и Славка-большой, он тоже выступал свидетелем обвинения, но судя по тому, как он выступил на суде у Хмурова, после которого только такой продажный суд какой был тогда, не отреагировал на запротоколированные заявления Славки о том, как из него в прямом смысле выбивали показания, день для Алехина обещал выдаться не самый лучший, чему мы были всегда рады поспособствовать. Сгорычев иллюзий по поводу сегодняшнего дня так же не испытывал, по сему, предоставил слово Алехину, сам же, углубившись в тома с фотографиями. За время процесса, Сгорычев ни разу к этим томам не обратился, используя их исключительно в качестве антидепрессанта, время от времени в них поглядывая, а иногда и демонстративно сравнивая явившегося потерпевшего с тем, каким он был тогда и какой он сегодня. Нет нужды говорить, что все из моих сотоварищей тактично послали Алехина куда подальше, заявив, что сроду не знали, не видели и не слышали ничего, что бы как-то могло бросить тень на обвиняемого. Видя, что проку от такого допроса кот наплакал, Сгорычев велел свидетелей увести, и пригласить в кабинет для дачи показаний Славку - большого. Видимо окончательно возомнив себя знатоком вопроса, Сгорычев, в свойственной ему манере начал наседать на Славку, мол, вы же взрослый человек, с высшим образованием, неужели у вас не закрались подозрения, касаемо подсудимого, когда вы неоднократно видели у него на квартире полуголых мальчиков? На что Славка отвечал, что сомнений у него никаких не закрадывалось, поскольку он педофил, вот прямо так и сказал. Челюсть Алехина издала знакомый звук, брякнувшись об стол. У Сгорычева ничего не брякнулось, он лишь застыл с раскрытым ртом - такого никому из присутствующих слышать, еще не доводилось. Прелесть ситуации заключалась в том, что Славка демонстративно издевался над Алехиным, да и над Сгорычевым тоже, поскольку видеть их перекошенные лица, видеть, как душит их бессильная злоба, это я, доложу тебе, дорого стоит. Равно как и дорого стоит само заявление Славки, тут люди годами не то что бы пытаются скрыть это, люди пытаются доказать, что не так страшен черт, как его чертенята, и уж конечно, пока, делать такие заявления никто бы из нас не решился. А Славка решился, быть может, где-то внутри себя, преодолев этот Рубикон, ему и самому стало много легче. Придя в себя, Сгорычев поскорее закрыл заседание, а то чего доброго у Алехина случиться нервный срыв, или челюсть на место не встанет - столько затрещин он сегодня получил, не мудрено.

Глава 51

Дольше всех от судебных приставов бегал Скворцов. Когда в очередной раз приставы явились с пустыми руками, причину этой пустоты, они объяснили Сгорычеву тем, что потерпевший до дрожи боится одного из подсудимых. Бороду Скворцов никогда не видел, выходило, что боится он именно меня. Сгорычев тогда сказал, что раньше бояться нужно было, а то, как в постель ложиться, они все смелые, а как показания давать, все вдруг такие из себя недотроги пугливые. Отловили таки Скворцова и однажды, к вящей радости всех присутствующих, секретарша объявила, что в суд доставлен потерпевший Скворцов и его маман. Мало того, в этот же день, в суд приперлись и Илья Быков с мамашей - такое вот стечение обстоятельств. Первыми зашли Скворцовы. Откровенно говоря, мне до их показаний было как до Луны, любые показания против меня, ровным счетом ничего не меняли, и пишу я про них, исключительно потому, что не единожды про этих юношей в своем рассказе упоминал.

Первым на тонкий юмор Сгорычева нарвался Скворцов, а точнее, нарвались они оба, Илья и его мамаша. Алехин и рта раскрыть не успел, как Сгорычев живо поинтересовался у Скворцова, почему он так долго до суда добирался, и уж не передумал ли он давать обличительные показания. За Илью встряла его маман, которая сказала, что после того, как Илья познакомился со мной, а точнее, после того как меня арестовали, Илья начал по ночам ходить по квартире, из чего она делает вывод, что у него не все в порядке с головой, в том плане, что травмировался он, пока со мной общался. Сгорычев, в свойственной ему манере высказался по этому поводу, что Скворцов, по ночам ходит по привычке, так сказать, в безуспешных поисках подсудимого, а поскольку иных травм, у Скворцова по результатам всех экспертиз выявлено не было, то нечего суду голову морочить. Причину систематической не явки в суд, маман объяснила тем, что Илья очень меня боится, опасаясь того, что я с ним расправлюсь за его показания. Сгорычев ее успокоил, в том смысле, что пока я за решеткой, бздеть понапрасну не надо, а надо было раньше головой, а не тем, на чем сидят, думать. Видя, что Скворцов готов сквозь землю провалиться, Алехин задал лишь один вопрос, подтверждает ли Скворцов, все сказанное и подписанное им ранее. Скворцов не моргнув глазом подтвердил. Маман попыталась, было перехватить инициативу и вновь возбудить вопрос, касаемо компенсации за нанесенный моральный вред. Однако вместо вопроса возбудился Сгорычев, в очередной раз указав маман, что тот факт, что ее сын ходит по ночам, не есть последствия его со мною общения, начни он писать сидя, или в его поведении начали бы просматриваться позывы к смене ориентации или чего доброго, пола, вот тогда да, можно было бы поставить вопрос о компенсации, были бы деньги на операцию, а так, извините, можете быть свободны.

Вошедшие следом Илья Быков и его мамаша, видимо рассчитывали найти в образе Сгорычева этакого заступника за всех униженных и оскорбленных. По крайней мере, маман рассчитывала точно. Алехин, не решаясь лезть уперед Сгорычева благоразумно сделал вид, что изучает протоколы, так что Сгорычеву ничего не оставалось делать, как самому начать задавать вопросы. Поскольку на всех потерпевших, стоило им переступить порог суда, нападала немота и частичная потеря слуха и памяти, свои вопросы к потерпевшим, Сгорычев предварял маленьким вступительным словом. Не обошлось без оного и на сей раз. Поинтересовавшись у Ильи, чем он сейчас занимается, не ходит ли по ночам по квартире и вообще, осознал ли он глубину своего падения, связавшись с подсудимыми. За Быкова, как и за Скворцова, ответ держала маман. Она для чего-то поблагодарила Сгорычева, за то, что наконец-то арестовали меня и «мою банду», перейдя сразу к конкретным предложениям - взыскать с меня, ставшими уже традиционными, триста тысяч. Оказывается, и ее сын жутко пострадал, он получил столько незаживающих, кровоточащих до сих пор душевных травм и шрамов, по сравнению с которыми, даже шрам на попе Лямина - это детская сказка на ночь. Сгорычев, которого начинало тряси, когда родители заводили речь о деньгах, посмотрел в обвинительное заключение - действительно ли на долю Быкова выпали такие казни Египетские. Три строчки о том, что он заснул на мне и о том, что якобы мои руки, «опять не туда угодили», как-то не очень вязались с тем, о чем только что заламывая руки, стенала мадам Быкова. Порою, складывалось такое впечатление, что Сгорычеву доставляет удовольствие смешивать с грязью потерпевших. Вот и сейчас, по традиции выпучив глаза, Сгорычев начал обличительную речь, мол, где была мамаша, когда ее сын заваливался спать неизвестно с кем, где были мозги у сына, когда он заваливался спать, прекрасно зная - с кем он ложиться спать, и вообще, скажите спасибо, что ее сына не отпердолили, а лишь дали заснуть на животе у обвиняемого, учитывая неоднозначную характеристику последнего, так что, ни о каких деньгах вообще не может быть и речи. Алехин таки вставил вопрос о том, подтверждает ли Илья, все сказанное и написанное им ранее. Илья, так ни разу и не подняв головы, разумеется, все подтвердил. Сумма в триста тысяч, второй раз, прозвучавшая за день, вывела из терпения даже моего адвоката, до этого, лишь изредка ставившего в тупик своими вопросами некоторых, особо резвых родителей. Голубев поинтересовался у мадам Быковой - куда ей столько денег? На что она ответствовала, мол, в результате следствия и суда, ее сын был вынужден прекратить обучение, и эти деньги понадобиться ей, а точнее, ему, что бы поступить в коммерческий колледж. После этих слов не выдержал Сгорычев, сказавший, что ладно бы Илье требовалась срочная химиотерапия, или действительно, у него наступили бы необратимые изменения в психике, и для закрепления этой необратимости, маман могла бы конечно заикнуться о компенсации, а так, посмотрите на него - здоровый парень, ему работать надо, к станку его, к станку, а тут звучат слова о каких-то деньгах, на какую-то учебу, с которой Илью поперли из-за следствия и суда, неслыханная дерзость – нехрен, одним словом, идите с богом.

Несколько раз в суд доставляли чешущегося Булдакова, один раз как потерпевшего – оказывается, на первом суде мне не вменили ст.135, ведь перед тем как снасильничать с использованием геля для укладки волос в качестве смазки, я не только снял с Булдакова трусы, но и еще минут пять смотрел на него! Несколько раз Булдакова привозили как свидетеля всего, чего только можно было засвидетельствовать и о чем отказывались лжесвидетельствовать другие. Он, как и Лямин подался ввысь, разросся, однако ума или памяти и умения связно выражать свои мысли, это ему не прибавило. Он, Лямин, Серебро просто входили в кабинет, отвечали на вопрос Алехина, что все подтверждают, и так же, опустив головы выходили. Вскоре отловили и Славу Шулакова, он за эти годы окончательно повзрослел, но, как и все, увы, не поумнел, примкнув к сонму молчаливых терпил, согласных ради возможной материальной выгоды публично признавать себя «дырами», хотя, быть может, для них в этом не было ничего стремного, стремно было лишь нам, в очередной раз осознавать, что наши мальчики на девяносто процентов состоят из того, что мы сами о них напридумывали, по сути своей, оставаясь теми же маленьким стяжателями, ради очередной выгоды, готовыми засадить своих, некогда близких людей за решетку, прекрасно осознавая, а быть может и сознательно рассчитывая на то, что мы оттуда уже не вернемся. Нашли и Женьку Фалюту, который вообще сказал, что ему без разницы, что подтверждать, он ничего не помнит, и как судья решит, пусть так и будет. Со временем, нашлись и Смайл-Боков, и Генка Нечаев, и Денис Гурьянов, провалы в памяти и отсутствие внятной речи, всего этого, однако, хватило, что бы мотая гривами, подтвердить все показания, данные ими ранее. Про Балеро, а именно на суде у Сгорычева произошел этот замечательный случай, я уже рассказывал, вот так, незаметно, месяца за два, Сгорычеву удалось подвести процесс к завершению. Обрати внимание, восемнадцать эпизодов с непосредственным участием семи потерпевших, суд под председательством Хмурова рассматривал без малого два с лишним года. Тридцать восемь эпизодов с участием двенадцати потерпевших, суд под председательством Сгорычева рассмотрел за два месяца! Не было ничего из того, что было на суде у Хмурова. Не вызывались эксперты, не приглашались свидетели защиты, адвокаты не задавали никаких вопросов, равно как и мы, отпуская с богом всех, кого следовало бы «распять» на их показаниях. Прения сторон, выступления адвокатов и последние слова подсудимых - все уложились в один день, поскольку их, как таковых, и не было вовсе. Алехин снова отдал бумажку, запросив мне восемь лет колонии строгого режима, Бороде просил трёшку. Голубев выступил и просил строго не наказывать, учитывая то, что я подтверждал показания потерпевших в суде, ни я, ни Борода ничего не говорили, сославшись на мудрость и объективность суда, отдавали решение в руки Сгорычева. Приговор Сгорычев писал месяц, хотя, будь его воля, он бы огласил его уже на следующий день - но традиции, мнение о том, что приговор пишется долго, что судья ночами не спит, верша справедливый суд, вся эта бредятина, не позволила Сгорычеву зачитать приговор уже на следующий день, хотя, как мне казалось, все уже было решено еще в самом начале процесса.

По сложившейся традиции, пресса и телевидение, прознав, что будет очередное оглашение приговора по моему делу, с утра пораньше, битком набились в здание суда. Однако Сгорычев, не связанный никакими обязательствами и не бздевший всякий раз, как некоторые, еще до того, как нас подняли в зал, сказал свое любимое и веское слово – нехрен. В том смысле, что нехрен тут журналистам и всей этой шатии делать. Хотят стоять в коридоре - ради бога, но ни в кабинет, ни на оглашении приговора никого быть не должно и не будет. Приговор, а точнее оглашение заняли минут пять - десять, тут Сгорычев оригинален не был, появившись в мантии, сдвинув брови, зачитав только ту часть, в которой говориться, к скольки годам он нас приговаривает. Мне, учитывая, что я уже получил первые одиннадцать лет, правда, еще не вступившего в силу приговора Хмурова, Сгорычев добавил один год, путем частичного сложения с приговором Хмурова, получилось двенадцать лет лагерей. Бороде, учитывая его девять лет, что наболтал ему Хмуров, Сгорычев добавил полгода, в итоге, Борода получил девять лет и шесть месяцев колонии строгого режима. Видимо на Сгорычева произвели впечатление слова о ночных походах Скворцова, и он присудил мне выплатить ему тринадцать тысяч, очевидно для того, что бы тот на все деньги накупил себе антибздина, и три тысячи Быкову - видимо на взятку, что даст его мамаша при поступлении Ильи преподавателям колледжа для детей с некорректируемыми умственными отклонениями. Остальные десять потерпевших не получили ни гроша - вероятно Сгорычев, решил, что нехрен, удовольствий, полученных потерпевшими во время нашего совместного времяпровождения, было вполне достаточно, что бы за них еще и деньги им выплачивать. Постановил он так же вернуть по принадлежности все компьютеры и все, что было изъято ретивыми опричниками при генеральной прокуратуре. Теперь, по прошествии пяти лет, вновь перечитывая этот приговор, я не перестаю удивляться – насколько, а точнее, до какой степени беспринципности, фальшивой видимости «правосудия» может дойти система, выполняя поставленные перед ней задачи. Удивительное дело, в отличие от приговора Хмурова, который ссылается и на мои показания, и на показания потерпевших, на акты экспертиз, и застенчивое блеяние экспертов, одним словом, создает видимость обоснованности и справедливости, Сгорычев ни чем подобным себя не утруждает. Сгорычев «забыл» упомянуть в приговоре о том, что признал все мои показания недействительными - о них, о трех томах уголовного дела, в приговоре попросту нет ни слова. В основу приговора, Сгорычев положил «показания», данные потерпевшими в ходе судебных заседаний, и мои слова о том, что я подтверждаю, сказанное потерпевшими в суде, Сгорычев расценил как полное признание моей вины, и неоспоримое доказательство оной. Весь приговор построен одинаково, все тридцать восемь эпизодов, как под копирку - потерпевший подтвердил показания, данные им ранее, подсудимый подтвердил показания, данные потерпевшим. При чем, ни разу, нигде не уточняется - какие показания подтвердил потерпевший и я, получалось, что я подтверждал все показания всех без исключения потерпевших. Из остальных «доказательств», в приговоре приведены показания всех свидетелей, которые никогда и не отрицали, что видели меня в обществе мальчишек. Сгорычевым это было истолковано, словно все свидетели держали по свечке в каждой руке и были свидетелями всех инкриминируемых мне деяний, хотя все свидетели утверждали обратное. Сфальсифицировал он и единственное заключение экспертов, на которое ссылается в приговоре, указав, что эксперты обнаружили у Базанова телесные повреждения, характерные для последствий половых актов. Такой экспертизы в деле нет, и не было. А что же у остальных одиннадцати, по которым меня признал виновным Сгорычев, у Базанова значит, есть, а у всех остальных все там так спокойно, что даже не стоит упоминания, хотя бы для видимости, что, духу не хватило врать дальше, а? Хотя, что уж тут говорить, посуди сам, по восемнадцати эпизодам ст.135 Сгорычев дал мне по году за каждый эпизод, а по двадцати эпизодам ч.3 ст. 132 - по восемь лет за каждый эпизод, итого, в сумме имеем сто шестьдесят восемь лет, а в реале я получаю год к одиннадцати годам, что наболтал мне Хмуров, не говоря уже об оправдании меня по всем эпизодам Суслова и Балюкина. То есть ты понимаешь - чего стоят все показания и все доказательства, перечисленные в приговоре, стоило только терпиле не появиться в суде - все обвинение рассыпалось как карточный домик. Представляешь, что бы началось, если бы никто из потерпевших не явился в суд? На одного судью стало бы меньше - это точно, сняли бы к чертовой матери. «Ave Сгорычев» конечно, никто кричать не собирался, но после его суда, от части, из-за скоротечности оного, у нас, по крайней мере, не осталось ощущения того, словно мы побывали на скотобойне, где валят и превращают в колбасный фарш безответный скот, уж очень все то, что происходило до этого, такую скотобойню напоминало, складывалось впечатление, что мы могли бы и вовсе никуда не ездить - с таким же успехом и с таким «приговором», осудили бы и без нас, вручив уже готовые копии приговоров.

Я не буду подробно останавливаться на разного рода обстоятельствах, с которыми я столкнулся во время написания кассационной жалобы на приговор Хмурова. Районный суд, во главе с Крыловым погрязли в отписках в наш адрес, по поводу наших требований ознакомить нас с материалами дела, Крылов вообще временами напоминал мелкого пакостника, старавшегося напакостить мне и моим адвокатам, взял и отменил свое же решение о назначении моего папы моим защитником. Снова получил за это втык, но Родители снова тратили нервы и здоровье, добиваясь от Крылова не быть лицемером, хотя бы в отношении своих же решений. Областной суд натурально стрелялся, поскольку Сгорычев, по идее, не мог присоединять свой приговор к не вступившему в силу приговору Хмурова, а должен был выносить самостоятельное решение с самостоятельными сроками и исполнением. Но Сгорычев «почему-то» этого не сделал. Областной суд, в «независимость», «объективность» и в прочие благодетели которого верили лишь больные областного психиатрического диспансера, этот суд был поставлен Сгорычевым, прямо скажем в позицию, не имеющую аналогов даже в такой, казалось бы, всеобъемлющей в плане поз и позиций работе, как «Камасутра». Отменять приговор Хмурова, как очевидно незаконный и неправомерный, вынесенный с грубейшими нарушениями всех возможных норм, это значило не столько соблюсти нормы закона, сколько поставить крест на «работе» всей следственной кодлы в течение последних четырех лет, плюс почти три года, что длился сам суд. Отменять приговор Хмурова, это означало признание полной профессиональной непригодности всех, кто замарал себя, участвуя в этом фарсе. Отменять приговор Хмурова, это означало, о ужас, идти против генеральной прокуратуры, которая все глаза проглядела, «присматривая» за ходом следствия и суда, постоянно о себе, звонками Свободину, Хмурову и Сгорычеву, напоминая.

Мы, по счастью, не клиенты областной психушки, и иллюзий в отношении областного суда не испытывали, равно, как и наши адвокаты. Однако, выйдя в кассационный процесс по суду Хмурова в конце 2005 года, мы все-таки надеялись, что областной суд, окажется более независимым, чем Хмуров, к тому времени уже во всю председательствовавший в одном из районных судов города. Мы надеялись, если не на отмену, то хотя бы на определение суда, в котором будет указано на то, как не нужно писать и выносить приговоры в духе Хмурова. Три раза нас вывозили в областной суд. Три раза трое судей с непроницаемыми лицами аутиков в пятом колене выслушивали доводы подсудимых и адвокатов о необходимости соблюсти закон, и не дать опозорить себя, как порядочных и независимых судей. К этому времени вышли сроки давности по моим 135, по которым меня осудил Хмуров, вступили поправки в УПК, одним словом - все было в руках судей. 26 января 2006 года, кассационный суд вынес решение по нашему делу. Все признано законным, никаких нарушений усмотрено не было, все признавались виновными, хорошо, что хоть не признали окончательными кретинами, посмевшими понадеяться на справедливость, объективность и еще массу признаков, которыми обязан обладать любой суд, и которыми даже не пахнет не то, что в зале суда, всем этим не пахнет даже на дальних подступах к отечественному правосудию.

Глава 52

Прежде чем завершить первую часть книги, я хочу вернуться к теме, которой уже касался вскользь, а именно – малолетки, что в ту пору располагалась в корпусе напротив окон моей камеры. Коснуться же я хочу не столько самой малолетки, а лишь некоторых ее обитателей, натуральных, чистой воды детей, которых я и Борода так и называли – дети централа.

Конечно, чтобы попасть на малолетку, сиречь, быть арестованным по решению суда, это нужно очень «постараться». В большинстве случаев, закрывали на тюрьму подростков, совершивших тяжкие, или особо тяжкие преступления: неоднократные кражи или угоны, грабежи, разбои, изнасилования, убийства и так далее. Закрывали так же ходивших с условными сроками, и умудрившихся встрять по новой – тут уж точно, до суда камера на седьмом корпусе тебе обеспечена, так что, по большому счету, «детьми», после того, что они натворили по воле, этих подростков от четырнадцати до восемнадцати, назвать можно было с большой натяжкой, но дело даже не в этом.

Все дело в том, что до поры до времени, никто из нас особо и не заморачивался на этой теме, ну сидят себе малолетки, воришки, наркоманы, и грабители, ну и пусть себе сидят, не до них нам было, одним словом. Конечно, слышать, как детские, ломающиеся голоса орут через решку на всю тюрьму: «тюрьма старушка – дай кликушку», соблюдая положенный ритуал, который обязывал новичка забраться на решку, и орать благим матом сначала эту просьбу, потом букву, с которой начиналась его фамилия, а после, слушать, какие клички ему проорут из соседних камер, до тех пор, пока кличка не подойдет, как он думает, ему, и не крикнет: «кэтэ!», что значит, катит, канает ему это погоняло. Дак вот, нам, не видевших мальчишек, и не общавшихся с ними уже больше года, а точнее, мне, поскольку Борода и остальные мои сотоварищи сидели на первом корпусе, куда эти вопли не долетали, мне слышать эти живые голоса, было порою до того приятно, до того они грели мою душу, сами голоса, естественно, а не то, что они вопили. Порою были моменты, когда не только у меня, но и у всех в зоне слышимости, мурашки по коже и тоска несусветная, от того, что заезжал очередной малолетка, обладавший не только музыкальным слухом, но и голосом который по вечерам, забравшись на решку, начинал петь, при чем, зачастую, пел этот несовершеннолетний тенор балтняк, столь же несовершеннолетний по содержанию, как и он сам, что-то там про целующихся на крыше голубей, суку-прокурора, несправедливого судью и мать – обязательно старушку – темы, в этом возрасте и в его окружении очень популярные. Нужно ли говорить, что он срывал овации, крики: «давай еще!», «жги босяра!», свист и улюлюканье, в качестве приличествующих по такому случаю, но незнакомых большинству обитателей «браво!», не говоря уже о «бис!»

Тем временем, мы начали ездить на суды, и естественно, нос к носу стали сталкиваться с малолетками, гонявшими на суды вместе с нами, а зачастую, и в наш, районный суд тоже. Конечно, подавляющее большинство этих молодых людей, представляли из себя типичных начинающих уголовников, без намека на привлекательность, как внешнюю, так и внутреннюю, тюрьма, и ожидать, что в ней окажется некто, напоминающий юношу из «Смерти в Венеции», извини, как говорится, подвинься. Порою, мне даже казалось, что уж лучше бы я просто слушал их голоса, нежели позднее, видеть и общаться с теми, кому они принадлежат. Борода, лишь печально улыбался, слушая мои рассказы о голосах и песнях, наблюдая за их обладателями, действительность, как обычно, во многом оказывалась более прозаичной. Пока однажды, в один из дней, меня, по моей же просьбе не закрыли в боксик – мне нужно было написать вопросы к грядущему заседанию, и дописать окончание рассказа, что начал я писать ночью, да не успел. Только я разложился и устроился, как дверь боксика раскрылась и ко мне подсадили соседа, а поскольку я находился в положении сидя, почти полулежа, не рассчитывая на компанию, то поначалу мне показалось, что подсадили ко мне здоровенного, занявшего весь боксик детину. Однако, стоило мне начать вставать, как детина уменьшался все боле, превратившись в подростка, оказавшегося в аккурат мне по плечо. Мало того, мальчишка, насколько я мог судить, был, как бы это сказать, не обезображен печатью малолетки, симпатичный, одним словом, оказался мальчишка. Естественно, про мои записи, и окончание рассказа я забыл напрочь, я вообще, что называется, «потерял маму», а именно этим словосочетанием в тюрьме принято обозначать состояние, когда человек перестает на время соображать, впадая с состояние ступора. Понятно, что на воле, от такого мальчишки, я бы не то что не в пал бы ни в какое состояние, не факт, что я бы вообще обратил на него внимание, однако, все познается в сравнении, и вот теперь, сидя в тюремном боксике, увидев в сантиметре от себя живого мальчишку, я конечно сей же момент «потерял маму». Мальчишка, видимо тоже впал во что то, поскольку, как правило, малолеток со взрослыми не садят, хотя, бывают и вот такие неожиданные «накладки».

Обращала на себя внимание прическа мальчишки, он не был наголо стрижен, как большинство сидельцев, у него была нормальная прическа, слегка правда запущенная, но длинные, по тюремным понятиям светлые волосы, несколько не мытые, они резали по моим глазам, уже привыкшим к бритым затылкам. Мы оба перевели дух, и познакомились. Мальчишку звали Антон, и он ехал на переарест, то есть, сегодня будет решаться, останется ли он на тюрьме на все время следствия и суда, или его отпустят под подписку о невыезде, мало того, мы ехали в один суд. Этим обстоятельством и объяснялась прическа Антона, поскольку брить его, малолетку наголо, по тутошним правилам, могли лишь в случае, когда он гарантированно «прилипает». Антон, что называется, «шел паровозом», то есть, отдувался за своих же подельников, которые все свалили на него, предпочтя сотрудничество со следствием и Антона, в качестве стрелочника, камерам малолетки централа. Не сказать что Антон был весь из себя такой крутой пацык, скорее он и оказался здесь исключительно по своей нерешительности, если хочешь, скромности и не нахрапистости, ну не мог он так же как его дружки, не моргнув глазом все валить на других, сдавая их за все котомки, неудобно ему было, он думал о том, как на него другие смотреть после этого будут. Вот и додумал. Видимо, по причине этой же нерешительности, Антону не очень сладко пришлось на малолетке, и я так подозреваю, что он, что называется, «хроманул по жизни», или был в шаге от того, что бы не стать обиженным, хотя, с первых минут он заверил меня, что: «у него по жизни все ровно». Хотя мне, как ты понимаешь, его тюремный статус был до лампочки, передо мной был живой мальчишка, все остальное для меня не имело никакого значения.

Антон, как и большинство малолеток, с которыми я пересекался, оказался голодным, голодным в прямом смысле этого слова, и голодным до простого, человеческого общения. К счастью, я имел возможность утолить все его запросы, тем паче, что уж чего-чего, а по части утоления голода в обоих смыслах, опыта мне не занимать. Не говоря уж о том, насколько оголодавшим был я, разумеется исключительно в плане общения. Антон умял мои бутерброды, попил горячего чаю, шлифанул все это шоколадкой, покурил хорошую сигарету, и естественно, видя, что я хоть и «взросляк», но не прочь потрепаться на отвлеченные темы, устроившись, а точнее, облокотившись спиной мне на бок, поджав одну ногу, и свесив, опять же через мою, свою вторую ногу (боксик, как ты помнишь, метра два метра в длину и полтора в ширину), принялся, как это свойственно сытым мальчишкам, «словоблудить». Руки мне особенно девать то же было некуда, по сему, вскоре они оказались у Антона на плечах, так и сидели, почти что в обнимку. Никто, обрати внимание, не возражал.

