Познавательное

Telegram

Лето в Сосновке

- Толян... какой кайф! – прошептал Серёга, чувствуя во всем теле приятную
опустошенность.
- Салфетки возьми... – отозвался Толик, с облегчением опуская ноги – тоже
чувствуя кайф от покинувшей анус наждачной боли.
Серёга послушно оторвал от рулона бумажное полотенце, быстро вытер от
смазки теряющий твёрдость член, бросил скомканную салфетку на пол,
оторвал от рулона ещё одно полотенце-салфетку и вытер член ещё раз, более
тщательно.
- Теперь ты меня? – Серёга посмотрел на Толика.
- Атыкакдумаешь?–отозвалсяТоликна риторическийСерёгин
вопрос, вытирая салфеткой свой анус – снова сомкнувшиеся, туго
стиснувшиеся, как прежде, мышцы сфинктера... как будто и не было ничего!
- Я тебе в жопу кончил...
– глядя в глаза Толику, медленно проговорил
Серёга, вслух осмысливая только что произошедшее. – В тебя кончил...
- Я в тебя тоже сейчас кончу, – предвкушающе отозвался Толик; бросив
скомканную салфетку на пол, Толик, приподнимаясь, посмотрел на Серёгин
член;утративтвёрдость,нонеутративразмер, отработавший член
Серёги был похож на большую сочную сардельку, контрастно тёмную на
фоне всего остального тела.
– Меняемся, Серый, местами! – командным
тоном проговорил Толик, отодвигаясь в сторону – уступая Серёге своё место.
- У тебя не стоит, – проговорил Серёга, скользнув взглядом по члену Толика,
и действительно: член у Толика за то время, пока Серёга его, Толика, трахал,
пока е б а л в о ч к о, немного обмяк, утратил необходимую твёрдость,
нужную для атаки и штурма.
- Встанет! – коротко рассмеявшись, уверенно отозвался Толик, и в его голосе
прозвучало нетерпеливое желание. – Ложись!
Они поменялись местами – Серёга лёг на место Толика, Толик встал на
колени перед раздвинутыми, вверх вскинутыми ногами Серёги...
девственная – пока ещё девственная – дырочка Серёги была туго стиснута,
сжата; член у Толика, уже предвкушающего новые, еще неведомые ему, но
желаемые им ощущения, в считанные секунды снова напрягся и затвердел,
превратившись в такую же с к а л к у, какая была у Серёги, и... всё, всё
повторилось–стойлишьразницей,чтотеперьТоликебалСерёгу:
смазанный кремом анус Серёгин... смазанная головка члена у Толика...
медленное – по сантиметрам – проникновение... пот на Серёгином лбу от
напряжения... четырнадцать сантиметров, загнанных Толиком в жаркую
глубину... наждачная, тупо раздирающая боль с одной стороны – и
офигенный кайф со стороны другой... ритмичное колыхание бёдер Толика...
жаркое сопение... всхлипывающие просьбы Серёги побыстрее заканчивать...
нестерпимо сладкий оргазм, от которого Толик невольно вскрикнул, извергая
сперму в лежащего под ним Серёгу... видимо, нужно долго-долго
практиковать анальный секс, чтобы во время акта, во время слияния-
соединения чувствовать обоюдное наслаждение, но Толик с Серёгой это
делали в первый раз... ведомые музыкой страсти, обычным мальчишеским
любопытством, желанием всё испытать и попробовать, всё вкусить и познать
на пути своего взросления, они трахнули в зад друг друга впервые, и потому
у них, сделавших это поочерёдно, возник такой диссонанс между ролью
активной и ролью пассивной.
- Блин... никогда больше в жопу не дам! – проговорил Серёга, когда всё
было кончено. – Если б ты знал, Толян, как больно...
- Ага, типа я не знаю, – с мимолётной улыбкой хмыкнул Толик в ответ,
вытирая свой точно так же потемневший и как бы распухший член салфеткой.
Они лежали рядом на Толиковой постели, соприкасаясь плечами, чувствуя
приятную опустошенность после разрядки; члены у обоих были тоже
умиротворены, – потеряв несокрушимую твёрдость, они крупно темнели на
фоне голых тел; в комнате горел свет; на полу, рядом с постелью Толика,
лежала куча скомканных салфеток... собственно, ничего особенного не
случилось, не произошло – в том, что они трахнули друг друга по-
настоящему, ничего не было ни сакрального в широком смысле этого слова,
ни сверхъестественного, ни судьбоносного, это был обычный однополый
секс, точнее, одна из форм однополого секса, практикуемого подростками на
всех континентах наряду с мастурбацией, с тёрками-обнимашками,
доводящими до оргазмов, с сексом оральным, – ничего особенного не
случилось, и всё равно... всё равно э т о, случившееся впервые, было
необычно, а потому нуждалось хотя бы в каком-то минимальном
осмыслении!
- Толян, ты в меня кончил...
– проговорил Серёга, словно это для Толика
было неочевидно. – Прикинь... во мне сейчас твоя сперма!
- И что? – отозвался Толик и, секунду-другую подумав над смыслом
Серёгиных слов, спокойно проговорил в ответ: – Во мне сейчас твоя сперма
тоже... дети от этого не родятся! – Толик, толкнув Серёгу локтём, тихо
рассмеялся. – В душ пойдём?
- Пойдём, – согласился Серёга. – Вставай!
- Ты первый вставай, – проговорил Толик и, повернув к Серёге голову –
посмотрев на Серёгу, рассмеялся.
- Ты с краю лежишь – вставай первым ты, – тут же парировал Серёга. – Чего
ты смеёшься?
- Представил тебя беременным, – отозвался Толик, рассмеявшись вновь.
- Иди ты! Сам ты беременный... – Серёга, рассмеявшись вслед за Толиком,
стал энергично сталкивать Толика с постели на пол; какое-то время они
барахтались, толкая друг друга руками и ногами, смеясь и дурачась; Толик
говорил, что это его кровать, а Серёга в ответ говорил, что это кровать их...
наконец, изловчившись, Серёга столкнул Толика с постели – Толик, упав на
пол, страдальчески сморщился и, закрыв глаза, простонал:
- Ой-ой-ой...
- Толян, ты чего? – Серёга, мгновенно поверив в то, что Толик ударился,
сильно стукнулся об пол, соскочил с постели, сел рядом с Толиком на
корточки. – Толян...
- Военная хитрость! – Толик, открыв глаза, схватил Серёгу за руку, и они,
снова сцепившись, забарахтались на полу.
- Придурок, пусти! Пусти, я боюсь щекотки! Ты обманул меня... так
нечестно! Пусти! – Серёга, захлёбываясь смехом, выгибаясь, бился в руках
Толика, как большая пойманная рыба.
- Моя кровать – это чья кровать? – Толик, повалив Серёгу на спину, сев на
Серёгу сверху, щекотал Серёгу подмышками. – Говори, чья кровать!
- Твоя, твоя! – Серёга, дёргаясь, извиваясь под Толиком, захлёбывался от
смеха...
Перед тем, как идти в душ, Серёга с Толиком собрали с пола скомканные
салфетки в одно полотенце-салфетку, и Серёга, смяв это бумажное полотенце
с использованными салфетками в один комок, чтобы выбросить в выгребную
яму, прокомментировал, весело подмигнув Толику:
- Заметаем, Толян, следы!
На улице была ночь; над Сосновкой висела большая круглая Луна, заливая
все вокруг своим лунным светом; дневная жара спала, но в воздухе не было
ни малейшего дуновения ветерка, воздух был неподвижен, и оттого всё равно
было душно – прохлады в воздухе не было. Пират при появлении Толика и
Серёги в дверном проёме приветливо закрутил-завертел хвостом, словно
спрашивая: «Ну, как провели время? Хорошо?». Толик с Серегой по очереди
потрепали Пирата за холку, погладили его по голове, Серёга пообещал
Пирату, что он, Пират, тоже примет участие в фотосессии про индейцев, дал
понюхать Пирату скомканный комок салфеток, и мальчишки зашагали в
сторону летнего душа; соседей справа и слева не было, была ночь –
мальчишки не стали надевать трусы, чтоб сходить в душ, не стали брать
полотенца; в кабинке было темно, но они пришли не шалить, а всего лишь
обмыться, смыть с себя пот и остатки крема там, где они могли остаться, и
потому темнота им не была помехой.
- Толян, ты как? – спросил Серёга, фыркая под тёплыми струями.
- В смысле? – не понял Толик, отталкивая Серёгу в сторону – становясь на
его место под лейкой.
- Жопа не болит? – Серёга спросил это без всякого ёрничества, без
малейшего желания как-то поддеть или подколоть Толика, без какого-либо
намёка на улыбку в голосе – просто спросил-поинтересовался, как с этим
делом обстоит у Толика.
- Нет, – отозвался Толик, – не болит. А у тебя?
- У меня тоже не болит, – отозвался Серёга.
И еще, обсыхая после душа, они перед сном посидели немного на ступеньках
крыльца, – Толик вдруг вспомнил, что за весь бесконечно длинный летний
день он ещё ни разу не курил, и лишь только он это вспомнил, лишь только
об этом подумал, как курить ему сразу же захотелось; Толик курил, Серёга
сидел рядом с Толиком, они молчали, и... это было странное чувство:
лунный свет омывал их юные обнаженные тела, но при этом никакого
возбуждения ни у Серёги, ни у Толика не было – всё своё последнее
возбуждение они разрядили, выплеснули друг в друга, и теперь они просто
сидели рядом, соприкасаясь плечами, сидели молча, ничего друг другу не
говоря, ни о чём друг друга не спрашивая, но молчание это нисколько не
разъединяло их, не делало их автономными, а даже, казалось, наоборот...
словно было что-то ещё, не менее важное, чем стремление к сексуальному
удовольствию, и потому было приятно просто сидеть и просто молчать...
просто молчать, сидя рядом.
Где-то были родители Толика... где-то, на другом краю земли, были
родители Серёги... здесь, в Сосновке, на соседней улице были дедуля и
бабуля... а здесь, на ступеньках крыльца, сидели они, Серёга и Толик, и у
них было чувство, что есть только они – они одни на всём белом свете...
странное это было чувство – чувство близости не телесной, не скрепляемой
только лишь жаждой обоюдного сексуального удовольствия...
Нарушая молчание, Серёга без всякой видимой причины неожиданно
рассмеялся.
- Ты чего? – посмотрел на Серёгу Толик.
- Толян... а ведь мы с тобой не теряемся... да? – Серёга вопросительно
посмотрел на Толика.
- В смысле? – уточнил Толик.
- Ну, помнишь... когда ты только приехал и мы все стояли на перроне, и мы с
тобой только-только знакомились, я показал какому-то придурку фак...
- Да, ты тогда еще сказал дедуле, что это лайк – типа «счастливого пути», –
Толик, глядя на Серёгу, рассмеялся.
- А ты помнишь, почему я ему показал фак? – рассмеялся Серёга вслед за
Толиком, тоже вспомнив, как он объяснял дедуле, что означает этот жест.
- Нет, – Толик отрицательно покачал головой. – Он что-то спросил?
- Он сказал... мы стояли с тобой на перроне, ещё ничего друг про друга не
зная, и он сказал из окна вагона: «Не теряйтесь, пацаны!». Я тогда даже не
понял, что именно он имел в виду, и фак ему показал, потому что он мне
показался наглым. А сейчас я вдруг вспомнил его слова и подумал... откуда,
Толян, он знал, что мы не будем теряться? – во взгляде Серёги,
устремлённом на Толика, застыл вопрос.
- Да ничего он не знал! – хмыкнул Толик. – Как он мог знать? Никак! Он же
не этот... не бабушка Ванга, чтобы что-то предсказывать! Может, он сам не
терялся или не теряется – и потому он нам так сказал... фиг его знает! Мы
ведь сами тогда ничего еще не знали, – Толик на секунду умолк. – А потом
всё получилось само собой, и...
- Классно всё получилось! – перебил Толика Серёга.
- Да, классно, – согласился с Серёгой Толик. – Было бы глупо вместе жить,
спать в одной комнате и при этом скрываться друг от друга, где-то прятаться
для того, чтоб подрочить – чтобы снять напряжение... глупо было бы?
– Толик, тщательно загасив окурок, шутливо толкнул Серёгу в плечо.
- Глупо! – согласился Серёга с тем, что для них обоих было совершенно
очевидно.
В комнате мальчишки надели трусы, чтобы, как сказал Серёга, «не волновать
дедулю – не давать дедуле повод для разных неправильных мыслей», Толик
включил ночник, чтобы, как сказал Толик, «младший брат не боялся
монстров», и – уснули они оба практически мгновенно, провалившись в
здоровый глубокий сон после долгого-предолгого, разными событиями
насыщенного дня...
Летние дни изнуряюще длинные, если не знаешь, чем заняться, – у Серёги и
Толика дни летели, как пули... Пётр Степанович, проходя мимо дома
Ниловны, сначала услышал истошный крик петуха, а затем увидел саму
Ниловну, в одной руке державшую здоровенного петуха, а в другой руке –
топор; решив, что Ниловна хочет лишить петуха жизни для будущего борща
или, может, для лапши, Пётр Степанович зашел к Ниловне узнать, нужны ли
ей будут перья от петуха, и – спустя какое-то время вышел от Ниловны с
пучком разноцветных перьев для «индейцев»... Зинаида Ивановна, со своей
стороны, с кирпичей летней печки, которая когда-то давным-давно была
сложена на огороде и которой давно никто не пользовался, наскребла в
спичечный коробок черной сажи, чтоб «индейцы» этой сажей нанесли себе
на лицо боевые штрихи, и – фотосессия на острове получилась отличная! Из
небольших листьев лопуха Серёга и Толик сделали себе короткие юбки,
головы украсили петушиными перьями, причем перьев оказалось нечетное
число, и лишнее перо после небольшого спора досталось Серёге как
«младшему брату»; сажей мальчишки нанесли на лица друг другу «боевые
штрихи», под копья были приспособлены двухметровые куски арматуры,
которые Пётр Степанович дал при условии, что после фотосессии мальчишки
привезут «копья» назад; Пират, принимавший участие в фотосессии,
поочерёдно играл роль то Дикого Волка, то Верного Друга... фотографии
получились великолепные! Серёга ещё хотел, чтоб они сфотографировали
друг друга голыми, без эрекции и с эрекцией, сзади и спереди, в фас и в
профиль, но Толик, подумав немного, категорически воспротивился делать
такие фотографии, и фотосессия в жанре «ню» не состоялась; зато они
сфотографировали друг друга для общей фотографии, – Толик сказал
Серёге, что у него на ноуте установлен отличный графический редактор и
что он из двух фотографий сделает одну, где они будут вместе – стоять будут
рядом, как будто их сфоткал Пират... короче, и самим «индейцам», и бабуле
с дедулей фотографии очень понравились! Зинаида Ивановна спросила,
можно ли как-то из фотографий, что в телефоне, сделать «нормальную
фотографию, как было раньше», чтоб эту «нормальную фотографию»
прикрепить в доме к стене над столом, – Серёга сказал, что «это легко», и
Толик пообещал это сделать даже в ближайшее время, если в райцентре в
фотосалоне есть нормальный цветной принтер, – Зинаида Ивановна для
распечатки заказала две фотографии, одну с Толиком, другую с Серёгой,
чтобы обе «картины» повесить над столом.
Мальчишки ездили с Петром Степановичем в райцентр – помогали Петру
Степановичу запасаться разными стройматериалами, чтобы ближе к осени,
когда спадёт изнуряющая жара, Пётр Степанович мог приступить к
всестороннему улучшению зимнего дома для коровы Машки... Днём
мальчишки и Пират пропадали на острове – купались там и загорали, жарили
на костре сосиски, пекли картошку... приезжали к ужину голодные, весёлые,
и Зинаида Ивановна не могла нарадоваться, видя, какой у внуков
замечательный аппетит... По вечерам они смотрели на ноуте Толика разные
«ужастики» – фильмы про монстров и вампиров... или сидели в темноте на
ступеньках крыльца и о чем-нибудь разговаривали – по большей части Толик
рассказывал Серёге про космос, про разные путешествия, про пирамиды, то
есть рассказывал про всё то, чем он, Толик, интересовался сам... Они ездили
на рыбалку с дедулей – Толик учил Серёгу ловить рыбу, учил различать,
когда от чего поплавок может дёрнуться, как правильно подсекать, но рыба у
Серёги всё равно не ловилась, и Толик, не скрываю досаду, называл Серёгу
«придурком», а Серёга, в свою очередь, «придурком» называл Толика, что,
впрочем, нисколько не портило их отношения, – Пётр Степанович, слыша
перебранку внуков, лишь усмехался, понимая, что рыбак с Серёги не
получится... Сексуальная жизнь у мальчишек устаканилась: вместо
скрываемой от всех ежедневной дрочки, совершенно нормальной и
естественной, обусловленной подростковой гиперсексуальностью, они
ежедневно трахались, делая это или днём на острове, на бабулином
покрывале, или делая это вечером в комнате на чьей-нибудь постели, и этого
одного раза в сутки им вполне хватало, чтобы, кайфуя, снять напряжение:
они страстно сосались в губы, сосали друг у друга горячие, во рту
залупавшиеся члены, сладостно тёрлись членами друг о друга... конечно, это
был кайф! Нормальный подростковый кайф на пути взросления; анальный
секс они повторили спустя неделю – Серёга, сказавший после первого раза,
что он никогда больше в жопу даст, предложил Толику «попробовать ещё
раз», Толик отказываться не стал, и на острове, на бабулином покрывале, они
поочерёдно натянули друг друга в тугие попы: сначала Толик вставил
Серёге, потом Серёга вставил Толику – всё было так же кайфово и так же
больно, но у них уже было з н а н и е о боли, и потому боль показалась во
второй раз не такой сильной, вполне терпимой, вполне переносимой... От
идеи искать на острове клад Серёга отказался, потому что «карты, где зарыт
клад», у него, у Серёги, не было, а перекапывать весь остров на неизвестно
какую глубину – это, как сказал Серёга, «занятие для дураков»: а вот шалаш
Толик сделал, и вовсе не для того, чтобы можно было укрыться в нём в
случае непогоды, а сделал просто из желания что-то построить, соорудить
своими руками, – шалаш для себя облюбовал Пират, решив, очевидно, что
это его летняя будка, где можно спокойно покемарить в холодке перед
ночной службой пограничником... в Сосновке не было интернета – не было
ТикТока, не было соцсетей с их лайками и репостами, но ни Толик, ни Серёга
никаких страданий по этому поводу не испытывали. а даже наоборот, они
были совершенно довольны атрибутами «дикой жизни», в которой была
река, был остров, было щедро палящее солнце и бездонное голубое небо,
были любящие бабуля и дедуля, была рыбалка на утренней зорьке, был всё
понимающий Пират, были вкуснющие бабулины борщи, вареники с
настоящим творогом в настоящей сметане, салаты, котлеты, пирожки, были
всякие разговоры про далёкие галактики, были монстры и вампиры и еще...
ещё был классный секс! Ну, и нах им был нужен интернет?
Счастливые дни летели, как пули... и – на тринадцатый день случилось то,
что не должно было случиться, что могло не случиться, но – случилось...
Пётр Степанович, заглянув утром в комнату, благо двери на ночь не
закрывались, обнаружил Серёгу и Толика голыми, спящими вместе на
Серёгиной постели: Серёга, посапывая, лежал на спине, член у него, у
спящего, был возбуждён, напряжен, член стоял колом, точнее, колом лежал
на Серёгином плоском животе, краснеющей полуоткрытой головкой чуть
приподнявшись над животом, и в этом не было б ничего особенного или
необычного, потому что ближе к утру, к пробуждению, такая утренняя
эрекция часто бывает у всех подростков, у взрослых парней и у многих
мужчин, но рядом с Серёгой, прижимаясь к Серёге, на боку лежал, точно так
же посапывая, Толик, нога Толика была вставлена между ногами Серёги, а
рука его лежала на Серёгиной груди, точнее, лежала поперёк груди, чуть
ниже сосков, и получалось, что голый спящий Толик обнимает голого
спящего Серёгу, – Пётр Степанович, увидев эту вдруг открывшуюся перед
ним картину «Крепкий сон двух невинных бойскаутов», в первое мгновение
ничего не понял, в следующее мгновение он сильно удивился такой никак не
ожидаемой им композиции из двух обнаженных тел своих внуков-
подростков, и только в следующее мгновение он, Пётр Степанович,
почувствовал растерянность, не зная, что н а д о или что м о ж н о делать в
такой нетривиальной ситуации, выпадающей из обычного и понятного
течения повседневной жизни... голые внуки спали в одной постели, у Серёги
была эрекция, был стояк, и у Толика, видимо, тоже была эрекция, но Толик,
сбоку прижавшись к Серёге, упирался стояком в Серёгино бедро, и потому
возбуждение Толика было скрыто, – Толик лежал спиной к растерянно
замершему в дверях Пётру Степановичу...
Что он, Пётр Степанович, мог сделать в т а к о й ситуации? Разбудить
спящих внуков криком «Это что значит?!» или «Это как понимать?!» и тут
же устроить им допрос – выяснить, что это значит и как это всё понимать?
Тут же устроить допрос? Обрушиться на них с руганью? Начать им
объяснить, к а к это всё называется? Голые внуки в одной постели – один
прижался к другому... секунду-другую Пётр Степанович, сдерживая
дыхание, растерянно смотрел на безмятежно спящих мальчишек, и...
собственно, выбор, что делать, у него, у Петра Степановича, был небольшой:
нужно были либо будить внуков и тут же, «не отходя от кассы, устраивать
разбор полётов», всё выяснять и всё объяснять, либо... бесшумно переведя
дыхание, Пётр Степанович и н т у и т и в н о принял единственно
правильное решение для такой неожиданной, им совершенно не ожидаемой
ситуации: он бесшумно шагнул назад и, также бесшумно миновав коридор,
вышел из дома... и в том, что он вышел, не разбудив мальчишек, была своя
логика – не желание спрятаться, уйти от возникшей п р о б л е м ы, по-
страусиному спрятав голову в песок, а житейская мудрость, продиктованная
элементарным здравым смыслом. А здравый смысл был очень простой...
Что он, Пётр Степанович, сказал бы внукам, если б сейчас их разбудил?
Сказал бы, что делать так стыдно, что это нехорошо... что нехорошо? Спать
голыми в одной постели. А что ещё? Им не по пять лет, а по четырнадцать, и
они наверняка сами отлично знают, что это и «стыдно», и «нехорошо» –
спать голыми в одной постели... не может такого быть, чтоб они об этом не
знали! А если знают, то... что нового мог сказать внукам на эту тему он,
Пётр Степанович, чье знание обо всём т а к о м не выходило за пределы
знания общепринятого?Ипотом...он,ПётрСтепанович,застал
внуков в неприглядном видеутром–засталспящими...ачтобыло
до этого – вечером или ночью? И как давно они э т о делают? И главное...
главное: ч т о и м е н о они делают? Голова у Петра Степановича шла
кругом. Есть известный постулат: «у каждого свой тайный личный мир», и
есть ситуации, когда про мир этот, тайный и личный, лучше ничего не знать,
следуя, опять-таки, общеизвестному принципу «меньше знаешь – крепче
спишь», – Пётр Степанович ненароком увидел, заглянул в личный мир
внуков – в тот мир, который был их тайным миром, не предназначенным для
других... непреднамеренно подсмотрел – и узнал то, о чём знать он был не
должен, что знать ему было не нужно, и вот теперь он в растерянности стоял,
не зная, как ему быть – что ему с этим своим внезапным, непреднамеренным
з н а н и е м делать... он пришел, чтобы, как обычно, разбудить бойскаутов к
завтраку, заодно посмотреть-проверить, всё ли в порядке во дворе, и... надо
ж такому случиться! Посмотрел-проверил... Стоя в растерянности
посередине двора, автоматически гладя, лаская Пирата, Пётр Степанович
думал, как ему быть сейчас... вернуться в комнату, разбудить внуков к
завтраку – и тем самым заявить, что он в с ё знает? Не будить их, вернуться
назад без них – и что-то наврать Зинаиде Ивановне, почему он мальчишек не
разбудил? Сказать, что он разбудил их и что к завтраку они сейчас прибудут,
подойдут – а вдруг они, не разбуженные, спать будут до обеда? Пётр
Степанович, стоя посередине двора, не знал, как ему быть, что делать... и
неизвестно, как бы вся эта ситуация, внезапно возникшая, разрешилась-
закончилась, если б не счастливый случай.