Вот так, сидя ко мне спиной, Антон поведал свою историю, для тебя, малоинтересную, свойственную большинству таких вот мальчишек, безотцовщина, мамаша так себе, школа по барабану и сигарета во втором классе, пиво в первом, водка в третьем, совсем недавно попробовал, как это – спать с бабой, но по причине опьянения, вспомнить «как это», увы не может. Все это он рассказывает мне, что бы не показаться размазней, дать понять, что и он уже мужик, а теперь вот и тюрьма, которая, как он наивно полагает, только добавит ему мужественности и авторитета среди своих знакомых. Переубеждать его и что-то доказывать у меня нет никакого желания, я сижу молча, общаясь с ним на уровне эфиров, флюидов и еще черт знает чего, чем обычно общается наш брат. Нужно отметить, что общение мое не натыкается на глухую стену непонимания, Антон все прекрасно понимает, четырнадцать лет, это тебе не десять и даже не тринадцать, однако понимая, не может взять в толк, а точнее сопоставить тюрьму и то, о чем он если не понимает, то догадывается точно. У него затекает спина, и он разворачивается, устраиваясь напротив меня. Одет, кстати, Антон тоже вполне прилично, джинсы, нормальная курточка, добротные кроссовки, цветастый теплячок, домашний у него прикид, одним словом. Так, болтая ни о чем, изредка посматривая друг на друга, мы провели эти четыре часа. Не мог отказать себе в удовольствии и не подержать его за руку, правда пришлось изображать что я показываю ему на какие пальцы какие «перстаки» накалывают бывалые зеки (кстати, как правило, пальцы себе портят именно на малолетке), он с открытым ртом слушал, руку не убирал, хорошо что я не пошел дальше, мест на его теле, где можно «набить» наколку, как ты понимаешь, великое множество. Понимая, что быть может больше и не встретимся, обмениваемся адресами, точнее, я беру его домашний адрес, мой адрес, на ближайший год, ему хорошо известен.

Как малолетку, его называют первым, он выходит и становиться в общий строй зеков, готовящихся к этапированию в суды. Вскоре слышу знакомые фамилии моих сотоварищей, называют и мою, мы выходим из привраток и вливаемся в общую массу арестантов. Все мы, каждый раз выстраиваясь на суды, исподволь рассматривали малолеток, что частенько выезжали вместе со всеми. Как правило, рассматривать там особо было нечего, и появление Антона, разумеется не осталось незамеченным. Все мои други оживились, словно вдохнули свежего воздуха, начали обмен мнениями и впечатлениями. Я быстро остудил их пыл, сказав, что мальчика зовут Антон, что он едет вместе с нами, и что вообще я все утро провел с ним в боксике, тем самым, заработав титул «конченого извращенца», умудрившегося даже в тюрьме, устроить шашни с мальчишкой. То обстоятельство, что я мило с ним перемигиваюсь, и подойдя ближе даже общаюсь, подтверждали мои слова. Нас погрузили в автозак. Антона, как малолетку, закрыли в одиночный боксик, предусмотренный на такой случай в автозаке. По пути, как обычно мы с Бородой обсудили наши дела, не преминув обсудить и Антона. Бороде он понравился.

Глава 53

Я не знаю, но достаточно разумного, с мусорской точки зрения конечно, объяснения поведения одного из конвойных, никто из нас дать не мог. Не вписывалось оно в обычные рамки поведения и отношений между конвоиром и конвоируемыми. Нет, по началу конечно были и издевательские усмешки и скабрезные шуточки в наш адрес – все это было понятно и вполне объяснимо. Однако, с каждым нашим приездом в суд, общение наше, неведомым нам образом, перерастало из открытой неприязни, к некому пониманию, своего рода, желанию понять, почему он, этот конвоир, не такой как мы. В конце концов, Борода пришел к выводу, что Алексей, так звали конвоира, несколько поторопился родиться, в том плане, что не повстречал он на своем пути одного из нас в период нашего расцвета, тогда бы у него точно такого вопроса не возникло. Алексею было тогда может лет двадцать пять, но от профессионального взгляда Бороды не скрылись признаки того, что в детстве и от части в юности, Леша был еще тот сорвиголова. В смысле, он него срывало голову. Леша, потупив очи и покраснев, был вынужден признать, что да, мужчины на него посматривали, только он не мог понять – чего им от него нужно. Борода тогда сказал, что это не мужчины, а дебилы, которые не смогли этого объяснить отроку Алеше. Одним словом, Алексей со временем превратился если и не в единомышленника, учитывая, что у него была любовница, жена и пятилетний сын, к которому мы с Бородой обещали наведаться лет этак через пять-шесть, то уж точно в человека, не отторгающего нас как данность, человека принявшего нас такими, какие мы есть. Это позволило нам со временем привлекать Алексея к разного рода деликатным просьбам и поручениям, не касавшимся никаким образом процесса, а носившим скорее бытовой, сугубо личный интерес. Не безвозмездно, но Алексей всегда нам помогал, за что и я и Борода ему искренне признательны и вспоминаем до сей поры мы о нем исключительно как о настоящем человеке, хоть и менте.

К тому моменту, когда нас везли в суд вместе с Антоном, наши отношения с Алексеем были в полном расцвете, Борода помню, уговорил его принести фотографию сына и фото самого Алексея в отрочестве – дабы подтвердить свою версию о том, что Алексей поторопился появиться на свет. Однако появление Антона отодвинуло знакомство с фотографиями Алексея на второй план, оно и не удивительно – Борода всегда справедливо считал, что живой мальчик, во много раз интереснее мальчика на фотографии, каким бы красавцем он ни был. На суд тогда кроме нас и Антона привезли еще несколько человек, Алексей рассадил всех по клеткам, нас с Бородой он, как всегда, посадил вместе, напротив клетки, где уже сидел Антон. Начался обычный в таких случаях обыск. Шмонать Антона вызвался Алексей. Существует такое правило, что шмонают обычно по полной программе, вплоть до трусов, снимать которые, правда, никто не заставляет, проверяют лишь резинку, на предмет лезвий или булавки. Видя, что мы с Бородой, чего греха таить, с Антона глаз не сводим, Алексей сначала раздел его до трусов, за тем потребовал эти трусы снять, поскольку у него закрались смутные сомнения, а не прячет ли чего в них обыскиваемый им малолетка. Антон естественно подчинился, практически доведя нас с Бородой до предынфарктного состояния. Не спеша ощупав сантиметр за сантиметром резинку, Алексей, словно невзначай отошел к столу, где прощупал все те же трусы металлоискателем, открыв нашему взору Антона во всей красе, стоящего посреди боксика в чем мать родила, и опустив очи долу, не удосужась даже прикрыться. Видимо решив, что с нас на сегодня достаточно, Алексей с видом человека, только что спасшего из пожара как минимум человек пять или десять, вернул Антону трусы и велел ему одеваться, стриптиз окончен. Когда Антона и остальных подняли в кабинеты к судьям и в подвале остались только мы, Алексей, сияя лучезарной улыбкой подошел к нам. Все было понятно без слов, однако я не удержался и поблагодарил Алексея за те минуты, что предоставил он нам с Бородой, по словам, сказанным чуть позже самим Бородой: « минуты, проведенные наедине с Антоном на глазах у всех».

К слову сказать, дело Антона рассматривал уже известный тебе судья Сгорычев, так что результат был предсказуем – Антона арестовали на период следствия и суда. Судились мы тогда целый день, и к вечеру, компанию нам составила женщина, арестованная в зале суда, так что боксик на обратном пути будет занят. Алексей все понял без слов, и Антона посадили вместе с нами. Выяснилось, однако, что с нами едет и какой-то уголовник, который, пристроившись рядом с Антоном, начал реально его тискать, обнимать и прижимать к себе, не переставая при этом утешать его, мол держись брателла, все будет пучком и так далее. Антон, видимо слегка от такого напора струхнул, и не сопротивляясь, лишь изредка поглядывая на нас, он терпел этого зечару, который уже чуть ли не в десна хотел шибануться с Антошей, все на той же почве арестантской поддержки. Видя, что чего доброго, зек сейчас в наглую залезет парню в штаны, Борода поспешил начать с Антоном непринужденный разговор на отвлеченную тему. Видя, что и я подключился к беседе, зек от Антона с явным неудовольствием отлип, и больше попыток не предпринимал, тем паче, что Антон, от греха подальше, пересел на нашу лавочку. Уже по приезду, я сказал Антону номер своей камеры, и строго настрого велел отписывать немедленно в случае чего лично мне.

Уже сидя как обычно в боксике и обсуждая сегодняшний день, Борода более всего возмущался поведением этого зека, который, как и многие из махровых уголовников, только на словах весь из себя такой правильный и натуральный. Стоило на горизонте замаячить молодому телу, как вся эта спесь моментом слетала, оставляя лишь животное желание тупо трахнуть, засадить, облапать, обслюнявить и обкончать все вокруг себя в радиусе полутора метров.

Антон мне ни разу не написал, из чего я сделал вывод, что у парня, вероятно все в порядке. Однако в правильности моих мыслей я был вынужден усомниться, когда пересекся с Антоном много позже, месяца через три, уже зимой, когда мы, в очередной раз выехали на суд. На сей раз этапа я дожидался в привратке, увидев Антона уже в общем строю. Не смотря на стоявшие морозы, на Антоне была лишь футболка и какая-то разодранная кофта, замызганные трико, на ногах резиновые сапоги, шапки не было вовсе. Будучи и без того не богатырского склада, Антон еще больше похудел, осунулся, но увидев меня и Бороду, улыбнулся, давая понять, что все не так плохо как кажется. Я всегда возил с собой теплую душегрейку, иногда одевая ее, иногда подкладывая для пущей мягкости, возил и тепляк с капюшоном, зеленый, была при мне и спортивная шапка, служившая неким буфером, между головой и шершавой стеной боксика или привратки. Конечно, в таком виде, полураздетым, никто бы Антона из тюрьмы не выпустил, послали бы шнырей и они принесли бы ему рукав от кофты, завязанный узлом – это вместо шапки, и драную, загаженную и завшивленную телогрейку, типа администрация вся прямо исходит, проявляя заботу об этапируемых, в особенности о малолетних. Короче говоря, я достал из майдана тепляк, душегрейку, шапку, и пока мы стояли в ожидании этапа, Антон все это на себя надел, обуви правда никакой не было, но по крайней мере, парень не задыгает окончательно, пока мы доберемся до суда. Борода отдал ему свои варежки, предложив ему, в случае чего, закутаться в его бороду. Оказалось, что Антон едет на решающее заседание, а точнее, на приговор, и по всей вероятности, его нагонят с условным сроком. Этим объяснялся его жалкий вид, поскольку сокамерники, ушлые ребята, обобрали его как липку, поскольку были свято уверены, что Антона отпустят, а уж на воле он себе одежду найдет, а им еще сидеть, не говоря уже о том, что Антоша, таки «хроманул по жизни», и с ним особо не церемонились, предложив одеть то, что осталось. Нам с Бородой до этого обстоятельства не было никакого дела, и мы, как могли, грели его, прижавшись с двух сторон в промерзшем автозаке по пути в суд. Конвой тогда был знакомый, но Алексея не было, по сему, нас рассадили по разным клеткам, хотя, признаюсь, порядком продрогнув нам с Бородой было не до веселья. К слову сказать, заседание у Антона тогда перенесли неизвестно на сколько и он уехал обратно на централ еще до обеда, мы с Бородой лишь порадовались за мальчишку – по крайней мере, он одет, а по понятиям малолетки, забирать, а уж тем паче, носить то что одето на обиженном - категорически не рекомендуется. Уже много позже Алексей рассказал нам, что Антона отпустили домой, и что он, Алексей, был немало удивлен, увидев на Антоне мои вещи, на что Борода сказал, что ничего удивительного нет, поскольку Антон, в период тихой грусти, что накатывала на нас с Бородой, приезжал к нам с малолетки в гости, унося каждый раз что-нибудь из нашего гардероба. Ничего удивительного в том, что Алексей поверил этой шутке не было, присутствуя практически на всех заседаниях и зная о нас и о нашем деле практически все, Леша был уверен, что в нашем случае и при наших возможностях и харизме некоторых из нас, в том, что малолетка заплывает к нам на взросляк погостить, лично для него, нет ничего удивительного.

Глава 54

Вне всякого сомнения, между словами «Борода» и «эстет», смело можно ставить знак равенства. Борода оставался эстетом всегда и старался быть им во всем, в том числе и в своем отношении к мальчишкам, пересмотреть которое, он решил задолго до того, как это сделал я. Не раз, во время наших совместных встреч, которые мы называли «конференции», Борода задавал мне вопрос, а точнее - пытался понять, почему мы так жестко привязаны к возрастным рамкам? Получалось, что по большому счету, мы привязаны не к возрастным рамкам, а к фасаду, на который мы все обращаем внимание в первую очередь. Нас особо не волнует возраст фасада, когда мы видим то, что рассчитываем и надеемся увидеть, поскольку однозначно, что никого из нас не заденет бородатый мальчик, пусть бы у него на лбу было написано, что ему двенадцать лет, равно как никому из нас, на первых порах не будет особого дела до того, что мальчишке, выглядящему на двенадцать, в силу каких-либо причин уже почти пятнадцать. Иными словами, мы сначала видим, а потом уже знаем, а наложенные на то что мы видим знания, не дают, а точнее – вступают в противоречие с нашими внутренними установками на то что, если мальчик выглядит на двенадцать, то ему и должно быть – в лучшем случае, десять, но никак не пятнадцать. Не говоря уже о том, что на воле, шанс повстречать такого мальчишку, много ниже, выбор-с реальных мальчишек, как ты понимаешь, более широкий.

Борода предложил поменять установки, говоря современным языком, перегрузить систему, поскольку становится очевидным – плата за прежние установки несоизмеримо высока, не стоят они того, нет в этом очевидных преимуществ, способных затмить собою возможность лишиться свободы, да хоть на месяц, хоть на год, не говоря уже о тогдашних от восьми до пятнадцати.

Борода не стал эстетом вдруг, оказавшись в тюрьме или с ближайшего понедельника. Я так подозреваю, он был им и по воле, просто его отношение к мальчишкам, насколько я понял, несколько отличались от моих, в том плане, что Борода искренне считал, что все в мальчишке должно быть прекрасно, и ежели чего-то в нем недостает помимо внешности, фасада, который, естественно должен быть в полном ажуре, то его святая обязанность, это, недостающее, восполнить. Именно этим объясняется, что в отличие от меня, своих мальчишек Борода помнил поименно, поскольку их у него было не так много, Борода, ежели и принимал, впускал в свою душу кого-то, то занимался натурально выпестыванием своего мальчишки, тратя на это не год и не два. Другое дело, что выпестованные им мальчики, взрослея, естественно учителя своего покидали, оставляя его в раздумьях по поводу того, какого хрена и ради чего он потратил годы, нервы и средства, зачастую, не получив элементарных слов благодарности за свои труды, зато юноши от него уходили – хоть сейчас в Преображенский полк его императорского величества, умные, образованные, и заметь, не факт, что геи.

К решению вопроса установок Бороду толкнуло в первую очередь обстоятельство, а точнее, факт того, что он, как и все остальные, оказался за решеткой, не в последнюю очередь благодаря все тем же установкам. Однозначным было одно – не смена установок однозначно ведет за решетку, а нашем случае, повторное попадание в тюрьму, имеет все шансы стать последним в нашей жизни. Хотя, сдается мне, что при всей очевидности назревших перемен, без визуализации того, как бы все это выглядело, тут дело не обошлось. Дело в том, что как ты знаешь, Борода сидел в одной из самых больших камер, соответственно народу там было, порою не протолкнуться, и глупо было бы, если бы однажды, в хату не заехало такое чудо природы, наглядно иллюстрирующее тезис о том, что не только в пятнадцать можно выглядеть на двенадцать, а и в двадцать, можно вполне смотреться на пятнадцать.

Глава 55

Встретившись в очередной раз перед судом, Борода рассказал мне, что к нему в камеру заехал некто Паша. Паше на тот момент было лет двадцать но по словам Бороды, не знай он, что Паше двадцать, он смело бы принял его за пятнадцатилетнего подростка. При чем, иллюзия эта, продолжалась и в бане, где Борода смог воочию убедиться, что вот, поди ж ты, а встречаются в жизни и такие вот, приятные, во всех смыслах исключения, фасад входил в прямое противоречие с биологическим возрастом, при чем настолько, что Борода поначалу даже не поверил своим глазам, подозревая, что Паша элементарно выбривает себя, ан нет, не выбривает, потому как брить попросту было нечего. Несколько расстраивал факт того, что Паша наркоман, и за решеткой уже не в первый раз, и к сожалению, этой его обманчивой внешностью, похоже уже успели воспользоваться еще на малолетке, и судя по всему, не единожды. Паша был петушок, и петушок рабочий. Вдобавок ко всему, мозгов у Паши было ровно столько на сколько он выглядел – сиречь не так уж много, учитывая его страсть к наркоте.

Все это воодушевило Броду, в том плане, что коли уж в тюрьме встречаются такие вот Пашечки, то при желании, найти нечто подобное, не нарика, не дебила, с фасадом, и что немаловажно, хоть с малейшим намеком на мозги, как-никак после пятнадцати, ежели мальчишка не клинический идиот, то масло уже должно булькать, задача эта, учитывая смену приоритетов, вполне решаемая. На момент моего визита к Бороде в гости, Паша уже осудился и отчалил в лагерь, так что я его не застал, но зерна сомнений, идею о смене установок и перезагрузке системы, Борода тогда во мне посеял.

Как я уже упоминал, пронять Бороду одним лишь фасадом, было довольно непросто. Фасад, какой бы красотой он не отличался, Бороду быстро утомлял, его интересовало то, что за фасадом срывается. В случае, а как правило, так оно и было, за фасадом царила чарующая пустота души и потеблядство, по сему Борода, в те редкие моменты, когда он приезжал ко мне, еще будучи на воле, не раз сокрушался по этому поводу. С эстетической точки зрения, с точки зрения возможности не только отдавать деньги на подарки и устраивать дни исполнений желаний, но и получать взамен нечто большее, чем просто возможность быть рядом в любое время дня и ночи, мои мальчишки дать, увы, не могли. После того, как в камере Бороды побывал Паша, его идея о возможном союзе с юношей, не обделенным мозгами, но выглядящем как малолетка, приобрела окончательные черты, сформировалась как один из способов решения проблемы с возрастными установками. О чем он мне всегда говорил, правда, нужно признать, до поры до времени, без особого успеха, мои установки въелись в меня намертво и за здорово живешь, даже в тюрьме, даже под угрозой немалого срока, сдаваться не желали.

Это был очередной наш выезд в суд, когда мы, как обычно стояли в накопителе, ожидая пока из привраток соберут всех, кто должен был ехать в суды моего города. Борода, хоть и не мог похвастать орлиным зрением, но всегда безошибочно чувствовал, что где-то в зоне досягаемости, его флюиды, натолкнулись на эфиры, которые эти флюиды с удовольствием принимают и впитывают. Оставалось лишь посмотреть по сторонам и приглядеться к окружению. То, что Брода в тот день начал меня дергать за рукав и показывать глазами на стоящего неподалеку малолетку, говорило о том, что Борода, а учитывая его достаточно строгие требования как к себе, так и к мальчишкам, нашел таки нечто, что хотя бы от части, этим требованиям удовлетворяет. Я осмотрелся. Действительно, рядом стоял парнишка, чуть ниже меня ростом, и откровенно говоря, вот так, с ходу, сказать что это - нечто, я бы не решился. Хотя, положа руку на сердце, взгляду было приятно смотреть на щеки, еще долго не потребующие бритвенного станка, щетины, признаться, уже порядком обрыдли. Парнишка повернулся ко мне, видимо почувствовав на себе мой взгляд и потоки бородинских флюидов. Я поспешил отвести взор, посмотрел на Бороду, который прямо таки переливался от удовольствия, что вне всякого сомнения, получал он, глядя на этого мальчишку. Интересная штука, чем больше я смотрел на него, да нет, не на Бороду, на малолетку, тем больше открывал я для себя все новые нюансы, дооткрывался до такой степени, что просто глаз уже не мог от него отвесть, в наглую таращась и закрывая обзор Бороде. Мальчишка обладал той, достаточно редкой красотой, открыть которую с первого взгляда невозможно, лишь чуть погодя, разобравшись и приглядевшись, понимаешь, что, черт побери, парень действительно чертовски хорош собой, именно хорош, не приторно сладок и слащаво красив, а, как сказал позднее Борода: «чувствуется порода, кость». Не говоря уже о том, что мальчишка был синеглаз, и судя по отрастающему «ежику», светловолос.

Борода никогда не лез на рожон, в том плане, что однажды, еще на воле, когда мы шли с ним по улице, и совершенно случайно мимо нас прошел мальчишка и Борода, словно невзначай пожалел о том, что мы с ним не знакомы, я на спор вернулся, и демонстративно не только познакомился с ним и познакомил его с Бородой, по-моему мы даже очень мило провели остаток дня, одним словом, и в этот раз, уже в тюрьме, при полом скоплении зеков, честь познакомиться с малолеткой, Борода уступил мне. Он был положительно в восторге от этого мальчишки, уже позднее, по дороге в суд, когда мы обсуждали, назовем его А. Стрельников, дак вот, обсуждая этого мальчишку, Борода предложил такой термин, а точнее, высказался в духе того, что вот именно такие как Стрельников должны становиться брендами, своего рода, образцами, одно разглядывание которых, приносит эстетическое наслаждение, не говоря уже про общение и все остальное. С тех пор, между нами слово «бренд» заиграло новыми красками, к слову сказать, «брендовых» мальчишек, за все время, что провели мы на централе, Борода отметил только двух, А. Стрельникова и Р. Жаркова. Второй попал в эту категорию исключительно по причине чарующей, идеальной со всех ракурсов фигуры, действительно конституции, от макушки до пяток, вдобавок, он чертовски смахивал на Лямина, но это скорее было в минус, чем в плюс Р. Жаркову. А. Стрельников зацепил Бороду капитально. Зацепил до такой степени, что мне пришлось пробивать камеру, в которой он сидит, организовывать «грев», то есть засылать в камеру сигареты, чай, конфеты и так, по мелочи, давая понять, что за малолеткой присматривают и приглядывают со взросляка. А. Стрельникову это очень нравилось и он откровенно пижонил, бравируя этим обстоятельством перед сокамерниками, не забывая при каждой встрече, благодарить и меня и Бороду. Борода реально балдел.

Мне то же перепало удовольствие побалдеть пару раз, когда однажды, возвращаясь с суда, стоя в накопителе я не поверил своим глазам – у стены стоял мальчик, на вид лет десяти, не больше, маленький, рыжий, с какой-то котомкой, как пленный румын, честное слово. Зеки шептались между собой, что мусора совсем спятили, уже детей в тюрьмы гонят, и вообще, куда катиться мир, когда детей начинают гноить на централе. Пацаньчик вертел рыжей головой, улыбался на право и на лево, огрызался ментам и вообще вел себя довольно по свойски. Стоя в коридоре, я специально подошел к нему поближе – парень был реально чуть выше моего пояса! Вскоре его закрыли в боксик. Смена тогда была нормальная, так что у мальчишки долго сидеть в одиночестве не получилось, чему он был только рад, не говоря уже про меня. Пацана звали Санька, и он олицетворял собою тезис Бороды о том, что нет правил без исключений. Саньке было в аккурат четырнадцать лет, родом он был из предместья, по жизни Санька был форточником, иными словам, благодаря своей детской комплекции, пробирался через открытые форточки и открывал дверь приглянувшейся квартиры изнутри. Поскольку эпизодов с участием Саньки набралось вагон и маленькая тележка, судья, я так думаю, лишенный чувств и глаз, арестовал Саньку на период суда и следствия.

Общаясь с Санькой, я понял, что парень не так прост как выглядит, что лишний раз подтверждало слова Бороды – за детской внешностью может скрываться далеко уже не детский ум. Конечно, по сути, Санька был еще дитя дитем, однако его суждения и размышления об окружающей его жизни, некоторые его взгляды на мир, назвать детскими у меня язык не поворачивается. Так, например, узнав о том, что я обвиняюсь в изготовлении порнухи с участием преимущественно таких как Санька, тот, уже устроившийся у меня на коленках и деловито попыхивающий сигаретой, не долго думая заявил, что он, Санька, сниматься в порнухе не стал бы ни за какие деньги, а вот жить со мной, помогать по хозяйству, делать всякую домашнюю работу, он бы, наверно согласился. С его точки зрения, это многим лучше, чем вскрывать квартиры, тем более, что за это могут и посадить, что собственно и случилось. О том, что за то, что такой как Санька, живет со мной, могут посадить уже меня, что собственно и случилось, я умолчал.

Согласно известному закону, ежели что-то где-то убывает, то обязательно где-нибудь прибывает. В данном случае, природа, несколько притормозив общий Санькин рост и развитие всего тела, одарила его пока еще не засранными мозгами, компенсировав маленький рост и детскую внешность, не детскими размерами, которыми Санька очень гордился, показав мне их по случаю – мы обсуждали какую бы татуировку Санька сделал бы там, окажись он в Таиланде, рассказы о котором он слушал затаив дыхание. Боксик Санька покидал полный впечатлений он услышанного, вскоре покинул его и я, полный впечатлений от увиденного.

Среди инспекторов, то есть мусоров централа, была одна смена, которая относилась к нам выше всяких похвал. Обычно, когда мы выезжали на суд в эту смену, или приезжали, когда эта смена стояла на дежурстве, мы могли рассчитывать на то, что нас гарантированно посадят вместе, а могут, ну по крайней мере меня, закрыть в привратку к малолеткам, ну это вообще был праздник, доложу я тебе. Началось все довольно неожиданно, просто у одного из инспекторов, кончились сигареты, и он, зная что я достаточно по тюремным меркам обеспеченный арестант, попросту попросил у меня пачку «америки». Сам я такие сигареты не курю, но на всякий случай, пару пачек всегда возил с собой. Инспектора, по большей части в подробности дел арестантов не вникали, но статьи, по которым катаются зеки, естественно знали, не говоря уже о том, что именно этот инспектор встречал меня в мой первый день, как только я приехал из ИВС в декабре 2001 года. Поскольку брать сигареты у зека на глазах у всех для инспектора чревато неприятностями, он тормознул меня, рассадив по привраткам всех остальных, и взяв пачку, предложил, вероятно в знак признательности, закрыть меня в привратку, где дожидаются суда малолетки. Нужно ли говорить, что его предложение было с благодарностью принято. Разумеется ни о каких «таких» делах и даже разговорах в привратке для малолеток я не вел. Мне вполне хватало того, что я, выбрав из всей массы малолеток, что тусовалась по привратке, одного, наиболее, как мне казалось, отвечающего моим установкам мальчишку, наблюдал за ним, стараясь выхватить интересные для себя моменты в его поведении, да и просто успеть наслушаться столь дорогих моему слуху голосов. Именно так, сидя однажды в привратке для малолеток, я обратил внимание на мальчишку, обратил внимание именно на его удивительно пропорциональное сложение, как сказал бы Борода: «грация и пластика просто запредельные». Не раз я обращал внимание на то, что ежели мальчишка, хоть самую малость готов принять исходящие от меня, или нашего брата энергетические потоки, если его аура или что там у них отвечает за прием таких потоков, хоть малость настроены на них, в любом случае, и в любой ситуации, мальчишка на эти потоки среагирует. Нет ничего удивительного, что и грациозный малолетка через час моего пребывания, сначала не смело, а потом, чуть освоившись в обстановке попросил у меня закурить, потом стрельнул пару конфет для чифиря, который они, малолетки, пили сдуру литрами. На третьем его заходе, познакомились. Р. Жарков был местный, городской мальчишка, угревшийся за угоны, поскольку ходил он с условным сроком, а угонять машины так и не перестал, то попавшись, разумеется, был арестован и отправлен на малолетку. Р. Жаркову было уже, как он подчеркнул, пятнадцать лет отроду. Сказал он это после того, как узнал что я из той самой банды, которая по слухам, что докатились и до малолетки, через Интернет торговала первыми волосами, состриженными с подростковых лобков. Да хоть шестнадцать – Борода прямо как вводу глядел – повстречав вскоре Р. Жаркова в коридоре, Борода, по его словам, дал бы ему лет тринадцать, максимум. Борода, на повал сраженный статью Р. Жаркова и моим рассказом о том, как мы провели время в привратке для малолеток, мне в тот день вообще всю плешь проел своими словами о том, что какого хрена нужно было связываться с реальными малолетками, когда в моем городе, даже в тюрьме, мальчишек ненаказуемого (по тогдашнему УК РФ) возрасту, симпатичных, не глупых, он, Борода усмотрел человек пять, не говоря уже о «брендах» и таких как рыжеволосый Санька. Тогда, сидя с Жарковым, я тему про волосы развивать не стал – зная себя, и чувствуя настрой Жаркова, я не сомневался что могу оказаться по колено в волосах, которые Жарков начал бы выдирать у себя отовсюду. Положа руку на сердце, скажу что однажды, когда Жаркова закрыли в боксик, я не смог отказать ему в удовольствии и убедить меня что таких, пусть жидковатых, но трогательных волос, да какой там, волосиков, я сроду не видал, и что в Интернете за них отвалили бы кучу грина не задумываясь.

Меня, да и Бороду до глубины души трогало и от части печалило то обстоятельство, что те мальчишки, что общались с нами на протяжении этих лет, вынуждены были, расставаясь с нами, давить и зажимать в себе те чувства, что вне всякого сомнения мы в них пробуждали, и о которых они со мной могли говорить будучи наедине. У каждого из них, по своему замечательного мальчишки, как правило впереди маячила малолетка с ее звериными законами, нам же светили срока, отсидев даже часть которых, я сомневаюсь, что у кого-либо из участников тех событий возникнет желание ворошить прошлое.

Глава 56

Многие, с кем мне довелось сидеть в эти годы, с нескрываемым страхом, а порою и с ужасом, рассказывали о Белом Лебеде. Рассказывали, правда, не о самом Лебеде, а о пересылке, что находиться на территории этого лагеря для осужденных к пожизненному лишению свободы. Именно пересылка, с входящим в ее состав камерами ПКТ (помещений камерного типа) и БУР (барак усиленного режима), вошли в историю уголовного мира, как олицетворение полного беспредела, как со стороны мусоров, так и со стороны зеков. Именно на этой пересылке в былые годы ломали «законников», именно на этой пересылке забивали до смерти авторитетных уголовников, короче говоря, страшное место не столько по своей истории, сколько по тому, что и в ХХI веке, на пересылке этой мало что поменялось. Рассказывали, что всем там заправляют зеки, только не простые зеки, а натуральные звери, «погонялы», даже не изгои уголовного мира, а те, на кого ворами наложен крест, то есть они приговорены уголовным миром к смерти в любом случае, и оттого, что терять им нечего, лупят они березовыми черенками или специальными киянками смертным боем все этапы и изощряются в издевательствах как могут. Рассказывали о том, что по самой пересылке все зеки ходят босиком, полы моют шампунями и помазками, что зеки, конечно сами же и отдают. Зловещие и неприятные рассказы, одним словом, ходили среди зеков о лебедевской пересылке, каждый советовал, если дорого здоровье, по возможности это проклятое место миновать, и уходить этапом в другие лагеря, минуя эту мясорубку.

Наслушавшись этих рассказов, я начал загодя готовить плацдарм, а точнее, начал для себя решать - в какой из лагерей мне лучше отправиться для дальнейшего отбывания наказания. Не удивляйся, в лагерь по распределению едут только зеки, у которых не хватило поддержки с воли или другие обстоятельства не позволили, устроить так, что бы попасть именно в тот лагерь, который для тебя наиболее удобен и подходит именно тебе и твоим родителям. В том плане, что бы, не совсем далеко от города, где не очень сильно с режимом, а если еще выясниться, что налажен контакт с администрацией лагеря, то считай, что тебе повезло, сидеть ты будешь как у Христа запазухой. К тому времени уровень «доверия», позволял мне напрямую таковой вопрос перед Сашей Хмуровым поставить - сделать так, что бы сидел я не только поблизости от дома, но и по возможности с Бородой, благо, случаев таких, когда в одном лагере сидят подельники, было предостаточно. Саша меня клятвенно заверял, что вопрос о нашей, с Бородой совместной отсидке, неподалеку от города - это даже не вопрос, а уже решенный, почти что, свершившийся факт, определились и с лагерем. Я как мог, успокаивал Бороду, что вопрос с совместной отсидкой уже решен, что все на мази, что волноваться особо не о чем, короче, как только приговор Хмурова - старшего, вступает-таки в законную силу, мы собираем манатки и отчаливаем. Стоит ли говорить, что при каждой встрече с Сашей, я спрашивал, а он утвердительно ответствовал, мол, все под контролем, вы едите в лагерь, о котором у нас шел разговор последние полгода.

27 января 2006 года, на следующий день, после того, как приговор Хмурова вступил в законную силу, меня называю с вещами, сиречь, на этап. Почему-то не говорят – куда. В отдельной привратке встречаю всех своих подельников, кроме Чемпа, тот собирался сидеть во Владимирской области. Все несколько на взводе, поскольку при очевидной ясности и уверенности, что я и Борода едем в обговоренный лагерь, ясности этой, как и уверенности, с каждой минутой становиться все меньше, потому как Девиз и Дракон видели на наших личных делах конечный пункт назначения - поселок Валай. Поселок, потому как в нем живут мусора, что охраняют зону - последнюю «лесную» зону на территории нашего края - дальше начиналась Республика Коми и девственная тайга, сквозь которую, собственно, до этого поселка прорублена просека, так что добраться до него можно только либо зимой, либо летом, если поймаешь попутный лесовоз, и то, если не размоет дороги, почти восемьсот километров от того места, где я и мои друзья сидели до этого дня.

Валай «славился» тем, что из-за своей недоступности и удаленности, благодаря полному отсутствию какого-либо контроля, на этой зоне царил полный хаос. На Валай, обычно сплавляли всех, кто насолил мусорам, всех, от кого хотели поскорее избавиться, всех, на кого у мусоров имелся зуб, поскольку мусора были уверены - возврата не будет. На Валае не было ничего, ни горячей воды, ни канализации, ни связи, ни радио, ни телевидения, за исключением Первого канала, что пробивался сквозь помехи в хорошую погоду. С Валая, если не спивались, не гибли на лесоповале или пьяных драках, освобождались только по концу срока, либо через колонию-поселение, сиречь, отпахав на лесоповале в течение оставшихся до конца срока лет после лагеря. С нашими статьями, появление на Валае, означало только одно, в лучшем случае, нас по тихой убивали сразу по прибытию, в худшем случае, мы медленно дохли, подвергаясь унижениям и издевательствам как со стороны зеков, так и со стороны постоянно пьяных мусоров. Я забыл сказать - путь на Валай лежал через пересылку на Белом Лебеде, так что мусора, скорее подстраховались, отправляя нас на верную гибель, нас могли прикончить еще на подступах к лагерю. Кровавых пересылок на пути к Валаю было две - пересылка на Белом Лебеде, и Красный Лебедь, пересылка на Ныробе, городе – тюрьме, куда отправляли погонял с Белого Лебедя, когда те, перестаравшись, забивали больше зеков, чем того требовалось. На время «прокурорских проверок», погонял сплавляли на Ныроб, где те отрывались по полной, дожидаясь пока их этапируют обратно. Я специально поставил кавычки, поскольку до сих пор помнят на лебедевской пересылке, слова, сказанные однажды бывшим начальником этой пересылки, после того, как кто-то из зеков, осмелился написать жалобу прокурору по надзору о том, что твориться на Белом Лебеде. А сказал тогда начальник примерно так, что он в прямом смысле имеет прокурора по надзору как хочет, и когда хочет, потому что прокурор - его жена. Нужно ли еще что-то комментировать после этого?

Не укладывалось в голове - как мог так поступить Хмуров – младший? Господи, неужели лицемерное блядство - это семейная традиция? Другое дело, что, отсидев четыре года и пять месяцев в камерах централа, уж мог бы изучить эту породу, породу людей без стыда и совести, без намека на порядочность - мусорскую породу, мог бы подстраховаться лишний раз, проверить - так ли на самом деле все железно, как говорил об этом «детский сад», так между собой мы называли Сашу Хмурова. Теперь, когда до этапа остались считанные часы, когда все документы опечатаны, личные дела упакованы в конверты, нам оставалось только надеяться, что наши ангелы-хранители, не оставят нас и в эту минуту, как и прежде, оберегут и отведут погибель, которую в очередной раз уготовили нам те, кто ненавидит нас до дрожи и боится таких как мы, до спазмов в паху желая нашей смерти. Однако, все это лирика - впереди этап, «столыпин», что цепляют в хвост поезда и уже подзабытые чувства мандража и тревоги за свою жизнь. Впереди лагерь, а это уже, друг мой, совсем другая, я бы сказал, отдельная история, которая еще пишется, но которую я обязательно тебе расскажу.

PS. Еще будучи на централе, Борода не раз спрашивал меня, а точнее, пытался вместе со мной ответить на один вопрос, быть может, самый главный вопрос – «стоят ли все мальчишки, кого мы знали, или нам еще только предстоит узнать, хоть одного дня, что провели мы в неволе, хоть одного седого волоса не наших головах и головах наших близких»? Я тогда, признаюсь, уходил от ответа - уж больно мне было неприятно и горько признавать очевидное – нет, не стоят. По крайней мере, те, кого мы знали. Борода осознал и признал это много раньше меня, ко мне же, это осознание пришло относительно недавно.

Что бы ни говорили, но нужно отдать должное - наше государство умеет и знает - как отбивать охоту и желание. В разное время и у разных людей, оно с упорством, достойным лучшего применения отбивало и убивало в одних желание думать не так как все, в других, действовать и жить, не так как велено и предписано. Психиатрические лечебницы, лагеря и тюрьмы справлялись с этой задачей просто великолепно. Люди, выходя на свободу понимали, что это не они победили систему, это система дает им шанс - либо стать с ней одним целым и жить по ее законам, либо валить отседова к чертовой матери, либо вернувшись в лагеря, на сей раз сдохнуть и сгинуть окончательно. Не хочу говорить за других, но про себя могу сказать однозначно - еще долго любой мальчик, которого встречу я на улице, будет вызывать у меня не свойственный моему мировосприятию положительные эмоции и все такое прочее - он будет вызывать мгновенную ассоциацию с тем, что пришлось пережить мне вот из-за таких же мальчишек. Я тысячу раз подумаю, еще столько же раз вспомню смрад централа и пересылок, годы изоляции, сотни убийц и просто махровых уголовников, что окружали меня все эти годы, все то, что пришлось пережить моим Родителям, прежде чем просто подойти к мальчишке, каким бы распрекрасным он не был. Мальчишка, быть может, уже уйдет давно, пока я буду стоять, и думать, да и на здоровье, целее будет, нет, не он, целее буду я, ибо государство научило меня любить жизнь и ценить свободу. Как истинное «свободное» государство, оно дарует мне «свободу» выбора - идти за мальчиком и рано или поздно, вновь оказаться за решеткой, либо, пройдя все то, через что мне пришлось пройти, не быть клиническим идиотом, идущем на поводу у своих демонов, а принять единственно правильное решение. Я хочу закончить эту книгу с того, с чего ее начал - ад следствия, преисподняя тюрьмы и лагерей не может убить в человеке то, что даровано ему от природы. Тюрьма и лагерь учат как правильно, как осторожно и трепетно можно и нужно этим даром распоряжаться, в противном случае, остается только одно - увидеть и умереть.

© Савелий Тевер

Сентябрь 2006 - июль 2008 г.

НУЖДЫ ОБЩЕСТВА

В знак протеста против принятых недавно новых правил произношения, в качестве призыва - не превращать русский язык в сборище «обыдлизмов» - публикую рассказ сей....

Н- Вы милостивый государь Алексей Степаныч, опять опоздать изволили. Живший при гимназии сторож Митрич, услужливо принялся стряхивать снег, что успел упасть на шинель, пока Алеша миновал расстояние от брички до парадного городской гимназии.

- Вы уж поспешайте Алексей Степаныч, почитай, минут осемь ужо, как я звонок то подал. Митрич перекинул через руку Алешину шинель и, посмот-рев вслед удаляющемуся по коридору Алеше, отправился в гардероб. Повесив и еще раз стряхнув шинель, он немного постоял, словно задумавшись о чем-то, зачем то обтер пуговицы на Алешиной шинели и не торопясь направился к конторке, что стояла возле теплой, им же с утра истопленной печи. Не обращая внимание на поскрипывание половиц, нарушающее тишину ко-ридора, он уже было пристроился за конторкой, когда приметил тень, которую создавал кто–то, кого Митрич видеть не мог, по причине угла, за которым этот кто-то стоял. Митрич садиться передумал, и направился за угол. За углом, у двери класса стоял Алеша.

- Боязно мне, Митрич. Поди, как за опоздание Глагол непременно за розги схватится.

- Ваша правда, Алексей Степаныч, ентот за милую душу может. Давеча Егора Николаевича за ухо оттопырил, он вишь ли с Сергей Иванычем, в морскую баталию на уроке игрались. Ухо у Егора Николаевича опосля - ну вылитый пельмень, ей богу!

- А Сережа?

- А ниче, убег вперед своих портков. Не уж то Иглаил Митрофаныч за ним аки борзая за зайцем в вдогонку бежать станет.

- Глагол не станет, а немец Шторф, тот бы непременно в погоню ввязался.

- Ну вы скажите, Алексей Степаныч. Шторф он физкультурнике вас обучает, поди как его заместо лошади, да на скачки выставить – супротив него, наши клячи - тьфу, прости господи, здоровый черт. Третьего дня, во дворе привязал окатыш к веревке и давай над головою накручивать.

- Это Митрич он молот метал. Сейчас в Европе это очень модный спортивный снаряд. Говорят, даже кайзер Вильгельм по утрам молот кидает.

- Не знаю, куда там кайзер по утрам свой молот мотает, но окатыш в аккурат в директорское окно прямой наводкой попал. Хорошо, директор наш, дай бог ему здоровья, поясницей страдает, его за минут до ентого скрючило так, что он на атаманке как подрубленный лежал, а так бы пришибло бы его - как пить дать.

- Нашего директора надобно на воды отослать, или вот говорят, сейчас в Европе всех электричеством лечат. Очень даже помогает. Ежели выжившие после сеансов остаются.

- Я, Алексей Степаныч, про энто ликтричество, оборони угодники, даже и слушать не желаю. Намедни подходит ко мне Михайло Антоныч, да вы знаете его, из третьего классу, рыжий как не приведи господи, и говорит, ласково так: "Митрич, голубчик, подержися за динаму, научный кспиримент ставлю", а сам какую то ручку наворачивает, сопрел аж. Ну я за эту динаму всей клешней и уцепился. Как меня вдарило, да как подкинуло, все звезды враз посчитал, ей богу! На силу эту рыжую бестию словил, и к куратору за чуб отволок. Куратор то наш – золотой человек, я говорит, щаз то же кспиримент ставить буду, сколько твой конопатый задок моих розг стерпит. Да чего уж там, Михайло Антоныч как розги увидали, за меня спрятались, сами ревут, знают, что я от слез ихних чрезвычайно отходчив бываю. Простил каналью, как никак кспиримент, наука. Вы мне Алексей Степаныч, лучше вот чего скажите – правда народ судачит, что в Питербурге, или Москве – нужники из заграничного фарфору прямо в домах стоят, или брешут опять?

- Это Митрич называется технический прогресс, поставленный на нужды общества, канализация.

- О как, каналызацыя. Из латыни, поди, слово – то? И что, таперича обчество нужду в фарфоровые нужники справлять будет?

- Не все, а только его прогрессивная часть, стало быть те, кто прогрессу препятствий не чинит и электричества не боится.

- Чудные вы слова говорите, Алексей Степаныч. Да я завсегда за прогресс этот, будь он неладен.

- А еще Митрич, есть такое устройство, что вскорости бумага нам после нужника без надобности будет.

- Эка невидаль, она, прости господи, некоторым и сейчас уже вроде как без надобности. Третьего дня, Оська, часовщиков сын, вареной репы объемшись, поутру как на заднем дворе присел, так до конца уроков и просидел. Только его отпусти, только он до парадного дойди, как у него такой шум отовсюду случался, он у последнем разе даже порты скинуть не успел, так все скоропалительно из него поперло, так прям на задний двор и умчался. Так что ему его портки за место бумаги в самый раз приспособились.

- Да нет, Митрич, я тебе о биде толкую.

- Дак и я про то же, когда объешься чего – до беды рукой подать.

- Да нет же, Митрич. Вот, к примеру, справил ты нужду, и что?

- Как что – справил – и, слава богу.

- Ну а как большую нужду справил, что делаешь?

- Знамо что – смотрю.

- Куда?

- Как куда – в дырку смотрю, ну или так, это смотря где приспичило.

- Зачем??

- Дак примета есть, опосля завсегда посмотреть надоть – к деньгам.

- Ну ты бумагой то пользуешься?

- Конечно, кагды есть.

- Ну слава богу, выяснили, дак вот, вскорости бумага эта тебе не понадо-биться вовсе, потому как везде будут стоять биде. Вот ты голубчик послушай, что мне Николенька рассказывал.

- Енто часом не фабриканта Куделина сынок? Чистой воды ангел, вот не сойти мне с места! С его б иконы писать, вот ей богу! Такой он завсегда ухоженный, словно кукла, честное слово!

- Он самый, только и не ангел он вовсе, подумаешь волосы белые, и вьются, словно он их на коклюшки по ночам наматывает. Кабы не маменька, я бы себе даже поплезиристее отростил. Ну да не в этом дело. Он на это крещение со своим гувернером в Петербург ездили.

- Знатный у него гувернер, видал я его. Они Николай Федрыча, опосля занятий кажный день из гимназии забирают. Говорят, страшно умный, и языками владеет. Хотя с первого взгляда и не скажешь, по виду–то молод он еще, шибко умным-то быть.

- Господи, Митрич, да не в гувернере дело вовсе! Хотя, я б такого то же себе хотел. Ну дак вот, они с Николя останавливались в номерах " Северная пальмира", что на центральном проспекте специально для приезжих от-строили. И как то раз, приспичило Николя по большой нужде. А гувернер его, Асинусуарий Косинусович, ему про фарфоровый нужник еще по пути в столицу упредил, что бы тот, чего доброго, в случае чего не оконфузился.

- Наградил господь имечком, нечего не скажешь. А что енто за нужники то такие? Народ говорит в них ложиться надоть.

- Нет Митрич. Это как бы табурет, только из фарфора или фаянса, с дыркой посередке, а сверху некая емкость для воды приспособлена. Ты на табурет этот садишься, и как нужду справил, дергаешь за веревочку, вода сверху и льется.

- Господи, это ж каждый раз как нужду справил, всему сушиться придется!

- Да нет же, Митрич! Вода по трубе сверху льется и все в канализацию еди-ным потоком уносит.

- Вот ведь премудрость какая! А смотреть как же?

- Да не нужно никуда смотреть, ну или посмотри, потом за веревочку дерни.

- Вот это уже лучше, успокоили вы меня, Алексей Степаныч. Ну и что там, гувернер то с Никоаем Федрычем, наверно ждали, не дождались покудова нужда не подперла, что бы на нужник то фарфоровый присесть, а?

- Ну я про гувернера ничего не знаю, а вот Николя, тот видимо чего то много скушал, и вскорости на фарфоровый нужник пристроился. Смотрит он по сторонам, а бумаги то нигде и нету. Даже газеты, и той нет. Только поодаль, у второго нужника, полотенцы висят.

- Да, ситуация. Кабы не столица, может можно было б и так, авось бы обдуло на ветерке то. Ну, ну и что же?

- А то, что стал Николя Асинусуария Косинусовича на помощь призывно звать. Тот на призывы явился, и такую непрезентабельную картину видит. Оказывается, он не рассчитывал, что технический прогресс из Европы так быстро и до нашей империи доберется. Он то биде эти только в Париже, да в Вене видел, а тут, думал что фарфоровый нужник есть и, слава богу. Ан нет. В ватерклозете не только нужник стоял, там еще и это самое биде стояло, о как!

- Простите покорно, Алексей Степанович, вы давеча что-то сказали, вроде как ругнулись что ли?

- Когда? И не ругался я вовсе.

- А вот енто слово, где нужник фарфоровый стоял.

- Ватерклозет что ли?

- Оно самое.

- Эх, Митрич. Это по-немецки, так комната именуется, где фарфоровые нужники стоят.

- Выходит сортир по нашему?

- Ага.

- Ты подумай! Оська, стало быть весь ватеркозет уделал, от шельма! Ну и что там, горемыка то, опростался или как? Гувернер то подсобил ему?

- Подсобил, подсобил. Оказывается, бумаги от того и не было, что после то-го как ты нужду справил, нужно немедля на второй нужник садиться.

- Ты подумай! А зачем?

- А за тем, что там, такой краник есть, открутил, и тебе в причинное место вода фонтанировать начинает, и окончательную гигиену наводит.

- Мать честная!! И что?

- Ничего, гувернер Николя на этот нужник пересадил, воду открыл, Николя правда от такой неожиданности по новой нужду справил. От того и поло-тенцы висели, что бы утираться ими после всего.

- А чеж утираться то? Сухое же все!

- Как сухое, а зад, а перед – там голубчик такой напор, что того и гляди - смоет как в весну половодье!

- Дак енто что получается, чистыми полотенцами, срам и зад тереть??

- Дак ведь и зад чистый, Митрич. А когда все чистое, не все ли равно, верно? Цивилизация.

©Савелий Тевер

РАЗЛЮЛЯИ

"В сей книге важности и нравоучения

очень мало или совсем нет. Она

неудобна, как мне кажется, исправ-

лять грубые нравы; опять же в нет

в ней и того, чем оные умножить;

итак, оставив сие обое, будет она

полезным препровождением скучного

времени, ежели примут труд ее прочитать".

М.Чулков "Пересмешник или

Славенские сказки"

Поначалу, решил я написать книжку для детей. Дай, думаю, напишу веселую историю. Очень я разные веселые истории люблю. Я, по правде сказать, большей частью в них сам попадаю, а вот что бы написать – это впервые, нашло что то на меня, не иначе. А как писать – понятия не имею, в смысле писать то я умею, а вот что бы читалась она, без сучка, без задоринки, тут братцы мои, оказывается, ох как попотеть требуется. Ладно думаю, чем черт не шутит, там чуть привру, тут слегка приукрашу, история моя от этого только веселее получится. Есть такие писатели, что пишут вроде бы для детей, а получается – неизвестно что и сбоку бантик. Читают дети такую книжку и потихоньку скисают как молоко. Есть такие, что пишут и для детей и про детей, но загоняют своих героев в такие фантастические переделки, что приходиться писать продолжения, поскольку осилившие первый том читатели, только начали вникать в суть сюжета, ждут, семенят от нетерпения ногами и требуют продолжения. Читать бывает интересно, не спорю – но лично меня уже мутит от всяких притянутых за все места фантазийных чудес, разрастающихся по ходу чтения, до размеров, просто неприличных. Опять же, в разумных пределах, разбавить историю всякой нечестью порою бывает полезно. Особенно если это не плод разошедшейся авторской фантазии, впитавшей все его страхи и комплексы, а какое нибудь безобидное и милое непоймичто. Детей тоже понять можно – где им в реальной жизни из бластера пульнуть дадут, или на метле полетать, а тут – пожалуйста, читают они, и вроде как себя представляют. На метле и с бластером наперевес. Волшебные слова сказал, бластер перезарядил – и враг убегает, улетает, проваливается черт знает куда, или уже мирно тлеет. Всего и делов. Забравшись под одеяло, читают, погрузились, стало быть, и переживают за судьбу героев, примеряя на себя понравившееся одежды. А можно без врагов и разных типов негодяйской наружности? Можно без того, с чем обязательно нужно бороться и конечно же победить? В смысле - заняться что ли больше нечем, как обязательно мерзавчика какого нибудь найти, пока он сам тебя не нашел, отлупить, и отлупив, с чувством исполненного долга закрыть книжку. Можно. Но не нужно. Дети должны с младых ногтей (те кто их не грызет), дак вот, дети должны четко знать – есть злодейские бяки, а есть те, кто этим бякам всегда накостыляет. В любой форме. Ага. Вышел во двор, получил от соседа – хулигана по сусалам, пошел дальше читать. Обманули. Не сказали где бластер брать и как мгновенно силу получить, заклинания, опять же ни рожна не работают, и супер – герой, спаситель от всех супостатов, собака, опять где то шляется. Книжек, где не нужно ни с кем бороться и добро вроде как само по себе и злыдни сами по себе, можно пересчитать по пальцам. Замечательные и добрые книжки. Есть детские книжки с познавательным уклоном, в том плане, что авторы своих героев запуливают в прошлое. Шатаются они по этому прошлому, ищут на свои головы приключения и рассказывают читателям то, что те проморгали в свое время на уроках истории. Или математики, биологии и физики – это смотря какой писатель и что из наук ему ближе. В будущее их нет-нет запендюривают, вдругорядь с познавательными целями и непременно чтоб негодяям тамошним дали прикурить по первое число. Обязательно два мальчика и девочка, обязательно взаимные проверки на вшивость по ходу приключений, раскрытия тайн и совместного преодоления трудностей. Интересно, но врут же все. Почему они, к примеру, в туалет не ходят? Потому что ненастоящие они – зачем им туалет. Не принято об этом писать, особенно в детских книжках. Вот герои не писают и, пардон, не какают, на протяжении всех приключений, а приключений этих порою на несколько томов понаписано. Бедолаги. Описывать, конечно, не обязательно, но упомянуть, то можно? Для пущей правдивости и достоверности. Хотя, в таких книжках, вряд ли стоит, а то представляете, ему в решающую схватку вступать, он уже и меч выхватил, а у него, у самого в животе так схватило, так скрутило, не знает куда бежать. Проиграна схватка, зато какое облечение! А если они всей компашкой дряни средневековой наелись, или, наоборот, в целях изучения, чего-то не то в рот сложили, чего в будущем в рот не складывают – вражины наседают, а они по кустикам все разбежались, или по биотуалетам. Весь сюжет псу под хвост. Или вот – ну не ругаются они плохими словами. Дожили до десяти – двенадцати лет, а иные и до седых волос, а слов, простых, настоящих – не знают. Да нет, материться конечно не обязательно, но согласитесь – "екарный бабай", хоть раз сказать можно? Врут конечно писатели. Настоящие, пусть не матом, но в трудную минуту могут ругнуться так, что у проходимца челюсть отвисает, а эти – нет, заклинания всякие лопочут, или из бластера по ним, или на метле, или в дыру пространственную прыг – и нету. А попади они в школьный туалет, да на большой перемене, а там – очередной охламон – старшеклассник, а ты не куришь и денег нет, вернее есть, но мало и жалко, и в какую дырку прыгать прикажете? Зато дома, под одеялом, фонарем под глазом себе подсвечивает (привет от охламона), читает, и вместе со всеми направо и налево крушит супостатов и вершит справедливость. Ненастоящую, а от того – бесполезную. Забыл еще про нравоучительную мораль написать, куда ж без нее, что-то вроде того, без чего любая книжка, вроде как зря прочитана, без морали этой. Мол, учтите и зарубите себе на носу – жить нужно так то, делать все так то, все так делают и вам велят. В моей книжке ее нет, ну да и фиг с ней – порою, и не нужна она вовсе, такая всепролазящая во все места мораль. Взрослых я книжек то же сроду не писывал. Скучно. Пишу значит, эту, вроде бы как детскую, веселюсь. На второй главе понимаю, что книжка, хоть и детская, но живут то дети в мире взрослых, и от взрослых этих никуда не деться. Объективная такая вот, блин, реальность. Ладно, думаю, пускай и взрослые читают, что мне, жалко что ли? Все мои дети и мои взрослые, что живут в этой книжке – это абсолютно нормальные люди, с абсолютно нормальным отношением к жизни. Настоящие и здоровые. От того и живут весело, по настоящему и здорово.