В тот момент, когда Пётр Степанович стоял во дворе, не зная, что ему
предпринять, мимо его дома проехал видавший виды «уазик», за рулём
которого сидел Карп Ильич – грузный мужчина примерно того же возраста,
что и Пётр Степанович, с ёжиком седых волос на голове; Карп Ильич жил на
той же улице, что и Пётр Степанович, только чуть дальше; когда-то они –
Пётр Степанович и Карп Ильич – вместе работали, даже дружили, потом
Карп Ильич перебрался в райцентр, но в Сосновку он время от времени
наведывался, чтоб посмотреть, всё ли в порядке здесь с его домом, –
проезжая мимо дома Петра Степановича, Карп Ильич увидел во дворе
хозяина и, резко затормозив, раз и другой нажал на клаксон – резкий,
пронзительный звук, похожий на кряканье лягушки, раздался в утреннем
воздухе, так что Пётр Степанович невольно вздрогнул.
- Степаныч! – распахнув дверь «уазика», грузный Карп Ильич с трудом
соскользнул на землю с водительского сиденья. – Иди, хоть поздороваемся! –
зычным голосом проговорил Карп Ильич, улыбаясь – радуясь встрече.
Резкий, пронзительный звук, похожий на кряканье лягушки, дважды раздался
с улицы, и Толик, проснувшись, открыл глаза – он лежал голый, прижимаясь
к голому Серёге, обнимая Серёгу, упираясь стояком в Серёгино бедро...
- Серый, блин! – Толик, с силой толкнув Серёгу в бок, в одно мгновение
соскочил с кровати, отскочил к кровати своей, стал натягивать трусы.
- Ты чего? – Серёга открыл глаза, не понимая причину ш у х е р а – глядя на
Толика с сонным недоумением.
- Утро уже! – выдохнул Толик.
– Сейчас дедуля придёт... вставай, блин, трусы надевай!
Накануне, вечером, они посмотрели фильм на ноутбуке, потом Толик ноут
выключил, и они при свете ночника «занялись любовью»: сняв трусы,
мальчишки на Серёгиной постели целовались взасос, поочерёдно тёрлись
друг о друга напряженными членами, дрочили друг другу члены, сосали
члены один у другого, ласкали уздечки языками, снова, содрогаясь от
наслаждения, сладострастно друг о друга тёрлись, друг по другу елозили...
можно ли было такие трения назвать фроттажем? Наверное, нет, потому как
фроттаж – это когда один о другого, о постороннего, трётся через одежду,
причём делает это в людном месте – в битком набитом автобусе или в вагоне
метро – и делает это незаметно для окружающих, получая при этом
сексуальное удовольствие... фроттажем, наверное, можно называть внешне
самую обычную борьбу мальчишек, когда они, будучи одетыми, в ходе
борьбы поневоле трутся друг о друга, сопят и пыхтят, а потом вдруг кто-то
один резко стихает, теряет к борьбе интерес, говорит «я сдаюсь», и при этом
никто не знает, что сдавшийся просто-напросто кончил в трусы... вот это
фроттаж. А то трение друг о друга, посредством которого Серёга и Толик
получали сексуальное наслаждение, называлось не фроттажем, а
фроттингом; фроттинг – это тоже трение, но осуществляется такое трение,
во-первых, наедине, а во-вторых, осуществляется оно в голом виде, когда
есть непосредственное соприкосновение членов, но при этом отсутствует
проникновение друг в друга, то есть отсутствует анальный секс...впрочем,
ни Серёга, ни Толик никогда не слышали, не знали таких слов как «фроттаж»
или «фроттинг», что нисколько не мешало им полноценно кайфовать, – они,
Серёга и Толик, на волне своей набирающей обороты подростковой
гиперсексуальности здесь, в Сосновке, были не теоретиками, а практиками.
При словах Толика «сейчас дедуля придёт» открывший глаза Серёга тоже
сноровисто подскочил с кровати, быстро, прыгая то на одной, то на другой
ноге, натянул на себя трусы и, видя, что Толик уже в шортах, так же быстро
натянул шорты, поправляя в трусах напряженный член, чтоб член не торчал
– не бугрил шорты колом.
- А если дедуля уже пришел – если он в комнату заходил? – вид у Серёги был
испуганный и растерянный. – Вот мы спалились...
- Я говорил тебе, что вместе лежать нельзя – что можно уснуть... вот и
уснули! – вид у Толика был такой же, как у Серёги, то есть растерянный и
испуганный.
- Блин, ты бы ушел от меня на свою кровать! – запоздало подсказал Серёга
Толику, что надо было Толику сделать.
- Блин, а кто меня удерживал? Кто говорил «Толян, давай полежим
немного»? – парировал Толик, и он, Толик, был прав: после того, как они
кончили, именно Серёга не отпускал Толика, настаивая на том, чтоб они ещё
полежали вместе «просто так».
- Ну, я же не думал, что мы так быстро уснём, – отозвался Серёга, оправдываясь.
- Ага, у тебя же всё время бессонница, ты по ночам не спишь, а здесь вдруг
внезапно уснул, откинув копыта, – хмыкнул Толик.
- Ну... – Серёга решил, что сейчас не время разбираться, кто из них первым
«откинул копыта». – Если дедуля нас видел... что говорить мы будем?
- Откуда я знаю? – секунду подумав, отозвался Толик.
– Тыжеунас сочинитель! Придумай что-нибудь...
- Что мне придумать? Толян, ты умный... придумай ты! – тут же проговорил
Серёга, глядя на Толика с нескрываемой надеждой. – Может, давай скажем...
Серёга, не закончив фразу, умолк, и Толик, выждав секунду – вопросительно
глядя на Серёгу, Серёгу поторопил:
- Ну! Что мы скажем? Говори, что ты предлагаешь!
- Я не знаю! – выдохнул Серёга с надрывом в голосе. – Не знаю, Толян! Ты
же умный! Придумай... придумай что-нибудь!
- Короче! – деловито проговорил Толик. – Делаем так... мы выходим сейчас
на улицу, как всегда, как будто мы не при делах. Если дедуля уже пришел и
если он в комнату заходил – если он видел, как ты храпишь голый со
стояком...
- Ой, блин! А ты... – Серёга хотел поправить Толика – хотел сказать, что не
только он лежал голый со стояком, но Толик не дал ему это сделать:
- Заткнись! – коротко, деловито проговорил Толик. – Если дедуля нас видел,
он обязательно что-то скажет...
- А почему он сразу нам ничего не сказал – почему нас не разбудил? –
перебил Серёга Толика.
- Серый, откуда я знаю! – в голосе Толика послышалось лёгкое неподдельное
раздражение. – Я говорю тебе «если»: если пришел, если нас видел... так вот:
если дедуля нас видел и если про это он что-то скажет... или спросит...
- И что ты ответишь? – вновь перебил Серёга Толика.
- Ты можешь заткнуться? – с напором в голосе прошептал Толик.
- Всё, Толян, всё! Я молчу! – отозвался Серёга.
- Короче... ответ твой будет зависеть от того, ч т о дедуля спросит, к а к он
спросит или ч т о и к а к он скажет... чего мы гадаем? Будем действовать
по обстоятельствам...
- Почему я должен говорить? – напористо прошептал Серёга, не двигаясь с
места – глядя на Толика испуганно округлившимися глазами.
- Потому что ты можешь врать на ходу! Всё, Серый, идём! – решительно
проговорил Толик и, подмигнув Серёге для ободрения и придания храбрости,
также решительно пошел на выход; Серёга, сокрушенно шепча:
- Как, блин, мы влипли... – последовал за Толиком.
Уже выходя из комнаты, Толик подумал, что если дедуля их видел и если он
спросит сейчас, почему они спали голые вместе на одной кровати, то... не
нужно ничего сочинять, не нужно изворачиваться и врать, потому что на
вранье легче всего проколоться, а нужно сказать... да, нужно сказать, что они
передсном просто мастурбировали,лёжарядом,апотом
уснули... и – всё! Да, они просто мастурбировали – просто дрочили... ну, а
чтоздесьтакого?Дрочатвихвозрастевсе...иниочём другом они,
Серёга Толик, понятия не имеют! Дедуля видел, как они трахались? Не
видел. И никто этого не видел. А значит, можно будет в ответ на какие-то
подозрения или предположения со стороны дедули удивлённо округлять
глаза, изображая из себя наивных мальчиков, ничего не знающих о сексе...
ну, а что ещё делать, если, как правильно сказал Серёга, влипли?
- Я буду отвечать дедуле, если он спросит! Понял? – проходя по коридору,
быстро проговорил Толик.
- Понял, Толян, понял! – отозвался Серёга вмиг повеселевшим голосом;
конечно, Серёга время от времени напоминал Толику, что он, Серёга, умнее
Толика, но в душе Серёга знал, что Толик умнее его, Серёги, и что в трудную
минуту именно Толик сможет что-нибудь придумать... хорошо, когда есть
такой старший брат, как Толян!
Пётр Степанович стоял на дороге рядом с Карпом Ильичём спиной к своему
двору, когда, выйдя из дома – сойдя с крыльца, во дворе нарисовались Толик
и Серёга.
- А это, Степаныч, кто у тебя в доме хозяйничает? – спросил Карп Ильич,
заметив во дворе мальчишек.
- Это... – Пётр Степанович оглянулся – посмотрел на Серёгу и Толика, – это
внуки в гостях – на каникулы приехали.
Толик, видя, что толстый чужой мужик, рядом с которым стоял дедуля,
смотрит на них, поздоровался – кивнул головой, изобразив таким образом
всем понятный приветственный жест; Серёга, мельком глянув на Толика,
сделал то же самое – кивком головы поздоровался тоже.
- Воспитанные мальчишки, – одобрительно проговорил Карп Ильич, кивнув
мальчишкам в ответ; эти взаимные кивки, обозначающие приветствия,
ровным счетом ничего не значили и никого ни к чему не обязывали, но
вместе с тем это была общепринятая форма демонстрации того, что
кивающие друг другу люди замечают и отмечают друг друга; Толик с
Серёгой впервые видели толстого мужика и, встретившись с ним где-либо
ещё, они бы не обратили на него внимания, но толстый мужик стоял с
дедулей, дедуля знал его, и потому они, Толик и Серёга, с мужиком этим
поздоровались; все эти никем и нигде не прописанные правила работали
автоматически, «на уровне подсознания», как сказал бы Толик.
Карп Ильич назвал Серёгу и Толика воспитанными, и Пётр Степанович тут
же поймал себя на мысли, что ему приятно это слышать.
- Хорошие мальчишки, – подтвердил Пётр Степанович, на какой-то миг
забыв, ч т о он только что видел в комнате. – Один внук мой – Виктора сын,
из Москвы приехал. А другой – внук Зинаиды, сын Тамары. Клад ищут...
- Какой клад? – спросил Карп Ильич, и в глазах его мелькнуло недоумение.
- На острове клад... помнишь, как мы искали? – Пётр Степанович
рассмеялся.
- Помню, – раскатисто рассмеялся вслед за Петром Степановичем Карп
Ильич. – И что... до сих пор там клад ещё ищут?
- Ну, своих искателей уже нет – Сосновка обезлюдила, – хмыкнула Пётр
Степанович.
– А эти ищут... обещали нам с Зинаидой половину выделить,
как найдут, – проговорил, улыбаясь, Пётр Степанович.
- Ох, вы и разбогатеете! – улыбаясь, проговорил Карп Ильич.
- А то! – не стал отрицать Пётр Степанович, и они, Пётр Степанович и Карп
Ильич, рассмеялись вновь. Стоя рядом с «уазиком», они поговорили ещё – о
рыбалке, о том, что всё дорожает, что лето в этом году жарит, как никогда...
посмеялись, вспомнив Гришку-парторга, как тот напился однажды и пошел
свататься к Ниловне при её живом муже и как муж Ниловны, царство ему
небесное, посадил пьяного жениха в машину и повёз в райцентр в райком
партии за разрешением свататься к другой женщине при своей живой жене...
весёлое было время! Карп Ильич, уже сидя в «уазике», сказал, чтобы Пётр
Степанович, как бывает в райцентре, заезжал к нему в гости, передал привет
Зинаиде Ивановне, Пётр Степанович передал привет Татьяне Васильевне,
жене Карпа Ильича, и «уазик» плавно покатился по пустой, залитой солнцем
улице дальше, а Пётр Степанович, проводив «уазик» глазами, пошагал во
двор к внукам – к Серёге и Толику.
Ситуация разрешилась сама собой – Серёга и Толик проснулись сами, и,
открывая калитку, Пётр Степанович решил, что сейчас он ни говорить, ни
спрашивать ни о чём не будет – он сделает вид, что он ничего не видел, чтоб
сгоряча, толком ничего не зная, не наломать дров... нужно будет сначала
подумать самому, ч т о и к а к говорить на эту внезапно возникшую тему, а
потом уже действовать... и Зинаиде Ивановне он тоже ничего говорить не
будет, ни к чему ей это знать – так решил Пётр Степанович, подходя к
внукам.
- Проснулись уже? – проговорил Пётр Степанович своим обычным голосом,
подходя к Серёге и Толику.
– А я шел вас будить, да вот встретил
проезжавшего мимо старого знакомого – постояли немного, поговорили...
да, Пират? Умная собака... умная...
– Пётр Степанович, лаская Пирата,
наклонил вниз голову, глядя на Пирата, и потому он не видел, как радостно
переглянулись Серёга и Толик.
- Дедуля, а кто это? – спросил Серёга.
- Когда-то вместе работали... он в райцентре сейчас живёт, а здесь лом у него
остался, он приезжает изредка – проверяет, всё ли там целое, – ответил Пётр
Степанович и, оставив Пирата в покое – посмотрев на внуков, весело,
энергично проговорил: – Ну, что, пионеры? Идёмте на завтрак?
- Дедуля! Сколько раз тебе можно повторять, что мы бойскауты! Пионерами
были вы с бабулей, а мы бойскауты! Да, Толян? – верный себе, не замедлил
внести уточнение Серёга, Толик в ответ кивнул; и жизнь... беззаботная
жизнь мальчишек, едва не вильнув в непонятно какую сторону,
разминувшисьсвнезапновозникшей непредсказуемостью,
потекла по привычному руслу дальше...
За завтраком Пётр Степанович спросил, что Серёга с Толиком будут делать в
течение дня – чем планируют заниматься; это был обычный вопрос, и Серёга
сказал, что до обеда они с Толиком будут помогать бабуле делать «запасы
еды на зиму», а после обеда вместе с Пиратом поедут на остров; под
«запасами еды» подразумевалась закрутка стеклянных банок с помидорами,
огурцами и разными салатами, – предварительно пустые банки нужно было
достать из погреба, тщательно перемыть, пропарить, потом надо было
собрать с грядок помидоры и огурцы, всё это тоже хорошо помыть... короче,
подготовительной работы хватало, и Зинаида Ивановна попросила внуков ей
помочь.
- Ну, тоже дело, – одобрил Пётр Степанович. – А я поеду посмотрю, не пора
ли домой сено возить – делать запас еды для Машки, как ты, Серёга,
говоришь...
- Тоже, дедуля, дело! – одобрил план Петра Степановича Серёга.
После завтрака Серёга с Толиком остались помогать Зинаиде Ивановне, а
Пётр Степанович, взяв баллончик с завтраком для Пирата, пошел на свою
прежнюю квартиру. Весной Пётр Степанович косил в разных местах
молодую сочную траву, из которой потом, когда трава подсыхала, делал
копны, и таких копен было много – теперь все эти копны нужно было
перевезти домой, набить ими высокий сарай, который стоял рядом с
коровником – с сараем, где зимовала Машка; Машкин дом Пётр Степанович
к зиме планировал отремонтировать, перекрыть и утеплить. Пока Пират
завтракал, Пётр Степанович прошел в дом – в комнату, где спали Серёга и
Толик; ноутбук на тумбочке, какие-то провода, наушники, ненужные здесь, в
Сосновке, телефоны; постели были застелены, ничего необычного в комнате
не было... если б Пётр Степанович обнаружил неполный тюбик с кремом или,
к примеру, презервативы, то такая находка, возможно, подтолкнула бы его к
каким-то конкретным подозрениям в отношении мальчишек, но тюбик лежал
у Толика в сумке, презервативов у них вообще не было, и Пётр Степанович,
постояв минуту или две в комнате – визуально не обнаружив ничего такого,
что могло бы свидетельствовать о чём-то недозволенном, вышел во двор; что
именно могло или должно было свидетельствовать о недозволенном между
внуками, Пётр Степанович не знал и даже не представлял. Налив Пирату
воду, Пётр Степанович выгнал из гаража свой видавший виды «Москвич»,
который внешне ещё смотрелся вполне достойно, замкнул дом и гараж;
Пират хотел тоже поехать с Пётром Степановичем, но Пётр Степанович
Пирата брать не стал, сказав Пирату, что его после обеда возьмут с собой
бойскауты, когда поедут на остров купаться, – Пётру Степановичу хотелось
побыть одному, чтобы, во-первых, подумать о том, что он видел утром, а во-
вторых, решить-определиться, как с тем, что он видел, быть. «Вот уж
действительно... меньше знаешь – крепче спишь! – мысленно усмехнулся
Пётр Степанович, трогаясь с места. – А с другой стороны...»
Если б это были чужие мальчишки, он, Пётр Степанович, просто отмахнулся
бы: или пожал бы плечами с недоумением, спокойным и равнодушным, к
тому, что видел... ну, или просто посмеялся бы – спросил бы со
свойственной ему иронией, кто у них «муж», а кто «жена» в их «молодой
счастливой семье», не акцентируя при этом особого внимания на
гомосексуальности подобных отношений... конечно, спать вместе в одной
постели и при этом быть голыми – это поневоле наводило на определённые
подозрения, но подобные отношения никогда не интересовали Петра
Степановича, он этого не понимал, и когда по телевизору мелькали сюжеты,
с целью укрепления «нравственности» информирующие впечатлительных
телезрителей о разгуле «содомии» на загнивающем тлетворном Западе, и в
сюжетах этих, специально смонтированных, показывали полуголых, старых,
иногда безобразных, но непонятно чему веселящихся мужиков, с радужными
флагами идущих на каком-нибудь европейском гей-параде, он, Пётр
Степанович, не впадал в праведное негодование, а, глядя на «такое
безобразие», искренне считал, что «мужики маются дурью»,
–Пётр Степанович не был ни сексуально ущербным «гомофобом» из числа тех, кто
нервно реагирует на подобные «извращения», ни закоренелым моралистом,
готовым всегда и всем объяснить, что в мире «правильно», а что
«неправильно»... он просто э т о г о не понимал, а потому был ко всему
такому совершенно равнодушен; для Петра Степановича всё это было
параллельно, и – если б он увидел на месте Серёги и Толика ч у ж и х
мальчишек, он просто бы хмыкнул или пошутил бы, не вдаваясь в
подробности, про «мужа» и «жену», и уже через час спокойно забыл бы про
это, но он увидел утром в одной постели внуков, а это было уже совсем
другое, это его, Петра Степанович, касалось – просто отмахнуться, не думая,
здесь уже не получалось... конечно, Серёга был внуком родным, Толик был
внуком Зинаиды Ивановны, но Пётр Степанович не разделял мальчишек по
такому принципу родства, он относился к обоим мальчишкам как к с в о и м
внукам, и вот теперь, когда не чужие мальчишки, а е г о внуки предстали
перед ним с совершенно неожиданной, никак не ожидаемой стороны, нужно
было думать... нужно было думать и разбираться, ч т о, во-первых, это было
и к а к, во-вторых, на это отреагировать, к а к к этому относиться... сено
было уже сухое, его нужно было перевозить домой, но Пётр Степанович,
лёжа под копной, гоняя во рту соломинку, думал не о сене – он думал о
внуках, о Серёге и Толике...
Итак, что он видел? Он видел внуков, спавших голыми в одной кровати... то,
чтоу спящего Серёгибылстояк,истояк,наверное,былу спящего
Толика, ещё ни о чём не говорило, – мальчишкам было по четырнадцать лет,
то есть они уже были в том возрасте, когда стояки – дело понятное и
естественное: это закон природы, и против закона этого не попрёшь... какой
спрос с человека, который спит? Один ли спит человек или спит не один
– здесь разницы нет. И у взрослых такое тоже бывает, и даже нередко бывает, а
уж у мальчишек, когда в организме их всё бурлит, когда мысли все крутятся-
вертятся вокруг секса, когда уже хочется им, хочется не по-детски, это
бывает тем более! Пётр Степанович, держа во рту соломинку, невольно
улыбнулся, вдруг вспомнив... сколько ему тогда было лет? Да столько же,
сколько сейчас Серёге и Толику – тоже четырнадцать... или нет, он был
младше... да, конечно, он был младше! Было ему лет тринадцать, никак не
больше... было лето, откуда-то с Урала к Матюшиным, жившим на другом
краю Сосновки, погостить приехала внучка Танька... а вот Таньке было уже
четырнадцать или даже пятнадцать – она была старше их всех в их
мальчишеской ватаге, и вот эта Танька по вечерам давала пацанам пощупать
свою грудь... больше ничего не было – ни поцелуйчиков, ни, тем более,
половых актов, и даже просто залезть к ней в трусы, чтоб пощупать т а м,
никому из пацанов Танька не позволяла, попытки такие она пресекала, так
что все довольствовались только тем, что было можно, но и этого вполне
хватало, чтоб почувствовать себя настоящим мужчиной... и неизвестно, чем
бы всё это закончилось – может, дошло бы дело и до самого настоящего
секса – но кто-то стуканул бабке Матюшихе, что вытворяет её внучка с
местными пацанами, и Танька, недолго погостив в Сосновке, была без
лишнего шума отправлена домой – «от греха подальше», однако до того, как
набожная Матюшиха отправила внучку домой, тринадцатилетний Петька
тожеуспелприобщитьсяк настоящему...
Пётр Степанович, лёжа под копной сена, всматривался в своё прошлое, и
казалось ему, что всё это было только вчера... щупали Таньку за сараем, и
когда кто-то из пацанов уходил за сарай вместе с Танькой, все, оставшиеся
сидеть на брёвнах, знали, ч т о там, за сараем, происходит, – Танька сама
выбирала-решала, кто за сарай с ней пойдёт – кто будет тем счастливчиком,
кому она даст себя полапать; до него, до Петра Степановича, который тогда,
в то навсегда ушедшее время, ещё не был Петром Степановичем, а был
просто Петькой, щуплым пацанёнком, очередь всё никак не доходила,
некоторые пацаны уже по три раза сходили за сарай, а его, Петьку, Танька
почему-то обходила своим вниманием, но в последний вечер своего
пребывания в гостях у Матюшихи она Петьку позвала: «Пойдём, Петя,
отойдём в сторону, я тебе что-то сказать хочу...» – и Петька, метр с кепкой,
победно глянув на пацанов – пацанам многозначительно подмигнув, вслед за
Танькой отправился за сарай...