"Если у вас нет чувства юмора,

вы счастливый человек, вам

нечего больше бояться - самое

страшное в вашей жизни уже случилось"

И.Саввина

Глава 1

- Я скорее съем свои носки,- заявил за завтраком Глеб, стоило маме в оче-редной раз начать разговор о том, что было бы не плохо, если бы Глеб, при-хватив Борисика, на недельку – другую отправились в летний оздоровитель-ный лагерь. Или в то место, что в семье не без гордости именуют "дачей". Или хоть в гости к тетке, что живет в маленьком зеленом городке на берегу Черномырного моря и с нетерпением ожидает родственников исключительно зимой, поскольку летом сдает весь дом по частям приезжим туристам – но нельзя, же все время просиживать за компьютером, когда на дворе лето, лишь время от времени, сходясь в рукопашной на подушках с Борисиком.

- Начинай с малого,- вступил в разговор папа, как паруса на бригантине, рас-правив утреннюю газету - попробуй для начала носовой платок Борисика под майонезом. Борисик – это вероятно младший брат Глеба, а "вероятно млад-ший" потому, что, во-первых, акушерки, помогавшие маме и братьям поя-виться на свет, видимо в суматохе, сначала перепутали, а перепутав, напрочь забыли, кто из малышей появился первым, от чего папа, стоявший в коридо-ре родильного отделения, пришел в легкое замешательство, после чего оче-редность появления близнецов решил жребий. Окончательную сумятицу привнесла уже упомянутая южная тетка, стоявшая рядом, и перепутавшая имена, ведь известно, что по сложившейся традиции старшего из братьев на-зывали Борисом, ну а младшего, соответственно – Глебом. С чего она реши-ла, что старшим должен быть Глеб – так и осталось невыясненным, но факт остается фактом – папа бросил жребий, жребием, за неимением монетки очень кстати послужил ультратонкий мобильник - гордость тетки. Если папа ловит его экраном к верху - старшим Глебом быть младенцу слева от мамы, ну а коль скоро папа поймает телефон экраном к низу, старшим Глебом наре-кался младенец справа. Переволновавшись окончательно, папа телефон во-обще не поймал.

- Теперь мне понятна суть выражения "жребий раскололся", сказала мама, глядя на распавшийся и ставший от этого совсем ультратонким телефон, и посмотрев, на укутанных по самые носы братьев решила, что старшим будет тот, кто первый подаст голос. К удивлению всех присутствовавших, братья в один голос молчали.

- Ну, кого куда называем? – спросила зашедшая в палату санитарка. – Отцом кого записываем? – опять же, глядя на папу, спросила она. - Спокойные они у вас, молчат как рыба в пироге, ну, кого как записываем то? Словно выждав подходящий момент, первым не выдержал и написал в пеленки младенец справа.

- Однако, не совсем то, что мы ожидали, - сказал папа.

- Пишите, это Глеб, а этот – Борис, сказала мама.

Во-вторых, вероятно младшим, Борисика решили называть на утреннем совете. Однажды, в студеную зимнюю пору, нет, не из лесу вышел, а в гости прикатила южная тетка, решившая, что коль скоро родственников к ней зи-мой никакими коврижками не заманишь, надыть ехать самой. Все бы ничего, но тетушка страсть до чего была охотча до разговоров. Разумеется, стоило ей увидеть подросших племянников, как она немедленно принялась умиляться, а умилившись, вспомнила эту историю, точнее она сначала припомнила рас-павшийся на две половинки телефон, а уже потом спросила, не вспомнила ли мама, кто из братьев появился первым, потому как она, вот хоть топите ее в сметане, не помнит, кто первым наделал в пеленки. Мама с папой, до этого в подробности первых дней жизни братьев не посвящавшие, слегка опешили. Нет, конечно, они говорили, что первым появился на свет Глеб, а затем, вы-держав паузу, тот же свет увидел и Борисик. Навострил ушки и Глеб. Сооб-разив, что в пылу умиления, она сморозила лишнего, тетушка принялась се-товать на непогоду, ломоту в суставах и отсутствие льгот на проезд в обще-ственном транспорте, но было поздно. Разумеется, почувствовав, что пальма старшинства уплывает у него прямо из под носа, Глеб взял инициативу в свои руки.

- Нука, нука Марго,- сказал он тоном инквизитора, от которого Марго (ниче-го общего с известной королевой, кроме того, что она однажды прочла книж-ку "Королева Марго", тетка не имела, просто ее звали Маргарита), тетушка почувствовала себя как минимум Жанной д'Арк за минуту до того, как под-няться на костер, а как максимум, тут же позабыла про боль в суставах и от-сутствие льгот.

- Дак кто там первым куда наделал, а? Кто первым родился, а? – насмотрев-шись детективов и за неимением слепящей настольной лампы, Глеб сунул ей под нос конфетницу.

- Кто там твой телефон оземь шваркнул, а? - на свою беду в тон Глебу решил подыграть сыну папа. Марго, женщина по натуре не злопамятная, но такого, не могла простить даже своему брату, по совместительству – папе Глеба и Борисика.

- Тааак, - сказала она, после чего мама и папа одновременно пожалели, что папа так неудачно напомнил ей про телефон.

- Я что-то пропустил? – спросил Борисик, на одной ноге запрыгивая на кух-ню.

- Марго колем,- со знанием дела сказал Глеб.

- Мой знакомый, английский лорд Дефузор, то же имел обыкновение являть-ся к завтраку в одном исподнем, но он, по крайней мере, не скакал по кухне на одной ноге и не сбивал тем самым домочадцев с привычного ритма поеда-ния овсянки, – видя, что Борисик продолжает скакать как заведенный, сказал папа.

- Лучше бы спросил, что случилось, - сказала мама.

- В моем безоблачном детстве, мы так скакали, когда нам в уши вода попада-ла, – заметила Марго.

- Действительно, - сказал папа, и в моем безоблачном, до тех пор, пока не появилась Марго, детстве, таким способом мы вытряхивали воду из ушей.

- Остановите ребенка, а то вместе с водой он рискует вытряхнуть мозги, – сказала Марго, у которой уже начало мельтешить в глазах, от не прекра-щающего скакать вокруг стола Борисика.

- Цоб цебе! – крикнул папа.

- Ты наверное хотел сказать – тпррууу, – тактично поправила его мама. Папе не пришлось больше ничего говорить, потому что он поймал проскакавшего мимо него Борисика.

- Он проход искал, – сказал Глеб.

- Как Суворов через Альпы? – не понял папа, о каком проходе идет речь.

- Нет, через нос к уху, Глеб сказал, что если через нос набрать воды, а рот за-крыть, то вода польется через ухо, – внес ясность Борисик.

- Отоларинголог растет, – с потаенной гордостью сказал папа и посмотрел на Глеба.

- Что у меня растет? – не понял Глеб.

- Лучше бы он рос психиатром, – сказала мама, я чувствую, что в нашей се-мье это будет самая востребованная профессия.

- Отоларинголог, это врач, ухо-горло-нос по – русски,- поспешила объяснить Марго, внутренне радуясь появлению Борисика и смене темы разговора. В свое время, Маргарита закончила ветеринарные курсы, и потому считала се-бя как минимум сведущей в большинстве медицинских вопросах человеком.

- Строение черепа крупного рогатого скота, дети, в смысле я хотела сказать, внутреннее строение черепа человека, исключает возможность прохода, на-прямую, соединяющего нос и уши животного, в смысле, человека, – снова поправилась Марго.

- А как быть с веревочкой, что натянута у всех женщин между ушей? – спро-сил Глеб, и посмотрел на папу.

- Да, как? – спросил Борисик и то же посмотрел на папу.

- Таааак, – сказали мама и Марго хором и то же посмотрели на папу.

- По моему, Глеб что то хотел узнать у Марго, – сказал папа, с опаской вы-глянув из-за газеты.

- Ах ты, точно ж! – и Глеб снова направил конфетницу в лицо, уже было ус-покоившейся Маргарите.

- А что она должна сказать? – спросил Борисик.

- Кто первый родился, я или ты, – ответил Глеб.

- А она-то откуда знает? – резонно возразил Борисик.

- Знает, знает, – поддакнул из-за газеты папа.

- Послушайте, – сказала Марго – произошло досадное недоразумение.

- Я так и знал! воскликнул Глеб.- Сейчас она скажет что у нас есть сестра, и что мы вообще продукты генной инженерии.

- Мне кажется, что мальчик слишком много смотрит телевизор, - обращаясь к маме с папой, сказала Марго.- Понимаешь ли, дитя мое, – начала было тет-ка…

- Ну, вот, пожалуйста, оказывается Марго моя мама, - снова воскликнул Глеб.

- Неужели? – папа вновь, как из засады выглянул из-за газеты.

- Нет, с вашими детьми, положительно невозможно ни о чем разговаривать! Одним словом, в тот день, когда вы появились на свет, акушерка, что помо-гала маме, перепутала вас, и пока папа не расколотил об пол мой телефон, и пока Глеб не написал в пеленки, кто из вас первым родился, решить было не-возможно.

- Я так понимаю, – вступил в разговор Борисик, что очередность нашего по-явления определялась случайным выбором, при относительно равновеликих и неменяющихся исходных данных?

- Молодец, хорошо сказал, – подал голос папа.

- Это я так решила, - сказала мама, только я ждала кто из вас первый подаст голос, а получилось, что первым о себе заявил Глеб, только он не голосом заявил, а в пеленки.

- Понятно, де-юре – очередность нам не известна, а де-факто – успевший первым описаться Глеб, признан старшим братом – так? – Борисик, как су-дейским молоточком брякнул по столу, подвернувшейся под руку мухобой-кой.

- Ну вылитый Астахов – вновь умилилась Маргарита.

- Ага, только в одних трусах, – хихикнул Глеб.

- В таком случае – продолжил Борисик – куда девалась вода, которую я втя-нул через нос?

Глава 2

Конечно, в то утро, Глеб не стал бы есть носовой платок Борисика, пусть бы он был приправлен хоть сметанным соусом с грибами. Про носки он упо-мянул, лишь для того, что бы лишний раз подчеркнуть – ехать куда бы то ни было, он категорически не желает.

- В городе открылся новый приют для потерявшихся детей, "Снова в путь", называется – взмахнув как крыльями альбатроса страницами газеты, сказал папа.

- Лучше бы открыли приют для родителей – разливая какао по кружкам, ска-зала мама.

- А что, неплохая идея, я бы с тобой там с удовольствием на недельку - дру-гую приютился – продолжил развивать идею папа.

- Да ну тебя, у нас двое детей на две недели остаются неизвестно с кем и не-известно как.

- Почему неизвестно? Вот, пожалуйста, объявление: "Присмотрю за домаш-ними любимцам в ваше отсутствие, уход, выгул и кормежка", или вот "Не с кем оставить тех, кто вам дорог? Агентство "Заботливые руки", сбалансиро-ванное питание и выгул. Холодный нос и здоровый стул гарантируем".

- Теперь я понимаю, откуда у наших детей это своеобразное чувство юмора, – сказала мама, - а носы у них и так холодные, не говоря уже о всем осталь-ном, не к столу будет помянуто. С намотанным на голову как тюрбан поло-тенцем, в кухню вошел Борисик.

- Некогда во Франции, жил такой месье Сержерак, – увидев конструкцию на голове Борисика, начал папа – и вот однажды, он попал на прием к турецко-му султану. А любой уважающий себя султан, обязательно показывал гостям танец живота.

- Сам показывал? – спросил Глеб.

- Нет конечно, животы показывали танцовщицы. Они призывно вращали бедрами, строили глазки гостям…

- Кхм, – кашлянула мама – чувствуя, что папу начинает уводить от темы.

- Ах да, ну дак вот, а я сказал, что дело происходило в турецкой бане?

- Нее, – хором ответили братья.

- Ну разумеется, дело происходило именно там.

- Может, все-таки, прием проходил где нибудь в более подходящем месте? – попыталась вернуть папин рассказ в более приличное русло мама.

- Не волнуйся дорогая, все под контролем.

- Я надеюсь, – сказала мама и отвернулась к плите, что бы выложить на ско-вородку гренки.

- И вот, на устланном персидским ковром полу, появляется самая прекрасная, стройная как лань и обворожительно красивая танцовщица из всего султа-новского гарема. Удар сковородкой о плиту давал понять, что мама все слы-шит.

- Она окинула взглядом собравшихся, и начала танцевать. Ах, как она танце-вала! – продолжал папа. Все, включая евнухов, раскрыв рты, следили за ее танцем.

- Включая кого? – не понял Глеб.

- Служащих султана, – сказала мама тоном, не допускающим уточнений.

- На голове у Борисика намотано жалкое подобие того, что называется тюр-бан, специальным образом уложенная на голове ткань, – продолжал папа – и у каждого, кто в ту ночь оказался в бане, на голове был тюрбан.

- Они что, в бане по ночам танцевали? – удивился Борисик, поправляя спол-зающее на глаза, жалкое подобие тюрбана.

- Они засиделись, – вновь не дала развить тему мама.

- И вот, когда она, под ритмичный бой барабанов приблизилась к месье Сер-жераку, тот, не в силах усидеть, вдруг выскочил из воды…

- Дак они еще и в воде сидели? – снова перебил папу Борисик.

- Тьфу ты, господи, твоя воля! Заканчивай строить из себя Шахирезаду, грен-ки стынут! – мама поставила на стол сковородку с дымящимися гренками.

- Да не перебивай ты! – осадил брата Глеб.

- И лишь только тогда, когда он выскочил – продолжил папа, месье Сержерак с ужасом обнаружил, что из одежды на нем был только тюрбан, да и тот на голове. Сгорая от смущения, он снял его и прикрыл то, что посчитал нужным прикрыть. Видя, в каком положении оказался француз, остальные танцовщи-цы приблизилась к нему, и видимо желая смягчить конфуз, схватили его за руки, и начали кружить в танце. Как тут, все присутствующие увидели, что тюрбан, вопреки законам гравитации, не упал к ногам месье Сержерака, а ос-тался ровнехонько на том месте, которое прикрывал. Грохот выпавшего из маминых рук чайника прозвучал как гром среди ясного неба. От неожидан-ности Глеб поперхнулся какао, а Борисик выронил гренку, которую уже поч-ти положил в рот.

- И это ты называешь "все под контролем?!" – ненавидящим шепотом спро-сила мама.

- Разумеется, дорогая, – сказал папа, как ни в чем не бывало, отпивая уже подстывшее за время рассказа какао.- Месье Сержерак, как истинный фран-цуз, прикрыл своим тюрбаном обнаженную грудь танцовщицы, и с тех пор, не знаю, правда это или нет, но прежде чем девушку начинали учить танцу живота, ей на грудь обязательно кладут тюрбан.

- Позволь мне задать тебе один вопрос, – сказала мама, присаживаясь рядом с папой и поигрывая мухобойкой – зачем ты рассказал эту историю детям?

- Я что - то не вижу ни одной мухи, дорогая, – сказал папа, косясь на мухо-бойку.

- За то я вижу, одну, но очень, очень большую и вредную муху, – сказала ма-ма.

- На Марго, тюрбан, как влитой бы лежал, – ни с того ни с сего сказал Глеб.

- Достукался? Мама хлопнула папу по коленке.

- Вот дети, ваша мама, в очередной раз подтвердила мою мысль о том, что просвещение и женщины – это вещи несовместимые, – говоря это, папа свер-нул из газеты подобие меча и сел в позу готового отразить атаку мухобойки мушкетера.

- Дуэль? – спросила мама.

- Дуэль! – воскликнул папа.

- Секунданты! – обратился он к братьям, оп случаю намечающейся дуэли.

- Чур, я за маму! – сказал Борисик.

- Ну что ж, остались мы с тобой, мой верный Санчо Панса! – папа обнял Гле-ба.

- Корень квадратный из ста тридцати двух, – воспользовавшись тем, что папа попытался напоследок глотнуть какао, мама хлопнула его мухобойкой по другой коленке.

- Одиннадцать целых, четыре десятых с копейками, – пришел на выручку Глеб.

- Благодарю тебя, мой Санчо Панса, ты спас меня! – оседлав табуретку, папа попытался сделать ответный выпад.

- Иль сдайся иль скажи мне годы правления Петра Первого, Алексеевича – папа как шашкой махнул газетным мечом.

- Тысяча шестьсот семьдесят второй по тысяча семьсот двадцать третий, – парировала мама.

- Тысяча семьсот двадцать пятый, мамуль, – Борисик показал Глебу язык.

- Мой рыцарь! – мама чмокнула Борисика в макушку.

Звонок в прихожей неожиданно прервал только начавшую разгораться ду-эль. Со словами: "Я открою", Борисик опрометью бросился открывать вход-ную дверь.

- Не забудь спросить "Кто там?" – напутствовала мама.

- И не забудь сказать кто тут, – уклоняясь от мухобойки сказал папа.

- Иди лучше посмотри кто к нам ни свет, ни заря пришел, – сказала мама.

- Я посмотрю, – сказал Глеб и уже было собрался пойти и посмотреть, как на кухню вернулся Борисик.

- Нам телеграмма, – сказал он.

- И где она? – спросила мама.

- Не знаю, видимо в коридоре у почтальонши, – сказал Борисик, разведя ру-ками.

- Горе луковое, чё ж ты ее не взял то? – спросила мама.

- А кто учил незнакомым не открывать? – резонно возразил Борисик.

- Речь шла о незнакомых мужчинах, подозрительной наружности, а не о без-обидных старушках – почтальонах, – сказала мама.

- Я до глазка не достаю, откуда мне знать, какая у нее наружность, обидная или безобидная?

- Верно сынок, сейчас полным полно подозрительных старушек, выдающих себя за слесарей, водопроводчиков, а одна, особо подозрительная старушка, даже выдавала себя за отряд МЧС и бригаду скорой помощи одновременно. В прихожей снова раздался звонок.

- Я открою! – и Глеб кинулся в прихожую.

- Сделай милость, – сказал папа.

- А ты, дорогой, сделай милость сходи и посмотри что там за телеграмма и что там за почтальонша, – сказала мама, спихивая папу с табуретки.

- Минуту терпения, дорогая. Сейчас Глеб принесет телеграмму и ты вспом-нишь как она выглядят, а на почтальоншу я посмотрю из окна, когда она от нас выйдет, – папе чертовски не хотелось отрываться от новой газеты, кото-рую он успел развернуть. Хлопнула входная дверь, и на кухню вприпрыжку вбежал Глеб.

- Телеграмма!- с порога крикнул он.

- Не может быть! - встряхнув газетой, сказал папа – ну в таком случае, про-читай нам ее, будь любезен.

- С выражением читать? – спросил Глеб.

- Да хоть с чем, – не выдержала мама, - только читай уже!

- Особо обрати внимание на знаки препинания, – посоветовал папа.

Глеб принял позу глашатая.

- Телеграмма тчк Срочная тчк Скоро буду тчк Афиноген тчк – он посмотрел на обороте телеграммы, – все, больше ничего нет. Глеб посмотрел на папу, который, спрятавшись за газету, трясся от душившего его приступа смеха. Непонимающе на папу посмотрел и Борисик.

- Что смешного то? – спросил Глеб.

- Действительно, – сказала мама – плакать надо, а не гыгыкать – и она от че-го-то, тоже улыбнулась. Окончательно сбитые с толку поведением родите-лей, братья переглянулись.

- Афиноген, друзья мои, – сказал папа, когда приступ смеха наконец-то от-пустил его – это сводный брат вашей мамы. Он, знаете ли, как в стишке про рассеянного с улицы Бассейной – чемпион мира по рассеянности. У тебя до-рогая сохранилась телеграмма, где он поздравляет тебя с рождением двойни и предлагает назвать девочек в честь Российских императриц, Елизаветой и Катериной?

- А что, были еще и девочки? – спросил Борисик.

- Нет, конечно, успокоила его мама, – просто Афиноген как всегда все пере-путал.

- Вы, друзья мои, были слишком малы, что бы помнить два бедствия, обру-шившихся одновременно на нас с мамой в тот год. Визит Марго и пожар, что учинил Афиноген, умудрившийся спалить стиральную машину, да так, что от взрыва разнесло не только ванну, но и пол кухни в придачу, ты дорогая не помнишь, что он там ускорял в центрифуге?

- Что он там ускорял, я уже не помню, но вот белье, которое светилось еще год – я отлично помню, – сказала мама.

- Крутотень, – в один голос сказали братья.

- Вот этого я и опасаюсь, – сказала мама.

- Дорогая, Афиноген прекрасно поладит, а за одно, и проконтролирует детей в наше отсутствие, – сказал папа.

- А вот этого я опасаюсь больше всего, у нас страховка на имущество не про-длена.

- А мы детей и не страховали, – как можно серьезнее сказал папа.

- Тебе все хихоньки, – хаханьки сказала мама – жители Нью Орлеана, то же поди так думали, мол, а Катрин, очередной ураган – а что получилось? Город стал непригоден для жилья!

- Ты преувеличиваешь, дорогая, крокодилы то там живут и не жалуются, – сказал папа, заранее отодвигаясь подальше.

- Если бы там побывал Афиноген, поверь мне, чудом выжившие крокодилы, в лучшем случае, прихрамывали на все четыре лапы и светились в темноте как светлячки. Ешьте лучше рогалики, пока теплые, – мама достала из мик-роволновки блюдо со сдобой.

- А вы знаете, что рогалик, это бывший колобок? – спросил папа.

- Как это? – спросил Глеб, макая рогалик в варенье.

- У колобка, была подружка – булочка, и вот, как-то раз, колобок укатился в командировку, и к булочке пришел в гости коржик. И прикатился колобок из командировки уже не колобком, а рогаликом.

- Ты можешь хоть раз рассказать детям, что нибудь полезное? – спросила мама, снова берясь за мухобойку.

- Полезное, дети узнают и так, а вот правду жизни – это еще с какой стороны посмотреть, – сказал папа.

- У тебя, с какой стороны не посмотри, или французы с тюрбанами или ко-лобки рогоносцы, – сказала мама.

- А что, Глеб, дату приезда Афиноген не указал? – спросил папа.

- В телеграмме больше ничего нет, – Глеб протянул ему телеграмму.

- Действительно, нет больше ничего, – сказал папа.

- Наверное, от рассеянности забыл написать, – сказал Борисик.

- Надеюсь, адрес то он хоть помнит? – спросил Глеб.

- Может, выбьем все стекла на кухне и разбросаем по двору мамино нижнее белье, как в последний раз, – предложил папа – тогда точно, посмотрит и вспомнит.

- И не забудь пригласить пожарных, – сказала мама, - а белье, кстати, было не мое, а Маргаритино, это она потом в этом белье в темноте как ночник отсве-чивала, у нас только наволочки светились, и носки твои.

- Очень удобно, кстати, – сказал папа. – По утрам искать ничего не нужно было. Вон носки светятся, а вон Марго, под простыней мерцает.

- Крутотень, – снова сказали в один голос братья.

- Эх, погода сегодня на дворе, не погода – загляденье! – сказал папа, распа-хивая окно.

- Действительно, шли бы лучше на улицу, на свежий воздух, - сказала мама.

- Ну, я пошел, – сказал папа.

- Ага, щаз, – мама усадила папу обратно на табурет.

- Пошли, Борисик, нечего булки мять, – сказал Глеб.

- За хлебом заходить не нужно, – сказала мама.

- А кто сказал, что мы за ним пойдем? – спросил Глеб.

- Ты только что помянул булки, – сказала мама.

- Это он не те булки помянул, – сказал папа – это молодежный сленг такой, из серии про то, на кого батон крошить, типа, шевели помидорами, чувак, кефир киснет! – и папа изобразил козу.

- Продуктовый магазин какой то, а не сленг, – сказала мама.

- Потерпи дорогая, через пару лет они перейдут на старый - добрый и всем понятный мат.

- А можно я сейчас перейду? – спросил Борисик, выходя из-за стола, и на-правляясь вслед за Глебом.

- Я те перейду! – сказала мама, погрозив ему мухобойкой.

- Парадокс заключается в том, что вы, – Борисик указал на родителей – знае-те, что мы знаем матюги. Мы знаем, что вы об этом знаете – то есть все всё знают, а матюгаться не дают – парадокс!

- Так, – сказала мама - и Глеб знает?

- Знаю, – сказал Глеб, слегка смутившись.

- А какие? – спросил папа.

- Еще чего! – мама посмотрела на папу испепеляющим взглядом.

- Нет, ну просто может, мы говорим о разных вещах, – папа на всякий случай отсел от мамы еще подальше.

- Я прямо как чувствовала – вздохнула мама – мои дети ругаются матом!

- Мамулечка, мы им не ругаемся – мы его просто знаем, – успокоил Глеб ма-му.

- Влияние улицы, я так думаю, – сказал папа - и школы.

- Влияние Марго – вот что это! Боже, да за ее последний визит, они узнали больше, чем за год, проведи они его на улице в подростковой банде, живя на трубах теплотрассы – сказала мама.

- Ты преувеличиваешь, дорогая, – сказал папа – Марго лишь однажды позво-лила себе крепкое словцо. Помниться мне, это случилось, когда на нее упала новогодняя елка.

- Словцо? Этот мат, размером с Эмпайр Стайт Билдинг от которого завял да-же мой, в кои веки, собравшийся наконец зацвести кактус, ты называешь "крепким словцом"?

- Ну, по крайней мере, она же объяснила детям, что все, что она думает про Деда Мороза и про его родню она сказала сгоряча, и что засунуть ему елку туда, куда она предложила, в принципе невозможно, даже распилив ее по частям, я думаю, дети все поняли правильно. Да, дети? – папа посмотрел на Глеба с Борисиком.

- Конечно, папуля, – ответил за всех Борисик.

- Конечно, они поняли все правильно, но к учительнице рисования ходила я, и на Деда Мороза, с торчащей не пойми откуда маленькой елочкой, что нари-совал Глеб, смотрела то же я.

- Хорошо что никто не видел, что нарисовал Борисик, – сказал Глеб.

- Действительно, - сказала мама – хорошо, иначе нас с отцом посадили бы на пятнадцать суток за мелкое хулиганство.

- Подумаешь, – сказал Борисик – может это мое видение окружающего мира.

- Распростертую под новогодней елкой Марго, в обнимку с в дым пьяным Дедом Морозом и Снегурочкой, танцующей канкан на новогоднем столе – это ты называешь "видением?" Не рановато ли для десятилетнего?

- И вовсе это никакой не канкан, – сказал Борисик.

- Это новогодний хоровод такой, – сказал папа.

- Это стриптиз называется, если кто не в курсе, – сказал Глеб.

- Убедился? – сказала мама. Снегурочка, танцующая стриптиз!

- Борисик, как настоящий художник, действительно, несколько приукрасил окружающую его действительность, – сказал папа – стриптиз, как я помню, тогда танцевала Марго. Отвратительное зрелище. Я уверен, что наши маль-чики, спасибо Маргарите, на стриптизы ходить уже никогда не будут.

- Ну мы пошли? – спросил Борисик.

- Куда? – испуганно спросила мама.

- А куда еще могут отправиться десятилетние мальчики в десять утра – на стриптиз, конечно, – сказал папа, за что тут же получил увесистую плюху.

Глава 3

Щурясь от яркого солнца братья вышли на улицу. У подъезда их встреча-ли старушки – сестры Карамазовы. Те видимо вышли еще до восхода, хотя у жителей, порою складывалось впечатление, что сестры, как сели однажды на лавочку, так и сидят на ней как приклеенные. Конечно это было не так, но непременным атрибутом окружающего подъезд пейзажа, сестры несомненно стали. Братья, как и подобает, поздоровались.

- Телеграмма вам была, – сказала баба Лупа. Полное ее имя было Лумперия Карловна, но все звали ее просто – баба Лупа.

- Почтальонка до вас с утра домогалась, – подтвердила ее сестра, баба Изя. В полном варианте ее звали Изольда Карловна, но полностью выговаривать имена сестер, решался только участковый Клим Прокопьевич Кошолкин, очередь появиться которому, еще не наступила.

- К нам родственник приезжает, – сказал Глеб.

- Афиноген, брат мамы, – уточнил Борисик.

- Ты подумай! – всплеснула руками баба Лупа – и чего он резать собрался, что у нас своих слесарей не хватает?

- Кто? – не поняли братья.

- Ну, родственник этот ваш, с автогеном.

- Лупа, глухая ты калоша, – сказала баба Изя – тебе ж сказали, брат ихней матери, приезжает из Афин, грек он, понимаешь?

- Ах вон оно что, а ну тогда другое дело. У богатых, вишь, свои привычки, раньше-то помню из-за границы все учителей, да гувернеров выписывали, а теперича – вишь, водопроводчиков из Греции выписывают.

Заняться во дворе в столь ранний час было нечем, и подставив солнцу ла-дошки, братья уселись на корточки напротив старушек. Те, тем временем, продолжали развивать тему.

- Вот ведь наказание, – сказала баба Изя – читай по губам, труперда ты старая – и она повернулась к бабе Лупе.

- А как это – труперда? – спросил Борисик, не то у Глеба, не то у бабы Изи.

- Ех, внучок, - вздохнула баба Изя – с лошадью то, что больше не может се-дока носить, знаешь что раньше делали?

- Неа, – сказал Борисик.

- Я только знаю, что коней на переправе не меняют, – сказал Глеб.

- Стреляли её, лошадь то, что б не мучилась. А ту, на которую рука не подня-лася, трупердой звали. Дак Лупа – труперда и есть, глухая, старая и окромя очков на себе уже носить ничего не может. Всю жись, как-никак вместе про-жили, я можно сказать, в мадмуазелях, исключительно по ее вине осталась.

- В ком остались? – не понял Глеб.

- В девичестве она подзадержалась, – тихонько сказал Борисик, лет этак на восемьдесят. - С лошадьми понятно, – сказал он уже громче – а как называли коней, на которых рука не понимается? Трупердун?

- Конь, прости господи, у которого на кобылу даже глаз не подымается, – вступила в разговор баба Лупа, этот завсегда мерином назывался.

- Ты-то откудова это знаешь, тачанка первой конной армии? - удивленно по-смотрела на сестру баба Изя.

- Ну, на тачанке не ездила, врать не буду, но за пулеметом лежала, было дело, – сказала баба Лупа.

- Знаю я, за каким ты пулеметом лежала, – сказала баба Изя. Пулемет систе-мы Ванька - фельдшер.

- А что, есть и такой? – спросил Глеб – я только Максим знаю.

- А она и за Максимом, и за Ванькой и за какими только марками пулеметов не перебывала, она по части лежания с оружием – прямо ружейная энцикло-педия.

- А как же, – продолжала баба Лупа - вот ежели лежим в дозоре – оружие не-пременно в руках держишь, чуть что – затвор передернула и бабах! Баба Лу-па с завидной для ее лет сноровкой изобразила как она "бабах".

- Ага, ну прям звезда дозоров, вот ты всю войну в дозорах то и пробабахала, - сказала баба Изя.

- А грек то этот, по обмену, или как к вам едет? – спросила баба Лупа.

- Брат он ихний, сказали же тебе, – ответила ей баба Изя.

- А так и не скажешь – глядя на братьев, сказала баба Лупа - вы то, вон, как одуванчики, белесые, а брат – грек, они ж прости господи, чернявые, как цы-гане!

- А ты себя вспомни, – сказала баба Изя – твой то, первенец, на тебя только по фамилии в паспорте и похож, а так – ну ни уму ни сердцу.

- Да не грек он никакой, – как можно громче сказал Глеб.

- А кто ж он тогда? – спросила баба Изя.

- Не знаю, это зовут его так А-ф-и-н-о-г-е-н, – Глеб по слогам произнес имя.

- Красивое имя, моего жениха, дай бог памяти, так же звучно звали – Даздра-перм, – мечтательно вздохнула баба Изя.

- Как? – хором спросили братья. От их вскрика сестры даже подскочили на лавочке.

- Это раньше, мода такая была, из лозунгов имена составлять. Вот Даздра-перм – это, стало быть ДА ЗДРАвствует ПЕРвое Мая, – сказала баба Изя.

- Окстись, на дворе июль, а ты про первое мая вспомнила, - посмотрела на сестру баба Лупа.

- Это я про жениха своего им толкую, про Даздараперма Никонорыча, пом-нишь?

- Помню, помню, как не помнить. Лежим мы как то с ним в дозоре…

- Ну вот, пожалуйста, – всплеснула руками баба Изя – и так всю жисть – же-нихи мои, а в дозоре с ними лежит Лупа!

Глава 4

Солнышко тем временем разошлось не на шутку. Устав сидеть на корточ-ках, братья перебрались на паребрик, благо после вчерашнего дождика, он был еще чист и почти свеж.

- Может, скупаемся? – спросил Глеб.

- В фонтане? – поддержал идею Борисик.

- А участковый? – вяло возразил Глеб.

- А все лучшее – детям? – парировал Борисик.

- Авоськину не докажешь, – вздохнул Глеб.

- Кошолкину. Где написано, что купаться в фонтане запрещено? Вон, в Евро-пе, как жара, дак в фонтаны только что приглашения не раздают – плескайся не хочу! – сказал Борисик.

- Они, как минимум, в трусах плескаются, и конкурсы аморальные не уст-раивают, – уточнил Глеб.

- А это вообще нонсенс – купаться в одежде! Они что, и ванну в трусах зала-зят? – продолжал Борисик.

- Нет, наверное. Но фонтан – это общественное место, нормы поведения и общественная мораль обязывают, – неуверенно ответил Глеб.

- Ты уголовный кодекс на ночь читаешь, что ли? "Нормы, мораль обязывает" – передразнил его Борисик. Получается, что когда никто не видит – то мож-но, а когда видят – то нельзя, так?

- Как? – не понял Глеб, уже начавший жалеть, что ввязался в дискуссию.

- Ну вот ты, в ванне в воду пукаешь? Можешь не отвечать, я и так знаю. И что, кто-то тебе хоть слово сказал?

- Дак ведь, кроме тебя и нет в ней никого, кто ж говорить то будет? – возра-зил Глеб.

- А вспомни, что случилось в последний раз в фонтане? – наседал Борисик.

- Ну ты сравнил! В ванне ты пукнул себе разок – другой и моешься дальше, а организовывать в фонтане конкурс на самый большой пук - пузырь, на самый вонючий пук – конечно, там такая вонь поднялась, а "танец маленьких лебе-дей" участковому на спор - кто пропукал? – Глеб встал с паребрика и хруст-нув суставами, сладко потянулся.

- Да ему, с его слухом, хоть "Лунную сонату", хоть "Shoy must go on" пропу-кать можно, а как понял, что проиграл – сразу же: "аморально в фонтан пу-кать, чему друзей учишь, ты бы еще гимн пропукал" у, сатрап несчастный, – Борисик то же встал, но потягиваться не стал, а посмотрев на солнышко, за-жмурился и громко чихнул.

- Твое здоровье – сказал Глеб

- И тебе не хворать – ответил Борисик, - я имя придумал, Объебел, ОБЪЕди-нение с БЕЛоруссией. Еще немножко постояв, братья решили на фонтан се-годня не ходить, а навестить Стаську.

Тем временем, тот, кто проспорил Борисику и кого он назвал сатрапом, иными словами – участковый Клим Прокопьевич Кошолкин, потихоньку из-нывая от жары, совершал ежедневный обход территории. К вящей радости участкового, в аккурат, на вверенной ему территории там и сям, как грибы после дождя, повырастали пивные палатки, не менее пивные павильоны и столь же пивные закусочные. Одним словом, не успев обойти и половины территории, Клим Прокопьевич уже изрядно подустал, в смысле, устал пить пиво, не имея возможности, время от времени, от излишков пива избавлять-ся. Участковый, понятное дело, был в форме. Обычные граждане, не обреме-ненные формой и вопросом общественной нравственности, от излишков из-бавлялись за ближайшим углом, или в крайнем случае – успевали добегать до некогда чахлых кустиков дворовой акации, от избытка мочевины разросшей-ся до размеров среднестатистических джунглей. Приложившись к очередной кружке "Старого мельника", заботливо и совершенно бескорыстно постав-ленной перед ним продавщицей, участковый с тоской подумал, что произой-ди сейчас на вверенной ему территории какое нибудь правонарушение, а он толком не то что прицелиться, он и шагу ступить не сможет, что бы ненаро-ком не расплескать то, что накопилось в нем, пока он, следуя инструкции, обходил вверенную ему территорию. К счастью, погода не располагала к правонарушениям и граждане, если не пили пиво, то мирно спешили по сво-им делам, не помышляя устроить участковому проверку на выносливость. Клим Прокопьевич с трогательной нежностью погладил прилаженную к пор-тупее кобуру. Кобура, разопревшая на солнцепеке, отозвалась не менее тро-гательной мягкостью и податливостью, иными словами – отозвалась чарую-щей пустотой. То, что обнаружив эту пустоту в кобуре, участковый не опро-стался прямо у ларька, он впоследствии, объяснял исключительно силой во-ли. Другой бы, менее волевой участковый, после четырех литров пива обна-ружив, что посеял табельное оружие, непременно бы наделал в штаны, впал в панику, начал метаться в поисках пистолета системы Макаров и боекомплек-та патронов на случай, если придется отстреливаться – но не таков был Клим Прокопьевич Кошолкин. Ничем не выдавая случившееся, он прикончил по-чатую кружку, доведя объем выпитого до четырех с половиной литров и внутренне переживая и одновременно успокаивая себя чрезвычайностью си-туации, как бы невзначай направился к зарослям акации. С видом, словно в зарослях он вкусил манны небесной, участковый покинул кусты акации и немедленно приступил к поискам посеянного пистолета.

Глава 5

Удивительное дело, но от чего то, стоит начаться каникулам, как боль-шинство родителей стараются сбагрить своих детей из отчего дома. Может им просто завидно и они тоже хотят отдохнуть хоть недельку от непоседли-вого сына или доставшей всех своими гаммами и первыми прыщами дочери? Если на коротенькие весенние или осенние каникулы спровадить своего от-прыска получается не всегда, то уж в летние, самые продолжительные кани-кулы, шансы родителей резко возрастают. Родители Стаськи с сыном особо не церемонились, а без лишних разговоров отправили его на весь июль к дядьке. С дядькой тоже, особо не шушукались, тактично поставив его перед фактом неизбежного приезда племянника. Так Стаська оказался один на один с незнакомым городом и не очень знакомым дядькой, вдобавок оказавшимся местным участковым. Родители слегка лукавили, отправляя Стаську в гости к дядьке. Свежий воздух, отсутствие чадящих заводских труб и даже речка, в которой можно купаться и ловить рыбу – все это конечно хорошо, и местами даже полезно. Но между строк, угадывалось потаенное желание родителей, что родственник - милиционер окажет на Стаську по-настоящему мужское влияние, если не сказать больше – в столь сжатые сроки, попытается сделать из Стаськи настоящего мужчину, в хорошем смысле этого слова. За неимени-ем под рукой бабушек и дедушек, что обычно с успехом справляются с этой задачей, Стаську решено было отправить к Климу Прокопьевичу. Образ му-жественного участкового внушал родителям Стаськи, он внушал им если не уверенность, то слабую надежду – Стаська вернется если не мужчиной, то на худой конец – возмужавшим.

Сам Клим Прокопьевич воспринял известие о приезде племянника как оче-редное испытание на его пути к офицерскому званию, справедливо рассудив, что лишний педагогический опыт ему, как почти офицеру, не повредит и в оставшееся до приезда Стаськи время, срочно засел за специальную литера-туру. Через неделю, за день до приезда Стаськи, Клим Прокопьевич к нема-лому удивлению обнаружил, что все это время, за место сборника работ Ан-тона Макаренко, он читал книжку Ивана Мичурина, посвященную селекции и выведению новых сортов плодоовощных культур.

- Вротердам дэпари! – в сердцах воскликнул Клим Прокопьевич. – А я-то ду-маю, когда ж про воспитание то начнется, все кустики да веточки всякие, а он, шельма, оказывается главный по ягодам с яблоками! Нет ничего удиви-тельного, что невольно вооружившись огородными знаниями, Клим Про-копьевич сразу же пустил их в ход, стоило Стаське ступить на землю из ва-гона скорого поезда.

- Ну, здорова, садовый вар мне в печенку! – сказал Клим Прокопьевич, глядя на Стаську.- Чё замер то, как груша после заморозка?

- Вот что дружба народов с людьми делает, – про себя подумал Клим Про-копьевич, поскольку Стаська был черен как ночь, и стоял, разинув рот, явно ни бельмеса не поняв из того, что сказал ему Клим Прокопьевич.

- Вы мужчина чего до ребенка докапались? – спросила его какая-то дама, на-груженная баулами и спортивными сумками.- Провинция, господи, нигре-тёнка увидали! – Ахламба, чуча! Барбалыга ндэмудрила птык-птык, - сказала она негритёнку и схватив его за руку, потащила к выходу с перрона.

- Мать моя, селекция, слава богу, ошибочка вышла, – пробормотал Клим Прокопьевич, оглядывая уже начавший пустеть перрон. Кроме носильщика, двух карманников, вокзальной прости-те, девки, и невыспавшейся проводни-цы на перроне никого больше не было. Клим Прокопьевич подошел к по-следней.

- Это поезд Нсква – Захудаловск? – спросил он.

- Ну, – ответила проводница.

- Вагон, стало быть, восьмой?

- Ну, – не меняя тональности и чуть не подавившись зевотой ответила про-водница. Клим Прокопьевич, будь он в форме, живо бы показал ей откуда у яблони почки растут, но без формы, он тушевался и вообще, чувствовал себя не в своей тарелке.

- У вас тут мальчик должен быть, из Нсквы, не видели?

- Придавило ему, еще как подъезжать стали, – ответила проводница.

- Не понял, что ему придавило? – начал волноваться Клим Прокопьевич.

- Хрухтов, говорю обпоролся, поносом его придавило, в тамбуре сидит, ваш что ли?

- Мальчик мой, а понос себе оставить можете, – нашелся Клим Прокопьевич.

- Живой? – спросил он, робко постучав в дверь тамбура. Ответ заглушил звук сливаемой воды. Дверь открылась и Клим Прокопьевич, наконец-то узрел родственника.

- Экий ты зеленый весь, прямо как тля смородиновая, – глядя на действи-тельно позеленевшего от прохватившего его поносу племянника, сказал Клим Прокопьевич.

- Здравствуйте, вы дядя Клим? – спросил мальчишка.

- Верно подметил, а ты, стало быть – Стасик, да?

- Неа, – только и успел сказать мальчишка, как ойкнув, снова закрылся в там-буре.

- Хорошо, хоть станция последняя, – подумалось Климу Прокопьевичу – а то поди как до Лопоухинска поезд шел, пришлось бы до вечера эту амброзию нюхать. Дверь тамбура снова открылась.

- Меня не Стасик, меня Стаська зовут, – сказал мальчишка, одновременно, словно прислушиваясь сам к себе.

- Понимаете, дядя Клим, я перед станцией фруктов не мытых поел, поленил-ся их сполоснуть, а тут уже подъезжаем, а она меня ни на шаг от унитаза не отпускает.

- Кто? – не понял Клим Прокопьевич.

- Диарея, – пояснил Стаська.

- А, противная баба, я с ней тоже уже пообщался, ишь, стоит, зевает, у, лож-ноножка садовая! То, что диарея и понос это суть одно и тоже, Клим Про-копьевич, похоже, не знал. Он подхватил спортивный баул Стаськи и спус-тился на перрон.

- Счастливого пути Диарея, уж простите, не знаю как вас по батюшке, – ска-зал Клим Прокопьевич проводнице.

- Хам! – не успев дозевнуть ответила проводница.

- Акуна матата, – сказал ей Стаська, помахав рукой.

- Господи, ну и семейки пошли, не оскорбят, дак матом обкладут! – и зевнув напоследок вслед удаляющимся пассажирам, отправилась досыпать.

Глава 6

Воспитание, или говоря научным языком – педагогика, штука чрезвы-чайно сложная. А воспитание мальчишек – это вам не уж точно не фунт изюма. Клим Прокопьевич смог убедиться в этом, так сказать, на личном опыте. Как то сразу выяснилось, что в педагогике, Клим Прокопьевич разби-рается, простите, как свинья в апельсинах. Попутно выяснилось так же, что на время, а точнее на месяц, придется поставить крест на личной жизни, по-скольку личная жизнь, Клима Прокопьевича, протекала у него большей ча-стью по ночам, и как правило, в его же однокомнатной квартире. Предметом воздыханий Клим Прокопьевича на данном отрезке его жизни, была продав-щица из аптеки, Валькирия Петровна. Присутствие несовершеннолетнего Стаськи не то что бы мешало уже не молодой парочке - скорее несколько конфузило их обоих. Не стоит забывать, что обязанностей участкового с него никто не снимал, по сему, набегавшись за день – до воспитательного ли про-цесса ему было? Стаську, впрочем, это ни капельки не напрягало. Уже на следующий день, проводив дядю на службу, он вышел во двор, потом вышел на городские улицы, дошел до фонтана, где и познакомился с братьями – Глебом и Борисиком. А получилось это вот как.

Утра того дня братья ждали с особым нетерпением. Они даже пораньше от-правились спать, поскольку, как известно – раньше ляжешь, раньше наступит утро. Всю предыдущую неделю они клеили огроменного по своим размерам воздушного змея. Своими удалыми размерами змей обязан Глебу, решивше-му внести кое какие поправки в чертежи, от чего змей получился просто ко-ролевских размеров.

- На коробке вроде как змей нарисован, – сказал папа, перешагивая через распластавшуюся по всей комнате конструкцию – а у вас уже дельтаплан ка-кой-то получается.

- А что это за игривые ситцевые вставочки с васильками? – спросила мама, показывая на змея. – Они мне очень знакомы, по моему, наши наволочки, сшиты из точно такой же ткани.

- Глобализация, мамуль, – нашелся Борисик – змея делали в Китае, ткань де-лали в Китае, нет ничего удивительного, что сделанная в Китае ткань попала и в наволочки и в коробку со змеем.

- Мне кажется, что полку антиглобалистов прибыло, – сказал папа, когда в комнату вернулась мама, держа в руках то, что осталось от продукта глоба-лизации – наволочек, усыпанных васильками.

Запускать змея решили в сквере у фонтана. Как назло, в то утро не было ни то что ветра, маломальского сквозняка, и того не наблюдалось, сколько ни слюнявил, подражая морякам, палец Борисик. Даже после того, как в поисках ветра, палец послюнявил Глеб, этого самого ветра больше не стало. Братья попробовали побегать по скверу, но змей, лишь вяло подпрыгивал и камнем падал на асфальт.

– Безветрие – главный враг змеев и парусников, – сказал щупленький, усы-панный веснушками мальчишка, вот уже битый час, наблюдавший за безус-пешными попытками братьев запустить змея. С высунутыми на бок языками, запыхавшиеся братья остановились рядом с умником.

- История полна примеров, когда могучий парусный флот, по причине отсут-ствия ветра, оказывался полностью разбитым более мелкими судами на ве-сельном ходу – продолжил мальчишка.

- Предлагаешь приделать змею весла? – язвительно спросил Борисик.

- Предлагаю поставить ему сливу, что б не умничал, – сказал Глеб.

- Предлагаю для начала познакомиться и поискать восходящие потоки возду-ха, которые поднимут змея. Меня Стаська зовут, – сказал мальчик. Знакомст-во состоялось.

- Ну и где прикажешь их искать, эти потоки? – спросил Борисик.

- Обычно, восходящие потоки набирают силу в метрах двухстах от поверхно-сти земли, – сказал Стаська.

- Мы его на два то метра поднять не можем, а ты о двухстах заикаешься, – сказал Глеб.

- Тогда его нужно принудительно поднять, пока его не подхватят восходящие потоки, – Стаська в задумчивости почесал переносицу.

- Смотри, веснушки не отскреби, – хихикнул Борисик.

- Может опробуем воздушные шарики с гелием? – сказал Стаська.

- А может сначала посчитаем сколько у нас денег? – хмыкнул Глеб.

- Да, шарики нынче дорогое удовольствие, – вздохнул Борисик.

- А сколько у нас денег? – спросил Стаська.

- У нас, рулей пятьдесят – максимум, – сказал Глеб – а у тебя?

- У меня есть идеи, а денег нет, вернее есть, но они дома, – сказал Стаська.

- Ну, давай, выкладывай свои идеи, где нам раздобыть шарики с гелием на наши пятьдесят рублей, – сказал Глеб.

- Про гелий точно сказать не могу, но на шарики вполне хватит. Показывай-те, где у вас тут аптека, – сказал Стаська.

- Аптека? – хором удивились братья.

- А в аптеке что, уже начали воздушные шарики продавать? – спросил Бори-сик. Стаська посмотрел на Борисика как доктор Павлов на свою первую под-опытную дворняжку.

- О каких, собственно, шариках идет речь, о грелках что ли? – то же не со-всем понял о чем идет речь Глеб.

- О-о-о как все запущено, – сказал Стаська. – В аптеке продают такие резино-вые штучки, разноцветные, с разными запахами, которые свернуты в колеч-ки, которые мужчины используют, когда не хотят, что бы у них были дети, понятно излагаю? – спросил Стаська.

- Ой что-то ты темнишь, брат, - сказал Борисик.

- Какие штучки – колечки разноцветные, какие разные вкусы, и причем тут дети - ни чё не понял, - сказал Глеб.

- Средневековье какое то, честное слово - развел руками Стаська.

- Во-первых, не вкусы, а запахи, во-вторых – вы что, никогда их водой не на-бирали и с балкона не скидывали? – Стаська посмотрел на братьев.

- Мы с балкона только презики с водой скидывали – как ни в чем не бывало, сказал Борисик.

- Ну а я-то битый час, о чем вам толкую?! – воскликнул Стаська

- О колечках каких-то с запахами, - сказал Глеб.

- Короче, вы их где брали? – спросил Стаська.

- Презики то? В спальне родительской, только их там нет больше, на днях кончились, - констатировал Борисик.

- А что, презики разве в аптеках продают? – спросил Глеб.

- Естественно, а ты думал где, не в канцтоварах же! – ответил Стаська.

- Папа сказал, что это какие-то предохранители, вот я и думал, что это что-то типа запчастей каких-то, - пожал плечами Глеб.

- Погодите, дак вы не знаете предназначение презика? - воскликнул Стаська.

- Тебе ж сказали – запчасти, - встал на защиту брата Борисик.

- А вы не задавали себе вопрос - что запчасти делают в родительской спаль-не? – как можно спокойней спросил Стаська, искренне удивляясь дремучести братьев.

- Неа, – дружно сказали братья, привыкшие верить родителям на слово.

- Понятно, все гораздо хуже, чем я предполагал, до аптеки далеко? – Стаська посмотрел на братьев, словно собрался объявить неутешительный диагноз.

- Да нет, пара кварталов, - сказал Борисик.

- Пошли, мне есть что вам рассказать об это мире, - сказал Стаська.

Глава 7

Родителям нужно верить. Ведь даже если они пока не говорят всей правды, то со временем, конечно же ее скажут. Или ее скажут за них другие.

- Если то, что ты рассказал о презиках – правда, я за ними в аптеку не пойду, - сказал Борисик, когда троица подошла к аптеке.

- И я не пойду, идеи ваши, деньги наши, вот ты Стаська и иди - сказал Глеб, критически осматривая Стаську. Дело в том, что если братья, в свои десять, выглядели на все одиннадцать с хвостиком, то Стаська, в свои не полные двенадцать, выглядел на все десять. Хотя всем было понятно, что ни в десять, ни в двенадцать за тем, зачем они пришли в аптеку, в аптеку не ходят, и уж тем паче – не просят продать им то, зачем они пришли.

- Может, попросим кого-нибудь? – предложил Борисик.

- "Дядя, купите пять презиков на троих", так что ли? - съязвил Глеб.

- Давайте деньги, - решительно сказал Стаська. Братья повиновались, видимо подавленные героическим настроем Стаськи. Расплющив носы о витрину, они с интересом наблюдали за происходящим в аптеке. Стаська, как ни в чем не бывало, отбил чек, подошел к прилавку и привстав на цыпочки показал пальцем на витрину. К великому удивлению, продавщица протянула ему горсть разноцветных пакетиков. Стаська, сияя как новый пятак, и помахав продавщице ручкой, направился к выходу из аптеки.

- Как? – только и спросили братья.

- Пришлось включить дурочка, - протягивая братьям упаковки с презервати-вами, сказал Стаська. – Я ей сказал, что мне нужны вот эти резиновые штуч-ки, поскольку нужно поставить эксперимент, который нам задали на лето по физике на тягучесть разных резиновых предметов.

- Включал дурочка ты, но дура выходит она, – глядя на продавщицу, сказал Борисик.

- Осталось только надуть их гелием, - сказал Стаська.

- С этим проще, у нас свой человек в этом бизнесе, - сказал Глеб. Все трое, по очереди неся змея, направились в парк. К счастью, баллоны с гелием, укра-шенные разноцветными шарами и надутыми фигурками мультяшных героев, оказался на своем месте. На месте оказался и продавец, которого почему то все звали Фифти-фифти.

- Здорова Фифти-фифти, - поздоровались в один голос братья.

- Здорова, коль не шутите, что, корешком обзавелись? - Фифти-фифти пока-зал на Стаську.

- Это не корешок, это Стаська, - сказал Борисик.

- Дак я про чё и говорю, приятеля, говорю, надыбали – нужное дело, базара нет!

- Мы его не дыбали, он нам змея помогает запускать, - сказал Глеб, - дело у нас к тебе, поможешь?

- Об чем разговор! – Фифти-фифти присел на корточки.

- У тебя гелия много? – тоном заговорщика спросил Борисик.

- А что, много надо? – тоже перешел на шепот Фифти-фифти.

- Вот, надо надуть, - Глеб протянул ему пять разноцветных упаковок.

- Понимаешь, ветра нет, мы их к змею привяжем, они его до восходящих по-токов поднимут, а там он уже сам полетит, ну как - надуешь? – объяснил за-дачу Борисик.

- Вам и трех за глаза хватит, - сказал Фифти-фифти, по сему – три в расход, два мне – идет?

- Идет! Сделка состоялась.

Народ по парку гулял, куда ж без него, но шарики пока никто покупать не торопился. Фифти-фифти спрятал в карман две упаковки, распечатал первую и нацепив на баллон, открыл газ. Нестерпимо – приторно запахло бананом, за тем, наполняясь газом, взору предстал малиновый шар, украшенный рожка-ми. Следом по ноздрям вдарило малиной, шар оказался ядовито - зеленого цвета, украшенный игривой загогулиной. Земляничное амбре смешалось с малиной и бананом и вскоре третий шар, то же с рожками рвался из рук, го-товый взмыть в небо. Столь необычные шарики, да еще приправленные фруктовыми запахами, подействовали на прохожих как цветочки на пчелок, - прохожие стали на них слетаться, в смысле, собираться.

- Купи чертика, - сказала девочка, дернув маму за руку.

- Купи малиновый банан, - не отставал от нее какой-то карапуз, наседая на своего деда, прогуливавшегося рядом с ним.

- Валить вам надо, - сказал Фифти-фифти, протягивая троице воняющие на весь парк шары, непонятной конфигурации.

- Валим, - дружно ответили все трое.

Запускать змея решили неподалеку, на площади у дворца бракосочетаний. Место там открытое, на дворе выходной, народу практически нет – лучшей стартовой площадки и придумать было трудно. Пока братья привязывали разноцветные баллоны к змею, Стаська его еле удерживал – гелий, собака, оказался скорым на подъем, и все норовил утащить Стаську в небеса вместе со змеем. Как назло, словно специально выждав, откуда не возьмись, налетел ветер, и Стаська, не дожидаясь команды, выпустил змея. Гелий, плюс ветер сделали свое дело и змей, украшенный разнофигуристыми шарами бодро взмыл ввысь. Неожиданный порыв ветра, заставил змея выполнить невидан-ный пируэт, в результате чего, уже было набравший крейсерскую скорость и заданную высоту змей, вдруг ринулся к земле, снова взмыл вверх и зацепил-ся за руку одной из статуй, украшавших площадь перед дворцом бракосоче-таний.