Солнце начинало припекать, оно било прямо в глаза, и Пётр Степанович,
забыв про Серёгу и Толика, чуть передвинулся в сторону, в холодок, –
теперь, спустя прожитую жизнь, вспоминать то давнее, детское и глупое,
было смешно, а тогда... за сараем Танька, глядя Петьке в глаза, спросила так,
как она спрашивала у всех пацанов: «Хочешь потрогать мои сиськи?» –
Танька проговорила это без всяких предисловий, и даже не проговорила, а
прошептала, от пацанов Петька знал, что так Танька спрашивает всех, то есть
был к такому вопросу готов, и всё равно... шёпот Танькин показался Петьке
таинственным, необыкновенно возбуждающим – вмиг пересохшими губами
Петька ответил-признался: «Хочу», одновременно с этим признанием
чувствуя, как его членик в штанах, стремительно затвердевая, сладко
напрягается... лифчика на Таньке не было – «сиськи» у Таньки под блузкой-
рубашкой были не очень большие, похожие на два одинаковых холмика-
бугорка, и Петька сначала одной рукой, потом сразу двумя руками несильно
сжимал, тискал-мял Танькину грудь, делая это то пальцами, то ладонями –
ощущая упругую мякоть торчащих выпуклостей, и... щупая Танькину грудь,
он, Петька, сам не знал, что ему приятнее – теребить Танькины «сиськи» или
осознавать, что он э т о делает... «сеанс» – а именно так называли
мальчишки походы с Танькой за сарай, длился минуты три или четыре, член
у Петьки стоял, упираясь в трусы, член распирало от сладости, и это было
неправильно, что Петька не мог свой член потрогать, не мог его сладко
стиснуть, сдавить-сжать... ну, то есть, мог, наверное, но... за сарай его Танька
недлятоговедьпозвала,чтобыоннаглазахуней дрочил! Недлятого...
а для чего? Мальчишек, собиравшихся по вечерам на брёвнах, было человек
шесть или семь, это была их компания, их ватага, принявшая в свои ряды
приехавшую Таньку... точнее, Танька сама внедрилась в их ряды, а пацаны
возражать не стали, – Петьке и его друзьям было по двенадцать-тринадцать
лет, и только долговязому молчаливому Яшке было четырнадцать, он был
чуть старше остальных, Таньке тоже было четырнадцать или даже
пятнадцать, и... зачем она это делала – чего хотела, зазывая их, малолеток, за
сарай? Этого пацаны не знали, над этим не заморачивались, но в «сеансах» за
несколько дней поучаствовали все... три-четыре минуты длился Петькин
«сеанс, – Танька, дав Петьке возможность пощупать свою небольшую,
упруго-мягкую грудь, сказала: «Ну, хватит!», застегнула на блузке-рубашке
верхние пуговицы, и, когда они выходили из-за сарая, Петька, победительно
улыбаясь друзьям, правую руку держал в кармане брюк, прижимая к ноге
напряженный, сладко ноющий столбик... онанировал он в тот вечер с
особенной сладостью, мысленно тиская Танькины «сиськи», мысленно их
целуя, мысленно опускаясь рукой вниз – засовывая ладонь в Танькины
трусики, где у ней были, как грезилось тринадцатилетнему Петьке, мягкие
шелковистые волосы...
Вся эта история из давно прошедшего, в Лету канувшего времени медленно
прокрутилась перед мысленным взором Петра Степановича, словно всё это
было только вчера... Танька эта в Сосновку больше никогда не приезжала, и
зачем она давала мальчишкам щупать свою грудь, получала ли она сама от
этого какое-то удовольствие или это было у Таньки какое-то психическое
отклонение – об этом никто никогда не узнал, да это было и неважно: Танька
ещё какое-то время волновала воображение в минуты уединения, когда рука
скакала-прыгала в низу живота, потом её образ постепенно вытиснился
другими образами, другими делами и заботами, и Танька эта забылась, образ
её напрочь стёрся, растворился в прошлом, как растворилась в прошлом вся
эта необычная история... и вот теперь он, Пётр Степанович, неожиданно
вспомнил эту Таньку из детства – он вспомнил п е р в у ю девчонку, у
которой он потрогал грудь, но теперь дело было совсем не в Таньке: думая
про Серёгу и Толика, Пётр Степанович вспомнил не Таньку, а вспомнил себя,
каким был он сам, когда было ему почти столько же лет, сколько было сейчас
Серёге и Толику... всё, всё то же самое, как и полвека назад! В четырнадцать
лет по утрам у Петьки тоже стоял, и он, Петька, нередко снимал напряжение
в туалете, куда устремлялся сразу после просыпания – торопливо и сладко
делал то, что делают, наверное, все... так было, наверное, и сто лет назад, и
тысячу лет, и даже до нашей эры – все мальчишки во все времена
одинаковые, и если б, к примеру, он увидел... если б он стал невольным
свидетелем того, как Серёга занимается онанизмом, он бы нисколько не
удивился и уж точно не стал бы придавать этому какое-то значение, не стал
бы об этом даже думать – все мальчишки во все времена взрослеют
одинаково... но он увидел нечто другое, и теперь с этим – с тем, что он
увидел – нужно было что-то делать...
Пётр Степанович, передвинувшись ещё немного – скрываясь от солнца,
достал из кармана пачку с сигаретами, достал спички и, чиркнув спичкой,
закурил... если б Серёга и Толик спали пусть на одной кровати, но в шортах
или хотя бы в трусах, то этому можно было б найти объяснение: ну,
дурачились... или, наоборот, о чём-нибудь разговаривали – и, на минуту
затихнув, успокоившись или умолкнув, сами не заметили, как уснули... могло
быть такое? Вполне могло! Но... они были голые! Понятно, что не во сне они
стянули с себя трусы – они сняли их до того, как уснуть... а потом не надели,
не успели надеть – их сморил сон, и здесь самым естественным образом
возникал главный вопрос: зачем они сняли с себя трусы? Ну, то есть... что
они делали до того, как их сморил сон? Пётр Степанович сделал глубокую
затяжку... конечно, Пётр Степанович знал, ч т о могут делать или даже что
делают взрослые парни, взрослые мужчины между собой,
– Пётр Степанович,прожившийжизнь,знал,чтоесть мужеложество, чтона
зоне, то есть в тюрьме, явление это распространенное, что мужики или парни
могут сосать у кого-то члены даже без всякого принуждения, но всё это
знание было абстрактно, без всяких деталей, без всяких нюансов и
подробностей... так получилось, что эта другая сторона секса прошло мимо
Пётра Степановича, ни разу его не задев, нигде и никак не зацепив: ни в
детстве, ни в подростковом возрасте, ни позже, когда он стал парнем, ни в
армии – нигде никогда Пётр Степанович не сталкивался с подобным
явлением... и интереса ко всему этому у него не было никогда – знал Пётр
Степанович, что такое бывает, и не более того, никогда никакого интереса к
этому у него, у Петра Степановича, не было. А теперь... что могли делать
Серёга и Толик в постели голыми? Зачем они сняли трусы? Это был главный
вопрос, – ведь для чего-то же сняли внуки трусы...
Для чего-то сняли... но шанс узнать, для чего внуки по вечерам снимают
трусы, у Петра Степановича был практически на нуле. И вот почему. Люди
часто допускают одну неосознаваемую ошибку: в спорах, в суждениях о чём-
либо, в оценках других, в понимании разных событий или явлений люди
отталкиваются от тех представлений, от тех знаний или незнаний, какие
сложились у них, – собственный жизненный опыт, или набор усвоенных
«истин», или смесь из того и другого невольно становятся той колокольней, с
высоты которой люди уверенно судят об окружающем их мире: это
правильно, а это неправильно, этот дурак, а этот умный, это хорошо, а это
плохо, это может быть, а такого не может быть никогда... сколько людей
– столько мнений! С в о и х, л и ч н ы х мнений. Здесь, правда, тоже не всё
так просто: кукловоды, преследуя свои цели, во все времена объединяли
людей каким-либо о б щ и м мнением, или о б щ е й верой во что-нибудь,
или о б щ и м представлением о правильном и неправильном, но даже в
этом случае мало кто хотел или хочет признавать себя безмозглой куклой в
чужих руках – каждый, разделяя так называемое «общепринятое мнение», к
мнению этому по причине стадности подстегиваясь, между тем, как правило,
уверен, что это е г о убеждения, его л и ч н о е мнение, которое просто
совпадает с общим п р а в и л ь н ы м мнением, повсеместно
господствующим в социуме или в каком-то куске мире, – в этом, собственно,
и заключается искусство манипуляции, чтобы каждый, объединяясь с
другими в своих суждениях-представлениях по какому-либо вопросу, при
этом не понимал, что он всего лишь жертва опытного оратора, жертва
лукавого или врущего телевизора, жертва пропаганды, жертва ловких
подстав и разводов... и если вопросы посадки огурцов или репчатого лука
кукловодов мало волнуют, а потому для решения подобных вопросов
создавать какое-то «общественное мнение» у кукловодов нет нужды то
вопросы секса и, прежде всего, секса однополого всех кукловодов неизменно
волновали везде и всегда: кукловоды всеми доступными им средствами
столетиями формировали представление об однополом сексе как о чем-то
страшно постыдном, позорном, недопустимом, справедливо преследуемом
исключительно «в интересах общества», и здесь в ход шли, с одной стороны,
«происки дьявола», «мерзость», «да будут преданы смерти, кровь их на них»,
а с другой стороны, «скрепы», «половая мораль», «семейные ценности»,
«духовно-нравственные ориентиры» «нормы традиционного общества», то
есть вся та лабуда, которой щедро осеменяли кукловоды так называемый
«народ»... «Однополый секс – это мерзость?» – «Мерзость!» – «А ты
пробовал?» – «Ты что – с дуба свалился? Я не пидарас!». «Геи – это
извращенцы?» – «Извращенцы! Ненормальные! Больные!» – «А почему?»
– «Таквсеэтознают – все таксчитают!»–упс!Все!–кукловоды
потирают потные ладошки: враг есть, и ненавистью к этому врагу можно
отлично объединять биомассу в монолитный кулак для борьбы за «наши
ценности».Вконтекстеэтого общеприятого мнения ободнополом
сексе или о геях, в контексте борьбы за «наши традиционные ценности»
особенно рьяно всех этих «извращенцев» и «преступников» ненавидят те, кто
когда-то хотел попробовать сам, но по каким-то причинам этого так и не
сделал, или попробовать хочет, но – опять-таки, по разным причинам – этого
не делает, не пробует, и таких, сексуально неудовлетворённых по части
своих однополых позывов, очень даже немало, и кукловоды об этом тоже
знают и это расчетливо и ловко используют для достижения своих целей, –
здесь впору вспомнить слова Оруэлла из его знаменитой книги: «Дело не
только в том, что половой инстинкт творит свой собственный мир,
который неподвластен партии, а значит, должен быть по возможности
уничтожен. Еще важнее то, что половой голод вызывает истерию, а она
желательна, ибо ее можно преобразовать в военное неистовство и в
поклонение вождю» – отличное объяснение для всякой лабуды про «мерзких
пидарасов» и, соответственно, про «защиту наших духовных ценностей»...
люди в массе своей бисексуальны, именно так распорядилась природа, это
данность, и потому превращение гомосексуальности в «извращение» и
«преступление» – это один из мощнейших инструментов манипулирования
массовкой со стороны власть предержащих, со стороны «вождей»,
церковников и обслуживающих их кукловодов, – так было всегда, с самого
начала н а ш е й эры... и если бы Толика и Серёгу, спящими голыми в одной
постели, увидел бы кто-то, кому тема эта в любой форме небезразлична, то
этот кто-то тут же сделал бы вывод, ч т о всё это значит, – у всех,
небезразличных к теме однополых отношений, вывод без особых гаданий и
разных предположений сразу возник бы сам собой, и это понятно: каждый
судит о других по себе – судит других со своей колокольни. Вот и у Петра
Степановича, как и у всякого другого, тоже была своя колокольня, с высоты
которой он смотрел на окружающий его мир...
Солнце, поднимаясь всё выше и выше, стремясь к зениту, вновь настигло
Петра Степановича, и Пётр Степанович снова переместился в сторону,
прячась от палящих солнечный лучей; так вот... если бы у Петра
Степановича, думающего о Серёге и Толике, был бы собственный
подростковый опыт однополого секса, какой в подростком возрасте бывает у
многих мальчишек, открывающих мир секса, или если бы у Петра
Степановича в его жизни хотя бы был просто какой-то опыт по этой части,
приобретённый случайно, одноразово, под влиянием каких-либо
обстоятельств, то, отталкиваясь от этого опыта, он наверняка бы смог
заподозрить-предположить, чем именно могли заниматься в постели голые
четырнадцатилетние подростки; ещё бы подозрения-предположения о
практикуемых мальчишками гомосексуальных актах могли бы возникнуть у
Петра Степановича, если бы он такими вопросами интересовался, если бы
чувствовал он в глубине души какое-то шевеление на эту для многих
волнительную тему, но Пётр Степанович по складу своего характера был не
теоретиком, а былон практиком, причемвесьегопрактический
интерес всю жизнь носил исключительно гетеросексуальный характер... ну,
и что – при всём таком раскладе – должен был думать Пётр Степанович про
Серёгу и Толика?
И ещё был один момент, тоже немаловажный: и Серёга, и Толик были не
просто какими-то абстрактными подростками, спавшими голыми в одной
постели, они были даже не соседскими мальчишками, а были в н у к а м и,
что, в свою очередь, делало Пётра Степановича предвзятым: мысль о том,
что внуки могут орально или анально трахаться, быть п и д а р а с а м и...
эта, в общем-то, простая, вполне житейская мысль просто-напросто не
приходила Петру Степановичу в голову... и, опираясь на собственный
подростковый опыт при отсутствии минимальных знаний о подростковой
сексуальности за пределами личного опыта, будучи не втянутым в ту
воронку ненависти к так называемым «нетрадиционным ценностям», как это
происходит это с сексуально ущербными патриотами, черпающими подпитку
из телевизора, Пётр Степанович пришел к закономерному для себя выводу,
что Серёга и Толик, уже находясь в возрасте совершенно естественного,
природой обусловленного х о т е н и я, занимались банальным онанизмом,
как когда-то этим занимался в подростковом возрасте он сам,
четырнадцатилетний Петька...
дальше этого предположения и,
соответственно, дальше такого вывода Пётр Степанович в своих мыслях,
опираясь на с в о й жизненный опыт, не продвинулся... да, внуки
занимались онанизмом – такое занятие было для Пётра Степановича и
понятно, и объяснимо! Почему они делали это в одной постели? Почему они
были при этом голые? Ну, может, бахвалились друг перед другом своей
взрослостью, дурковали-дурачились, соревновались, кто их них взрослее...
могло быть такое? Могло! Пётр Степанович вспомнил, как лет в
двенадцать... или нет, даже раньше – лет в одиннадцать или десять – они,
пацаны безволосые, несколько раз теребили свои напряженные писюны
совместно, ещё не совсем понимая, зачем это нужно делать... просто было
интересно, было любопытно! Пётр Степанович с высоты своей прожитой
жизни улыбнулся: вот они, загорелые, как чертенята, с приспущенными
штанами стоят в сарае у Юрика и весело, ещё неумело, ещё не зная, что
«делать так стыдно», ещё не ведая, чем такое должно заканчиваться, с
детским азартом дёргают свои затвердевшие краники...
– вспомнив это
давнее, давно забытое, глупое, навсегда ушедшее, похороненное под грудой
прожитых лет, Пётр Степанович невольно улыбнулся: какие же были они
дураки! А с другой стороны... почему дураки? Всему своё время... время
клады искать и время в клады не верить, время грезить о любви и время
влюбляться, время косить траву на сено и время готовое сено везти домой,
чтобы было что жевать кормилице Машке под завывание зимней вьюги...
всему своё время!
«Да, сено пора возить под навес, – подумал Пётр Степанович, поднимаясь на
ноги; ни машин, ни тракторов, что были когда-то в совхозе, в Сосновке давно
уже не было, попросить помочь с перевозкой сена было некого, и потому
оставалось надеяться только на себя – для перевозки сена у Пётра
Степановича был огромный полотняный мешок и еще был небольшой
прицеп к «Москвичу».
– Толик с Серёгой помогут, пока они здесь...»
Отряхиваясь, Пётр Степанович подумал, что хорошо... хорошо, что утром он
растерялся и ретировался – не стал сгоряча будить внуков, не стал сгоряча
требовать объяснений, устраивать никому ненужное дознание, – у каждого
свой тайный личный мир, и не всегда разумно, а в каких-то случаях даже
очень неразумно лезть туда, куда лезть не надо... пусть внуки думают, что он,
Пётр Степанович, их не видел! Да и что он видел такого особенного? Ну,
занимались мальчишки онанизмом, вдвоём занимались... и что? Да ничего!
«Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего
нового под солнцем» – мог бы подумать Пётр Степанович, подводя итог
«разбору полётов», но Пётр Степанович этих слов не знал, как не знал он
ничего про царя Соломона, сказавшего эти слова в незапамятные времена, –
Пётр Степанович решил, что сено для Машки они начнут перевозить домой
на следующей неделе и что за три-четыре дня они, то есть он и внуки, с этой
задачей вполне справятся, если внуки не будут лениться...
За обедом Серёга с Толиком во всех подробностях рассказали Петру
Степановичу, как они помогали бабуле заготавливать еду на зиму: из погреба
достали пустые стеклянные банки, хорошо их помыли, потом пропарили,
чтоб убить всех микробов – чтобы банки с едой «не взорвались», ещё они
тщательно перемыли овощи, огурцы и помидоры, очистили от шелухи
дольки чеснока... собственно, рассказывал это всё Серёга – Толик по
большей части молчал или, когда Серёга обращался к нему за
подтверждением, кивал головой.
- А что же делала бабуля? – поинтересовался Пётр Степанович с лёгкой, едва
уловимой иронией в голосе. - Ну, если всё делали вы...
- Бабуля в банки огурцы и помидоры, которые мы подготовили, укладывала,
заливала их кипятком два раза и потом закручивала... но без нас бабуле было
бы трудно всё сделать самой! – Серёга посмотрел на Зинаиду Ивановну.
– Скажи, бабуля!
- Конечно! – лицо Зинаиды Ивановны озарилось лучистой улыбкой.
– Без вас, мои золотые, я бы до сих пор ещё возилась с этими банками...
- Вот! А с нашей помощью – пятнадцать банок с огурцами, пятнадцать банок
с помидорами и десять банок ассорти уже готовы! Вам теперь на всю зиму
хватит!– проговорил Серёга с неподдельной гордостью за себя и за Толика.
– Да, Толян?
Соглашаясь с Серёгой, Толик в ответ кивнул головой.
- Ну, молодцы! – резюмировал Пётр Степанович. – Теперь мне тоже нужна
будет ваша помощь...
- Говори, дедуля! – не дослушав Петра Степановича до конца, с энтузиазмом
воскликнул Серёга. – Мы тебе тоже поможем!
Пётр Степанович объяснил, что надо будет перевезти домой копны сена,
– работа не очень трудная, но немного однообразная, поскольку копен
довольно много, однако за три-четыре дня они втроём с этой работой вполне
справятся.
- Поможете? – Пётр Степанович вопросительно посмотрел сначала на
Серёгу, потом на Толика.
– Я, конечно, и один могу всё это сделать, но
втроём будет и быстрее, и веселее...
- Конечно, поможем! – не раздумывая, всё с тем же энтузиазмом отозвался
Серёга.
– Да, Толян? – Серёга вопросительно посмотрел на Толика.
– Поможем дедуле?
- Конечно, поможем! – утвердительно проговорил Толик и, как человек
деловой и прагматичный, вопросительно посмотрел на Пётра Степановича: –
Когда нужно перевезти сено?
- Я думал на следующей недели начать возить, но если вы мне поможете, то,
пожалуй, завтра этим мы и займёмся. Дня за три-четыре управимся.
Согласны? – Пётр Степанович посмотрел на Толика как на человека более
делового и основательного по сравнению с легкомысленным Серёгой.
- Согласны! – одновременно ответили Толик и Серёга и, посмотрев друг на
друга, весело рассмеялись.
После обеда, взяв с собой пообедавшего Пирата, бойскауты на своих
«мустангах» рванули на остров – и покупаться, и вообще... вдруг чего-то ещё
захочется!
- Толян... всё-таки нам офигенно повезло, что дедуля нас не видел – что его
тормознул на дороге тот мужик на своём драндулете, – проговорил Серёга;
они уже искупались, поныряли-поплавали, и теперь стояли на берегу,
обсыхая; трусы они сняли – стояли голые, юные и стройные, как настоящие
дикие люди на каком-нибудь затерявшемся в океане острове. Верный Друг
Пират, который хотя и не нырял, но тоже немного поплавал вместе с
мальчишками, что-то искал в кустах. – Прикинь, если б не тот мужик... как
бы, Толян, мы спалились!
- Да уж! – согласился с Серёгой Толик.
– Пришлось бы с дедулей объясняться...
- А ты что собирался говорить дедуле? Ну, когда мы выходили на улицу –
когда думали, что дедуля нас видел... – Серёга с любопытством посмотрел
на Толика. – Ты мне сказал, что если дедуля начнёт допрос, то отвечать ему
будешь ты...
- Если б дедуля спросил, почему мы спали вместе и почему были голые, я бы
сказал...
– Толик, глядя на Серёгу, улыбнулся – я бы сказал, что мы
мастурбировали, а потом незаметно уснули... вот что я бы сказал!
- Ты бы так и сказал?! – с лёгким изумлением в голосе произнёс Серёга,
глядя на Толика. – Ты сказал бы дедуле, что мы дрочили?
- Не дрочили, а мастурбировали! – назидательно подняв указательный палец
вверх, с улыбкой поправил Серёгу Толик.
– Мастурбация – это снятие
напряжения. Все пацаны мастурбируют, хотя в этом не признаются.
- Вот! Не признаются же! – Серёга так же, как Толик, назидательно поднял
вверх свой указательный палец. – А ты бы спалил и меня, и себя...
- Блин! А ты... ты сам что сказал бы дедуле, если бы он нас спросил? –
Толик, глядя на Серёгу, прищурился,
- Я бы сказал, что это не мы! – тут же, не задумываясь, отозвался – ответил –
Серёга.
- В смысле? – не понял Толик.
- Что «в смысле»? Я бы сказал, что это не мы – что мы не дрочили...
- А что же мы делали?! – изумился Толик, глядя на Серёгу. – Серый... какой
же ты придурок! – Толик рассмеялся. – Если мы не дрочили, то тогда ч т о
мы делали голые в одной постели? В жопу долбились – трахали в попу друг
друга? Блин, ты просто тупой придурок! У тебя стояк был, и... «это не мы –
мы не дрочили» – «а что вы делали?» – «мы друг у друга сосали, а потом
уснули»... так, что ли, ты объяснил бы дедуле, если б он нас застукал? Блин,
я фигею с тебя!
- Какой ты, Толян... возбудимый! У меня всегда стояк по утрам... и что? –
Серёга, сделав блудливое выражение лица, игриво посмотрел на Толика. – У
меня и сейчас стояк будет... смотри! – Серёга, опустив голову, посмотрел на
свой действительно увеличивающийся, поднимающийся член. – Уже встаёт!
Если мой старший брат такой умный, то пусть мне, глупому, скажет: если у
бойскаута член поднимается, это к чему? К дождю или к кайфу?
Толик, вслед за Серёгой опустив голову вниз – посмотрев на Серёгин член,
почувствовал, как у него самого предвкушающе кольнуло в промежности, и
его член стал также неумолимо расти.
- У меня тоже встаёт! – рассмеялся Толик. – Смотри!
- Толян, представь, что я плохо вижу...
– Серёга, чуть округлив глаза –
изобразив на лице сосредоточенность не ориентирующегося в пространстве
человека, стал хватать пальцами воздух справа и слева от Толикова члена,
как бы пытаясь-стараясь нащупать сам член, чтобы проверить и убедиться;
что Толик не врёт.
Толик, с улыбкой глядя на «ослепшего» Серёгу, со словами:
- Надо помочь слепоту, – взял руку Серёги чуть повыше кисти, подвел
пальцы к своему затвердевшему члену, и – член Толика в тот же миг оказался
в крепком Серёгином кулаке.
- Вот! Теперь я чувствую... вижу, что ты не шутишь... у тебя тоже стоит! А к
чему всё это? К дождю? Или, может, к чему-то ещё? – Серёга, продолжая
играть роль слепого, изобразил на лице полное непонимание. – Или, может, к
землетрясению... это ты можешь мне объяснить?
- Сейчас объясню...
– вновь рассмеялся Толик; он сжал в кулаке
напряженный Серёгин член, потянул Серёгу за член в сторону расстеленного
на траве покрывала.