С этой скульптурой вообще, и с ее автором, в частности, связано много чего интересного. Звали, да и сейчас, нет-нет зовут, дак вот, звали скульптора Мифодий. Поцелованный неизвестно каким богом, Фима постоянно прибы-вал в поисках. Он искал новые формы и способы передачи того, что просили его передать заказчики тех или иных скульптур или скульптурных компози-ций. Первой работой, выполненной Фимой, стала скульптура, установленная во дворе детского сада №1, и выполненная по мотивам восточных сказок. "Алладин трет Маленького Мука, перепутав его с лампой". Столь своеобраз-ное прочтение хорошо известных сказок, да еще и установленное в детсадов-ском дворике, привело к тому, что скульптуру от греха подальше, перестави-ли во двор дома престарелых. Работать же с мрамором Фима отказывается категорически, так как его работа, выполненная по заказу все того же дома престарелых "С детьми и старость – в радость", стоила ему 5 лет условно, по-скольку он, выполнив ее в античном духе, уделил, по мнению искусствове-дов из Захудаловской городской прокуратуры, излишнее внимание тому, че-му уделять его не стоило.

Дерево Фима тоже отвергает, так как считает его материалом ненадежным, которому свойственно разбухать, рассыхаться и растрескиваться, приводя в пример свою скульптурную композицию "Ныряльщик", которую Фима уста-новил в единственном городском бассейне. Видимо от высокой влажности и подходящего микроклимата дерево, из которого был вырезан ныряльщик, пошло в рост, и вскоре ныряльщик, ничем ранее не выделявшийся, обзавелся торчащей веточкой, торчащей, как на грех, там, где ей торчать категорически не следовало. Подпиливание и подстругивание ныряльщика, результатов не дали, поскольку веточки поперли у ныряльщика из таких мест, что пришлось отменять соревнования по прыжкам из воды, поскольку все внимание судей-ской комиссии было обращено на скульптуру, с торчащими отовсюду веточ-ками, подернутыми молодой листвой. Та же участь постигла и Фимину скульптурную группу "Веселые старты", изображавшую застывших в пред-стартовой позе веселых спортсменов, которую он саморучно выстругал и ус-тановил перед зданием Детской Юношеской Спортивной Школы города За-худаловска. Ветер и дождь сделали свое дело, и композиция со временем растрескалась, да в таких местах, что доказывать отсутствие злого умысла, Мифодию приходиться по сей день.

С железобетоном у него тоже отношения, мягко говоря, не сложились, по-сле того, как по заказу горздравотдела, сварив и залив бетоном свою скульп-туру о способах передачи СПИДа, приемная комиссия, к своему удивлению обнаружила, что согласно скульптурной группе, способ передачи только один, причем попадающий сразу под несколько статей Уголовного Кодекса. Как ни доказывал Фима, что на остальные способы элементарно не хватило бетонной смеси и арматуры, и что удовлетворение, читаемое на лицах скульптур, вовсе не отражают радость от заражения таким способом, и это, не более чем игра света и тени - все напрасно. Еще свежи воспоминания о скульптурной композиции, выполненной Мифодием в технике воскового ли-тья, по заказу городского отдела народного образования, задумывавшийся, видимо как наш ответ их музею мадам Тюссо.

По замыслу чиновников, скульптурная композиция должна была олицетво-рять путь, пройденный народным образованием, и призывать к дисциплине учащихся, простояла в холле городской гимназии имени Малыша и Карлсона ровно 15 минут. Композиция состояла из трех частей и шести фигур. "Учи-тель, порющий розгами нерадивого гимназиста" – как олицетворение темно-го непедагогичного прошлого, "Учитель и ученик за совместным чтением научно-популярного журнала" – наше настоящее, и "Ученик, порющий нера-дивого учителя" – вот, что, по мнению Фимы, ждало наше народное образо-вание в будущем. Отлитые из воска, скульптуры выглядели настолько живы-ми, что многие заслуженные учительницы, присутствовавшие на открытии, чуть не лишились чувств, признав в учителе из прошлого, тогдашнего мэра города, порющего гимназиста, до боли похожего на Гарри Поттера. Слова Фимы о том, что журнал "Jeune et Naturelle", это своего рода "Техника – мо-лодежи", или на худой конец – "Юный художник", успеха не возымели, по-скольку Мифодий, как истинный мастер, до последнего штриха скопировал не только обложку журнала № 4 за 1986г., им были воспроизведены даже страницы, которые с увлечением читают учитель и ученик.

Вернувшись через два года из "творческой", по словам Фимы командиров-ки, он с головой ушел в освоение новых техник, материалов и способов пере-дачи. Венцом его поисков, стало исполнение заказа, поступившего из город-ского ДОСАФ. Используя сверхлегкие материалы, Фимой была изготовлена скульптурная композиция "Спасатель, делающий искусственное дыхание". Установленная на высоком постаменте при входе в городскую школу ДО-САФ, она ничем не привлекала внимание, покуда не подул сильный ветер. Спасатель, изготовленный из сверхлегкого материала, и закрепленный над спасаемым на штыре, под напором ветра резко развернулся на 180 градусов, явив окружающим позу не столько неизвестную, сколько чарующе откровен-ную в столь необычном месте. А поскольку композиция была закреплена на недосягаемой обычными способами высоте, то стоило подуть южному ветру, как спасатель, к вящей радости учащихся ДОСАФ, принимал позу, вернуть из которой, его мог лишь северный ветер. В народе даже появилось выраже-ние "искусственное дыхание по южному", поэтому на вопрос, – какой сего-дня ветер, многие отвечали, что с утра спасатель делал искусственное дыха-ние по южному, что означало, что ветер сегодня дует с юга. Использование сверхлегких материалов в этой скульптуре, в конце концов, привело к тому, что вертеться на штыре, начал не только спасатель, но и спасаемый, в резуль-тате чего позы, принимаемые ими под напорами разных ветров, начали при-нимать откровенно вызывающий характер, смущая учащихся и отвлекая их от добровольного содействия армии и флоту. Августовской ночью, под по-кровом темноты, вызванная пожарная команда намертво закрепила спасателя над спасаемым.

Еще одну злую шутку ветер сыграл со скульптурой, которую Мифодий, па-мятуя о спасателе, изготовил методом теплой ковки из стальных сверхтонких пластин. Выполненная по заказу городского дворца бракосочетаний, она чем-то напоминала известных "рабочего и колхозницу", стоящих в Нскве. С той разницей, что молодой человек, олицетворявший вновь испеченного супруга, трогательно обнимал рукой строгую талию вновь испеченной и уже бере-менной, судя по приличному животику, супруги. Изготовленные отдельно и соединенные уже на постаменте они сверкали на солнце и призывали всех, еще не скованных узами брака, поскорее исправить это упущение. Однако, налетевший вскоре ветер, привел всех собравшихся на открытие скульптуры в легкое замешательство, поскольку попадая в щели между пластинами и гу-ляя внутри полых фигур, он начал издавать звуки настолько пугающего, ие-рихонского тембра, что присутствующих озноб прошибал прямо на месте. Частично устранить акустическую аномалию, Фиме удалось лишь после то-го, как рука молодого супруга была переварена им, и вынужденно спустилась несколько ниже строгой талии супруги, от чего терялась пафосность, появля-лась игривость и некий намек, на предстоящую брачную ночь. Однако ут-робные звуки хоть и стали менее зловещи, но утробности своей не потеряли, продолжая пугать молодоженов и снижать общегородские показатели по бракам. Полностью избавится от звуков, удалось лишь тогда, когда рука мо-лодой супруги, до этого, призывно вздернутая ввысь, стараниями Фимы, пе-реместилась на уровень чуть ниже пояса супруга. Попытки приподнять ее до приличного уровня, хотя бы в район широкой груди, успехов не имели. Скульптура не выла исключительно при такой комбинации рук молодых. Очередная приемная комиссия, чуть разом дара речи не лишилась, увидев, где находятся руки молодых. И если руку жениха скрывала спина невесты, то руку невесты, призывно указующую на ширинку жениха, ничего уже скрыть не могло. Выручил всех сам Мифодий, предложив поставить перед супруга-ми фигуру некого ребенка, допустим, сына, тем самым, прикрыв фривольный жест невесты. Поскольку добавить фигуру ребенка оказалось дешевле, чем сносить весь памятник, вопрос о том – откуда у только что поженившихся молодых появился ребенок, с точки зрения общественной морали, ни у кого не возник. Фима подошел к вопросу о ребенке со свойственной ему мону-ментальностью, от чего ребенок выглядел ненамного младше родителей, и не смотря на полное отсутствие одежды, производил скорее впечатление любо-пытного родственника, заставшего молодых в пикантной ситуации. Памятуя о предыдущих случаях, не стал Фима заострять внимание и на половой при-надлежности новой фигуры. Что бы избежать кривотолков, он сваял, а точнее сковал ее в этаком игривом полуобороте, явив зрителям часть спины, не от-вечающую за пол. Решив, что эта часть спины все же лучше, чем рука невес-ты на ширинке жениха, комиссия, наконец, утвердила скульптуру. Теперь вам понятно, что змей, украшенный разноцветными презервативами, заце-пился не просто не вовремя, он зацепился, прямо скажем – крайне неудачно, и отцепляться, судя по всему в ближайшее время не собирался.

Глава 8

- Племяш твой седня заходил, - сказала продавщица аптеки, уже упомянутая нами Валькирия Петровна Климу Прокопьевичу, когда тот зарулил к ней по случаю окончания рабочего дня.

- Что, приболел что ли? – спросил Клим Прокопьевич.

- Да нет, видать уже не успеет. Презервативов накупил, аж пять штук, - ска-зала Валькирия Петровна.

- Кто накупил? Стаська? – не поверил своим ушам Клим Прокопьевич. – По-годи, может, путаешь чего, ему ж только двенадцать исполнилось!

- Вот и я подумала – на голову он их что ли нацеплять собрался? Размер то выбрал, прости господи, я такие только во сне и видала, - и она призывно по-смотрела на участкового.

- Да ну тебя, рябина ты непривитая, и ты продала? – кипятился Клим Про-копьевич.

- А че б и не продать. У нас приказа о запрете продажи детям презервативов нету, демократия, он тем более, про эксперимент в школе говорил, не то на-тягивать, не то растягивать им там на лето чего-то задали, – попыталась ус-покоить участкового Валькирия.

- Валькирия, ну какая к долгоносикам школа! Он же из Нсквы! Знаю я, чем эти групповые эксперименты до окончательного формирования кроны закан-чиваются. Меня потом самого его родители сначала растянут, а потом натя-нут, ты, клизмочка моя, не видала, куда он стартанул то?

- В кусты, с дружками новыми - экспериментировать, куда ж еще, - сказала Валькирия, продолжая томно наваливаться на прилавок.

- Быстро они его окучили, - озабоченно пробормотал Клим Прокопьевич.

- Да не, он с братьями Разлюляевыми был, те еще шибздики, поди опять ша-лость какую придумали, а нсквича твоего, на амбразуру бросили, самим-то видать стыдно стало.

- Ты чтоль, амбразура то? – слегка успокоился участковый – в кусты, гово-ришь, сиганули, щаз я их маршрут быстро прослежу – и Клим Прокопьевич, на полусогнутых направился к кустам у аптеки.

Выслеживать, впрочем, долго не пришлось – сразу за кустами начиналась площадь перед дворцом бракосочетаний. Будучи мужчиной холостым, не сказать, что бы участковый был в восторге от Фиминого монумента. Стоило любому, кто смотрел на скульптуру, чуть отойти от официально рекомендо-ванной точки просмотра, как начиналось видеться такое, от чего у Клима Прокопьевича желание сковать себя узами брака улетучивалось и гасло окончательно. Разумеется, в свои годы, участковый мог невооруженным взглядом отличить обычные шарики, от шариков не обычных, либо предме-тов, используемых как шарики. Увидев на скульптуре бодро болтающегося змея, украшенного разноцветными презервативами, участковый сразу все понял, на то он и участковый. И без того неоднозначная скульптурная груп-па, украшенная надутыми презервативами, окончательно подрывала автори-тет семьи, а из-за кустов, дак вообще казалось, что бесполый ребенок протя-гивает горе родителям эти самые предметы контрацепции словно говоря – уж лучше воспользуйтесь ими, но не рожайте больше бесполых детей. Увидел участковый и племянника, безуспешно пытающегося сдернуть за веревочку запутавшегося змея. Два одинаковых шибздика вертелись неподалеку. Пер-вым, притаившегося в кустах участкового, заметил Борисик.

- Участковый взбесился, по кустам лазает, - показывая на кусты полушепо-том сказал Борисик Глебу.

- Сдал нас кто то, засаду готовит, как пить дать! – так же тихо ответил ему Глеб. - Стаська, бросай ты этого змея, мажем лыжи, милиция на хвосте! Та-иться смысла больше не было и Клим Прокопьевич покинул укрытие.

- Стоять, забодай вас короед! – видя, что троица собралась дать деру, крик-нул участковый.

- Все, пердык нам, - сказал Борисик. Стаська же, только сейчас, разглядев-ший участкового, сам пошел ему на встречу. За отчаянное мужество, второй раз за день, проявленное Стаськой, братья даже начали его немножко побаи-ваться. На полпути он остановился и отчаянно жестикулируя, начал что-то объяснять участковому. За тем, оба направились в сторону братьев. Клим Прокопьевич снова посмотрел на скульптуру – с этого ракурса казалось что, уже слегка беременная невеста протягивала бесполому отпрыску цветастую контрацепцию, мол, на, играй, нам с папой эти штучки уже не к чему. Клим Прокопьевич сплюнул.

- Та-А-К, пестики – тычинки, развлекаемся значит, да? - участковый строго посмотрел на одинаковые макушки.- Мало вам, прошлого непотребства в фонтане, решили до памятника архитектуры добраться, будь он неладен, да?

- Это дядя Клим скульптура, - поправил участкового на правах родственника Стаська.

- "дядя Клим"? – переспросил Глеб.

- Оперативно нсквич работает, две минуты и уже "дядя Клим" – в свою оче-редь восхитился Борисик.

- Это я, клопов вам в штаны, оперативно работаю, пять минут и я уже на мес-те, – сказал Клим Прокопьевич. – А ему, я уже двенадцать лет как дядя, по-чему гандо, презерва, тьфу, на кой ляд вы их туда запендюрили, а?

- Это не мы, это их ветер туда запендюрил, стихия, природа, мать наша, – сказал Стаська. Братья в разговор не вступали, а помалкивали в тряпочку.

- Я вот вам покажу – чья тут мать, стихия, в центре города ган, тьфу - неиз-вестно что болтается, а они мне – стихия! А снимать кто их будет, то же сти-хия, или мне из табельного оружия их расстреливать прикажете, а?

- А можно я стрельну? – голосом раскаявшегося грешника спросил Борисик.

- Я те стрельну, я те так щаз портупеей по жопе стрельну, ты у меня, садовый зуд тебе в подмышки, неделю стоя спать будешь! – кипятился участковый. Неожиданный и сильный порыв ветра сорвал змея с руки статуи как раз в тот момент, когда Клим Прокопьевич, в очередной раз взглянув на Фимино тво-рение, узрел новый ракурс, при котором змей и презервативы казались в руке жениха, мол, полюбуйтесь граждане что бывает, если использовать их не по назначению. К счастью, в этот момент ветер сорвал змея и он бодро и безза-ботно взмыл ввысь.

- Веревку лови, улетит! – крикнул Глеб, но было поздно. Змей, словно пред-чувствуя возможный плен поднажал и поигрывая разноцветными, известно чем, все набирал и набирал высоту.

- Потоки поймал, - сказал Борисик, глядя на удаляющегося в небе змея. Трое мальчишек и участковый, посреди площади, задрав головы, провожали с ка-ждой минутой становившегося все меньше и меньше змея.

- До Нсквы, интересно, долетит?- спросил Глеб.

- Неа, презики то же китайские, глобализация, - ответил Борисик.

Глава 9

Итак, этим утром, братья решили идти к Стаське. Стаськи, обычно сидев-шего на подоконнике, в этот раз там не оказалось, пришлось подниматься.

- Баскетболисты у них все что ли? – сказал Борисик, подпрыгивая и не доста-вая до кнопки дверного звонка.

- А по Стаське и не скажешь, метр в прыжке, он-то, как звонит? – сказал Глеб, кончиком пальца дотянувшись таки до пипки звонка.

- Ну, ты чё, спишь что ли? – шушукнули на Стаську браться, когда в приот-крывшуюся дверь, просунулась его озабоченная физиономия.

- Хуже, братцы, - сказал Стаська, пропуская братьев в прихожую.

- Первый раз в гостях у милиционера, - оглядываясь, сказал Борисик.

- Да уж, лучше нам в гостях у милиционера, чем милиционер в гостях у нас, - резонно заметил Глеб.

- Вы, в первую очередь, у меня в гостях, - сказал Стаська, - вы в стрелковом оружии разбираетесь?

- У нас Глеб спец по рогаткам, а что? - спросил Борисик.

- Да, тут дядька свой пистолет забыл, - словно невзначай сказал Стаська.

- И ты молчишь!! – воскликнули в один голос братья.

- Вот я и спрашиваю, специалисты по собиранию стрелкового оружия среди вас есть? Стаська показал рукой на обеденный стол. Братья разом кинулись к столу, на котором лежало что то, накрытое газеткой.

- Интересные ты газеты читаешь, - сказал Глеб, показывая на фото распла-станной на весь разворот голой девицы.

- "Его звали Вова – найдите десять отличий", - прочитал под фотографией Борисик.

- Это дядина газета, первая что под руку подвернулась, да что вы, маленькие, фигню всякую разглядывать! – Стаська скомкал газету.

- Ух ты! – снова в один голос воскликнули Глеб и Борисик. Конечно, что они, маленькие на голых теток смотреть, когда под газетой лежал настоящий пис-толет! Правда он был в несколько разобранном виде, но пусть даже и такой, но ведь настоящий! Рассыпанные по столу патроны, были лишним тому под-тверждением.

- Крутотень, - с придыханием сказал Глеб, не сводя глаз с разложенного на составляющие пистолета.

- Крутотень, да не очень, - вздохнул Стаська, - уж как я его не собирал – хоть ты тресни, а лишние детальки все равно появляются.

- Молодец, что патроны разбирать не стал, а то бы и у тебя лишние детальки появились, - сказал Борисик, - спрячь их Стаська, от греха подальше.

- Нужны мне ваши патроны, - буркнул Глеб, инструкции пользователя к не-му, нету случайно?

- Это же не кофеварка, что бы инструкцию к нему прикладывать, отведите затвор, снимите с предохранителя, нажмите на спусковой крючок, убедитесь, что пуля попала по назначению, сделайте контрольный выстрел, так что ли? – сказал Стаська, высыпая патроны в карман.

- Это уже инструкция для киллера получилась, а нам нужна схема сборки, как в конструкторе, для особо одаренных, - сказал Борисик.

- Где то я такую схему уже видел? – Глеб почесал макушку, - точно, у нас, дома, Большая Советская Энциклопедия, помнишь Борисик, ты гороховой каши объелся и мы значение слова "пердикулез" искали.

- И как, нашли? – ехидно спросил Стаська.

- Неа, но там столько всего на "п" интересного, зачитаешься, точно, схема пистолета Макарова, там я ее и видел, - уверенно сказал Глеб.

- И что ты предлагаешь? – спросил Стаська.

- Алгоритм такой: бежим к нам, смотрим инструкцию, собираем пистолет, - сказал Глеб.

- Проверяем как работает, - добавил Борисик.

Поскольку запчастей у пистолета оказалось на удивление много, детали за-вертывали в газету и распихивали по всем имеющимся карманам.

- Прибавим ходу, - сказал на улице Стаська. Все прибавили ходу, да так, что Стаська, света белого не видя под ногами, запнулся о клюку сидевшей у подъезда старушки, шмякнулся что есть мочи об асфальт, но загнанный в цейтнот, ничего не заметил, а припустил догонять братьев, уже звавших его из подъезда.

- Дома никого, - оббежав квартиру доложил Борисик. Глеб достал из книжно-го шкафа нужный том энциклопедии, все подаставали из карманов то, что ко-гда то было пистолетом Макарова. Расположились за кухонным столом. Ру-ководил реконструкцией Глеб. Действительно, в энциклопедии была таблица с прозрачным пистолетом Макарова, на которой были видны все его желез-ные внутренности. Минут через двадцать пистолет принял вид, похожий на тот, что был на таблице в энциклопедии.

- Чего-то не хватает, - задумчиво произнес Борисик, поигрывая собранным пистолетом. Он передернул затвор и хотел было нажать на спусковой крю-чок. Крючка на месте не оказалось.

- Бах! – сказал Борисик.

- Ты дяде тоже предлагаешь "бах" кричать, когда ему стрелять придется? – спросил Стаська. Все стали искать крючок, который вскоре нашелся в карма-не у Глеба. Пистолет по новой разобрали, приладили спусковой крючок, и снова собрали.

- Лишнего ничего не осталось? – спросил Стаська, оглядывая кухонный стол.

- Вроде нет, держи, - Борисик протяну ему пистолет.

- Сдается мне, что раньше он был без оптического прицела, - сказал Стаська, разглядывая примотанный к пистолету на скотч оптический прицел от игру-шечной снайперской винтовки.

- Зато как смотрится, дядя будет искренне рад, - сказал Борисик.

- Дядя будет искренне рад, если он, хоть раз стрельнет, никого при этом, не убив,- сказал Стаська.

- А зачем же тогда стрелять? – удивился Глеб.

- Я имею в виду, не убив того, кто стреляет, - уточнил Стаська, убирая эн-циклопедию обратно на полку.

- Ладно, рванули обратно, - сказал Глеб.

Все рванули, лишь у подъезда на ходу, уточнили маршрут движения, да Стаська втихаря выкинул клочок газеты – дядька вот-вот должен был вер-нуться с работы.

Глава 10

Тем временем, Клим Прокопьевич покидает кусты акации и весь отдается поискам профуканного неизвестно где, табельного оружия. Но мы-то с вами уже знаем где оно, по сему – смотрим что из всего этого получится. Выбрав-шись из акации, участковый первым делом попытался вспомнить, что в та-ком случае, а именно в случае потери табельного оружия, советует должно-стная инструкция. Инструкция советовала застрелиться, правда не указывала из чего. В голову лезли отрывки из книжки Мичурина, какие-то гибриды, прополки и садовые вредители. Ни чем не выдавая случившееся, Клим Про-копьевич начал планомерно обходить пивные точки в обратном порядке. Ра-зумеется, от пива он отказывался, не забывая интересоваться у словоохотли-вых продавщиц, не находили ли округ ларька подозрительного предмета, по-хожего на пистолет, или может, слышали беспорядочную стрельбу, одним словом, ненавязчиво давал понять, что его интересует все, связанное с пред-метами огнестрельного характера. Охочие до разговоров ларечницы, выдава-ли ему информацию касающуюся чего угодно, от адресов, где торгуют само-гонкой и заканчивая поименными списками любовников и любовниц всех окрестных жителей, но находке подозрительного предмета, похожего на пис-толет, никто даже не заикнулся. Озадаченный таким ходом поисков, участко-вый присел на скамейку у подъезда. Сестры Карамазовы очнулись от полу-денной дремы и первыми начали разговор.

- Здрасьте вам, Клим Прокопыч, - сказала баба Лупа.

- Здравия желаю, Лумперия Карловнвна, - ответил участковый.

- И вам того же здравия, - сказала баба Изя.

- Спасибо на добром слове Изольда Карловна, - вздохнул Клим Прокопьевич.

- Как обстановка на вверенном участке фронта? – начала издалека баба Изя. – Преступность как поживает? Вид у вас какой-то вялый. Простудились? Не хвораете ли часом? Вопросик у меня к вам имеется.

- Проститутки? – встрепенулась баба Лупа.

- Да угомонись ты, Лолита партизанская, приболел, говорю, Прокопыч то.

- Дак понятно, вон они, сколь мужшын то за ночь обтовосят, не мудрено и приболеть.

- Да не проститутки, прости господи, участковый говорю, приболел.

- Вы спросить чего-то хотели, Изольда Карловна, - напомнил Клим Прокопь-евич.

- Ага, я вот чего, вот из вас Клим Прокопыч в детстве чего сыпалось?

- В смысле, из меня сыпалось? – не понял участковый.

- Ну, в карманах чего лежало? Игрушки может какие, запчасти к веласапеду, еще чего, а? – спросила баба Изя.

- Да я уж и не помню, хлам всякий, что у пацана в кармане быть может?

- А вот, полюбуйтесь, чего из нонешних сыплется, - сказала баба Изя, протя-гивая участковому пистолетный патрон.

- Откуда он у вас, - не подавая виду, спросил участковый, хотя внутри все сжалось от сладостного предчувствия – ниточка, пусть тоненькая и может и совсем не от его пистолета, но лучше хоть что то, чем совсем ничего. Под-польный склад оружия, или банда торговцев оружием, хотя банда, это уже было бы слишком, лучше неохраняемый склад с утерянным за последние го-ды оружием.

– Это Лупа, - продолжала баба Изя, - она хоть и глуховата, но глазастая, как в молодости. Я через её глазастость, можно сказать, так замужем и не побыва-ла.

- Из меня, промежду прочим, - вступила в разговор баба Лупа, почти што первостатейная снайперша выйтить могла. Я ить, любое ружо, с закрытыми глазами одевала – раздевала, тьфу, оказия, разбирала – собирала, говорю, ме-ня в ночные дозоры, завсегда заместо прицелу брали. Положут, смотри, гово-рят, Лупа в оба, о как!

- Ага, в землянке на топчан положут ее, и давай, соберут – разберут, соберут – разберут, - сказала баба Изя.

- Вы мне про патрон расскажите, - умоляюще попросил участковый.

- Дак чё, рассказывать. Вы же братьев Разлюляевых хорошо знаете, близнецы с тридцать пятой квартиры? – баба Изя закурила беломорину.

- Да уж, наслышан, - внутрях Клима Прокопьевича недобро екнуло.

- К им седня телеграмма была, не то грек из Братска, не то брат из Греции приехать должон, - встряла баба Лупа.

- Иностранец, поди? – спросил участковый.

- А кто его знает, мне бы его лет пятьдесят назад, я б срезу его на чистую во-ду вывела, - мечтательно сказала баба Лупа.

- Ага, СМЕРШ в юбке, ты токма ухажеров моих на чистую воду всю дорогу и выводила, да всех вывела, прости господи, - окутав всех едким дымом сказа-ла баба Изя.

- С патроном то что? – участковый уже начал терять терпение.

- Дак вот, - продолжила баба Изя, - стало быть седня, ужо после обеду, гляжу, несутся они уперед штанов к подъезду. Пролетают мимо нас, и тут один, как об Лупину палку запнется, дак как оземь ахнется, имя у него еще какое-то женское, дай бог памяти,- баба Изя смачно затянулась.

- У близнецов? – не понял Клим Прокопьевич

- Кажись Таисия они его назвали, - сказала баба Лупа.

- Да не, - баба Изя окурила участкового облаком дыма, - какось Наська, Ась-ка…

- Стаська? – совсем уже предчувствуя недоброе, спросил Клим Прокопьевич.

- Точно, Стаська! У его патрон и выпал, - уверенно сказала баба Изя.

- Дак их трое было? – снова удивился участковый.

- А я что и говорю, близнецы эти, и он, что туточки вот об асфальт прило-жился, - баба Изя показала место, куда приложился Стаська.

- И из штанов у него торчало…, - начала баба Лупа.

- Что у него торчало? – спросил участковый, окончательно переполненный предчувствиями.

- Дуло у него из штанов торчало, от пистолета, я хучь и старая, а дуло в шта-нах завсегда разгляжу, - сказала баба Лупа.

- Эт точно, уж чего-чего, а дула ты мастерица разглядывать, любой калибр, прям всесоюзная чемпионка по разглядыванию, - чадя как паровоз, сказала баба Изя.

- Погодите, дак у него из штанов торчало дуло?- снова переспросил Клим Прокопьевич.

- Конечно, что я, слепая, пистолетное дуло отличить не могу? – чуть не оби-делась баба Лупа.

- А кто тебя знает, вон, в сорок четвертом, у командарма пятой воздушно-пехотной армии, спутала, да не в то дуло шомполом зафитилила – два месяца командарм в лазарете как миленький провалялся, - баба Изя поплевала на окурок.