– Пойдём, мой незрячий брат... сейчас я тебе всё объясню...
- Куда ты меня ведешь? – прошептал Серёга, продолжая играть роль слепого.
- Уже пришли... ложись! – Толик легонько толкнул Серёгу, и Серёга, будучи
«слепым», послушно опустился на покрывало.
- Что это? Покрывало? Зачем оно здесь? Что ты хочешь со мной сделать?
- Сейчас узнаешь...
Мальчишки дурачились. Они были возбуждены – члены у них у обоих были
напряжены, и жаркая сладость предвкушения уже полыхала, плавилась и в
промежностях, и в мышцах туго сомкнутых анусов... какое-то время они,
поочерёдно оказываясь то сверху, то снизу, страстно, с юным ненасытным
упоением сосали друг друга в губы, сладострастно сопя, тёрлись друг о друга
липко залупающимися членами... опрокинув Серёгу на спину – оторвавшись
от губ Серёгиных, Толик молча приблизил лицо к Серёгиному паху, и губы
Толика прикоснулись к обнаженной, сочно пламенеющей головке
Серёгиного члена, – ничего не говоря, Толик провёл кончиком языка по
натянутой уздечке, пощекотал уздечку языком и губами и, оторвав член от
живота – приведя твёрдый, напряженно торчащий член в вертикальное
положение, медленно вобрал головку в рот... содрогнувшись всем телом,
Серёга невольно подался пахом вверх, сладострастно сжав ягодиц – стиснув
и без того сомкнутые мышцы сладко зудящего ануса, – Толик, скользя
губами по горячему стволу, ритмично задвигал, заколыхал головой вверх-
вниз...
- Толян... давай, я тоже... вместе давай! Одновременно... – прошептал Серёга,
чуть приподняв голову – глядя, как Толик сосёт его член.
Ничего не говоря, Толик крутанулся рядом с лежащим на спине Серёгой,
перебросил одну ногу через Серёгину голову, чуть подался всем телом назад,
чтобы член его оказался прямо над Серёгиным лицом, и они в один миг
оказались лежащими валетом, точнее, лежал Серёга, а Толик над ним,
опираясь на локти, раздвинув ноги, стоял раком, – Серёга, направив член
Толика вертикально вниз, приподнял голову, чтоб достать до члена губами,
но держать голову навесу было неудобно, и Серёга, прошептав:
- Ниже... ниже опустись... – одновременно с этими словами надавил ладонью
Толику на поясницу.
Толик, послушно скользнув коленями по покрывалу – шире раздвигая ноги,
опустился над Серёгиным лицом ниже, член Толика оказался в сантиметре от
Серёгиных губ, и Серёге теперь оставалось лишь чуть приподнять голову,
чтоб дотянуться губами до обнаженной, сочно пламенеющей головки, что
Серёга и сделал: снизу вверх Серёга насадил свой рот на твёрдый горячий
ствол, скользнул влажным кольцом обжимающих губ по стволу к мошонке...
это был кайф – кайф двойного наслаждения, когда сосёшь ты и сосут у тебя,
и всё это делается одновременно, – какое-то время мальчишки с сопением
двигали, колыхали головами – Толик сверху вниз, а Серёга снизу вверх...
Толик стоял над Серёгой раком – ноги Толика были разведены, и,
соответственно, были раздвинуты, распахнуты его ягодицы, так что очко
Толика – туго стиснутые мышцы сфинктера, окаймлённые бледно-
коричневым кружком – было прямо перед Серёгиными глазами, – не
выпуская член Толика изо рта, Серёга подушечкой пальца прикоснулся к
центру коричневого кружка... не надавил на очко, а именно прикоснулся,
едва притронулся к мышцам сфинктера, как делал он это себе во время
дрочек, – Толик вздрогнул от наслаждения, и Серёга в то же мгновение
почувствовал, как мышцы сфинктера под его пальцем дёрнулись-
шевельнулись... у Серёги мелькнула мысль, что он мог бы... очко у Толика
было чистое, и он, Серёга, сейчас мог бы... это было не вспыхнувшее
желание, а любопытство... да, именно любопытство – посмотреть, что
почувствует Толик и что при этом почувствует он, Серёга, – мышцы
сфинктера от лёгких прикосновений пальца конвульсивно сжимались,
шевелились, и Серёга подумал, что если... он, Серёга, понятия не имел, что
для таких сексуальных действий есть отдельные, специальные названия –
термины «аналингус», «римминг»... он никогда не видел геевские
порноролики, где парни делают это друг другу... он, Серёга, не знал, что это
достаточно распространённая разновидность орального секса, известная
человечеству с незапамятных времён... ничего этого четырнадцатилетний
Серёга не знал, и мысль эта – прикоснуться кончиком языка к очку Толика,
лизнуть очко языком – пришла ему в голову внезапно, без какого-либо
знания со стороны... и, наверное, если б эта спонтанно пришедшая в голову
мысль возникла бы в виде ж е л а н и я, он, Серёга, или это своё желание
осуществил бы, благо очко Толика было прямо перед его глазами, или своим
желанием поделился бы с Толиком, чтобы вопрос этот согласовать, но в
мысли этой было не желанием, а было всего лишь обычное любопытство, и
потому мысль эта – попробовать анус Толика языком – всего лишь
мелькнула в голове Серёги... промелькнула, не задержавшись.
- Толян...
– выпустив изо рта мокро блестящий член Толика, возбуждённо
прошептал Серёга, и в его голосе отчетливо прозвучали нотки нетерпения.
– Давай в жопу друг друга... хочешь?
- А ты? – Толик, соскользнув губами с члена Серёги, чуть подался в сторону,
сплёвывая на траву образовавшуюся во рту обильную слюну.
- Я хочу,– отозвался Серёга. – Давай, Толян! Где наша смазка?
Толик первым вставил Серёге – медленно вдавил напряженный член в тугую
Серёгину дырочку; эластично растянувшуюся под натиском несгибаемо
твёрдого стояка; потом они поменялись местами – поменялись ролями, и
Толику в попу вставил Серёга; мальчишки поочерёдно натянули друг друга в
тугие дырочки, поочерёдно кайфуя от сладости и морщась от боли, но в
общем и целом это, конечно же, был кайф... дважды подбегал Пират, чтоб
посмотреть, чем занимаются жарко сопящие «индейцы», – понимал ли Пират
что-либо или нет, неизвестно, но, глядя на то, как сначала Толик, нависая над
Серёгой, ритмично двигает задом, потом Серёга, точно так же нависая над
Толиком, точно так же двигает задом своим, Пират оба раза одобрительно
махал хвостом... разрядившись друг в друга – поочерёдно друг в друга
кончив, мальчишки еще покупались, поныряли-поплавали, поднимая
фонтаны радужных брызг...
Домой возвращались, когда солнце уже катилось к закату, – Толик с Серёгой,
переговариваясь, смеясь, неспешно крутили педали, и настроение у обоих
было отличное; Пират, подняв хвост, бежал впереди, показывая дорогу...
С перевозкой сена уложились в три дня, – работа была не то чтобы трудная,
но однообразная и потому утомительная: возили сено с полей от завтрака и
до ужина, делая перерывы лишь на обед; привезённое сено складировали на
сеновале – в специальном высоком сарае, предназначенном для защиты
Машкиной еды от дождя и снега, к концу дня мальчишки, работавшие на
совесть, дружно и сноровисто, уставали так, что не было сил даже для секса,
и три дня у Серёги и Толика никакого секса не было: после ужина они
буквально валились с ног, так что сил хватало только на то, чтоб покормить
Пирата и сходить в душ обмыться... словом, с сеном управились за три дня,
и когда последняя копна оказалась под крышей, Серёга за ужином не без
гордости отрапортовал Зинаиде Ивановне, что «теперь Машка едой
обеспечена на всю зиму» и что без их деятельного участия «дедуля за три дня
и половину сена не перевёз бы», – это была вполне понятная гордость за себя
и за Толика: да, они реально помогли дедуле с перевозкой сена, и потому им
было чем гордиться.
Три дня мальчишки вместе с Петром Степановичем перевозили – с утра до
вечера – сено, три дня у них не было секса, а на четвёртый день случилось то,
что могло не случиться, но что случилось... Накануне, поужинав, Серёга
сказал Петру Степановичу, что будить их, бойскаутов, к завтраку не нужно –
что они будут спать до обеда, как и «положено спать на каникулах». «Да как
же вы без завтрака будете? – с лёгким беспокойством в голосе озадаченно
воскликнула Зинаида Ивановна. – Придёте позавтракаете, а потом спите до
обеда...» «Бабуля! Если мы встанем утром к завтраку, а потом снова ляжем,
то мы уже не уснём. А так мы выспимся от души, пообедаем и после обеда
рванём с Пиратом на наш остров. Да, Толян?» – Серёга посмотрел на Толика,
незаметно толкнув под столом ногой ногу Толика. «Да», – односложно
отозвался Толик, соглашаясь с Серёгой. «Да пусть спят, сколько хотят! –
поддержал внуков Пётр Степанович. – Пусть отсыпаются, пока каникулы...
школа начнётся, и всё, там особо уже не спишь...» «Да как же они спать
будут голодными?» – возразила Петру Степановичу Зинаида Ивановна, и
Серёга тут же объяснил, что пока они будут спать, они не будут знать, что
они голодные, а как проснутся и голод почувствуют, то есть узнают, что
голодные, так сразу придут на обед... на том и порешили. Перед сном Серёга
с Толиком сладко перепихулись, поиграли-подурачились друг с другом, и,
когда эта игра, как и положено, завершилась оргазмами, они надели трусы,
ещё немного посидели на ступеньках крыльца, – небо было звёздное, и Толик
показал Серёге созвездие Кассиопеи, похожее на немного растянутую
английскую букву W. «Толян... а ты что – все созвездия знаешь?» –
посмотрел на Толика Серёга; в глазах Серёгиных была смесь удивления и
восхищения. «Нет, конечно! – рассмеялся Толик – Я только несколько
созвездий знаю...» «Ну, всё равно... всё равно классно! Я тоже, как ты, хочу
знать... почему нам в школе про всё это не рассказывают?» – проговорил
Серёга, снова задрав вверх голову – глядя на звёздное небо. «Папа говорит,
что когда он учился в школе, у них был такой предмет – астрономия, и они
всё это изучали – и созвездия, и звёзды...», – отозвался Толик. «Вот! А нам
сейчас всякую хрень преподают... – проговорил Серёга и, всё так же глядя на
усеянное звёздами небо, сделал неожиданное признание: – Я, может, тоже
буду астрономом...» Улеглись они по своим постелям – не так, как в
прошлый раз, когда их чуть не застукал дедуля...
Завтракали Пётр Степанович и Зинаида Ивановна вдвоём, и – пусто и
одиноко показалось им без Серёги и Толика.
- Разъедутся внуки наши по домам, и будем мы снова вдвоём куковать, –
вздохнула Зинаида Ивановна, садясь за стол. – Я уже так привыкла...
- Ну, а что ты хочешь? – хмыкнул Пётр Степанович. – Это, Зина, жизнь... у
них своя жизнь, и она у них только начинается, а у нас своя, большей частью
уже прожитая. Всегда так было, и ничего ты здесь не поделаешь. Это как
день земной: утро звонкое, потом полдень, потом солнце катится к закату...
- Да я это всё понимаю, – снова вздохнула Зинаида Ивановна.
- За Сергеем, наверное, скоро отец приедет – заберёт его. Уже, я думаю, из
тайландов они вернулись. А с Толиком мы ещё порыбачим... Серёга рыбак
никудышний, а Толик в рыбалке толк знает, есть в нём рыбацкий азарт. Ну, а
потом и Толик уедет... осень настанет – я перекрою крышу в коровнике... всё
это жизнь, и она идёт своим чередом...
– Пётр Степанович отодвинул в
сторону пустую тарелку.
– Они мне и так хорошо помогли: и с сеном
управились за три дня, я бы один с этим сеном недели полторы возился бы, и
стройматериалы для коровника помогли привезти – несколько раз ездили...
всё хорошо, вот только...
– Пётр Степанович умолк, глядя прищуренным
глазом на Зинаиду Ивановну.
- Что «вот только»? – Зинаида Ивановна вопросительно, с вмиг возникшей
тревогой в глазах посмотрела на Петра Степановича.
- С кладом какая-то неувязка вышла. Обещали они, что с нами поделятся, а
теперь молчат – про успехи свои не заикаются...
- Тю! – рассмеялась Зинаида Ивановна. – Да они, поди, уже сами забыли про
этот клад!
- Вот и я о том же! – хмыкнул Пётр Степанович, доставая из кармана пачку с
сигаретами. – Жизнь
После завтрака Пётр Степанович пошел кормить Пирата и, пока Пират ел,
заглянул в комнату к внукам, – мальчишки спали; Толик лежал на животе,
обхватив руками подушку, Серега, отвернувшись к стенке, лежал на боку,
подогнув одну ногу, оба они чуть слышно посапывали, и Пётр Степанович,
выходя на улицу, невольно подумал, что так глубоко, так безмятежно можно
спать только на пороге жизни, когда ещё нет никаких проблем, когда
школьные каникулы, когда вся жизнь ещё впереди...
Мальчишки проснулись почти одновременно; в комнате был полумрак, было
прохладно... дверь на улицу была открыта, но оттуда, с улицы, не
доносилось ни звука – время утреннего движа, состоящего, по большей
части, из ругани воробьёв, уже миновало, и теперь там, на улице, всё
застыло-замерло от набирающего силу летнего зноя.
- Толян, ты проснулся? – проговорил Серёга, словно это было для него, для
Серёги, неочевидно.
- Проснулся, – отозвался Толик; он лежал на боку, повернувшись лицом к
Серёге, Серёга лежал на боку, повернувшись лицом к Толику, и они
смотрели друг другу в глаза.
– А ты? – спросил Толик, словно теперь для
него, для Толика, это было неочевидно, спит Серёга или уже не спит.
- Я тоже проснулся, – произнёс Серёга. – Сколько сейчас времени? Как ты
думаешь?
- А чего здесь думать? Сейчас посмотрим...
– Толик, перевернувшись на
живот, опустил вниз руку, взял лежащий на полу телефон, посмотрел на
вспыхнувший дисплей. – Офигеть! Уже полдвенадцатого...
- Ни фига мы с тобой спим! – Серёга, глядя на Толика, рассмеялся. – Будем
вставать?
- Ну, а чего лежать, если выспались уже? – отозвался Толик и,
перевернувшись на спину, откинув руки назад, сладко потянулся, закрыв
глаза – то ли зевая, то ли сладко, протяжно выдыхая: – А-а-а ...
Так иногда бывает, когда переспишь: уже проснулся, уже выспался, уже
понимаешь, что надо вставать, а вставать не хочется – словно какая-то
усталость от долгого сна пеленает, мешает оторваться от постели.
- Толян, ты первый вставай! – предложил Серёга, вслед за Толиком тоже
сладко потягиваясь, напрягая все мышцы тела.
- Почему я? – Толик, повернув голову, посмотрел на Серёгу.
- Ну, а кто должен первым вставать? Не я же! – отозвался Серёга, явно желая
потроллить Толика. – Ты первый встаёшь, я за тобой... всё по чесноку!
- Ни фига! Сначала ты встанешь, а потом я, – с деланным равнодушием
проговорил Толик. – Вот так будет по чесноку!
- Я первый не встану! – твёрдо проговорил Серёга.
– Встану только после тебя!
- Ну, тогда будем лежать здесь вечно, – хмыкнул Толик, делая вид, что хочет
улечься поудобнее.
Спор этот – спор ни о чём – был из разряда тех дурашливых, ни о чём не
свидетельствующих перебранок, какие время от времени вспыхивали между
мальчишками, и даже не перебранки это были, а просто вербальные
упражнения: мальчишки устраивали эти словесные поединки, инициатором
которых всегда выступал Серёга, по принципу «кто кого переговорит», они
спорили, доказывая друг другу свою правоту, называли друг друга
«придурками», но все эти споры и обзывания, опять-таки, были в контексте
той музыки, что незримо звучала для них, вела их и связывала.
Какое-то время они лежали молча, демонстрируя друг другу твердость своих
позиций в вопросе «кто должен встать первым». Эрекции у обоих не было:
трусы не дыбились, не вздымались характерными буграми, не были натянуты
мощными, несгибаемо-твёрдыми подростковыми стояками, – видимо, время
утреннего с т о я н и я уже прошло, и теперь в трусах у обоих мальчишек
был штиль.
- Толян... – г лядя на лежащего на спине Толика, первым нарушил молчание
Серёга. – Тебе снятся сны?
- Снятся, – отозвался Толик, поворачиваясь набок – лицом к Серёге.
- А что тебе снится? – в голове Серёги был неподдельный интерес.
- Ну, я не знаю...
– чуть помедлив, отозвался Толик.
– Всякое снится...
иногда это как нарезка мелькающих клипов, так что потом фиг вспомнишь
такой сон, а иногда сон словно длинный фильм – что-то делаешь, куда-то
едешь или идёшь, с кем-то разговариваешь... а тебе что снится? – в голосе
Толика прозвучал тоже неподдельный интерес.
- Мне снилось сегодня, что я летал...
– проговорил Серёга; он на секунду умолк, вспоминая сон.
- Куда летал? – уточнил Толик.
- Просто летал... сам! – отозвался Серега; он снова умолк, думая, как лучше
рассказать Толику свой необычный сон, который ему время от времени начал сниться.
- Как Карлсон из мультика? – уточнил Толик.
- При чём здесь Карлсон? Ты, я вижу, совсем дурак... у Карлсона был
моторчик с пропеллером, а я без пропеллера летал...
- На самолёте реактивном? – снова уточнил Толик; они, лёжа друг против
друга, смотрели друг другу в глаза; лучи жаркого солнца не проникали через
плотные шторы, и поэтому в комнате было прохладно, был приятный
полумрак.
- Блин, да при чём здесь самолёт? – возмутился Серёга.
– Ты можешь
заткнуться и хоть раз меня выслушать от начала до конца?
- Могу, – отозвался Толик. – Уже заткнулся. Рассказывай...
- «Рассказывай»...
– передразнил Толика Серёга.
– Ты, Толян, какой-то
невоспитанный – постоянно перебиваешь меня, никогда меня не слушаешь...
первым, как положено, не встаёшь после просыпания, и мы вынуждены
сейчас лежать из-за тебя... ну, чего молчишь? Тебе нечего сказать в ответ на
мою справедливую критику?
- Тебя, Серый, не поймёшь... – Толик, глядя на Серёгу, не сдержал улыбку. –
То «заткнись», то «чего молчишь» – у тебя семь пятниц на неделе!
Рассказывай уже – куда ты летал, на чём и с кем...
- Блин, такой странный сон... классный сон! – пропустив мимо ушей про
«семь пятниц на неделе», Серёга улыбнулся в ответ.
– Ну, то есть, я как будто бегу...
- По взлётной полосе? – с невинным видом вновь уточнил Толик и тут же, не
делая паузу, быстро-быстро проговорил-выдохнул: – Всё, Серый, всё!
Молчу! Рассказывай! Бежишь ты как будто...
- Бегу я как будто... а ты молчи – не перебивай меня! Понял?
- Понял, – кротко отозвался Толик.
- Так вот...бегу я как будто, а сам не бегу, а только отталкиваюсь от земли –
оттолкнусь и взлетаю вверх... медленно, плавно взлетаю – и словно лечу,
парю в воздухе, и такое классное ощущение... приземляюсь и снова
отталкиваюсь – снова плавно взмываю вверх... офигенный сон! Тебе, Толян,
снится такое? – в глазах Серёги, устремлённых на Толика, было
неподдельное любопытство. – Ну, или снилось когда-нибудь?
- Снилось, – отозвался Толик. – Только я не на месте бегу, а как бы реально
бегу, но при этом я делаю очень большие шаги, метров по пять или десять,
словно в подошвы кроссовок встроены пружины, и... каждый раз на какое-то
время я тоже как бы зависаю в воздухе – эти пять или десять метров словно
пролетаю...
- Вот! – неподдельно обрадовался Серёга похожести снов и, глядя на Толика,
без всякого перехода тут же спросил-поинтересовался:
- Ты есть уже хочешь?
- Хочу, – отозвался Толик.
- Я тоже хочу! – снова обрадовался Серёга. – Вставай – пойдём на обед...
- Встану, но только после тебя! – Толик, глядя на Серёгу, весело подмигнул
Серёге. – Встаёшь?
- Блин, ты как маленький! – с досадой проговорил Серёга, видя, что Толик
сдаваться не собирается. – Ты понимаешь, что это глупо?
- Очень глупо! – согласился с Серёгой Толик; он, Толик, уже сообразил, как
сделать так, чтоб Серёга встал первым с постели, и теперь нужно было лишь
подготовить ситуацию; глядя на Серёгу, Толик улыбнулся.
- Ну, так вставай! Покажи младшему брату пример... или давай встанем
одновременно – на счёт «раз-два-три», – предложил Серёга компромиссный
вариант. – Считаем?
- Нет, – Толик отрицательно покачал головой. – Никаких примеров старший
брат своему младшему брату показывать не будет! – И, решительно отметая
прочь компромиссный вариант, с нарочито подчеркнутой твёрдостью в
голосе проговорил: – Мой глупый младший брат сделает так, как сказал ему
его мудрый старший брат, а именно: ты встанешь первым!
Толик, не один день общаясь с Серёгой, наблюдая за Серёгой при его
общении с бабулей и дедулей, примерно знал, как можно подловить Серёгу
на особенностях его характера... нужно было лишь подготовить, разогреть
ситуацию – создать ловушку, в которую Серёга должен обязательно угодить.
- Ты встанешь первым! – уверенно, с напором повторил Толик; и
уверенность эта, и напор в голосе нужны были для того, чтоб Серёгу как
следуетзавести, раздраконить.
- Не встану! – проговорил Серёга, и хотя ответ его прозвучал вроде
категорично, Толик не почувствовал в Серёгином ответе необходимой
твёрдости.
- Встанешь! – с еще большим напором проговорил Толик.
- Не встану! – Серёга, невольно заражаясь напором Толика, отозвался с таким
же – ответным – напором, и Толик, глядя на Серёгу, улыбнулся... теперь
было то, что надо! Серый явно проглотил наживку...
- Встанешь! – с азартом в голосе проговорил Толик.
- Не встану! – с не меньшим азартом отозвался Серёга. – Ты не знаешь меня!
Если я сказал...
- Встанешь! – перебил Серёгу Толик; напористо перебил – нагло, даже как
бы издевательски.
- Не встану! – тут же отозвался Серёга.
- А я говорю, что встанешь! – твёрдость, напор, азарт переплелись в голосе
Толика, слились-соединились, наглядно демонстрируя Серёге
непоколебимую уверенность Толика в своих словах.
- А я говорю...
В принципе, этих первых трёх слов было вполне достаточно, чтоб такой же
азарт, такой же напор увидеть-услышать в голосе Серёги, и Толик, не давая
Серёге закончить фразу, стремительно выбросил, протянул в сторону Серёги
руку с открытой, готовой к пари ладонью:
- Спорим! – Толик даже не произнёс, а словно выстрелил в Серёгу этим
коротким словом, не предлагая поспорить на предмет того, кто из них будет
прав, а требуя это сделать.
- Спорим! – Серёга, на волне своего – ответного – азарта, соскочил с кровати,
стремительно подлетел-подскочил к лежащему Толику, готовый сию же
секунду заключить пари.
- Что и требовалось доказать,
– совершенно спокойно, с деланной
невозмутимостью проговорил Толик, глядя снизу вверх на Серёгу
смеющимися глазами. – Я же говорил, что ты встанешь первым, а ты мне не
верил...
Серёга, стоя между кроватями, почувствовал себя круглым дураком.
- Толян! – осознавая завершение «эпического противостояния» в
«судьбоносном» вопросе, кто встанет с кровати первым, Серёга не сразу
сообразил, как ему надо реагировать на свой проигрыш.
– Толян...
– повторил-проговорил Серёга ещё раз, глядя сверху вниз на Толика.
– Ты обманул меня... так нечестно!
- Не обманул, а, зная слабые стороны противника, блестяще провёл
операцию, чтобы выманить противника из его блиндажа... всё по чесноку!
Вот теперь я тоже встаю... всё, Серый, по чесноку! – Толик, смеясь, хотел
приподняться, но Серёга не дал ему это сделать – он качнулся в сторону
Толика, рывком перевернул, опрокинул Толика на спину, рухнул-навалился
на Толика сверху.
- Блин, Толян... я тебя выебу! – выдохнул Серёга, с силой вдавливаясь пахом
в пах Толика.
- А-а-а...
– дурашливо простонал Толик, не пытаясь вывернуться из-под
Серёги, а даже наоборот, шире раздвигая под Серёгой ноги. – Обезумевший
младший брат зверски насилует брата старшего... кошмар!
Ни Серёга, ни Толик не были возбуждены, и эрекции у них тоже не было, – с
того момента, как они проснулись, они оба даже не подумали о каком-либо
сексе, в трусах у них у обоих всё утро был полный штиль, но... много ли
времени надо подросткам в четырнадцать лет, чтобы всё пришло в
движение? То ли фраза «я тебя выебу», которая, будучи произносимой даже
вне сексуального, вне буквального контекста, у подростков всё равно
наполняется сексуальной конкретикой в силу специфичности их
подросткового возраста, то ли ощущение соприкоснувшихся членов, пусть не
эрегированных и не твёрдых, но всё равно взаимно ощущаемых, сладко
ощутимых, а только оба они – и Серёга, вдавившийся в Толика всем телом, и
Толик, без промедления раздвинувший под Серёгой ноги – одновременно
почувствовали, как моментально вспыхнуло в них вечно юное желание, и...
без особого труда можно догадаться и даже предположить, что бы могло
последовать дальше в приятном полумраке комнаты, но в тот момент, когда
Серёга, чуть приподнявшись, начал стягивать с Толика трусы, до них
донеслось с улицы, как там, на улице, загремел цепью Пират... конечно,
Пират мог греметь цепью по какой угодно причине, но ведь мог он греметь,
подпрыгивая или пританцовывая – радуясь приходу дедули, – именно об
этом, о приходе дедули, одновременно подумали и Серёга, и Толик; ничего
не говоря, Серёга молниеносно соскочил с Толика и, на ходу поправляя в
трусах предательски затвердевший член, метнулся к своей кровати...
Через минуту мальчишки, щурясь от яркого солнца, вышли на улицу – в
знойное марево летнего дня; дедули не было; Пират при виде появившихся
на крыльце мальчишек радостно закрутил хвостом, словно спрашивая: «Ну,
чего вы так долго спите?»
- Привет, Пират! – Серёга ласково погладил Пирата по макушке, отчего тот
еще яростнее закрутил-завертел хвостом.
– Соскучился? Конечно,
соскучился... дедуля завтрак тебе приносил? Или ты тоже голодный, как мы
с Толяном? И воды у тебя в твоей миске нет... ни еды, ни воды... бедный
Пират! Сейчас Толян это всё исправит – воду тебе принесёт... а потом мы,
как пообедаем сами, обед принесём тебе тоже, и ты утолишь голод свой... а
потом мы поедем на остров, и там ты будешь плавать на пароходе... да? Ты
согласен, Пират, на такой вариант?
Пират, слушая Серёгу, крутил хвостом, явно ничего не имея против таких
заманчивых перспектив.
- Толян, принеси Пирату воды! Видишь, он пить хочет, – проговорил Серёга
так, как будто не Толик был старшим братом, а старшим братом был он,
Серёга.
- Обрати внимание, Пират, кто реально о тебе заботится, а кто только языком
мелет... – с этими словами Толик взял пустую миску Пирата, чтоб принести
воду.
- Ой, Толян! Вот только не надо начинать...
– Серёга изобразил на лице досаду.
– Ты отлично знаешь, что я никогда ничего лишнего не говорю, а
говорю я всегда только по делу, говорю только по существу... слово моё – на
вес золота! Ты, Пират, согласен со мной?
- Да уж! – рассмеялся Толик.
А еще через двадцать минут, смеясь и дурачась – толкая друг друга,
мальчишки появились во дворе Зинаиды Ивановны.
- Ну, наконец-то! – всплеснула руками Зинаида Ивановна, радуясь
появившимся внукам.
– Я уже борщ сварила, котлеты нажарила, пюре
сделала, а вас всё нет и нет... хотела уже за вами дедушку посылать! День на
дворе, а вы спите... проголодались?
- Не то слово, бабуля! – отозвался Толик. – Всё съедим по две порции!
- Да вы ж мои золотые! – умилилась Зинаида Ивановна, для которой аппетит
внуков был на первом месте.
- Я, бабуля, давно бы пришел, но не мог разбудить Толяна, – не моргнув
глазом, сообщил Серёга.
– Растолкаю его: «Вставай, – говорю, – хватит
встать!» – и он вроде как проснётся: «Встаю, – говорит, – встаю!» Ну, я
спокойно выйду на улицу, чтоб Пирату воду налить... или ещё что-то нужное
сделаю, а Толян из комнаты не выходит. Я снова в комнату иду... зайду, а он
снова спит – храпит ещё громче... и так раз десять, наверное!
- Серёга что-то опять сочиняет? – весело проговорил подошедший к внукам
Пётр Степанович.
- Ничего я, дедуля, не сочиняю...
– живо отозвался Серёга, посмотрев на Петра Степановича. – Я бабуле рассказываю...
- Сочиняет, – Толик кивнул головой. – Он сказал мне, что будет писателем и
что ему надо тренироваться – надо всё время что-то выдумывать...
- Кто сказал, что я буду писателем? – живо отозвался Серёга, посмотрев на
Толика.
– У тебя, Толян, совсем памяти нет? Всю память проспал! Я тебе
вчера что сказал? Я, дедуля, вчера вечером... – Серёга опять посмотрел на
Петра Степановича, – показывал Толяну разные звёзды, разные созвездия...
как, Толян, называется то созвездие, которое я тебе вчера показал? – Серёга
деловито посмотрел на Толика.
- Кассиопея, – улыбнулся Толик, уже привыкший к бившему неиссякаемым
фонтаном Серёгиному вербальному «творчеству».
- Да, правильно! – Серёга кивнул головой.
– Ты, дедуля, знаешь такое созвездие? Знаешь, как его найти?
- Нет, – Пётр Степанович отрицательно качнул головой.
- Ну, не беда, дедуля! Я тебе как-нибудь покажу! – пообещал Серёга. – Так
вот... разных звёзд на небе полным-полно, и понятно, что знать их все по
именам просто нереально, но некоторые я знаю. Вчера я показывал Толяну,
как найти созвездие Кассиопеи, и Толян меня спрашивает: «Серый, а ты кем
хочешь быть?» А я в ответ спрашиваю его: «А ты?» «Я хочу быть
писателем», – говорит Толян. «А я, – говорю я, – буду астрономом, буду
звёзды в микроскоп изучать...»
- Я фигею. – медленно прошептал Толик, и его плечи затряслись от смеха. –
Ты даже не понимаешь... ты вообще не понимаешь, о чём говоришь!
- А что не так? – по реакции Толика Серёга понял, что он, увлёкшись
рассказом про то, кто кем хочет стать в будущем, на волне своего
вдохновения сморозил какую-то глупость, и во взгляде Серёгином вмиг
отразилась смесь любопытства и недоумения.
– Чего ты ржешь? У самого
амнезия, а я виноват... нет, дедуля, ты только посмотри на него! Тебя, Толян,
нужно врачам показать! Ну, что, что я сказал не так? Чего ты ржешь?
- Всё, Серый, так...всё именно так, как ты сказал! Это... гениально! – Толик,
глядя на искренне недоумевающего Серёгу, смеялся так заразительно, что,
Серёга, не выдержав, тоже улыбнулся... улыбнулся и – так же заразительно
засмеялся тоже.
Зинаида Ивановна, хлопотавшая у газовой плитки, на которой одновременно
разогревался борщ и скворчали котлеты, лишь краем уха слышала разговор,
не вникая в детали, и потому, когда за её спиной весело и дружно мальчишки
стали смеяться, она не могла не повернуться к смеющимся, – внуки смеялись
так искренне и заразительно, что Зинаида Ивановна, глядя на них, невольно
улыбнулась сама.
- Чему вы смеётесь? Мойте руки – уже всё готово, – проговорила Зинаида
Ивановна, невольно любуясь на внуков.
- Да Серёга наш сказал, что он будет астрономом – будет звёзды
рассматривать в микроскоп, – отозвался Пётр Степанович, тоже улыбаясь.
- Дедуля! Я так не говорил, – возопил Серёга. – Толян, скажи, как я сказал!
- Так и сказал! В микроскоп... – Толик смотрел на Серёгу так, как смотрят
взрослые на маленьких придурков, и вместе с тем во взгляде Толика не было
ничего обидного – взгляд Толика, устремленный на Серёгу, искрился от
неподдельной симпатии.
- Да ну вас! – Серёга изобразил на лице досаду. – Я что – не знаю, что такое
микроскоп? На звёзды смотрят в этот... как его называют... Толян, как
называют трубу, в которую смотрят на звёзды?
- Подзорная труба? – словно подсказывая Серёге, полувопросительно
проговорил Толик.
- Да не подзорная труба, а... этот... ну, как его? – Серёга, конечно же, знал, о
чём он хотел сказать, но, как назло, само слово вылетело из головы; так
иногда бывает, и Серёга, словно желая помочь себе вспомнить нужное слово,
защелкал пальцами. – Этот...
- Телескоп, – подсказал Пётр Степанович.
- Да, телескоп! – обрадовался Серёга.
– Вот дедуля знает про телескоп,
дедуля правильно говорит, а ты, Толян, ни фига ничего не знаешь! – И, не
давая возможность Толику что-либо сказать в ответ, Серёга резко сменил
тему: – Пойдёмте мыть руки! Бабуля уже борщ наливает...
За обедом Пётр Степанович, сказав Зинаиде Ивановне, что после обеда он
отдыхать не будет, а съездит в райцентр, спросил у Зинаиды Ивановны, надо
ли что-то оттуда привезти.
- Дедуля, мы тоже с тобой! – тут же решил за себя и за Толика Серёга, не
спрашивая, зачем Пётр Степанович едет в райцентр и как долго он там
пробудет.
- Давайте, если есть такое желание, – согласился Пётр Степанович. – Только
смотрите: я там пробуду, может, час или два, я по делу туда еду... а вы там
чем будете заниматься?
- Ты за нас, дедуля, не волнуйся, мы сами найдём, чем нам заняться, –
успокоил Серёга Петра Степановича.
– Мы с Толяном, как только
проснулись, сразу решили, что тоже поедем с тобой! Да, Толян? Подтверди
мои слова! – Серёга ногой толкнул под столом ногу Толика.
- Как вы могли это решить, если я о том, что еду в райцентр, только сейчас
сказал? – хмыкнул Пётр Степанович.
- Дедуля! Важно не то, когда ты сказал, что поедешь в райцентр, а важно то,
когда мы решили, что нам тоже нужно поехать с тобой... да, Толян? – Серёга
снова толкнул Толика ногой под столом, требуя от Толика активнее
проявлять свою жизненную позицию.
Толик, отчасти уже привыкший к тому, что Серёга его постоянно привлекает
в качестве единомышленника во всех своих затеях, неопределённо хмыкнул,
не говоря ни «да», ни «нет», а Пётр Степанович от такой Серёгиной «логики»
сначала на секунду опешил, а потом расхохотался:
- Ай, да молодец! Ты, Серёга, нигде не пропадёшь!
- Здесь, дедуля, мне нечего возразить, – без ложной скромности согласился с
Петром Степановичем Серёга; он на секунду театрально потупил глаза, тем
самым показывая, что возразить ему нечего, и уже в следующую секунду
деловым тоном проговорил: – Сейчас мы с Толяном покормим Пирата, и
можно ехать. Давай, бабуля, обед для Пирата!
«Москвич» у Петра Степовича был хоть и старый, но выглядел вполне
достойно, а главное, работал «как часы» – никогда Петра Степановича не
подводил. Между тем, и у часов случаются сбои. То ли после интенсивной
перевозки сена, то ли по какой-то другой причине, а только – по ощущению
Петра Степановича – двигатель у «Москвича» стал работать как-то не так, и
Пётр Степанович решил, не откладывая в долгий ящик, своё ощущение
проверить – или подтвердить, или опровергнуть. В райцентре жил старый
приятель Петра Степановича, который всю жизнь проработал автомехаником
и который двигатель любой «древней» машины мог разобрать-собрать с
закрытыми глазами. Вот к нему и ехал Пётр Степанович, чтобы этот мастер
двигатель послушал и, если надо, что-то подлампичил. Серёга, узнав, зачем
Пётр Степанович едет в райцентр, сказал Толику: «Дедулин ё-мобиль
нуждается в посещении доктора».
Сами мальчишки ехали в райцентр, чтобы, во-первых, поесть мороженое, во-
вторых, проверить свои аккаунты в соцсети, и вообще, как сказал Серёга,
«просто проветриться – посмотреть на местную цивилизацию».
- Дедуля, мы о чём хотим тебя спросить...
– на полпути от Сосновки до
райцентра проговорил Серёга, и Толик, услышав уже привычное «мы»,
посмотрел на Серёгу с любопытством: он, Толик, не имел ни малейшего
представления о том, что на этот раз пришло Серёге в голову.
– Это серьёзный вопрос... – уточник Серёга, подавшись всем корпусом вперёд.
- Валяйте! – отозвался Пётр Степанович, что в переводе с языка разговорного
на язык литературный означало «спрашивайте».
- Скажи, дедуля... как ты думаешь, бог есть? – проговорил Серёга, и Пётр
Степанович, тоже отчасти привыкший к тому, что Серёга постоянно несёт
всякую околесицу, оторвал взгляд от дороги – с нескрываемым
любопытством посмотрел на сидящего сзади внука.
- А тебе это зачем – почему ты спрашиваешь? – поинтересовался Пётр
Степанович.
- Ну, просто интересно... – отозвался Серёга; ретро-мобиль чуть подпрыгнул
на ухабине, и Пётр Степанович вновь перевёл взгляд на дорогу. – Есть бог
или нет? Твоё мнение, дедуля, какое?
- Ну...
– сказал Пётр Степанович, глядя на дорогу; он, Пётр Степанович,
никак не ожидал такого вопроса... так ведь и Серёга никак не планировал
такой вопрос ему, дедуле, задавать – вопрос у Серёги возник спонтанно, и
Серёга просто не стал этот вопрос откладывать на потом. – Я думаю так... –
Пётр Степанович снова сделал паузу. – Если кому-то бог нужен, то он есть
для него. А если кто-то в нём не нуждается, то тогда его нет. Каждый это
решает сам, есть бог или нет. Так я думаю.
- А если бог нужен только в каких-то отдельных случаях? – тут же уточнил
Серёга.
- Это как? – Пётр Степанович, снова оторвав взгляд от дороги, снова
оглянулся – вопросительно посмотрел на Серёгу.
- Ну, смотри, дедуля! – Серёга ещё больше подался вперёд.
– Допустим,
Толян не сделал домашку или не выучил стихотворение, которое задавали
выучить. И перед уроком он помолился – попросил бога помочь, чтоб на
уроке его не спросили, чтобы не было “двойки”... бог должен Толяну
помочь?
- А ты, Толик, что... знаешь молитвы? – спросил Пётр Степанович, и в его
голосе прозвучало лёгкое удивление.
- Да что вы ему верите! – рассмеялся Толик, одновременно с этим несильно
хлопнув ладонью Серёгу по спине. – Врёт он всё! Сам, небось, молится перед
каждым уроком, а на меня переводит стрелки...
- Ты, Толян, если не хочешь признаваться, то не надо, – тут же отреагировал
Серёга.
– Я у дедули спрашиваю... должен или не должен бог помочь
Толяну, если Толян его сильно-сильно попросит в трудную минуту?
- Серый, блин! Говори про себя, – Толик снова несильно хлопнул Серёгу
ладонью по спине.
- Да какая разница, про кого говорить? – отозвался Серёга.
– Я вообще
говорю... вообще спрашиваю! Как, дедуля, ты думаешь?
- Я, Серёга, думаю так: если ты к уроку не подготовился, а тебя на уроке
спросили, то ты заслуженно получаешь свою “двойку”, и бог здесь совсем ни
при чем... или, как вы говорите, бог здесь не при делах, – Пётр Степанович
рассмеялся.
- Но ведь я же его просил! – не согласился с Петром Степановичем Серёга. –
Я просил, а он не помог... получается, что его нет?
- Бог есть для тех, кто в него верит, – хмыкнул Пётр Степанович. – А если ты
в него не веришь...
- Почему я не верю? – живо перебил Петра Степановича Серёга. – Когда я
прошу, я очень даже верю!
- Получается, что бог у тебя – это... бог по вызову? – рассмеялся Пётр
Степанович.
– Не нужен тебе он – ты про него не вспоминаешь. А как
случилась какая-то оказия, так сразу ты просишь у него помощи... так,
Серёга, не бывает! Ты или веришь, что бог есть, или не веришь... по-другому
никак!
- Ну, хорошо, – не стал возражать Серёга.
– А если я... ну, то есть, если
Толян будет сильно-сильно верить, то бог всегда ему будет помогать – всегда
будет выручать?
- Не факт, – спокойно отозвался Пётр Степанович.
– Умные люди так говорят: на бога надейся, а сам не плошай.
- Короче, подстава! – Серёга, проговорив это, снова откинулся на спинку
сиденья. – Если сам не плошай, то на фиг тогда на кого-то надеяться...
- Ну, можно и так сказать, – улыбнулся Пётр Степанович. – Надеяться нужно
всегда на себя.
- Я, дедуля, вчера вечером именно так и сказал Толяну, когда он предложил
мне перед сном помолиться...
- Что ты врёшь?! – возмущенно воскликнул Толик, толкая Серёгу кулаком в плечо.
- Кто врёт? Я? – Серёга толкнул Толика в ответ, и они со смехом завозились-
заёрзали на заднем сиденье, стараясь зафиксировать руки друг друга.
- Так, кончайте дурковать! – Пётр Степанович, мельком глянув в зеркало
заднего вида, чуть повысил голос.
– А то сейчас высажу обоих здесь, на
обочине, и будете молиться, ожидая, когда я поеду обратно...
Между тем, «Москвич» въехал в райцентр – большое, в зелени утопающее
село с двухэтажками новенькими коттеджами, и Пётр Степанович, не
оглядываясь, спросил:
- Ну, вам куда? В центр?
- Да, дедуля, туда, где мы прошлый раз останавливались, когда выполняли
бабулин заказ. Мы с Толяном в «Сказке» поедим мороженое, проверим свои
аккаунты, потом сделаем шопинг и вернёмся снова в «Сказку»... у нас план
такой. Да, Толян? – Серёга вопросительно посмотрел на Толика.
- Да, – кивнул Толик.
- Вот! Когда ты, дедуля, все свои дела здесь сделаешь, приходи в «Сказку» –
мы тебя ждать будем там. Если нас там будет, значит, в «Сказке» ты нас
подождёшь... правильно, Толян?
Толик, не отвечая Серёге, вопросительно посмотрел на Петра Степановича.
- Правильно, – вместо Толика отозвался Пётр Степанович.
– Вы деньги на мороженое взяли? Или вам надо дать?
- Не надо, дедуля, мы деньги взяли, – ответил Серёга и тут же, не
удержавшись, уточнил-добавил – Мне деньги вообще не нужны – меня Толян
угощает...
- Толик? – Пётр Степанович вопросительно посмотрел на Толика; и у Серёги,
и у Толика свои деньги были – это Пётр Степанович знал; ну, а как внуки
этими деньгами распоряжаются – это было уже их дело; и тем не менее... –
Наш Серёга опять сочиняет? – глядя на Толика, уточнил Пётр Степанович.
- Да конечно сочиняет! – хмыкнул Толик. – Есть у нас деньги! И Серёга взял, ия...
- Ну, и отлично! Там разберётесь, кто кого будет угощать, – Пётр Степанович
рассмеялся.
- Не забудь, дедуля, где мы встречаемся! – напомнил Серёга Петру Степановичу.
На том и порешили. Пётр Степанович, высадив внуков, поехал к «доктору», а
Серёга с Толиком в преотличном настроении направились к «Сказке».
В «Сказке» Серёга с Толиком взяли мороженое и, расплатившись,
расположились за одним из стоявших на улице столиков. Причем, когда
Толик полез в карман за деньгами, Серёга остановил его, сказав тоном, не
допускающим возражений:
- Толян, я расплачусь.
– Они вышли на улицу, и Серёга объяснил Толику
свою «небывалую щедрость»: – Что мы будем, как не родные, каждый трясти
своими деньгами? – а чтоб у Толика не сложилось впечатление, что он,
Толик, у него, у Серёги, на иждивении, потому что такая неравноправная
ситуация могла б показаться Толику обидной, Серёга своё объяснение
уточнил: – В следующий раз заплатишь ты. Согласен?
- Согласен! – рассмеялся Толик; мысль Серёгина о том, что не надо каждый
раз друг перед другом трясти своими деньгами, показалась Толику вполне
разумной.
Мальчишки ели мороженое, рассматривали идущих мимо прохожих...
конечно, по сравнению с Москвой или хотя бы с тем городом, где жил Толик,
этот райцентр был убогим захолустьем, но ведь в мире всё относительно, и
по сравнению с Сосновкой райцентр был просто центром цивилизации, –
мальчишки сидели под защищавшим их от солнца большим ярким зонтиком,
ели мороженое, было лето, были великолепные школьные каникулы...
мороженое было с малиновым сиропом, и... было ощущение полной
беззаботности, когда никаких дел нет, когда никому ничего не должен, когда
не нужно никуда спешить... что ещё нужно для того, чтобы жизнь казалась
кайфом? Мимо проходили люди – они шли по своим делам, торопились куда-
то, чем-то были озабочены, но для мальчишек, сидящих за столиком, все эти
люди были абстрактны, – они, мальчишки, ели мороженое...
- А мороженое здесь, кстати, неплохое, – нарушая молчание, проговорил Серёга.
- Хорошее мороженое, – подтвердил Толик.
- Давай, Толян, свои профили посмотрим, – Серёга достал из кармана шорт
телефон:
Толик достал из кармана шорт телефон свой. Они посмотрели профили свои
и профили друг друга. У Толика под фотографией, размещенной в прошлый
раз, на которой в этом же самом кафе он сидел с Серёгой, было два лайка, а у
Серёги в ленте под точно такой же фотографией лайков не было, но был
комментарий друга Борьки, точнее, Борькин вопрос: «Ты где?» Серёга
подумал и Борьке ответил – написал, быстро шевеля по сенсорному экрану
пальцем: «Я в центре мира». Затем Серёга запостил новую фотографию – ту,
где он в набедренной повязке и петушиных перьях изображает то ли
индейца, то ли древнего человека, а рядом сидит Пират. Толик в своей ленте
тоже запостил точно такую же фотографию – с той лишь разницей, что
вместо Серёги на фотографии был он, Толик, а рядом сидел всё тот же Пират.
Фотографии получились классные и в лентах профиля смотрелись просто
шикарно – словно кадры из какого-то фильма. Серёга поставил под
фотографией Толика лайк и зарепостил запись Толика в свою ленту. Толик
сделал то же самое – поставил лайк под Серёгиной фотографией и сделал
репост Серёгиной записи в ленту свою; больше что-либо делать в лентах
было нечего, и Толик, сказав:
- Серый, я выхожу, – закрыл свой аккаунт.
- Я тоже... – отозвался Серёга.
- Привет, парни! – раздался над головами мальчишек незнакомый голос.
Серёга с Толиком, вздрогнув от неожиданности, одновременно подняли
головы вверх – прямо перед ними, по другую сторону круглого
пластмассового столика, стояли те самые парни, которые, будучи пьяными,
шуганули их с речки; с ними рядом стояла какая-то девчонка, которую Толик
и Серёга видели впервые; парни смотрели доброжелательно, даже весело;
девчонка была симпатичная и смотрела на мальчишек с равнодушным
любопытством.