- Да репей с ним, с командармом, пацаны то что? – предчувствуя, что напал на след, спросил участковый.

- Дальше сиганули, видать к братьям до квартиры, - сказала баба Изя.

- А я, стало быть, гляжу, ага, патрон валяется, не иначе как из этого, как его, у которого дуло торчало выпал. Сама-то я нагинаться за им не стала…

- Это с войны она за боеприпасами нагинаться перестала, - перебила сестру баба Изя, - нам в атаку, а она как с утра за боеприпасами нагнулась, так толь-ко к обеду и разогнулась, прости господи, чуть атаку тогда не сорвали.

- Вот я и говорю, - продолжила баба Лупа, - Изольда, подыми боеприпас, авось пригодиться, а тут как раз вы, вот из вас в детстве что сыпалось?

- Да спросила я его уже, чего из него в детстве сыпалось, что положено, то и сыпалось, - в самое ухо сестре сказала баба Изя.

- Значит, из подъезда они больше не выходили? – спросил участковый.

- Нет, не выходили, - сказала баба Изя, - где вы видали, что бы мальчишки шагом ходили, они из него выбежали так, словно им в спины осиный рой несся.

- А куда они побежали, не сказали, может, заметили чего? – спросил участко-вый.

- Ежели вы Клим Прокопыч, про то, торчало ли дуло, то не заметили, а побе-жали, кажись тот, который Стаська, вроде как про дом свой говорил, какой то дядька у его с работы, а что с работы, что за дядька, не поняла – убежали по-стрелы, - закончила рассказ баба Изя.

- Газетка, вот еще выпала,- сказала баба Лупа, протягивая участковому свер-нутый кусок газеты.

- А ты про газету мне ничего не говорила, ну-кась, поди "Известия", - сказала баба Изя, беря газету в руки.

- Початай, початай, тебе такие "известия" в самую пору, - хихикнула баба Лупа.

- "Те, кто курит не в затяжку, вероятнее всего занимаются сексом не в дев-чонку, узнайте, не гей ли вы" – прочитала заголовок баба Изя, - господи, страсть какая! Это че ж за газеты нонче дети читают? "50 способов получить наслаждение ректальным градусником – советы проктолога", тьфу, гадость какая! – с этими словами, баба Изя аккуратно сложила газету и уже собралась было прибрать ее в хозяйственную сумку.

- Мне про пылесос понравилось, "Удовольствия после семидесяти, или но-вый взгляд на пылесос – советы пенсионерам", жаль страница оборвана, - сказала баба Лупа.

- Ты только подойди у меня к пылесосу! - погрозила пальцем сестре баба Изя.

- Спасибо гражданочки, за содействие и бдительность, пора мне, - заторопил-ся Клим Прокопьевич, густо покраснев, - газетку, позвольте, изымаю, как вещественное доказательство.

- Жизнь отечеству, честь – никому! – ответила ему баба Лупа.

- Ишь, начиталась прессы, встрепенулась! Это на Лупу так мужчины в форме действуют, сразу про мою честь вспоминает, - сказала вслед удаляющемуся бодрым галопом участковому баба Изя.

* Не успели братья и Стаська положить пистолет на стиральную машину в ванной, а именно там его оставил поутру Клим Прокопьевич, и вопреки про-тестам Стаськи чуть было не принялись разглядывать остатки газеты сомни-тельного содержания, как в квартиру ворвался участковый.

- Лежать, в смысле сидеть, то есть стоять – руки на стол! - посмотрев на ле-жащего на диване Стаську, сидевшего за столом Глеба и стоящего позади не-го Борисика выпалил Клим Прокопьевич.

- Где табельное оружие, оглоеды? – с ходу взял быка за рога Клим Прокопье-вич.

- Какое дядя Клим оружие? – придав голосу безмятежность и с видом пас-тушка, только что узревшего ангела господня, Стаська встал с дивана.

- Лежать, не шолохаясь, я вам устрою вивисекцию корневой системы, где оно, алькапоньки малолетние, а?! – Клим Прокопьевич оглядел комнату. Стаська плюхнулся обратно на диван, а Глеб прикрылся газеткой, за эту же газету спрятался и Борисик. "Американец съел на спор два килограмма кака-шек и остался жив" - прочитал аршинный заголовок в газете Клим Прокопье-вич, всю оставшуюся часть страницы занимала девица в непотребной позе, издали смахивающей на цыпленка табака.

- Опустить газету, смотреть в глаза! – скомандовал участковый Глебу, - я сказал смотреть мне в глаза, а не читать! Учтите, мне известно все!

- Неудивительно, с такой прессой, я бы то же все знал, - сказал Глеб, про-должая коситься на газету, пытаясь дочитать статейку об использовании дре-лей и перфораторов на стадии каких то предварительных ласк.

- Последний раз спрашиваю – где пистолет? – Клим Прокопьевич хлопнул ладошкой по столу.

- А, пистолет! Это тот что лежит на стиральной машине что ли? – Стаська снова попытался встать с дивана, - так бы сразу и сказали, дак там он вроде и лежит, где вы его забыли, дядя Клим. Клим Прокопьевич метнулся в ванную. Через секунду он вернулся, держа в руках вновь обретенное табельное ору-жие.

- А какого рожна вы с ним по городу бегали? – спросил участковый, отбирая наконец газету у Глеба. Поняв, что опасность миновала и пистолет, с виду вроде бы такой же, Клим Прокопьевич немного успокоился и даже чуток от-таял. Настало время применить педагогические знания, почерпнутые из книжки Мичурина.

- Я понимаю, нашли пистолет, мальчишки, интересно как у него чего устрое-но и откудова чего у его растет, сам виноват, впопыхах оставил, но ведь и вы должны понять – как-никак, милиционер в доме живет, всякое может слу-читься, и вообще – это же оружие, а не тяпка или окучка какая, а вы с ним по огороду, тьфу, по городу бегаете!

- На лицо очевидный минус маленьких городков, - поняв, что таиться беспо-лезно, сказал Стаська, - стоит тебе пробежаться с пистолетом, как об этом знает вся округа, включая деревни и поселки в радиусе десяти километров! Вот у нас в Нскве – народу тьма, хочешь, ходи, хочешь, бегай себе с пистоле-том сколько влезет – и никто тебе слова не скажет. Потерял ты допустим па-трон, не беда, пошел, купил запасной.

- У нас только от ружья патрон есть, он в пистолет не влезет, - сказал Глеб.

- Мы дядя Клим патрон один потеряли, - с чувством неискупаемой вины ска-зал Стаська.

- Этот что ли? – участковый достал из кармана патрон.

- На то же лицо, очевидный плюс маленького города – не успел потерять па-трон, а его уже нашел участковый, - сказал Борисик.

- Его сестры Карамазовы нашли, когда ты, Стаська около них на асфальт брякнулся, - сказал окончательно отошедший и успокоившийся Клим Про-копьевич.

- Хрен редьки не слаще, в смысле, хорошо что нашли, патрон, - улыбнувшись сказал Борисик.

- В общем так, саженцы вы мои, на первый раз, будем считать инцидент ис-черпанным, - Клим Прокопьевич зарядил пистолет недостававшим патроном, и убрал его в кобуру, - думаю, что это в общих интересах, что бы все мы по-скорее о нем забыли, договорились?

- Договорились! – хором ответили мальчишки.

- И все-таки – маленькие города, это очевидный минус, - сказал Стаська, вы-ходя на лестничную площадку проводить братьев, - никаких тебе тайн, ты у всех на виду – как в бане!

- Не скажи, - Глеб наклонился, что бы поднять свернутый клочок газеты, вдругорядь выпавший уже из кармана участкового перед самой дверью.

Глава 11

- Может все-таки не стоит тебе упираться, поехали, съездим куда нибудь на пару неделек, а? – спросил Борисик Глеба, когда они уже почти пришли до-мой, а точнее – не спеша подходили к подъезду.

- Хотелось бы услышать – куда ты собираешься поехать? – не скрывая сар-казма спросил его в свою очередь Глеб.

- На пример в летний лагерь труда и отдыха, чем не вариант?

- Позволь открыть тебе несколько прописных истин, - Глеб остановился и присел на корточки. Они почти пришли.

- Во первых, не известно, чего в этом лагере больше - труда или отдыха, а я очень сомневаюсь, что ты сподобишься вставать ни свет ни заря, что бы с ут-ра и до обеда корячиться там, где они обычно корячатся, на полях или на ка-ких нибудь фермах.

- А что, обязательно сранья корячиться? Можно к примеру одиноким ста-рушкам помогать, или одиноким дедушкам, дрова колоть, или воду наносить - не смело возразил Борисик.

- Тебе напомнить во сколько ты ложишься спать? Или быть может ты забыл, что воду, изнывающим от жажды одиноким старушкам носят ранним утром, а не ближе к обеду, когда ты обычно просыпаешься, а дрова колют специаль-ным топором – кавуном, весом с пол тебя, так что боюсь, Борисик, - тимуро-вец из тебя никудышный получиться.

- Кто из меня никудышный получиться? – переспросил Борисик.

- Тимуровец, были такие ребята, ходили по домам и помогали одиноким ста-рикам и старушкам. Как помогут – так на заборе звезду рисуют, мол мы тут уже были.

- Что, с памятью у них плохо было, раз звездочки рисовали, да? – опять не понял Борисик.

- Да нормально у них с памятью было, тут брат вообще история длинная, ре-бята эти, ну типа, нынешних волонтеров из армии спасения, я толком не знаю, Марго просто как то обмолвилась, мол, дожила - на старости лет к ней только тимуровцы и заглянут, воды подадут, а так мол и недокричишься.

- А что, разве нет просто лагерей отдыха, без работы? – не унимался Борисик.

- Дались тебе эти лагеря! – с досадой сказал Глеб. - Ну, посуди сам, жить в комнатах черт знает по сколько человек, комары по ночам жужжат, духо-пердь, соседи в воздух нет-нет салютуют, подъем, отбой по распорядку, в столовую строем, в баню строем, в туалет строем, самодеятельность эта иди-отская, конкурсы всякие и чемпионаты по активным играм в закрытых по-мещениях, утром весь в зубной пасте с головы до пят – оно тебе надо?

- А в пасте то почему? – опять не понял Борисик.

- А это, брат, традиция такая, папа рассказывал, кто крепче всех спит, того обязательно ночью зубной пастой мажут, а что бы она кожу не холодила, ее под мышкой греют, или еще где, усек?

- Дикость какая, - вздохнул Борисик.

- А еще могут в простынь зашить, ты просыпаешься, и как Гулливер, ни туды и ни сюды – пришили голубчики спящего Борисика к простыни, - продолжал стращать брата Глеб.

Справедливости ради нужно отметить – жути на Борисика Глеб гнал ис-ключительно основываясь на предположениях и слухах о нелегкой доли де-тей, рискнувших податься в оздоровительный лагерь. Сам Глеб, как собст-венно и Борисик, сроду ни в какие лагеря не ездил, а зря. Будь оно так, как описывает это Глеб – дети разбегались бы из этих лагерей для пленных де-тишек в первую же ночь, ну или на следующее утро – максимум. Взрослые то же не дурачки, заставить детей ходить строем в столовую – это еще куда ни шло, но попробуйте заставить ходить строем в туалет отряд из двадцати и более расслабившихся на приволье детей – фантастика и вымысел Глеба чис-той воды. Кушать в одно время организм быть может и приучен, но вот на счет всего остального – извиняйте, тут уж как придется, или точнее – как приспичит. Искушенный в таком отдыхе читатель, будь то представитель молодого поколения, или уже выживший из этого возраста, но хоть раз отды-хавший, конечно согласится со мной – дисциплина в лагере прямо пропор-циональна крутости и навороченности самого лагеря. Допустим, в лагере от рыбокоптильного комбината, затерянного как и сам комбинат в оставшихся лесах средней полосы России, дисциплины скажем так – кот наплакал. Фир-менную летнюю форму не выдают, и строем ходить не заставляют, подъем – отбой по расписанию, вещи вроде бы существующие, но к исполнению не обязательные. И ничего – отдыхает ребятня, веселятся, как умеют и даже на следующий год вновь обещают друг другу приехать.

Другое дело – лагеря государственного масштаба, типа "Орленка" и про-чих, расположенных на побережьях теплых морей ("Артек" не поминаю, по-тому как заграница). Тут уж и форма у каждого отряда и воспитатели с вожа-тыми и досуг продуман от отбоя до подъема, простите, оговорился, от подъ-ема до отбоя, одним словом – все по высшему разряду. И опять же, все отды-хают, правда по распорядку, организованно, но по большому счету – отды-хать не работать и в школу не ходить и уроки не делать – дак какая разница? Зубной пастой конечно мажут везде, тут Глеб прав, и в простынки зашивают – тут он не приврал, но делают это, исключительно в последнюю ночь каж-дой смены, в эту ночь вообще много чего делают такого, от чего у взрослых, узнай они об этом, пропал бы дар речи и случился сердечный приступ. Одна-ко, у братьев еще будет возможность примерить на себя шорты и майки од-ного из таких лагерей – не будем торопить события, всему свое время.

- Может, к Марго рванем? – не терял надежды куда-нибудь "рвануть" Бори-сик.

- Ага, это в пик сезона, когда она свой дом по сантиметрам туристам в аренду раздала? Чего думаешь она нас в гости только в феврале зовет? Потому что в феврале на море делать нечего, холод, дождь и ветер – добро пожаловать, до-рогие родственники.

- Тебя послушать, дак лучше все лето дома просидеть, - сказал Борисик, - а дача, чем тебе дача не угодила?

- Ты мне Борисик лучше про это место и не напоминай, дача – хмыкнул Глеб.

- Дача как дача, лес, огород, речка – отдыхай сколько влезет! – Борисик пока-зала руками сколько влезет этого самого отдыхай.

- Ага, ты про основное забыл – про дом!

- Ну нету дома, за то есть сарайка.

- Это не сарайка, это конурка для приблудившихся охотников поотдыхать, вот что это. У Робинзона Крузо и то удобств, включая Пятницу, больше бы-ло, и не уговаривай меня – на дачу я не поеду! – с этими словами Глеб под-нялся и братья продолжили путь к дому, благо, идти осталось несколько ша-гов.

Около подъезда традиционно бдительно сидели сестры Карамазовы.

- Привезли, сродственника то вашего – сказала баба Изя, когда братья подо-шли на расстояние прямой слышимости.

- Куда привезли? – не понял Глеб.

- Кто кого привез? – то же не совсем понял о чем речь Борисик.

- Участкового часом по пути не встречали? – доверительно спросила баба Лупа.

- Да погоди ты, - осадила сестру баба Изя, - брата вашего, говорю, на машине привезли.

- Глеб, у нас что, брат появился? – спросил Борисик.

- Перегрелись старушки, не иначе, - сказал Глеб.

- Словил его, участковый то, ась? – снова спросила баба Лупа.

- Кого? – хором спросили окончательно сбитые с толку братья.

- Вот ты Лупа завсегда уперед танков кавалерию пускаешь, сбиваешь страте-гический замысел, погоди ты со своим участковым, дался он тебе! – баба Изя устраиваясь поудобнее, поелозилась на скамейке, видимо готовясь по новой развивать свой стратегический план. Братья, заинтригованные отрывочной информацией о неком брате и о словившем кого-то участковом, снова присе-ли на корточки. Они вообще любили сидеть на корточках, такая вот привыч-ка.

- К вам жеж брат приехать должен был? – начала по новой баба Изя.

- Неа, у нас братьев нет, - сказал Глеб.

- Нас и двоих за глаза всем хватает, - поддержал его Борисик.

- А телеграмма утром, от брата же была? – спросила баба Изя.

- Да нее, это не наш брат, это брат мамы должен был приехать, - первым по-нял, о каком брате идет речь Борисик.

- Выходит, хотел приехать брат, а привезли вашего дядьку, - сказала баба Изя.

- Карета скорой помощи его привезла, - уточнила баба Лупа.

- Карета? – не понял Глеб, - что, машины скорой помощи уже не ездят?

- Это она машину по старой памяти так называет, - подсказал брату Борисик, - раньше, станет кому нибудь плохо, вот он и кричит на всю округу – "карету мне братцы, карету!".

- А ежели бой идет, то обычно сестру звали, - продолжила баба Лупа, - пули свистять, грохот, дым, а я слышу – "сестра, сестра", ага, ранетый меня зовет, вот я по-пластунски к земле притулюся и заместо кареты к нему ползу, по-ложу его сердешного на себя – и обратно.

- Ты, прости господи, в любое время, только тебе свисни, хоть прижаться, хоть ползти готова была, хочешь по-пластунски, хоть по-каковски. Как щаз помню, нам наступать, а нету никого – ни начальника штаба, ни замполита, ни комдива, адъютанта, и того нету, - баба Изя закурила беломорину.

- А где они? – спросил Глеб.

- Говорят же тебе – нету никого, все наступают, - сказал Борисик.

- Командир, он завсегда впереди должен идтить, на лихом белом коне, - ска-зала баба Лупа.

- Ага, только в тот раз, ты чтоль заместо коня то была? Как где – у Лупы в блиндаже их и нашли, весь фронт уже в атаку пошел, катюши воют, самоле-ты на бдреющем полете летят, а у нас – тишь да гладь, весь комсостав на Лу-пе собралися, она им, видите ли, показывает, как можно за один раз на себе четверых мужиков с поля боя унесть. Сын у нее после этих показательных выступлений родился – глаза начальника штаба, нос замполита, уши комди-ва, а мозги адъютанта, что светильник держал – с тех пор его так и звали – сын комсостава полка.

- На участкового нашего был похож, в молодости - сказала баба Лупа, одного понять не могу, родился белый, а потом почернел, как сажа – так думаю, что этыть война свой след оставила.

- Тьфу, да какая война, это союзники след оставили - баба Изя сплюнула на окурок, - это о втором сыне Лупа толкует. Мы тогда на Рейне стояли, с одной стороны стало быть союзнички, американцы, французики, а с другой – мы. Только мы-то стояли, а Лупа как раз лежала, передавала опыт по переноске раненых. Ну ей привет от союзников и передали – сын ее тогда получился – ну вылитый Нельсон Мандела, только синеглазый. Помню смеху было, глаза – ну копия французский летчик из эскадрону "Нормандия Неман", все ос-тальное – что твой чернослив, ничего не попишешь – боевое бляд, тьфу, про-сти господи – братство.

- А че ж мы сидим то? – пихнул заслушавшегося брата Борисик, - к нам дядь-ку на скорой помощи привезли, а мы сидит тут, уши развесили. Братья под-нялись с любимых корточек и легче ветерка кинулись в подъезд.

- Ну ка, подыми ка Изольда – чагой то из его выпало, кажись пресса, - зоркая баба Лупа пыталась дотянуться своей палочкой до свернутого обрывка мно-гострадальной газеты, в очередной раз потерянной Глебом. Маленький город – ничего не попишешь.

- Где вы пропадаете целый день? То вас за уши из дому не вытянешь, а то днем с огнем не отыскать, - сетовала мама, когда братья, на всякий случай потихоньку, прокрались в квартиру. Кто его знает – может дядя настолько плох, что лишний шум ему противопоказан.

- А чего это вы полушепотом крадетесь? – спросил папа, глядя на озираю-щихся по сторонам Борисика и Глеба, действительно, чуть ли не на цыпоч-ках, кравшихся на кухню.

- Поди натворили чего, - сказала мама.

- Да нет, общегородская серена сегодня вроде молчит, и в новостях только про землятресение в Гондурасе передавали. Вы же не из Гондураса прибыли, сознавайтесь! – сказал папа.

- Да не были мы в Гондурасе, мы у Стаськи были. Оказывается, у него дядь-ка, это наш участковый, а сегодня утром, по запарке, он забыл свой пистолет в ванной, Стаська его нашел и разобрал на запчасти, а мы его потом собира-ли, - честно признался Борисик, он вообще рос честным мальчиком. Глеб то же по возможности рос честным мальчиком, но не до такой же степени, по сему, он незаметно лягнул Борисика, дабы прекратить эту исповедь.

- Ужас какой, – всплеснула руками мама, - забыть дома боевое оружие! А ес-ли бы он стрельнул? Хорош участковый – нечего сказать!

- Тогда собирать пришлось бы Стаську, - сказал Борисик.

- Вот он его и разобрал, что бы лишний раз не соблазняться, - снова лягнув Борисика, сказал Глеб.

- Мои агентурные источники сообщили мне, что вы сегодня уже были дома, и не одни, а с вашим новым знакомым, который, оказывается, умудрился не только разобрать пистолет, но и упасть, потеряв при этом патрон. Теперь мне становится все ясно – откуда у него патрон, и откуда на полированной полке след чьей-то босой ноги и от чего том энциклопедии на букву "П" стоит вверх тормашками - сказал папа. – Готов спорить, что вы собирали у нас на кухне пистолет, один из вас был босиком, вы стоите в носках, значит это был ваш новый знакомый, верно? Папа довольный посмотрел на сыновей, словно приглашая оценить, и сообща порадоваться за его дедуктивные способности.

- А Стаська не виноват, что у него дядя оказался участковым, - вступился за друга Борисик. – Родители его к дядьке на месяц спулили, дядька с утра до вечера на работе, чем ребенку заняться? Живет на первом этаже, балкона нет, скидывать нечего, а тут пистолет в ванной, конечно он его разобрал! Кроме честности, Борисик рос еще и справедливым мальчиком, то же, по возможно-сти, разумеется. Глеб в свою очередь, то же был не чужд этого временами обостряющегося чувства, поэтому устав понапрасну лягать Борисика, он по-просту ущипнул его. Борисик заткнулся.

- А я всю голову себе сломала – откуда эта пружинка, не от тостера же она отвалилась? – сказала мама, показывая вороненую пружинку, явно оружей-ной направленности. Братья переглянулись.

- Завтра же отнесите ее участковому, - строго сказал папа,- не ровен час, вдруг ему придется вступить в неравную схватку с вооруженными преступ-никами, а вот из-за такой пружинки пистолет может дать осечку, или вообще не в ту сторону выстрелит.

- А как там дядя поживает? – поспешил Глеб сменить тему, - по мои агентур-ным данным его к нам на скорой помощи привезли. Опять что то изобрел и по дороге сюда испытал, да?

- Господи, страсти какие, - воскликнула мама, - да все в порядке с ним, в ван-ной отмокает, а на скорой его привез папин знакомый. Афиноген как всегда все перепутал и вышел на две станции раньше – в Ухрюпинске. Сначала он поймал скорую, потом выяснилось что он не помнит адреса, потом стало яс-но что он ошибся станцией и уже потом, учитывая дикцию Афиногена, через часок, когда водитель ему все объяснил и Афиноген как мог, назвал приметы дома и нашего двора, выяснилось, что водитель скорой – это папин знако-мый. Вот так он и приехал.

- Ваши агентурные старушки, то есть источники, - поправился папа, - в отли-чие от нас с мамой, снабжают вас дезинформацией. Афиноген жив и здоров, просто немного подустал, и судя по тому, что в ванной он сидит уже второй час – подуснул.

Глава 12

Изобретатели бывают разные. Есть целые научные институты, где сидят изобретатели и целыми днями чего нибудь изобретают. С детства они росли умненькими, школу не пропускали, уроки все учили, не факт что курили на переменках, одним словом, как подросли, они специально на изобретателей выучились. Бывают изобретатели, которые ничего путного изобрести не мо-гут, и поэтому всячески пытаются чужие изобретения стибрить и выдать их за свои. Эти тоже росли не дурачками, уроки все посещали, но на переменках покуривали, поведение у них порою прихрамывало, но за то, что не дурачки, им это прощалось. Ведь еще неизвестно, где мозгов больше требуется, по-скольку им, приходиться изобретать, как чужие изобретения лучше тибрить. Этакие хулиганы в среде изобретателей. Но умные все – до одури. И те и другие, кстати, получают неплохую зарплату и разные премии за удачное изобретение или за успехи по прикарманиванию чужих изобретений. Если первые долго ничего изобрести не могут, они зовут вторых, что бы те еще у кого-нибудь чего-нибудь сперли и уступили им по сходной цене. И тех и других хватает в каждой научной отрасли знаний, начиная от исследований космоса и заканчивая изобретениями в области игрушкастроения, не уверен, но такая, наверное, тоже есть – придумывает, же кто-то новые игрушки – а китайцы их тут же скитаездят и быстренько налаживают выпуск.

Но это так, к слову. Существует третья категория изобретателей. Эти и в школе учились, так сказать, исключительно в силу традиции, не потому что лентяи или неучи, неинтересно им было, курили, порою пили пиво, а некото-рые, даже страшно произнести - прижимались к девчонкам на танцах, короче говоря – росли нормальными такими ребятами, и покуда им в голову ничего не придет, ничем особенным не от остальных не отличались. Закавыка вся в том, что им в голову постоянно что то или приходило или прибегало, а по-рою и прилетало. Ребята не унывали, а перебинтовавшись или сняв гипс, принимались за старое. Бинты и гипс сняли – а мысли то куда девать? Где то я это уже слышал, но, не важно. Дак вот, вырастали из таких ребят, как пра-вило, взрослые дядьки, хм, а что же еще из ребят может вырастать, ну да ладно, но всякие изобретения, прямо ну перли из них отовсюду. Причем, с годами, изобретений этих становилось все больше и больше. Им бы в инсти-тут поступить, но что-то не сложилось, чего-то где-то не хватило, и как пра-вило, воплощали они свои изобретения исключительно основываясь на зна-ниях, полученных в процессе лечения от последствий предыдущих изобрете-ний, иными словами – лежа в травматологии, самостоятельно читали всякие умные книжки.

Если изобретатели из институтов изобретали, а ребята, спецы по умыка-нию, умыкали у них исключительно то, что от них требовалось изобрести, или умыкнуть, допустим, жвачку, которая жуется месяц, а вкус у нее, словно ее, родимую, только что из упаковки достали, газировку, которая в носу не щиплет, или носки, которые сколько ты их не носи, а они новехонькие, как ни принюхивайся, изобретатели из третьей категории, изобретали все подряд. Что в голову придет, то и изобретали. Афиноген, как вы уже догадались, был изобретателем из последней категории.

Расспросить его толком ни о чем еще не успели, по этому, все в ожидании собрались на кухне. Мама быстренько начала соображать что ни будь на ужин. Папа в задумчивости погрузился в газету, братья выжидательно ковы-ряли, да нет, не в носу, каждый ковырял в своем ухе, специальной ковыряль-ной палочкой с намотанной на конце ваткой. Пока все заняты своим делом, а Афиноген отмокает в ванной, самая пора поближе познакомится с родителя-ми братьев. И еще чуть-чуть об Афиногене.

Милости прошу любить и жаловать – глава семейства, Разлюляев Аполлон Карпович и его верная супруга, и заботливая мать, Разлюляева Василиса Ни-китична. В минуты радости, хорошего настроения и единения чувств, она зо-вет его "мой Поля", он, в те же минуты, зовет ее "моя Вася". Оба работают в одном очень секретном институте, в таком секретном, что упомяни я его на-звание, меня сразу же привлекут к какой нибудь ответственности, за разгла-шение страшной государственной тайны. Мало того, они работали не только в одном институте, они работали на одном этаже, в одной лаборатории, и да-же лежали они рядом. Почему лежали рядом на работе? Потому что работа у них была такая – у кого-то она стоячая, у кого-то сидячая, а у Аполлона с Ва-силисой она была лежачая. И не спрашивайте меня почему, я же сказал – страшная государственная тайна. Дак вот, мало того, что они лежали рядом на работе, на совершенно секретную конференцию по обмену опытом в Санктрбург, их пригласили полежать и ждали исключительно вдвоем, такая вот у них была работа. Не хухры – мухры. Отсюда и свалившиеся заботы – с кем, или куда пристроить Бориса и Глеба на две недели, покуда они будут лежа обмениваться опытом с другими секретными сотрудниками, из других очень секретных институтов. Появление на горизонте Афиногена, как вы уже наверное, дотумкали, было очень даже кстати.

- Хотя это еще с какой стороны посмотреть, - в задумчивой тревоге пробор-мотала мама, прибирая на столе после завтрака. Дело было этим утром и бра-тья, как вы помните, уже сдулись на улицу.