- Привет, – отозвались в один голос Серёга и Толик; один из этих парней
предлагал Серёге и Толику покататься на его мотоцикле, но и встреча на
речке, и встреча на дороге – всё это было случайно и мимолётно, так что
мальчишки об этих встречах никогда не думали и не вспоминали... и эта
новая встреча тоже была случайной, никого ни к чему не обязывающей:
парни шли мимо, подошли, сказали «привет»... ну, «привет» – проходите
дальше, – они, Серёга и Толик с одной стороны круглого пластмассового
столика, и эти двое парней со стороны другой не были ни приятелями, ни
соседями, ни хотя бы просто знакомыми... они даже не знали имена друг
друга; ну, разве что и одни, и другие были из Сосновки – это было
единственное, чем можно было объяснить «привет» от проходивших мимо
парней.
- Мы присядем? – вопросительно проговорил один с парней – не тот,
который был светловолосым и которого бабуля с дедулей называли Колькой,
а другой; оба парня были в цветных шортах, точнее, а бриджах, на Кольке
была свободно болтающаяся рубашка навыпуск с короткими рукавами, на
другом парне была обтягивающая торс футболка, подчеркивающая его
хорошо сложенную фигуру; спросив «мы присядем?», парень, не дожидаясь
ответа, сел за столик напротив мальчишек.
- Мы уходим уже, – проговорил Толик, пряча телефон в карман шорт.
- Влад, мы пошли – догоняй нас, – проговорил Колька – Пока, пацаны! –
Колька весело подмигнул Серёге и Толику, и это подмигивание тоже ровным
счетом ничего не значило... ну, а что оно могло значить? В мимолётном
Колькином подмигивании не было никакого скрытого смысла, никакого
зашифрованного значения, никакого намёка на что-либо – просто подмигнул,
и всё.
- Пока, – произнёс Серёга.
Колька с девчонкой неторопливо направились дальше, и парень, которого
Колька назвал Владом, посмотрел им вслед.
- Какая девочка! Конфетка! – чмокнул губами Влад; Серёга и Толик,
повернув головы, тоже посмотрели вслед уходящим; девчонка – невысокая,
стройная, тоненькая – в джинсовых шортах, туго обтягивающих её
небольшую круглую попу, сзади была похожа на подростка.
- Меня, кстати, Владом зовут, – парень протянул мальчишкам руку, как это
делают при знакомстве.
- Сергей, – протянул руку Серёга.
- Анатолий, – чуть помедлив, вслед за Серёгой пожал протянутую руку Влада
Толик.
Конечно, такое знакомство на первый взгляд могло бы показаться странным,
Влад не был ровесником, он явно был старше, ему на вид было года двадцать
два или даже двадцать четыре, но он тоже был из Сосновки, и это как бы всё
объясняло; смотрел Влад весело, непринуждённо... ничего особенного в его
облике не было, – там, на речке, эти парни были пьяные, и на волне пьяного
куража они могли бы попытаться забрать велосипеды, отчего Серёга с
Толиком и дали дёру, а теперь они – и ушедший Колька, и сидевший
напротив Влад – были вполне адекватные, обычные, доброжелательные...
нормальные парни!
- Вы в Сосновке живёте? – спросил Влад; он отлично помнил, что Ниловна
ему говорила, что мальчишки не местные, не сосновские, и задал этот вопрос
исключительно для того, чтоб завязать разговор – чтобы продолжить
общение.
- Нет, не живём постоянно. Мы в Сосновке в гостях, – отозвался Серёга.
- Ясно, – Влад кивнул головой. – А мы с Кольком по вахтам работаем. Вахту
работаем, вахту отдыхаем. Вот через два дня снова на работу уезжаем... ну, и
решили расслабиться... хотим по полной программе оттянуться перед
началом трудовой вахты,
– Влад рассмеялся легко и беззаботно...
располагающе рассмеялся. – Видели девчонку?
- Видели! – снова отозвался Серёга; Толик сидел молча – смотрел то на
Серёгу, то на нового знакомого.
- Классная девочка! Исполняет всё... мы её уже несколько раз приглашали в
Сосновку, и она нас ещё ни разу не разочаровала... безотказная девочка!
Можно хоть в два ствола её трахать... – Влад снова рассмеялся. – Вы ни разу
так не пробовали?
- Нет, – на секунду замешкавшись, отозвался-проговорил Серёга и тут же,
чтоб подчеркнуть свою «опытность», добавил: – Так мы ещё не пробовали...
ну, чтобы сразу в два ствола...
– тем самым давая понять этому парню,
новому своему знакомому, что вообще-то они, он и Толик, с девчонками уже
трахались, но чтоб «в два ствола» – такого в их практике еще не было. – Или,
Толян, ты так пробовал? – Серёга вопросительно посмотрел на Толика.
- Нет, я тоже так не пробовал, – отозвался Толик, тем самым подыгрывая
Серёге. – Так я ещё не пробовал... – говоря это, Толик сознательно выделил
слово «так», тем самым подчёркивая, что с девчонками он не трахался
именно т а к, то есть «в два ствола».
Разговор становился интересным. Конечно, со стороны такой разговор мог
бы показаться странным или даже подозрительным: сидели в кафе два
пацана, к ним подсел незнакомый парень, завёл разговор о сексе...
неоднозначная ситуация вырисовывалась, но это с одной стороны. А с другой
стороны, парень этот был тоже из Сосновки, Серёга с Толиком его уже
видели, бабуля с дедулей о нём говорили – и потому этот парень был как бы
не чужой, а свой, – ничего необычного в том, что он подсел к пацанам из
Сосновки, не было. И потом... круг общения Серёги и Толика в Сосновке
ограничивался дедулей, бабулей и Пиратом, и хотя мальчишки от этого
нисколько не страдали, а даже наоборот, были вполне довольны своей
«древней» жизнью в богом забытой глухомани, тем не менее, возможность
пообщаться-поговорить с кем-то, кто был за пределами их комфортного,
вполне самодостаточного мира, вовсе не воспринималась ими как что-то
лишнее или ненужное, – было лето, никаких забот не было, мальчишки
сидели за столиком кафе, глазели на проходивших мимо людей, они уже
съели по порции вкусного мороженого, они разместили в своих лентах в
соцсети классные фотографии, и... жизнь была прекрасна, – почему бы им
было не пообщаться со с т а р ы м знакомым – с парнем из Сосновки,
который легко подсел за их столик? Парень был явно не напряжный, вполне
адекватный... что касается темы возникшего разговора, то... разговор о
девчонках – вполне нормальная тема для молодых парней!
- Вам, парни, сколько лет? – на правах старшего спросил Владик, переводя
весёлый взгляд с Толика на Серёгу, с Серёги на Толика.
- Пятнадцать, – отозвался Серёга, зачем-то «состарив» себя на год.
- Да, пятнадцать, – кивнув головой, подтвердил Толик.
И Серёга, и Толик – не тщедушные, а крепко сбитые, достаточно рослые –
были в том переходном возрасте, когда практически невозможно определить,
четырнадцать лет ещё пацану или пятнадцать лет уже парню.
- Нормально! – утвердительно проговорил Влад, словно возраст двух
сидящих против него подростков имел какое-то принципиальное значение. –
Я, пацаны, что вам хотел предложить... – Влад сделал паузу, переводя взгляд
с Толика на Серёгу, с Серёги на Толика; взгляд у Влада был вопрошающий,
словно он, глядя на мальчишек, решал, делать или не делать предложение, и
вместе с тем смотрел Влад на мальчишек весело, интригующе. – Мы сейчас,
когда подходили к вам, Колёк говорит: «О! Вон наши, сосновские, пацаны
сидят...» – и я подумал... – Влад снова умолк – опять сделал паузу.
Серёга и Толик смотрели на Влада, ожидая, когда он скажет, о чём он подумал.
- Я подумал, что надо вам предложить развлечься...
– Влад интригующе
улыбнулся. – Смотрите сами: в Сосновке никакой молодёжи нет, девчонок,
чтоб потусить, нет... скукотища! Мы с Кольком приглашаем Любочку... вы
её видели сейчас – конфетка, а не девчонка! Исполняет всё по высшему
разряду! И сосёт классно, и даёт, куда пожелаете... нормальная девчонка! –
Влад говорил напористо, но при этом весело и легко. – И я вот сейчас, когда
вас увидел, подумал: а почему бы вам тоже... ну, почему бы вам не
присоединиться к нашей маленькой оргии? И оттянетесь хорошо, и вообще...
скуку сосновскую развеете! Чувствуете? – Влад, глядя на мальчишек, хитро
прищурился?
Серёга почувствовал, как его член шевельнулся в трусах, как сладко
кольнуло в промежности – и, быстро опустив руку вниз, он автоматически
потрогал-поправил член, который стал медленно подниматься... и хотя
Серёга это сделал чисто механически, не задумываясь и не акцентируя на
этом мимолётном жесте своё внимание, жест этот – быстрый,
непроизвольный – не ускользнул от внимания Владика.
- Ну... есть желание поебаться? Я предлагаю вам это лишь потому, что вы
свои, сосновские... – Влад, глядя на Серёгу, весело подмигнул. – Девчонка
классная... не пожалеете!
- Так... ей надо деньги платить за секс? Или как? – проговорил Серёга, не
говоря ни «да», ни «нет» на неожиданно прозвучавшее предложение
«поебаться»; член в трусах у Серёге стал стремительно подниматься-
твердеть, так что вновь появилось желание его потрогать, но в этот раз, уже
осознавая такое желание, Серёга удержал себя – делать этого не стал.
- Зачем деньги платить? – рассмеялся Влад. – Мы подарки ей делаем... вот
сейчас походим по магазинам – Люба что-нибудь себе выберет, и это будет
не плата, а просто подарок...
- Так... а подарок нужно делать обязательно? Или как? – снова спросил
Серёга.
- Вовсе не обязательно! – живо отозвался Влад. – Девочка любит, когда её
трахают, хочет, чтоб её трахали... а подарок – это как наша благодарность за
отлично проведённое время... вот и всё! Подарки мы с Кольком делаем,
когда Любу приглашаем покувыркаться, а вы просто придёте – как наши
гости... никакого подарка от вас не надо! Просто оттянетесь – покайфуете-
покувыркаетесь... ну? – Влад перевёл вопросительный взгляд с Серёги на
Толика, с Толика на Серёгу.
- А она даст, если мы придём? – снова спросил Серёга, чувствуя неодолимое
желание сжать, стиснуть через шорты напряженно поднявшийся член,
- Даст, и ещё как даст! – рассмеялся Влад. – Я же сказал, что она это дело
любит...
- Толян, ты как? – Серёга вопросительно посмотрел на Толика; всё то время,
пока Серёга, спрашивая-уточняя, вёл «переговоры», Толик сидел молча
– смотрел то на Влада, то на Серёгу, стараясь понять, что бы всё это значило...
с одной стороны, всё это было немного странно... неожиданно было – как
снег на голову... а с другой стороны, в школе пацаны возбуждённо, смачно
рассказывали о в п и с к а х, на которых парни трахают девчонок... может,
этот Влад приглашает их на вписку? Но вписка – это тусовка с ночевкой... и
с алкоголем... и когда много людей... если б он, Толик, знал, что попадёт в
такую ситуацию, он бы подробно расспросил, как и что бывает на вписках. И
опять-таки... было б понятно, если бы Влад сказал, что за секс им нужно
сколько-то заплатить, но Влад сказал, что платить не надо...
- Толян! – Серёга, глядя на Толика, нетерпеливо толкнул Толика коленкой. –
Ты, блин, уснул? Я тебя спрашиваю...
Для себя он, Серёга, уже решил, что надо сходить... сходить – и потрахаться
с девчонкой... а почему нет? Надо же когда-то начинать... а здесь такой
случай удачный! Член у Серёги в шортах стоял, словно подстёгивая Серёгу,
сладко зудел, свербел приливом горячего возбуждения, но стояка видно не
было: во-первых, трусы не давали члену полноценно вздыбиться, встать
колом, а во-вторых, Серёга сидел, и это тоже помогало скрыть возбуждение;
Серёга хотел... и был готов. Но Серёга был не один – не в смысле, что не
один он был в кафе «Сказка», где поступило такое заманчивое предложение,
а не один он был вообще: в «Сказке», в Сосновке, в знойном сказочном
лете... и потому – при всём том, что Серёга Толика то и дело вроде как
троллил – мнение Толика для него, для Серёги, было не просто значимо, а
было отчасти определяющим, и в глубине души Серёга без всякого ущерба
для своего самолюбия это понимал... понимал, что в какой-то критической,
или опасной, или просто непонятной ситуации именно Толик будет ведущим,
будет тем, кто принимает решения, а он, Серёга, будет ведомым, и хотя
сейчас ситуация была не опасная, а даже наоборот, мнение Толика было
важно – важным хотя бы потому, что один, без Толика, он, Серёга, никуда не
пойдет... а идти было надо, даже очень надо, потому как он, Серёга, с
девчонкой еще не трахался.
- Толян! – в третий раз проговорил Серёга.
- Подумать надо, – отозвался Толик, стараясь придать своему голосу не
сухую деловитость, а лёгкую и как бы многообещающую игривость; эта
игривость предназначалась не Серёге, а Владу – чтобы Влад не подумал, что
он, Толик, боится, или что он импотент, или что он не хочет перепихнуться с
девчонкой.
- Да чего здесь думать! – с улыбкой воскликнул Влад, глядя на Толика.
– Оттянетесь, покайфуете... мы сосновские, вы сосновские... от вас же ничего
не надо! Точнее, нужно лишь одно... – Влад, интригующе прищурившись –
весело глядя то на Толика, то на Серёгу, сделал паузу.
- Что? – живо отозвался Серёга, тут же подумав о презервативах, которых ни
у него, ни у Толика не было... и не просто подумал, а мысленно увидел-
представил презерватив в раскатанном виде... зимой он, Серёга, случайно
нашел дома, в красивом декоративном чайнике, предназначенном не для
заварки чая, а для украшения квартиры, пачку презервативов,
принадлежащих родителям, и, позаимствовав один презерватив, раскатал его
на своём стояке – примерил... тогда же Серёга подрочил в презике, но дроч в
презике ему не понравился...
- Стояки нужны, – отозвался с улыбкой Влад. – Несгибаемые...
- Ну, блин... это у нас не проблема! – рассмеялся Серёга; картинка с
презиком, возникшая перед мысленным взором Серёги, тут же исчезла,
растворилась-пропала.
- Тогда вообще вопросов нет! – вслед за Серёгой рассмеялся Влад, не став
уточнять, что означает «у нас» – почему Серёга отвечает за себя и своего
друга.
– Значит, делаем так... дом Колька почти на окраине Сосновки, я
сейчас расскажу, как вы его найдёте...или, чтоб вы не блуждали, лучше
сделаем так... знаете, где старая школа?
- Знаем,
– Серёга кивнул головой.
– Толян, ты знаешь? – Серёга
вопросительно посмотрел на Толика.
- Знаю, – Толик кивнул головой.
- Вот, сделаем так: вы подходите туда в семь часов, я вас там встречу – около
школы буду вас ждать. Ну, чтоб вы не искали сами, где Колёк живёт... так
пойдёт? – Влад перевёл взгляд с Толика на Серёгу, с Серёги на Толика.
- В семь мы не сможем, – отозвался Толик.
- Почему? – Серёга вопросительно посмотрел на Толика.
- По кочану, – быстро ответил Толик, не глядя на Серёгу.
- Ну, хорошо, – с улыбкой проговорил Влад. – Подходите тогда, когда вам
будет удобно... во сколько вас ждать? – Влад посмотрел на Толика.
- Толян, во сколько мы сможем прийти? – Серёга вслед за Владом тоже
посмотрел на Толика; член у Серёги всё так же стоял – твёрдый горячий член
у Серёги был напряжен, и будь его воля...
- В половине десятого, – произнёс Толик, глядя на Влада. – Раньше мы не
сможем.
- Тоже отлично! Значит, я жду вас около школы в половине десятого...не
упустите свой шанс! – Влад, отодвигая пластмассовое кресло – вставая из-за
стола, улыбнулся. – Ну, до вечера, парни! – он протянул руку Толику, то ли
прощаясь до вечера, то ли желая рукопожатием скрепить договорённость.
- А она точно даст? – уточнил Серёга, вслед за Толиком тоже протягивая
Владу руку свою.
- А у тебя точно будет стоять? – рассмеялся Влад, задавая Серёге встречный
вопрос – удерживая ладонь Серёги в ладони своей.
- Уже стоит! – весело отозвался Серёга; он проговорил это с такой
интонацией, что было совершенно непонятно, говорит он правду или просто
хохмит – просто прикалывается.
- Тогда точно даст! – Влад подмигнул Серёге и – стройный, широкоплечий, в
цветастых «пляжных» бриджах, в обтягивающей футболке, подчеркивающей
его хорошо сложенную фигуру – пошагал дальше, а Серёга, наконец-то
получивший возможность сжать-сдавить через шорты сладко зудящий стояк,
посмотрел на Толика:
- Толян! Почему мы не могли пойти в семь часов? Нужно было на семь часов
соглашаться!
- В семь мы ужинать будем у бабули и дедули, – отозвался Толик.
- Блин, ради такого дела можно было бы ужин один раз пропустить...
– хмыкнул Серёга.
- Блин, ты совсем придурок? Если мы не придём на ужин, бабуля пошлёт за
нами дедулю, который увидит вместо нас замок на двери. Велики на месте, а
нас нет... подождут они какое-то время – и включат сирену: «Серёженька,
детка, ты где? Ау!» Начнут нас искать... а так мы поужинаем, как всегда,
нормально уйдём, покормим Пирата – и будем свободны... как раз к
половине десятого. Дедуля к нам после ужина не приходит – значит, мы
сможем спокойно уйти по своим делам... логично?
- Ну... – Серёга, глядя на Толика, запнулся, не зная, что возразить... конечно,
Толян был прав – он, «старший брат», всё продумал, всё предусмотрел! – А
почему сирена будет вопить про Серёженьку? – Серёга, глядя на Толика,
изобразил на лице тупое недоумение.
– Может, сирена будет вопить про
Толеньку: «Толенька, детка, ты где? Ау!» Логично?
- Логично! – Толик рассмеялся. – Вон дедуля идёт...
Подошедший Пётр Степанович, усевшись в пластмассовое кресло, в котором
сидел Владик, проинформировал внуков, что с «Москвичом» всё в порядке,
что там просто ослабла одна «хитрая гайка», о роли которой он, водитель со
стажем, даже не подозревал, что гайку эту мастер подтянул-закрутил, так что
«всё было хорошо, а стало ещё лучше».
- Толян, угости нас мороженым! – командным голосом проговорил-
распорядился Серёга. – Дедуля, ты будешь с каким сиропом – с вишнёвым
или с малиновым.
Толик, улыбнувшись, пошел за мороженым – для дедули, для Серёги и для
себя... Домой все возвращались в приподнятом настроении: Пётр
Степанович был доволен, что его старый «Москвич» работает «как часы» и
послужит ему ещё не один год, – так сказал «доктор», он же мастер, он же
хороший приятель Петра Степановича, который не только затянул «хитрую
гайку», но заодно и «в профилактических целях» посмотрел-проверил
двигатель. А Серёга и Толик, сидя на заднем сиденье, хотя время от времени
итолкались-дурачились,номыслиобоихбылио предстоящем –о
том, ч т о их ждёт вечером... все грёзы, все подростковые мысли-фантазии,
которые из раза в раз проплывали перед глазами во время дрочек, вечером
должны были материализоваться, должны были стать реальностью...
конечно, тот «дружеский секс», которых они, четырнадцатилетние
подростки, с упоением практиковали, их вполне удовлетворял-устраивал, но
и Серёга, и Толик, трахая друг друга, в глубине души понимали, или, точнее,
полагали-думали, что всё то, что было-происходило между ними в Сосновке,
что им обоим безоговорочно нравилось, было всё-таки в р е м е н н о е –
подростковое, типа ненастоящее... и Серёга, и Толик ещё ни разу не
трахались с девчонками – и вовсе не потому, что не хотели, что девчонок они
игнорировали, а исключительно потому, что просто ещё не случилось, не
пришлось, не довелось... всему своё время, – девчонки были ещё впереди, и
вот это «впереди» должно было вечером осуществиться – должно было стать
реальностью...
Между тем, покинув мальчишек, Влад обнаружил Кольку и Любу в
пафосном бутике с названием «Женская элитная одежда»,
– несовершеннолетняя девочка Люба в кабинке за шторкой примеряла
полупрозрачную шифоновую блузку, которую она присмотрела еще неделю
назад и которую теперь Колька и Влад должны были ей подарить.
- Ну, что? Договорился? – Колька, который сразу понял, з а ч е м Влад
подсел к сидящим за столиком пацанам, посмотрел на Влада
вопросительно...
[ВРЕЗКА: НЕБОЛЬШОЕ ПОЯСНЕНИЕ, или История Николая Дубцова и
Владислава Ракитина, которые – при соучастии безответственной
девушки Любы – хотели растлить, обесчестить и развратить двух
невинных четырнадцатилетних подростков, во время летних каникул
беззаботно отдыхающих в гостях у дедушки и бабушки
До армии Колька Дубцов никаких позывов в сторону однополого секса никогда
не испытывал, никакого интереса к такому сексу не проявлял, и,
соответственно, никакого опыта – ни душевного, ни физического – по части
однополого интереса у него, у Кольки, до армии не было; а в армии Колька
встретил Владика, и... восемнадцатилетний Колька узнал про себя, что
однополый секс для него вполне приемлем, что сексом таким – однополым –
можно заниматься не только без всякого ущерба для самоуважения, не только
без глупой рефлексии и самоуничижения, но даже с вполне естественным,
осознаваемо желаемым наслаждением и удовольствием, – у Владика, который
Кольку «совратил» и «развратил», опыт по части однополого секса к
восемнадцати годам был уже не маленький...