- Вася, - сказал папа.

- Поля, - сказала мама. Судя по всему, к обоим подступило единение чувств.

- Вася, меня только что посетила чудесная мысль!

- Поля, если бы твои чудесные мысли, воплощались с той че частотой, что и появлялись, мы бы уже в Нскве жили, - без всякой злобы вздохнула мама.

- Эта мысль нас в Нскву конечно не приведет, она поможет нам обрести по-кой, - сказал папа.

- Здрастье, а не рановато? Детей кто на ноги поднимать будет? – не поняла о каком покое идет речь мама.

- Вася, я говорю о покое иного свойства, о двухнедельном покое, пока мы будем в Санктрбурге.

- Выкладывай, - сказала мама и устроилась у папы на коленках. А что, моло-дая пара, ничего особенного.

- У нас с тобою двое детей, - начал папа.

- Спасибо, я помню, -сказала мама и обняв папу поцеловала его в щечку. Да, такая вот молодая и любящая пара, ничего удивительного, братья тем более на улице, могут они себе это позволить? Да не братья, родители - могут себе позволить продолжать любить друг друга, не смотря на наличие детей? Мо-гут конечно. Дак вот.

- А при нашем институте, как тебе известно, - продолжал папа,- есть летний лагерь, для детских сотрудников.

- По моему, это лагерь для детей, а не для сотрудников, - сказала мама.

- Господи, Вася, конечно же для детей, вчера ко мне приходил Аристарх Дормидонович,(это председатель комитета по взаимовыручке сотрудников института, а на лето, еще и директор детского лагеря, это что б вы знали),- у него есть три места в этом лагере. Тройня Улукоморьиных, что хотели ехать в этом месяце, объелись на днях мороженного в "Робин Бобинсе", и слегли с ангиной. Вакансия, одним словом. Горящие путевки. Месяц, месяц пылкой страсти и бессонных ночей, Вася!!

- Поля, ты это про какие страсти тут говоришь, про какие бессонные ночи, им по десять лет, Поля! – мама пересела на другую папину коленку. Она вообще была хрупкой и стройной. Повезло ей с конституцией.

- Вася, да я про нас говорю! У нас – месяц бессонных ночей, полных пылкой страсти, как в молодости, а? Папа игриво взбрыкнул коленкой.

- Проказник, - оттаяла мама, подскакивая на папиной коленке. Далее диалог продолжался, как если бы мама скакала на резвом скакуне.

- Но-о-о ты-ы-ы же-е-е сы-ы-ы-ша-а-ал, Ге-е-еб ни-и-ику-у-уда еха-а-ать не-е хо-о-че-ет.

- Интересно, а как бы кричал на полном скаку командир эскадрона, - ни с то-го ни сего сказал папа,- "За-а-а-а мно—о-о-ой, в ата-а-акк-к-у", так, что ли?

- И у нас с тобой двое детей, - воспользовавшись передышкой в скачке, ска-зала мама, - где ты собрался искать еще одного-го-го? Коленки передохнули и перешли на галоп.

- А Афиноген? Он же приезжает сегодня. Скажем что это их летний нянь, или гувернер, или двоюродный брат, страдающий ускоренным развитием, и за ним нужен постоянный уход. Фильм даже такой есть, там дядечке снаружи вроде как сороковник, борода и все такое, а на самом деле, ему только десять лет, и ничего, страшновато правда, но потом привыкаешь. Скачи мама на са-мом деле, да в таком темпе, она бы уже отмахала с десяток верст. С непри-нужденной элегантностью заправской наездницы, она соскочила с папиных коленок.

- За ними за всеми нужен постоянный уход. Если ты хочешь погрузить этот лагерь в пучину хаоса, тогда конечно – лучшей кандидатуры, чем мой брат, и придумать трудно. А вкупе с нашими детьми, они там камня на камне не ос-тавят.

- За то будет место, где построить новый лагерь, - не сдавался папа, - и в квартире ремонт не нужно будет делать, капитальный.

- В выжженных пустынях не строят детских лагерей, а только лагеря для во-енных преступников, - сказала мама.

- Василиска, ты преувеличиваешь, - папа попытался снова усадить маму на коленки. – Афиноген отказался от всеразрушающих изобретений. Он же, как ты знаешь, теперь весь на ниве стоматологии, изобретает челюсти – само-жуи, и самовырастающие зубные протезы.

- Ну разумеется, после его фиаско с самовыдерающимися зубами, когда на-правленным на несчастный кариес зарядом, ему вынесло все передние зубы, это самое необходимое, чему он обязан себя посвятить, - мама не менее изящно увернулась от папиных коленок, скакать ей что то расхотелось.

– Слушай, - словно что-то вспомнила, сказала мама, - а не в наш ли Захуда-ловский институт протезов и зубов мой братец приехать собрался? Может, ему тут работу предложили, или изобретение свое показывать приехал?

О Захудаловских государственных учреждениях, и не только, стоит сказать особо. Так уж повелось, что захудаловские школы, институты, техникумы и прочие, не имели привычных сокращений, типа НГУ – Нсковский Государ-ственный Университет, или САДМ – САнктрбуржский Дворец Молодежи, да выгляньте на улицу – сокращений этих уйма, придуманных для того, что бы поскорее длиннющее название выговорить. Все правильно, однако, в Захуда-ловске, правило это не действует, потому как, стоило начать сокращать на-звания тех или иных учреждений, на свет появлялась такая нецензурщина, которую не то, что где то написать, произнести порою было стыдно. Откры-вают художественную школу – замечательно, Захудаловская художественная школа искусств, по привычке сокращают название – получается ЗАХУХУ-ШИ, все в панике, дети лежат со смеху, переименовали в Захудаловский ли-цей искусств, стало короче, но произносить в приличном обществе ЗАХУЛИ, простите меня, дети, все одно невозможно. Однажды чуть до международно-го скандала дело не дошло. Приезжают из Нсквы представительницы Рос-сийско Американского Комитета Одиноких Матерей. Чего приперлись, мо-жет искать одиноких матерей в Захудаловске, а быть может одиноких муж-чин, что бы самим, поскорее из этого комитета выйти. Захудаловск городок небольшой, там все одинокие обоих полов на учете стоят и на строгом кон-троле держаться, по сему, решили создать ячейку, так, на всякий пожарный случай. Приходят эти одинокие мамаши из Нсквы и из Америки на открытие этой ячейки. А там все в лежку. Сократили, стало быть, по привычке. Мило-сти просим, гости дорогие, на открытие ЗАХУЯРАКОМ, простите меня дети еще раз. Нсковские барышни быстренько смекнули и пунцовой краской по-крылись, а как перевести американским барышням то, что в сокращенном виде название получилось такое, коим даже портовые грузчики ругаться стесняются – не знают. От греха подальше собрание закрыли, и несолоно хлебавши, поскорее уехали, в другие более благозвучные города. Городское общество любителей йоги то же пришлось закрыть, поскольку произнести полностью словосочетание Захудаловске йоги, жители отказывались катего-рически, предпочитая по привычке все сокращать, а в школах, невоспитан-ные ученики, воспользовавшись удобным случаем, начали посылать своих не менее невоспитанных товарищей именно на эту школу, не придерешься - прощай дисциплина и культура речи. Мама Глеба и Борисика, слыла женщи-ной образованной, культурной и воспитанной, вот почему она вынуждена была полностью выговаривать название института, в который, по ее мнению, могли пригласить Афиногена. Что, прочитали? Вот то тоже.

- Твой брат, как все великие и не понятые в свое время изобретатели, все ис-пытывает на себе, я даже им немножко горжусь, как родственник, - сказал папа.

- Вот именно – не понятые, потому что понять, что говорит Афиноген, лично я не в состоянии, - сказала мама.

- Не переживай, наши дети поймут его в два счета, жаль что молочные зубы у них все выпали, их тогдашняя дикция очень бы сейчас всем пригодилась.

- Да ну тебя, еще не хватало! У наших детей, слава богу, зубы любым зубам этих рекламных детей имени Колгейта с Блендметом фору дадут, не говоря уже о яйцах и ракушках, и уж где-где, а во рту у Бориса с Глебом, Афиногену точно делать нечего.

Глава 13

После этого разговора мама отправилась по ее словам "прошвырнуться по магазинам", как- никак, брат на горизонте, а папе, предложила прошвырнуть-ся до вокзала, поезд, на котором мог приехать Афиноген уже давно прибыл, чего нельзя было сказать о самом Афиногене. В их отсутствие разворачива-лись события о которых вы уже знаете, так что теперь, все наконец то собра-лись на кухне и ждали появления Афиногена из ванны. У Глеба с Борисиком было по два уха, когда уши кончились, и ковырять больше было негде, бра-тья начали слегка поерзывать на стульях от нетерпения. Можно было конеч-но поковырять в носу, или заглянуть к себе в пуп, но делать такое за столом, нет, братья старались расти воспитанными мальчиками. Тишину нарушил пукнувший Борисик, я же сказал – старались, правда, не всегда получалось.

- Действительно, что-то Афиноген подзадержался в ванной,- сказал папа.

- А фот и я! Фто фафдались, уфтал ф дороги как ферт! – из ванны появился фыфкающий через слово Афиноген. – Фафилфа, я тфой халатик на фебя прифпофобил, нифё? А, братифки – фалунифки! - Афиноген, играя полами маминого халата, направился к обомлевшим от такой раздачи близнецам. Потрепав каждого по макушкам, он уселся за стол.

- Нифё, нифё, фы к моей дкфии быфтро прифпофобитефь, фубы, ферт, раф-тут нефколько медленнее фем я офыдал, - и Афиноген показал ряд малю-сеньких, как у младенца, передних зубов. Только синеньких. Видок, доложу я вам, тот еще.

- Феня, дак ты к нам по поводу своих зубов пожаловал? – спросила брата Ва-силиса Никитична. В голосе ее слышалась и надежда и тревога одновремен-но. Она поставила на стол ведерную супницу.

- Ну рафумеефа! Я пофлал пифметфо, мол ифабрел фаморафтуфие фубы, ну меня и пригфафили, так фто, фефтрифка, не обеффуть, на мефефок я у фаф офтануфь.

- Мне кажется, - сказал папа, - что в ЗАХУИПЗе, что ты будешь делать, про-клятье, - папа посмотрел на братьев взглядом бастетхаунда, - это институт протезов и зубов так называется, прошу прощения дети мои, дак там у них вроде как гостиница была.

- Нифево фебе инфтитутик. А я то фе думаю, пофему они факрафенно нифе не пифут?

- У нас, дядя Феня, сокращенно ничего писать нельзя, на пять с половиной суток посадить могут, за нецензурную брань, - сказал Борисик, видимо уже привыкший к дядькиному прононсу. Все налегли на мамин супчик. Первым прикончил тарелку Глеб, и на сытый желудок, его потянуло поговорить.

- Вы, дядя Феня, прямо так, на легке к нам приехали, да?

- У него все ценное во рту – сказал папа, - действительно, а где твои вещи, Афиноген? Афиноген замер с ложкой на пол пути к открытому рту.

- Ферт! Ф фкорой помофи фабыл! Нуфно фрофно этого фафера отыфкать! У меня там обрафцы фубоф и фелюфтей, уфаф!

- Действительно, ужас,- сказала мама, - посмотрит он, что ты у него забыл, а там полная сумка, зубы вперемешку с челюстями и Фениной одеждой.

- А у него жена – любопытная, как все женщины, да еще и на сносях, - сказал папа, так что, сдается мне, сегодня на Ямоканавинской двенадцать случатся преждевременные роды.

- Ямоканавинской двенадцать? – спросили братья хором.

- Да, а что? – папа отставил пустую тарелку.

- Стаська там живет, - сказал Глеб.

- Там живет участковый, к которому приехал Стаська, которому одному оди-ноко, у которого мы сегодня были, спасали от одиночества и собирали пис-толет - напомнил Борисик.

- Пифтолет? – переспросил Афиноген.

- Одиноко говорите? Хм, интересно. Так, у меня идея, - сказала мама, чувст-вуя, что не стоит распространяться о пистолетах в присутствии Фени, кто его знает.

- Вы пулей летите к этому шоферу, забираете вещи Фени, а на обратном пу-ти, заходите к вашему Стаське и приводите его сюда, вместе с участковым – сказала мама.

- Уфафтковый то нам зафем? – не понял Афиноген.

- Мамуля, ты решила скормить им оставшийся суп, да? - предположил сердо-больный от рождения Борисик.

- Да, дорогая, мне кажется, что с участковым ты несколько поторопилась, - сказал папа, - Афиноген в твоем халате абсолютно безопасен.

- Поля, - сказала мама тихим шепотом, ты про разговор утренний, что, уже все забыл? Про три места в лагере, горе луковое, сиди и кивай головой как китайский болванчик.

- Ах, да, конечно, конечно, - закивал папа, следуя маминой инструкции, - дуйте до шофера и без Стаськи с участковым не возвращайтесь. Ничего не понимающие братья вышили из за стола и направились в прихожую.

- Ребятифки, ф фумкой поаккуратнее, хорофо? – попросил вслед уходящим в летние сумерки братьям Афиноген.

- Фто за фрофность ф этим феферним фифитом? – недоумевал Афиноген, ко-гда за братьями захлопнулась входная дверь.

- Феня, срочность этого визита обусловлена двумя причинами, мы с Полей вынуждены на две недели уехать в Санктрбург, - сказала мама.

- У нас там очень закрытая конференция, - уточнил папа.

- Гофподи, мофно подумать, фто никто не фнает фем фы там фанимаетефь, - хмыкнул как мог, Афиноген.

- Тсс,- папа, как мог, показал глазами, что неведомые спец службы не дрем-лют.

- Хорофо, хорофо, но я то приехал, так фто ефайте фпокойно, - усложняя ра-боту неведомым спец службам, перешел на полушепот Афиноген.

- Вот именно, Феня, приехал ты, и прости, меня, как сестру, необходимость в связи с этим отправить куда то наших детей, просто встала колом, - сказала во весь голос мама, ей чихать было на все эти спец службы разом.

- Феня, пойми нас правильно, нам дороги наши дети, а в свете того, что ты увлекся стоматологией, нам дороги не только дети в целом, сколько их зубы, хотя прикус Глеба меня, признаюсь настораживает, - сказал папа.

- А больше тебя ничего не настораживает? – спросила мама.

- Настораживает конечно, тут, понимаете ли, необходимость колом стоит, а презервативы из спальни пропали, - непосредственности папе было не зани-мать.

- А фто там ф прикуфом у Глеба? – заинтересованно спросил Афиноген.

- Не слушай его Феня, ты о себе думай, а ты – мама посмотрела на папу, - думай как участкового завлечь.

- Вася, я мужчин завлекать не умею, - развел руками папа.

- Горе луковое, думай как ему идею с лагерем преподнести, что бы наши со-рвиголовы с его племянником вместе в лагерь отправились!

- Они фто, ф лагерь фобралифь? Кофмар какой, - всплеснул руками Афино-ген.

- Не больше кошмар, чем оставлять их с тобой, - сказала мама, - по крайней мере, загорят, накупаются в море, отдохнут и наедятся фруктов.

- Кхм, Вась, - несмело начал папа, - я может пропустил чего, ты это сейчас что описывала? Загорят, фрукты, море, а?

- Здрасьте, лагерь от института, как что? А что, разве речь шла не о детском пансионате "Воробышек" на Азазовском море?

- Вась, тебе нужно в отпуск. Вроде и на работе лежим рядом и дома лежим рядом, а ты словно в другом измерении – нет конечно, какой "Воробышек"?! "Воробышек" давно пущен с молотка, там сейчас закрытый пансионат от-крытого типа "Розовый Слон", для неопределившихся граждан.

- Переселенцев что ли? – не поняла мама.

- Да нет, Вась, кто со совей половой принадлежностью да конца не опреде-лился. Вот они там на взморье и определяются.

- А детифки? – спросил Афиноген.

- Дак туда, только после восемнадцати вроде как путевки продают, - сказал папа.

- Я не про таких детифек фпрафил, профтых детифек куда не лето?

- Действительно, я хоть и далека от проблем неопределившихся граждан, - сказала мама, - но о каком лагере тогда шла речь утром?

- Вась, утром речь шла о "Пиковой Даме", десять кэмэ от города, лес, залив речки Баклуши, ты разве не знала?

- Господи, они их что, в казино отдыхать возят?

- Нфего фебе! – воскликнул Афиноген, - а фтафки они фто, фарплатами пап и мам фтавят?

- Да нет, же! Какие ставки? Эту турбазу два года назад наш директор выиграл на той же турбазе в покер, и решил ее передать в дар нашему же институту, у него и так уже их три штуки. Баз отдыха всяких. А год назад, когда заммини-стра из Нсквы приезжал и там пол министерства в двадцать одно просадил, в прокуратуре решили передать его детям.

- Кого передать, замминистра? – мама запуталась окончательно.

- Казино и турбазу решили передать, а от казино только название и осталось – "Пиковая Дама", ух, ну до чего вы женщины под вечер медленно сообра-жаете, - папа отпил чайку.

- Папрафу не обобфять, - сказал Афиноген и то же отпил чайку. По правую руку от него тренькнул телефон. Афиноген поднял трубку: - Флуфаю, - ска-зал он. Немного погодя он зажал трубку рукой и сказал, обращаясь к Васили-се: - Там какой то мальфифка фефяф лопнет фо фмеху, говорит, фто фо мной будет говорить какой то Кофолкин.

- Дай сюда трубку, ночной кошмар логопеда, - мама выхватила трубку из рук брата.

- Алле, ах это вы Клим Потапович? Прокопыч, простите, это Борисоглебская мама, да, здравствуйте. Что? Ваш Стаська позвонил, проверить. Да, посыла-ли, но не шутки ради, есть одно предложение, и мы с супругом хотим вам его озвучить. Мои дети? Нет, не расхитители гробниц, упаси бог, а что? Полная сумка зубов и челюстей? Ах это, дак это брата моего, да, широко известного в узких кругах стоматолога - рационализатора, он их в машине забыл, а дети за ними ходили, да, ну и по пути к вам зашли, что бы вас к нам пригласить. Зачем? Это не телефонный разговор, Клим Прокопыч. Что, зуб вырвать? У вас? А, за одним и ваш зуб у нас дома вырвать? Я бы на вашем месте потер-пела до утра, он кроме зубов, оборудование все в своей лаборатории оставил, - мама показала кукиш рвавшемуся к телефону Афиногену. – Последнего участкового нам угробить хочешь, - процедила она, прикрыв ладошкой труб-ку, - Стаську прихватить? Я думаю можно, да, прихватите. Валькирию Пет-ровну? А кто это? Ах, это спутница ваша, вы знаете, квартиру лучше без при-смотра не оставлять, да, уж вы со Стаськой приходите, а Валькирия Петровна ваша, пусть дома побудет. Ждем. Мама пожила трубку.

- Поля, ты знаешь что говорить Климу Прокопычу? – спросила мама.

- В общих чертах – да, - папа пошел в спальню накинуть на себя что нибудь кроме трико, в которых он сидел за ужином.

- Феня, я прошу тебя, ты по возможности помалкивай, а то не ровен час, ты своей дикцией нам все планы сорвешь, и оденься поприличнее, как никак, участковый, а ты в моем халате, а еще лучше, иди-ка ты спать, устал с дороги ведь, верно? Я тебе кровать на балконе постелю, а? – увещевала мама Афи-ногена, продолжая суетиться у плиты на кухне. Снова тренькнул телефон. – Флуфаю, снова поднял трубку Афиноген. – Фдрафтвуйте. Фто у меня ф дик-фией? Фубы рафтут, а фто?, - он снова зажал трубку рукой, - там муфык фпрафывает, фто ф моей дикфией флуфилофь. На этот раз, трубку взял при-одевшийся в футболку папа. – Разлюляев у телефона, - строго сказал он, - а, Дормидон Никонорович! Вечер добрый! Кто там шепелявил? Это я любов-ника Василисиного застукал, ага, ну и хук с права, хук слева, хо-хо-хо, шучу конечно, это родственник в гости приехал, ага, врач от сохи, стоматологиче-ский Кулибин, большой патриот своего дела, знаете ли, этакий доктор Луи Пастер наших дней, да, все на себе проверяет. Какое у него образование? Хм, вы знаете, широкое оно у него, да. И со спортом он дружит, он со всем чем можно дружит. А что? Кто уплыл в дальние края? Спасатель уплыл? Жаль конечно, а, не он уплыл, протез ноги у спасателя уплыл и он теперь спасать не может, интересно, а раньше он что, протезом спасал что ли, а, понятно, он его утопающему кидал, с берега, и что? Кинул и закинул на проходящую баржу, понятно. Не согласится ли родственник поработать спасателем в дет-ском лагере? Погодите минутку, Дормидон Никонорыч, что то Василисе мо-ей поплохело, я вам перезвоню, что говорите, как детям сотрудника лагеря, вы моим бесплатно путевки дадите? - и папа положил трубку, поскольку ма-ма подавала такие знаки, словно собиралась устроить жертвоприношение с отрубанием у папы всего чего можно.

- Ты что, спятил, Аполлон, какой из Афиногена спасатель!!!! Да он с детства выше чем по щиколотку, сроду в воду не заходил! Да кирпич, брошенный в воду плавает лучше, да Феня до двадцати лет в ванне в спасательном жилете мылся, господи, не зубы дак того тошнее – спасатель!!

- Мефду профим, я один факонфил курфы по фамофыфыфанию и офнофам фыфнедеятельнофти в экфтримальных уфлофиях, - слегка обидевшись на се-стру сказал Афиноген. Мой фтрах фоды – ф профлом!

- Остальные рядом с тобою, видимо не выжили, да? – улыбнувшись сказал папа, - ну вот видишь, Вась, Афиноген можно сказать подготовленный спаса-тель, не говоря уже о том, что Димидрол (подпольная кличка Дормидона Ни-конорыча), сказал, что наши поедут как дети сотрудника лагеря - даром.

- Ой, Поля, даром в нашем, мире только за амбаром, - вздохнула мама. – Фе-ня же с зубами приехал, может его всемирная слава дождалась, наконец то, а этого, как его, Стаську – куда девать? Наши бесплатно, а этот – за деньги? Вообще некрасиво получается. Неизвестно как Кошолкин вообще к моей идее отнесется. А тут еще и за деньги, и Феня, в качестве спасателя, боже, храни Америку! Кстати, они с минуту на минуту прийти должны, ну и денек сегодня! Словно в подтверждение ее слов в прихожей раздался звонок..

Глава 14

- Так, Феня, ты оставайся на месте, Поля – в гостиную, а я пошла дверь от-крывать, - распределила, кто чего должен делать мама, - Феня, и сними, на-конец, мой халат! В прихожей сразу как то стало немного тесновато, от на-бившихся туда детей и взрослых. Клим Прокопыч, на всякий случай оделся во все парадное и нацепил единственную пока награду - юбилейную медаль в ознаменование стотридцатилетия сдачи Плевны туркам. Стаська, так и не понявший – зачем его на ночь, глядя, потащили снова к Разлюляевым, от не-известности такой слегка робел, безропотно согласившись нести жутковатую сумку, полную разнокалиберных зубов и челюстей. Все прибывали в недо-умении.

- Проходите на кухню, гости дорогие, - сказала мама, указуя в направлении кухни, - ой нет, давайте лучше в гостиную, - она срочно сменила направле-ние, увидев мечущегося по кухне в поисках одежды полуголого Афиногена. Клим Прокопыч сел в глубокое кресло, Стаська и братья, как снегири, ряд-ком уселись на краешке дивана. В гостиную вошла мама, неся на подносе не-сколько чайных чашек на блюдцах, конфетницу и заварочный чайник. Сле-дом за ней вошел папа.

- Здравствуйте Клим Прокопьевич, - папа протянул участковому руку, - очень приятно познакомится, Разлюляев Аполлон Карпович, отец и мать, в смысле, отец Глеба и Бориса. Клим Прокопьевич протянул ему свою руку: - Кошолкин Клим Прокопьевич – участковый, - он попытался встать с кресла, но кресло было непонятной конструкции, по этому, встать не получилось.

- Василиса Никитична, - представилась мама, - это я с вами по телефону го-ворила, да вы сидите, сидите, это у нас кресло такое, раз уж сели, теперь, только если его в кровать разложить, встать получится, брат мой изобрел, а вот и он. В комнату вошел Афиноген, весь, с ног до головы, увешанный связ-ками чеснока и лука. Кресло под участковым не выдержало и само собой разложилось в кровать. Не ожидавший такого подвоха, Клим Прокопьевич, уже было протянувший руку Афиногену, непроизвольно принял горизон-тальное положение. Афиноген на помощь участковому то же не торопился - чеснока и лука хватило только на то, что бы прикрыть фасад Фени, все ос-тальное, он тактично скрывал, прислонившись спиною к стенке.

- Алоха,- сказал Стаська, глядя на Афиногена, смахивающего в таком виде на гаитянина в период уборки урожая.

- Наказанье господне,- вздохнула мама.

Папа кинулся на выручку распластавшемуся в кресле участковому.

- Там кнопофка ефть, рыфяфок,- видя, что папа никак не может совладать с барахтающимся в кресле участковым, подсказал Афиноген. Находившийся по близости Борисик, услужливо нажал на рычажок, притаившийся в подло-котнике кресла. Спинка с лязгом приняла вертикальное положение, от чего, в очередной раз, упустив момент, Клим Прокопьевич, как из катапульты выпу-лился из злополучного кресла.

- У нас на нем обычно гости спят,- словно оправдываясь, сказала мама, - и мы их перед сном пристегиваем, что бы утром далеко не улетали. Оказавшийся в непосредственной близости от Афиногена, Клим Прокопьевич встал с пола и пожал ему руку.

- Клим Прокопьевич, участковый.

- Афиноген, блифкий родфтвенник, - шурша опадающей как листопад шелу-хой от лука и чеснока, сказал Афиноген.

- Ну, вот и замечательно, прошу всех к столу - сказала мама, - отведайте чай-ку с малиной, а я тут на скорую руку рогаликов вам сообразила. Все рассе-лись за круглым столом. Видя, что Афиноген стоит у стены как приклеен-ный, мама сходила в спальню и принесла папину пижаму.

- Одевай, горе луковое, - она посмотрела на собравшихся,- Феня в быту, ну чистый ребенок, - снова, словно оправдываясь, сказала она.

- Жениться не пробовали? - деловито спросил участковый.

- Фемья и наука, веффи нефовмефтимые, - ответил из прихожей, куда ушел переодеваться, Афиноген.

- Мы, собственно, вот для чего вас пригласили, - мама, слегка смутилась, и макнула рогалик в кружку Клима Прокопьевича, - дело в том, что мы с му-жем, на две недели уезжаем в командировку, понимаете, и у нас есть три пу-тевки в детский оздоровительный лагерь.

- А детей у нас, только двое - напомнил папа.

- Мы тут случайно узнали, что у вас, после приезда Станислава, в некотором роде, пикантная ситуация сложилась, в плане, досуга и личной жизни, - про-должала мама, не зная как поудобней подъехать непосредственно к теме раз-говора.

- Детский сон, знаете-ли, такой чуткий, малейший скрип, и прости, прощай, все труды насмарку, в смысле, сон, как рукой снимает, - поддержал маму участковый, - только я в толк никак не возьму, я то тут при чем?

- У кого сон снимает? - не понял папа.

- У всех и снимает, - ответил Клим Прокопыч.

- Гофподи, - вмешался появившийся Афиноген, - у них три путефки на дфоих детифек, фрофно нуфен третий.

- Ага, я так понимаю, что вы эту путевку предлагаете мне? - спросил Клим Прокопьевич.

- Ну не совсем что бы вам, - сказал папа.

- Да, мы предлагаем ее вам, что бы вы отправили Станислава третьим ребен-ком, - подытожила мама.

- Я стесняюсь спросить, могу ли я узнать имена первых двух детишек? - спросил Глеб, хотя и так было понятно о ком идет речь.

Продолжение бязательно последует…

(повесть некончена, так как стерлись буквы на «клаве», а денег купить новую – нет, прим. автора )