Владик был детдомовским; первый раз он соприкоснулся с однополым сексом в
двенадцать лет, когда его, щуплого смазливого мальчишку, изнасиловал в
сушилке парень-старшеклассник; в детдоме, где у подростков бурлили гормоны,
а условия проживания при этом были специфические, э т о происходило
регулярно: парни постарше зажимали где-нибудь малолетку в скрытом от
посторонних глаз месте, требовали взять в рот или повернуться задом... в
первый раз это было больно: Владик, поддавшись на уговоры – согласившись
попробовать, вырывался, пытался кричать, но старшеклассник, которому было
шестнадцать лет, навалился на Владика сверху, тем более что Владик
предварительно сам лёг с приспущенными штанами на скамейку, вдавил в тело
Владика тело своё, ладонью зажал Владику рот, так что сдавленных криков
Владика никто не услышал; в детдоме была «дедовщина», парни постарше
прессинговали тех, кому было лет по десять-двенадцать, отбирали деньги,
могли без веского повода поколотить, и старшеклассник, трахнувший Владика,
предложил Владику своё покровительство, если Владик будет ему,
старшекласснику, д а в а т ь, – старшеклассник этот занимался спортом, был
весёлым и дерзким, не боялся воспитателей, имел в детдоме неоспоримый
авторитет даже среди своих ровесников, а ещё он играл на гитаре – пацаны в
детдоме его и боялись, и уважали... однополый секс в интернате не считался
чем-то позорным или криминальным, не был чем-то из ряда вон выходящим, а
скорее воспринимался как подростковое баловство, позволявшее, помимо
мастурбации, утолять-гасить сексуальное возбуждение, – чем-то из ряда вон
выходящим такой формат секса становился лишь тогда, когда совершалось
явное насилие и об этом узнавали воспитатели; конечно, не все пацаны в
интернате трахались «по-настоящему», многие предпочитали удовлетворять
себя обычной мастурбацией... всякое было в том интернате, где мальчишки
взрослели точно так же, как и везде. Словом, старшеклассник, трахнувший
Владика в сушилке, предложил Владику своё покровительство – Владик
подумал и согласился, но согласился он при условии, что никто об этом не
будет знать; два года длилась их связь – раз в полторы-две недели парень
зазывал Владика в какое-нибудь укромное, скрытое от посторонних глаз место,
Владик «для разогрева» сосал у старшеклассника, потом приспускал с себя
штаны, раздвигал пацанячие булочки... это не было ни насилием, ни
принуждением, старшеклассник относился к Владику как к младшему брату,
ненавязчиво опекал его, иногда подсказывал, как повести себя в той или иной
ситуации, и несколько раз, когда Владика хотели прессануть, навешал
прессовальщикам звюзделей, и при этом всё было шито-крыто, – может, кто-то
из пацанов и догадывался, но ни подколов, ни намёков в свой адрес Владик ни
разу не слышал; через два года парень покинул детдом, но Владику к тому
времени было уже четырнадцать, он вырос, вытянулся и был уже не
тщедушным смазливым пацанёнком, которого в детдоме при желании мог бы
без труда н а г н у т ь любой пацан постарше, а был уверенным в себе
подростком, готовым в любой ситуации за себя постоять. Через какое-то время
в детдоме появился новенький – ровесник Владика, пацан дерзкий и наглый,
который, чуть осмотревшись и на новом месте освоившись, решил приобрести
себе авторитет, – этот новенький стал задирать Владика, стал провоцировать
Владика на драку, и вскоре они сцепились – не могли не сцепиться... случайно
ли этот новенький для утверждения своего авторитета в детдоме выбрал
именно Владика, или он каким-то необъяснимым образом почувствовал, что
среди кучи пацанов именно Владик тот человек, который ему был нужен... кто
знает, что в этой жизни случайно, а что только кажется случайным, – «стрелку»
назначили после ужина за гаражом, где стоял старый детдомовский автобус;
драться решили до тех пор, пока кто-то не признает себя побеждённым и не
запросит пощады; собрались зрители, но зрители стояли поодаль – на тот
случай, если появится дежурный воспитатель, чтобы успеть разбежаться в
разные стороны, – з а драки в детдоме наказывали не только дравшихся, но и
сторонних «рефери», и потому зрители-судьи, наблюдавшие издалека, могли
только видеть дерущихся, но не могли слышать, что они говорят друг другу;
силы у новенького и Владика оказались примерно равные – через какое-то
время, вцепившись друг в друга, сопя и пыхтя, они оказались барахтающимися
на траве, и тут... оседлав новенького, практически лёжа на нём, Владик
почувствовал, как у новенького стремительно твердеет в штанах... в принципе,
ничего необычного в этом не было – у мальчишек нередко случаются эрекции
во время борьбы-возни или даже во время драки, когда они энергично елозят
друг по другу, – у новенького, переставшего вырываться из-под Владика, как бы
взявшего тайм-аут, чтоб набраться сил, был стояк, и взгляд... взгляд у этого
новенького вдруг сделался какой-то не такой, словно ему, этому новенькому,
оказавшемуся под Владиком, вырываться из-под Владика совсем не хотелось;
Владик почувствовал пахом стояк пацана, и у него самого в штанах начало
непроизвольно, неподконтрольно твердеть... в том, что Владик дальше сделал-
сказал, не было никакого обдуманного расчета, всё получилось само собой:
надавив своим стояком на стояк новенького, глядя новенькому в глаза, Владик
прошептал-выдохнул: «Я тебя выебу! Хочешь?» Фраза эта – «я тебя выебу!» –
будь то драка или словесная перепалка, нередко звучит-произносится у
оппонентов как угроза, вовсе не подразумевающая какого-либо осознаваемо
желаемого сексуального действия или сексуального насилия, и тем не менее...
тем не менее, при разрешении разных конфликтов с губ почему-то срываются, и
срываются часто, именно эти слова – как угроза, как демонстрация своей силы;
понятно, что смысл этих слов зависит от ситуации, от контекста: слова эти
могут звучать буквально – как откровенное, нескрываемое желание секса, и это
будет одна ситуация, а в ситуации драки-конфликта эти слова звучат как
угроза, как наказание, хотя... почему и м е н н о т а к кто-то кому-то грозит-
угрожает – почему и м е н о э т и слова срываются с губ, вырываясь на
поверхность из тёмных глубин подсознания? «Я тебя выебу»... если бы Владик
сказал только эти три слова, то эта часто звучащая в разных конфликтах фраза
на языке бытовом и социальном была бы вполне банальной угрозой – угрозой
избить, победить, доказать свою силу, и не более того, но Владик, ощутив-
почувствовав через брюки стояк новенького, к фразе «я тебя выебу!»
спонтанно, не задумываясь, ничего не просчитывая и ни на что не рассчитывая,
добавил слово-вопрос «хочешь?», и... он, Владик, не просто спросил-произнёс,
а он жарко выдохнул, почти прошептал это слово «хочешь?», вдавившись
твердеющим пахом в твёрдый пах новенького, и ситуация их подростковой
драки вмиг наполнилась совершенно иным смыслом, – Владик, почувствовав,
как у него самого стремительно встаёт, сладко напрягается член, на секунду
ослабил хватку, и новенький, тут же это почувствовав, в одно мгновение
сбросил Владика с себя – теперь он оказался на Владике; зрители,
наблюдавшие за выяснением отношений издали, видели, как подростки
барахтаются на траве, но не слышали слов, произносимых при этом, –
оказавшись на Владике сверху, новенький, сцепив пальцы на шее Владика,
приблизив своё лицо к лицу Владика, прошептал: «Я сам тебя... сам тебя выебу!
Хочешь?» – члены у них у обоих стояли, оба они, соприкасаясь, чувствовали
возбуждённо твёрдые стояки друг друга, и слова новенького при т а к о м
раскладе уже были похожи не на угрозу, а на прямое приглашение к сексу, –
драться дальше было и глупо, и бессмысленно: они вдруг увидели друг друга
иным, специфическим, зрением...увидели–ивсёдругпродруга
поняли; «Когда?» – спросил Владик, глядя новенькому в глаза, и новенький тут
же, уверенно-нагло глядя в глаза Владику, без задержки ответил: «Да хоть
сегодня!» – драка, к разочарованию зрителей, стоявших поодаль и потому
ничего не слышавших, закончилась без крови, без явного победителя, а Владик
и новенький, которого звали Саней, в тот же вечер друг друга трахнули –
натянули друг друга в зад в той самой сушилке, где старшеклассник впервые
сделал это с Владиком... оказалось, что Саня – парнишка с опытом, и
последующие два года пребывания в детдоме Владик и Саня проблему со
снятием сексуального напряжения решали вместе, делая это по мере своей
подростковой потребности, то есть часто и регулярно – совершенно не зарясь
при этом на других пацанов... и не просто трахались они, тщательно скрывая
свои интимные отношения от других, а что-то типа любви возникло между
ними: они с юной страстью сосались в губы, и это было так же сладко, как
оральный и анальный секс... потом этот Саня задумал побег, звал с собой
Владика, Владик бежать отказался, и Саня, однажды ночью пропавший из
интерната, пропал навсегда; у Владика после исчезновения Сани был секс еще
с двумя пацанами... что было, то было, – взросление Владика протекало в
интернате в голубом антураже. Ну, а в армии восемнадцатилетний Владик
встретил восемнадцатилетнего Кольку, и... всё у них получилось как-то само
собой – получилось естественно и быстро, – имея определённый опыт на ниве
однополых отношений, Владику не составило большого труда раскрутить
понравившегося ему Кольку на практикуемый в местах скопления молодых
парней однополый секс...
Конечно, здесь можно сказать, что Владик Кольку с о в р а т и л, втянув его в
однополые отношения, а поскольку Кольке это понравилось, можно тут же
уточнить,чтоВладикКольку растлил,развратил... аможносказатьи
по-другому: Владик открыл для Кольки иные возможности, о которых он,
Колька, если б разминулся с Владиком на жизненном пути, так бы никогда и не
узнал применительно к себе... совращение, просвещение – как разобраться, что
есть что? Мы живём в эпоху перевёрнутых смыслов и извращенных понятий,
когда вечные истины пастухи-кукловоды шулерски ставят раком, чтоб оболгать
и подогнать вечные истины под свои сиюминутные хотелки, позволяющие им,
пастухам, вести стадо в нужном для них, пастухов, направлении. Именно
отсюда все эти «скрепы» и «традиционные ценности», в средневековье
ведущие «духовно-нравственные ориентиры» и прочая лабуда,
предназначенная исключительно для стада, чтобы, унифицируя разнообразие
жизни, подгонять каждого под общий знаменатель. Между тем, жизнь реальная
идёт своим чередом, и происходит ли совращение или, наоборот, происходит
просвещение – это разница лишь в терминологии...
Колька Дубцов, симпатичный блондин с тонкими, даже изящными чертами
лица, с голубыми глазами, до армии трахнуться ни с одной девчонкой не успел,
то есть в армию восемнадцатилетний Колька ушел во всех смыслах
девственником, не особо по этому поводу переживая, и когда Владик,
положивший, как говорится, на Кольку глаз, подвёл Кольку к мысли, что
трахаться можно не только с девчонками, но и с парнями, Колька, никогда об
этом всерьёз не думавший и потому не имевший никакого предубеждения к
однополому сексу, без всяких нервных рефлексии, порой возникающих у иных
парней, легко согласился попробовать... ну, то есть, попробовать секс вместо
девчонки с парнем, точнее, попробовать с Владиком, – а почему нет? Девчонок
не было и в обозримом будущем не предвиделось... почему было не
попробовать? Двигало Колькой не столько неодолимое желание, сколько
естественное любопытство... ну, и желание, конечно, тоже было – молодое
желание секса, когда одной мастурбации уже недостаточно; на территории
части, где служили Колька и Владик, велось строительство девятиэтажного
дома для проживания офицерского состава, и хотя стройка была отгорожена
дощатым забором и ходить туда запрещалось, Владик и Колька именно там, на
шестом этаже, в одной из будущих комнат, где в обозримом будущем
предстояло жить какому-нибудь героическому полковнику или унылому
капитану, натянули друг друга в зад, предварительно взяв друг у друга в рот,
– в первый раз Кольке было, конечно, больно, но опытный Владик всё делал
неспешно, осторожно, и Колька, лёжа с приспущенными штанами на спине,
сцепив зубы, боль анальную вытерпел, по-мужски пережил, так что «проба»
прошла вполне успешно... дней через пять всё повторилось... потом
повторилось снова... и снова... Колька трахал Владика, Владик трахал Кольку,
– жизнь половая у двух сослуживцев наладилась, устаканилась, в роте никто
ничего не знал... так очень часто бывает: два пацана или парня регулярно
натягивают друг друга «за кулисами», то есть кайфуют втихаря, втихомолку,
шпилят один одного совершенно конфиденциально, и... дома это происходит,
или в армии, или в студенческой общежитии, или в летнем молодёжном
лагере... да где угодно, хоть за высокими монастырскими стенами, – парни по-
тихому наслаждаются, шпилят один другого, а те, кто рядом, о таком
«безобразии» и «преступлении» не ведают ни сном ни духом... никто в роте не
знал, что Владик и Колька «извращенцы», – ну, и что при таком раскладе могло
подвигнуть их на отказ от кайфа? Год службы прошел-пролетел – Колька и
Владик демобилизовались, и пути-дороги их разошлись, разбежались в разные
стороны.
Колька вернулся в родную Сосновку, но делать в Сосновке было нечего, совхоза
давно уже не было, работы не было, мать болела, и Колька, промаявшись пару
недель, подался в райцентр – снял там комнату для проживания, устроился на
работу водителем; год траха с Владиком никакого судьбоносного влияния на
Кольку не оказал: ну, было и было... с кем не бывает! Трахаясь с Владиком и
активно, и пассивно, Колька ни разу не задумался, гей он или не гей,
– трахаться с парнем было в кайф, но всё это для легко живущего Кольки был
просто секс, только лишь секс, то есть кайф, удовольствие – без ярлыков, без
рефлексий, без погружений в самокопания с целью разобраться-выяснить типа
«кто я такой, если мне это нравится?», – Колька был человеком простым, без
заморочек. Матери вскоре не стало – Колька мать похоронил, окончательно
перебрался в райцентр, там вскоре женился на Валентине, своей ровеснице,
работавшей продавцом в небольшом магазинчике «Всё для вас», и покатилась
Колькина жизнь по обычной для всех таких колек колее: дом, семья, работа,
выпивки с друзьями время от времени, телевизор по вечерам, секс с женой по
ночам... что еще нужно для простого человеческого счастья? С сексом, кстати,
всё было в порядке – армейская половая жизнь ориентацию Колькину не
изменила, Кольку нисколько не испортила и вообще вспоминалась редко всё по
тому же принципу: было и прошло; у Валентины был свой дом на улице
академика Павлова, который оставили ей родители, для себя купившие
квартиру в областном центре, Колька к дому пристроил кухню, сам дом
требовал капитального ремонта, и потому с рождением ребёнка молодые
решили повременить... короче, жизнь как жизнь – не лучше и не хуже, чем у
других; так прошло несколько лет, и тут в Колькиной жизни вновь появился
Владик...
Владик к Кольке приехал в гости – разыскал Кольку, приехал под вечер, всё
такой же веселый и бесшабашный. Колька приезду Владика и удивился, и
обрадовался; Валентина, ни сном ни духом не знавшая, что связывает
сослуживцев помимо службы, накрыла на стол – втроём они посидели, выпили,
Колька с Владиками повспоминали разные смешные истории: как бегали в
противогазах, как в столовой однажды стырили жареную картошку с тушенкой,
предназначенную для дежурного по полку... много чего было и смешного, и
прикольного за год службы! Про себя Владик рассказал, что работает он на
Севере вахтовым методом, что жениться он ещё не успел, но есть у него
подруга «с прицелом на будущее»... сказал, что «если хозяева будут не
против», то он погостит недельку, – хозяева были не против, Валентине
весёлый и разговорчивый Владик понравился. На следующий день Валентина
ушла на работу, Колька съездил в свою организацию, отпросился на работе –
взял выходной, сказав, что к нему приехал армейский дружок и что надо
«немного попьянствовать»; вернувшись, Колька натопил баню... ни открытым
текстом, ни намёками Колька и Владик ни разу не обменялись, з а ч е м он,
Колька, топит баню, но оба понимали, ч т о в бане будет; они сходили к
Валентине в магазин – Владик купил ящик пива, Колька сказал Валентине, что
они попарятся, «по-мужски посидят-поговорят, попьют пивка»... ну, а что в
этом было особенного? Вполне типичное мужское времяпрепровождение... в
бане, снимая трусы, Владик улыбнулся: «Ну, что, Колёк... вспомним наши
детские забавы? Или ты, может, против? Ты теперь человек женатый...» «Так
мы ж ничего такого делать не будем... мы же только вспомним, – рассмеялся в
ответ Колька, снимая трусы с себя. – А что я женат, так это, Влад, не помеха... я
на все руки мастер! И потом...
– Колька, глядя на Владика, на его стройное
спортивное тело, на поднимающийся член, пояснил свою «сексуальную
беспринципность»: – Когда всё время борщ и борщ, каждый день один только
борщ, можно ведь иногда и супчиком меню разнообразить... я за то, чтобы
было меню разнообразное!» И они вспомнили: сначала они сосали друг у друга
члены, как они делали это на шестом этаже в будущей квартире какого-нибудь
полковника или капитана, потом натянули друг друга в очко, потом,
попарившись и обмывшись, попили пивка, снова пососали один у другого, снова
один другого оттрахали в зад... никакого интереса к парням, к однополому сексу
у Кольки после армии не было, но Владик – это было другое, совсем другое...
это были в о с п о м и н а н и я... Вечером вернувшаяся с работы Валентина
накрыла на стол, и они – Колька, Валентина и их гость – допоздна шутили-
смеялись, снова неспешно выпивали, говорили обо всём и ни о чём... и опять:
то ли это была случайность, простое стечение обстоятельств, то ли где-то на
невидимых скрижалях их судеб всё уже было прописано и запрограммировано,
а только произошло то, что случилось-произошло. На третий день Валентина,
как обычно, ушла на работу, магазинчик, где она работала, находился рядом с
домом, и Валентина иногда этой близостью магазинчика к дому пользовалась –
прибегала зачем-нибудь домой, оставляя на дверях магазинчика короткую
записку «буду через 15 минут», – так случилось и в этот раз: вспомнив, что
утром она не достала из морозильной камеры курицу, чтобы к вечеру курица
разморозилась, Валентина прикрепила скотчем к дверям магазинчика записку о
своем скором возвращении, и... сослуживцы Колька и Влад, никак не
ожидавшие возвращения Валентины, не слышали, как она вошла в дом, –
Валентина услышала из спальни хорошо знакомое ей пыхтение и, ничего не
понимая, ни о чём не догадываясь, с недоумением отведя в сторону дверную
портьеру, заглянула в спальню...
Валентина заглянула в спальню... на супружеской кровати, на которой спали
они, Валентина и Колька, лежал голый Владик, ноги его, поднятые вверх, были
рогами расставлены, разведены в стороны, и, нависая над Владиком – вжимаясь
пахом в распахнутый зад Владика, голый Колька, пыхтящий от удовольствия,
размашисто двигал задом своим, – в первое мгновение Валентина даже не
поняла, ч т о они делают, и только в следующую секунду до неё дошло:
Колька, её муж... её муж с упоением трахал приехавшего в гости сослуживца
Владика – совокуплялся с парнем-сослуживцем, е б а л его в ж о п у,
совершал с ним половой акт... если б Валентина вспомнила про курицу на
полчаса раньше и, соответственно, на полчаса раньше пришла бы домой, то она
бы увидела другую картину – она бы увидела, как Кольку, её мужа, точно так
же трахает Владик, и еще неизвестно, какая из этих двух картин произвела бы
на Валентину большее впечатление, – Валентина, стоя в дверях, ведущих в
спальню, закричала... понятно, что не через пятнадцать минут, ни через час, ни
через два часа Валентина на работе не появилась – рушилась, под откос летела
жизнь, так что в один миг стало не до работы; понятно, что был грандиозный
скандал – с криками, со слезами, с истерикой, с непониманием вообще, что всё
это было... а главное: почему? Она, Валентина, любила Кольку, и Колька любил
Валентину – в плане интимной жизни всё у них было прекрасно... тогда почему?
КолькапыталсяобъяснитьВалентине,что это совсем другое, чтоких
супружеским отношениям это никак не относится, что он Валентину любит, что
всё, что она увидела, было всего лишь мимолётным любопытством, что это
никак не повлияет...
– Колька взывал Валентину к благоразумию, Колька
кричал, что «всё это ерунда», но Валентина его не слушала и не слышала; она
вдруг вспомнила – и Кольке это тут же припомнила – как он, Колька, после
месяца семейной жизни предложил ей «попробовать в попку» и как она, дура
наивная, согласилась, но у Кольки тогда «этот номер не прошел», потому что
ей было больно, а теперь он, «грязный извращенец, с таким же точно
извращенцем мечту свою осуществил», – Колька в ответ кричал, что «это не
извращение», что «делать глобальные обобщения глупо», а Валентина кричала,
что он «ненормальный», что он «больной, извращенец», что он «пидарас»...
закончилось всё это тем, что Валентина указала Кольке на дверь, сказав, что
«жить с извращенцем» она не намерена; тут-то Колька и вспомнил про
материнский дом в Сосновке... ну, а что еще оставалось делать?
Понятно, что ни Зинаида Ивановна, ни Пётр Степанович, ни вездесущая бабка
Ниловна, ни вообще кто-либо из тех, кто знал Кольку, ни сном ни духом не
ведали о настоящей причине Колькиного появления в Сосновке, – Колька всем
сказал, что с женой они временно не сошлись характерами и потому семейную
жизнь решили «поставить на паузу»; Валентина, со своей стороны, назвала для
общих знакомых ту же самую причину, не желая говорить-признаваться, что
она «несколько лет жила с извращенцем»; на работе Колька рассчитался – и
вместе с Владиком уехал работать на вахту, – жизнь Колькина, вильнув в
строну, покатила по новой колее, но в душе Колька почему-то верил, что с
Валентиной у него ещё всё получится, всё вернётся назад. Конечно, во всём
случившемся проще всего было бы обвинять Владика, который «своим
приездом разрушил семейное счастье», но, во-первых, Колька приезду Владика
в душе обрадовался, а во-вторых, он сам позвал Владика на супружескую
постель, никак не думая, что Валентина может домой вернуться... и Валентина
была не виновата, что у неё проявились такие «дремучие представления» – что
она оказалась «заложницей всякой херни, насаждаемой для таких, как она,
постоянно врущим телевизором»... и себя Колька тоже не чувствовал
виноватым... ну, а в чем он был виноват? В том, что он оказался
«универсальным солдатом – бойцом сразу на двух фронтах»? Просто всё так
сложилось – так неудачно всё получилось... не склонный к рефлексии, Колька в
том, что произошло, никого не винил, никого не оправдывал; да, конечно,
нужно было быть просто осторожными, как это было в армии, когда они, то есть
Владик и он, тщательно прятали, скрывали свои отношения, но... «знал бы, где
упадёшь, подстелил бы соломку», а теперь что ж... «после драки кулаками не
машут». Утешало Кольку лишь то, что трахаться с Владиком было в кайф – и,
возвращаясь в Сосновку с Владиком с вахты, Колька этим кайфом утешался
практически каждую ночь, а нередко и днём они, заваливаясь в постель, с
упоением трахались, меняясь ролями, так что в плане секса он, Колька, не
потерял ничего, и если бы... если б он, Колька, был геем, то жалеть-сожалеть
вообще было бы не о чем, а нужно было бы просто думать, как обустраивать
свою новую жизнь с учётом случайно произошедшего «каминг-аута»; но...
Колька не был геем. Как, впрочем, и Владик, который, как и Колька, тоже не
был геем – при всём том, что детство и юность Владика прошли в детдоме под
«голубой звездой». Глупые люди, щедро окормляемые кукловодами из
телевизоров, часто считают, что мир черно-белый, дихроматический: свой-
чужой, правильно-неправильно, гей-натурал... никаких оттенков, никаких
полутонов, – при таком примитивном, но совершенно понятном раскладе думать
не только не надо, а даже вредно... и действительно, зачем думать, когда обо
всём – what is what – неутомимо рассказывает условный телевизор? Надо не
думать, а просто верить, что есть нормальные мальчики-парни-мужчины с
правильной ориентацией, и их, конечно же, подавляющее большинство, а есть
мерзкие сексуальные извращенцы в виде так называемых геев, которых
ничтожное меньшинство, но которые одним только фактом своего
существования нагло пропагандируют извращение, угрожающее
непоколебимому большинству, а потому пропаганду эту надо везде и повсюду
пресечь-запретить... именно такую историю на ниве насаждения «традиционных
ценностей» раскручивали ловкие пастухи-кукловоды, окормляя не
обременённую знаниями биомассу... Между тем, есть знаменитая шкала Кинси,
и на шкале этой между истинными геями и настоящими натуралами
располагается вся прочая человеческая популяция, которая, собственно, и
является большинством – не в плане сексуальной ориентации, а в плане
сексуальных предпочтений со всеми вытекающими отсюда поведенческими и
прочими последствиями; в центре шкалы – «пятьдесят на пятьдесят», то есть
те, у кого никаких предпочтений в сексе нет и которые с одинаковым успехом
переключаются с женщин на мужчин, с мужчин на женщин: секс и с одними, и с
другими доставляет таким бисексуальным натурам совершенно одинаковое
удовольствие; а вот дальше – вправо-влево от цента – начинается самое
интересное... впрочем, шкала эта широко известна, и нет никакой нужды её
расшифровывать – шкала наглядно показывает, who is who в реале, а не в
бреднях ушлых кукловодов, вербально мастурбирующих про необходимость
сплотиться для защиты «скреп» и «нравственных ценностей» от экспансии
вездесущих геев, которые посредством пропаганды своей ориентации стремятся
растлить несгибаемых натуралов и таким образом захватить весь мир...
истинные, они же ядерные, гомосексуалы, осознающие свою сексуальную
ориентацию как единственно возможную для себя форму проявления
сексуальности, бисексуалы, временно или постоянно колеблющиеся между
геями и натуралами, однополый секс, одноразовый или эпизодический,
обусловленное самыми разными факторами гомосексуальное поведение,
подростковые эксперименты, связанные с банальным любопытством или с
поиском своей идентичности – «всё смешалось в доме Облонских», как сказал-
написал однажды известный классик, в годы отрочества тоже не чуждый
однополых устремлений, – можно трахаться в однополом формате и при этом
геем не быть, можно в формате однополом не трахаться вообще и при этом
геем быть, можно иметь жену и детей и при этом не быть натуралом, а можно
ни жены не иметь, ни детей и при этом не быть геем – мир многолик, мир не
черно-белый, но лукавые кукловоды всё свалили в одну кучу и, реальное
многоцветие-разнообразие подогнав под общий знаменатель, ловко
противопоставили мерзких геев-содомитов настоящим натуралам, которых –
настоящих! – не намного больше, чем настоящих ядерных геев, и которым –
ядерным натуралам! – геи, как говорится, по барабану; волнуют геи не
натуралов, а «натуралов», но это, как говорится, уже другая история, к Кольке
и Владу не относящаяся...
Жена Колькина Валентина, прихватив Кольку и Влада «на горячем» и назвав их
в порыве истерики «пидарасами», а именно это слово используется у
малообразованной публики для называния геев, была, конечно же, не права: и
Колька, и Влад не были геями, они оба были обычными бисексуалами, то есть
оба могли с успехом «играть за разные команды» – с той лишь разницей, что
Владик, не будучи стопроцентным геем, всё-таки в большей степени тяготел к
сексу однополому, а Колька, не будучи геем, в большей степени тяготел к сексу
разнополому. Эта разница в т я г о т е н и я х, с одной стороны, ничуть не
мешала Владу полноценно проявлять себя в разнополом формате, а с другой
стороны, совершенно не мешала Кольке трахаться и кайфовать в формате
однополом, – парни, как говорится, «играли за обе команды»; Влад мог бы
жениться, мог бы воспитывать родившихся детей, мог бы выглядеть в глазах
окружающих добропорядочным семьянином, и не просто выглядеть, а таковым
в повседневной жизни быть, и всё равно при этом у него было бы е г о
тяготение, а это значит, что у него была бы другая, параллельная, от
посторонних скрываемая сексуальная жизнь, – такой сексуальный дуализм
вполне объясняется древней арабской формулой-поговоркой «Женщины для
долга, мальчики для удовольствия», и таких «натуралов», как говорится, пруд
пруди. А Колька, наоборот, если б Влад не возник в его жизни вторично, мог бы
вполне ограничиться тем армейским опытом, который он приобрёл во время
службы, регулярно трахаясь с Владом, и дальше, по жизни, как это тоже
нередко бывает, никогда бы не проявлял интерес к однополому сексу, никогда
бы – по собственной инициативе – секс такой, однополый, не имел бы, – на
шкале Кинси он, Колька, тяготел к левому краю, по жизни своей он был в
категории “incidental homosexual behavior”, но нежданно-негаданно в его,
Колькиной, жизни снова возник Влад, и Колька, не склонный к рефлексии, не
стал отказывать себе в параллельном удовольствии... кто б мог подумать, что
об этом временном «параллельном удовольствии» мужа узнает Валентина, что
она истолкует всё в черно-белом цвете, где есть только «или-или», что она
будет биться в истерике, не понимая и понимать не желая, что секс в
однополом формате был для Кольки всего лишь временным отклонением от их
семейной жизни... кто б мог знать, что жизнь Колькина в одночасье круто
изменится – что он, Колька, снова вернётся в Сосновку! И вернётся не один, а с
Владиком... «супчик» был вкусен, он вполне утолял молодой голод, но помимо
вкусного «супчика» Кольке х о т е л о с ь ещё и не менее вкусного для него,
для Кольки, «борщика», и даже не «борщика», а наваристого «борща», – так по
инициативе Кольки парни время от времени стали приглашать в Сосновку
малолетнюю, но «очень слабую на передок» девочку Любу, безотказную
студентку второго курса кулинарного колледжа.
Любе было семнадцать с половиной лет, и по закону она была малолетней
невинной девочкой, но это по закону была Люба и малолетней, и невинной, а
по факту она могла пить водку, как полковая лошадь, была весёлая, любила
разные тусовки и в свои семнадцать с половиной лет могла трахаться двадцать
четыре часа в сутки, – когда Колька с Владиком пригласили Любу в Сосновку на
рандеву впервые и, оттянувшись на ней по полной программе – и по очереди, и
одновременно в два ствола, затеяли игру друг с другом, Люба нисколько не
удивилась такому повороту, потому как т а к о е она, малолетняя невинная
девочка, уже видела в фас и в профиль... Любе было пятнадцать лет, когда она
познакомилась с Артёмом; Артёму было двадцать два года, он приехал из Сочи
погостить к родственникам, было начало лета, Люба сдавала экзамены за
девятый класс, но это ничуть не мешало Любе ежедневно трахаться с Артёмом
и дома, когда родители Любины были на работе, и в расположенной за
посёлком роще, куда они ездили на «Ауди» дяди Артёма, и в гараже, и даже
просто на улице, точнее, ночью в беседке... Артём на этом поприще был – под
стать малолетней Любе – просто неутомим! Когда Люба сдала экзамены и
отнесла документы в кулинарный колледж, а Артёму уже нужно было уезжать
домой, в город, где тёмные ночи, Артём предложил Любе поехать с ним,
– Артём нигде не работал, жил с родителями, но родители Артёма до конца лета
улетели на отдых в Грецию, где у них был небольшой домик, и Артём, таким
образом, в своём двухэтажном коттедже был полным хозяином; Люба долго не
думала, ехать или не ехать, она поставила в известность родителей, что едет на
море, – и уже через два дня она лежала на пляже, подставив своё рано
созревшее пятнадцатилетнее тело под лучи палящего солнца... это было
похоже на сказку! Артём нигде не работал, но чем-то при этом занимался –
иногда пропадал на весь день, от безденежья не страдал, днём, если Артёма не
было, Люба ходила на пляж, загорала и купалась, по вечерам они ужинали в
кафе, миловидная Люба то и дело ловила на себе заинтересованные мужские
взгляды, ей это льстило, Артём совершенно не ревновал, потому как Люба была
в его полном распоряжении; в качестве гостьи у Любы была одна-
единственная, нисколько не обременявшая её обязанность – в любое время дня
или ночи раздвигать под Артёмом ноги, что малолетняя Люба с удовольствием
и делала, – Артём по части траха был не насытим... А через две недели
выяснилось, что Артём – парень не простой, что он «с изюминкой». Люба и
раньше принимала участие в г р у п п о в у х е и нисколько против такого
сексуального формата не возражала, – под «групповухой» и малолетняя
девочка Люба, и её двоюродный брат Васька с несколькими друзьями понимали
банальную очерёдность к невинному телу Любы, лежащей с раздвинутыми
ногами: пока кто-то, сопя и пыхтя, сладострастно долбил Любу, лёжа на Любе с
приспущенными штанами, остальные суетливо мельтешили рядом, выясняя, кто
будет следующий... ни моральных, ни физических неудобств Люба от такого
формата не испытывала, а даже наоборот – это было интересно, как интересно
всё новое, к чему лежит душа... и когда Артём сказал, что он хочет
разнообразить секс, пригласив для этого кого-нибудь ещё, Люба с лёгкостью
согласилась... а почему нет? Вечером Артём пришел с парнем, который был не
намного старше Любы, – парень был ладный, симпатичный, с хорошо развитым
«аппаратом», и только лицо его, ещё не утратившее черты ранней юности,
говорило о том, что парень этот совсем молодой, совсем ещё зелёный... может
быть, он был школьником-старшеклассником, или он только-только окончил
школу: если судить по его совсем юному, немного смазливому лицу, парню
этому было лет шестнадцать или, самое многое, семнадцать, никак не больше,
но Любу, ожидавшую в рамках rendez vous кого-то более взрослого, это ничуть
не смутило – у паренька было отличное «оснащение», а это для девочки Любы
было главное... а дальше произошло то, что девочка Люба увидеть никак не
ожидала, что она увидела впервые и что, без сомнения, расширило её
сексуальный кругозор: когда паренёк оказался на Любе и, приподнимая зад,
начал Любу с наслаждением долбить, Артём, зачем-то смазавший свой стояк
кремом, неожиданно для Любы стал пристраиваться к пареньку сзади...
малолетняя Люба, конечно, знала, что есть такие парни, которые трахаются с
парнями, но знание это не имело к ней, к девочке Любе, никакого отношения, и
потому наивная девочка Люба вначале не поняла, что к чему, и только когда
паренёк на ней дёрнулся и коротко вскрикнул, Люба поняла-догадалась, ч т о
Артём сделал, пристроившись к парню сзади – обхватив его бёдра руками...
судя по тому, что парень не удивился, не стал вырываться из-под Артёма,
малолетняя, но смекалистая девочка Люба предположила, что для этого юного
симпатичного паренька такая конфигурация не стала ни шоком, ни
непредвиденной неожиданностью, – Артём, навалившись на спину парня, начал
размеренно двигать бёдрами, и парень, оказавшийся зажатым с двух сторон,
начал так же размеренно долбить Любу, повторяя-дублируя толчки Артёма...
если Люба и удивилась такому кульбиту, то удивилась она совсем немного;
потом они выпили немного вина, и этот похожий на старшеклассника парень
страстно «приложился» к Любе ещё раз – трахнул девочку Любу уже
самостоятельно, без какого-либо участия Артёма, который, утопая в глубоком
кресле с бокалом вина, наблюдал за действом со стороны... потом, когда юный,
похожий на старшеклассника гость – или, как пошутил Артём, «третий не
лишний» – ушел, Любу в обычном формате, то есть уже без посредника, а
напрямую долго и страстно трахал-ласкал Артём...
Пробыла девочка Люба в гостях у Артёма – в городе Сочи, где тёмные ночи – до
середины августа: днём ходила на пляж, купалась и загорала, гуляла без денег
по разным шикарным магазинам, а ночью трахалась, трахалась, трахалась... ну,
и утром, конечно, и вечером, и даже днём Люба тоже с готовностью раздвигала
ноги, потому как Артём был просто неистощим... это не жизнь была, а сказка!
Артём еще несколько раз приводил домой молодых пацанов, похожих на
школьников... так малолетняя Люба узнала, что такое т р о й н и ч о к, и не
просто узнала, а непосредственно поучаствовала, расширив свои
представления о сексуальном разнообразии, – потому-то по закону малолетняя
и по этой причине невинная, а по жизни многоопытная Люба совершенно не
удивилась, когда в Сосновке Влад стал уверенно пристраиваться к Кольке
сзади...]
Люба вышла из примерочной кабинки с блузкой в руках, и Колька, глядя на
довольное Любино лицо, справедливо предположил, что блузка Любе
понравилась.
- Ну? Идём на кассу расплачиваться? – спросил-проговорил Колька,
демонстрируя своё желание сделать малолетней Любе подарок.
- Люба-Любонька, целую тебя в губоньки...
– улыбаясь, негромко пропел
Влад. – Я сейчас перетёр с двумя пацанами – они наши, сосновские, но не
местные, к деду с бабкой на каникулы приехали... да ты их видела! Так вот...
- Они ж малолетки! – перебила Влада невинная девочка Люба, сразу поняв,
куда Влад клонит – к чему он всё это говорит.
- Ну, как малолетки... по пятнадцать лет мальчикам! Конечно, по закону они
ещё не должны знать, чем ниже пояса девочки отличаются от мальчиков,
но... они уже знают! – Влад рассмеялся. – Во всяком случае, теоретически
точно знают... но теория без практики – это... как, Колёк, говорил наш
ротный про теорию без практики? – Влад весело посмотрел на Кольку?
- Говорил, что это то же самое, что поводить бабе хуем по губам, а в рот не
дать, – Колька рассмеялся,
- Фу, какой он был садист! – фыркнула Люба, рассмеявшись вслед за
Колькой. – А ротный – это кто?
- Ротный, Люба, это наш командир роты. Гвардии капитан Расстегаев...
истинный был садист! – охотно пояснил Влад. – Ну, а мы не садисты – мы
гуманисты... а это значит... это, Люба, что значит?
- Это значит...
– Люба хитро прищурилась, – это значит, что блузка будет
отлично сочетаться вон с теми белыми бриджами,
– Люба показала
пальчиком туда, где были женские шорты и бриджи.
- Так примеряй быстрее! – рассмеялся Влад.
Так – элегантно и просто, без каких-либо уточнений и объяснений – вопрос с
возможностью приобщиться к н а с т о я щ е м у для Серёги и Толика был
решен – малолетняя и по этой причине как бы невинная Люба нисколько не
возражала, чтобы к Владу и Кольке на предстоящем рандеву присоединились
ещё «два симпатичных мальчика», как назвала Люба Толика и Серёгу после
того, как примерила белые бриджи; впрочем, Влад, когда говорил Серёге, что
девочка Люба «даст, и ещё как даст», нисколько не сомневался, что именно
так и будет... может, потому он и не сомневался, что сильно хотел, чтоб
мальчишки пришли и приходом своим внесли в т р о й н и ч о к волнующую
новизну... как знать!
Пока Люба в примерочной кабинке крутилась перед зеркалом, примеряя
бриджи, Колька негромко спросил-уточнил, вопросительно глядя Владу в
глаза:
- Так ты что... ты серьёзно хочешь их трахнуть?
- А почему нет? – так же тихо отозвался Влад, глядя в глаза Кольке.
– Пацаны симпатичные... одного я, другого ты... можно подумать, что это что-
то невиданное или небывалое.
- А если они не такие, как ты про них думаешь? Ну, то есть, не такие, как ты
предполагаешь... ты уверен, что они трахают друг друга?
- Как я могу быть в этом уверен, если я ни того, ни другого ещё не трахал? –
Влад, глядя на Кольку, тихо рассмеялся. – Но смотри... им по пятнадцать лет,
а это возраст, когда хочется уже так, что скулы сводит... дым от дроча стоит
коромыслом! Далее: девчонок в Сосновке, чтоб с ними тусить, нет, а когда
нет девчонок... что мы, Колёк, делали в армии, когда не было девчонок? –
Влад, всё так же глядя Кольке в глаза, снова тихо рассмеялся. – Далее: они
всё время тусят вдвоём, а это естественным образом сближает и,
соответственно, тоже подталкивает к интиму... вот если всё это сложить, то в
сумме, Колёк, и получится... что в сумме получится? – Влад, глядя на
Кольку, прищурился.
- Ну, если даже они и трахаются, как ты думаешь, то они трахаются между
собой... и совсем не факт, что они тут же дадут нам.
- Не факт, – согласился Владик. – А с другой стороны, попытка – не пытка.
Мы же не будем их принуждать или насиловать... мы просто предложим им
небольшой апдейт их кругозора, как говорят у нас, у программистов, – Влад
тихо засмеялся; к программистам Влад не имел никакого отношения, если не
считать наличие у него ноутбука, который – по причине отсутствия
интернета в Сосновке – пылился без дела; впрочем, в ноутбуке у Влада была
куча порнороликов – как с геями, так и с «тёлочками», то есть с девчонками –
и время от времени Владик с Колькой это порно просматривали... а почему
нет? Порно ведь смотрят не только юные дрочеры или закоренелые
любители мастурбации – порно смотрят и люди, для секса имеющие
партнеров, и люди женатые или замужние, порно смотрят тайно или
совместно, и цели здесь могут быть самые различные...
- Влад... они ещё несовершеннолетние! – напомнил Владику Колька.
- Тю! – весело отозвался Владик.
– Эти несовершеннолетние сегодня
трахаются, как кролики... напугал ежа голой жопой!
- Они трахаются – это одно, А если их трахают – это совсем другое. Ты же
сам знаешь, что по закону...
Влад по складу характеру был дерзким и наглым, а Колька был слегка
трусоват, но даже не это было определяющим в той ситуации, какую
моделировал Влад,
– по шкале Кинси Колька в своих сексуальных
предпочтениях однозначно тяготел к левому краю, а это значило, что ему для
«разнообразия меню» вполне хватало секса с Владиком... и искать какие-то
«новые приключения на жопу» и в смысле прямом, и в смысле переносном –
это было для Кольки уже перебором... ну, то есть, ему это было просто не
нужно – не было у него такой потребности, чтоб расширять круг однополых
партнёров... да еще из числа малолеток, то есть, несовершеннолетних, за
секс с которыми по закону...
- Гладко было на бумаге, да забыли про овраги, – тихо рассмеялся Владик и,
придав лицу интригующее выражение, поманил Кольку пальцем, так же
интригующе говоря: – Наклонись ко мне, я тебе что-то скажу... по секрету
скажу – наклонись...
Колька, поддавшись на эту уловку, чуть качнулся в сторону Влада,
подставляя ухо для «секрета».
- Любаня, Колёк, тоже несовершеннолетняя – ей ещё нет восемнадцати, –
прошептал Влад в Колькино ухо. – Ты не знал об этом?
- Ну, Люба – это другое... совсем другое! – чуть помедлив, отозвался Колька,
отстраняясь от Влада.
- Это тебе так кажется, – хмыкнул Влад. – А по закону... – Влад сделал паузу
и, выделяя голосом слова «по закону», повторил: – По закону и пацаны
несовершеннолетние, и Люба... она тоже несовершеннолетняя, если по
закону. По закону, Колёк, между Любой, которой нет ещё восемнадцати лет,
и пацанами, которым, блин, уже по пятнадцать лет, никакой разницы нет...
они дети, если по закону, невинные дети. Ты удивлён? – Влад, глядя на
Колькино лицо, рассмеялся. – По закону, блять... по и х закону мы с тобой
тоже как бы недолюди, если мы трахаем друг друга... извращенцы мы и
преступники! По закону, блядь... – повторил Влад; он был далёк от всякой
политики, вся эта мышиная возня, которая называлась политикой, его
совершенно не интересовала, но он иногда смотрел телевизор и потому краем
уха иногда цеплял, какие «законы» в изобилии принимает кучка жирных
проходимцев.
– Короче, Колёк... пацаны придут где-то к десяти – я их в
половине десятого встречу у старой школы и к десяти приведу сюда на
случку... ну, а дальше видно будет – дальше посмотрим, как карта ляжет!
Никто их принуждать или насиловать не будет... дальше от них будет
зависеть. Не захотят... ну, скатертью им дорога – мы настаивать не будем!
Они втроём – после того, как малолетняя Люба в виде подарка приобрела
блузку и бриджи – посидели в кафе, где съели по порции мороженого, потом
купили три литровых бутылки хорошей водки, накупили всякой вкусной еды
и на такси рванули в Сосновку, или, как сказала девочка Люба, «на нашу
фазенду»...
Между тем, Серёга и Толик пребывали в волнительном предвкушении...
первый настоящий половойактдлялюбогоподростка–акт
предстоящий, который планируется, или акт уже осуществлённый, уже
свершившийся – это всегда событие... и нет никакой разницы, по какой
причине и при каких обстоятельствах произошел п е р в ы й половой акт
– по любви это случилось или по пьяне, тет-а -тет или в составе школьной
футбольной команды, с ровесницей или с барышней «сорок плюс» – в любом
случае первый настоящий половойактстановитсядлялюбого
подростка не просто моментом утраты девственности, а является актом
своеобразной и н и ц и а ц и и, после который мальчик превращается в
мужчину... а девочка или девушка превращается в женщину, и не важно,
сколько лет на момент инициации было субъекту первого полового акта
– двенадцать-тринадцать, четырнадцать-пятнадцать или шестнадцать-
восемнадцать, потому что главное здесь не только и не столько половой акт,
хотя и это немаловажно, сколько переход из мира условного «детства» в мир
условной «взрослости»... именно поэтому многие подростки часто
умалчивают про свою девственность, а многие, будучи девственниками,
банально врут о своих сексуальных похождениях... убедительно врут они или
нет – это уже другой вопрос, но в юные годы почему-то многим хочется
выглядеть и опытнее, и взрослее по части своей активности на сексуальной
ниве.
Конечно, с точки зрения сексуального удовольствия трах двух подростков
между собой – трах Серёги и Толика – был для обоих вполне
самодостаточен,азначит,ихсексуальное взаимодействие тожебыло
настоящим, и это было понятно, было объяснимо: любое проявление
гомосексуальности, если его очистить от разной тысячелетней шелухи,
является всего лишь одной из форм многообразного сексуального поведения,
точно так же как сама гомосексуальность является одной из форм
человеческой сексуальности, и это не хорошо и не плохо – это всего лишь
данность, обусловленная природой; но при таких – однополых – формах
сексуальности отсутствует самовоспроизведение человеческой популяции, и
это – именно это! – на протяжении тысячелетий давало возможность
разнообразным кукловодам, смешивающим в одну кучу однополую
ориентации и однополое поведение, на голубом глазу утверждать, что секс
между мужчинами является «пороком», «извращением», «преступлением», и
те, кто застукан-замечен был в таком «преступлением», подвергались самым
жестоким карам – в средние века таких парней как «исчадие ада» сжигали на
кострах, в более поздние времена уничтожали-гнобили в фашистских
концлагерях, в еще более поздние времена, где фашизм стал маскироваться
под «скрепы» и «традиционные ценности», а сажать в тюрьму за то, что кто-
то родился рыжим, вроде как стало не comme il faut, геев и бисексуалов стали
просто подвергать остракизму... при этом эти же самые кукловоды на
протяжении тысячелетий развязывали кровопролитные войны, в ходе
которых одни мужчины уничтожали других мужчин, что, в свою очередь,
никак не могло способствовать «самовоспроизведению популяции»... ну, и
не надо забывать, что многие из тех, кто на протяжении тысячелетий
организовывал гонения на геев, кто формировал у паствы ненависть к геям,
кто лицемерно кликушествовал о «грехе», зачастую сами были «исчадиями
ада» в смысле сексуальной ориентации или сексуальных предпочтений, –
может, потому они и усердствовали, чтоб таким образом отвести подозрения
от самих себя?
Понятно, что ни Толик, ни Серёга ни о чём таком, где были костры и
концлагеря, не думали и думать об этом они не могли – по причине
банального своего незнания, точно так же не думали они и о своём
гомосексуальном п о в е д е н и и как о проявлении своей возможной
сексуальной ориентации, – как сказал Серёга Толику, «геи мы или не геи –
это покажет будущее», но и о будущем своём они тоже мало думали, потому
что здесь и сейчас унихбыловеликолепное,насказкупохожее
настоящее: знойное лето, школьные каникулы, необитаемый остров,
бабулины завтраки-обеды-ужины, классный секс... после неожиданного
знакомства с Владом, который – на том основании, что все они были из
Сосновки – предложил им «развеять скуку сосновскую», они,
четырнадцатилетние Серёга и Толик, пребывали в волнительном
предвкушении: вечером им предстоял первый секс с девчонкой...
Мальчишки, как обычно, поужинали – на ужин бабуля сжарила яичницу и
сделала салат, заказали бабуле на завтрак на следующий день сырники со
сметаной, согласились на предложение дедули в ближайшие дни съездить на
рыбалку... потом, как обычно, они покормили Пирата... потом, пока Толик
курил, сидя на ступеньках крыльца, Серёга помыл Пиратову чашку, налил
Пирату воду... до половины десятого – до времени встречи с Владом –
оставался ещё почти час, и Серёга с лёгким укором в голосе проговорил:
- Ты вот, мой старший брат, вроде местами умный – не глупее меня, а не
подумал, что мы можем раньше освободиться... может, уже пойдём –
подождём Влада у школы? Вдруг он раньше придёт... придёт, а мы уже там,
уже в полной готовности... и не надо, блин, ждать до половины десятого...
что ты на это скажешь? Пойдём?
Толик, сделав последнюю затяжку – медленно выпустив изо рта кольца
сигаретного дыма, вдавил окурок в землю и только после этого снизу вверх
посмотрел на стоящего перед ним Серёгу.