Страница 7 из 8
Содержание материала
Мальчишки спали всю ночь, точнее, во второй половине ночи они
просыпались – и все вместе, включая Ольгу и Виктора, на ходу подкрепились
бабулиными пирожкам; пирожков было много, но и аппетит был хороший –
все пирожки были съедены за раз; Серега вложил пакет в пакет, смял и,
приоткрыв окно, выбросил пакеты на дорогу. Виктор притормозил на
обочине – остановил «Ниссан», оглянулся на Серёгу: «Пойди подбери
мусор». «Ну, пап... темно же! Нет никого на трассе – никто не видел»,
просыпались – и все вместе, включая Ольгу и Виктора, на ходу подкрепились
бабулиными пирожкам; пирожков было много, но и аппетит был хороший –
все пирожки были съедены за раз; Серега вложил пакет в пакет, смял и,
приоткрыв окно, выбросил пакеты на дорогу. Виктор притормозил на
обочине – остановил «Ниссан», оглянулся на Серёгу: «Пойди подбери
мусор». «Ну, пап... темно же! Нет никого на трассе – никто не видел»,
– хотел воспротивиться Серёга, но Виктор сказал: «Сергей!»
– и Серёга, не приводя никаких аргументов в свою пользу, молча открыв дверь,
выскользнул из «Ниссана» в темноту, – через минуту Серёга вернулся со
смятым пакетам в руках. «Вот! – сказал Серёга с недовольным видом.
выскользнул из «Ниссана» в темноту, – через минуту Серёга вернулся со
смятым пакетам в руках. «Вот! – сказал Серёга с недовольным видом.
– Еле нашел!». «Брось под ноги. Потом выбросим где-нибудь, как делают
нормальные люди, а не засранцы», – спокойно отозвался Виктор, и «Ниссан»
рванул по пустынной трассе дальше, а Серёга толкнул локтём Толика в бок,
чтоб Толян обратил внимание на то, как ему, Серёге, трудно с родителями.
Утром Толик проснулся первым – он открыл глаза, посмотрел в окно, и
нормальные люди, а не засранцы», – спокойно отозвался Виктор, и «Ниссан»
рванул по пустынной трассе дальше, а Серёга толкнул локтём Толика в бок,
чтоб Толян обратил внимание на то, как ему, Серёге, трудно с родителями.
Утром Толик проснулся первым – он открыл глаза, посмотрел в окно, и
– офигел: за окном было море! Не прямо за окном, а чуть вдалеке, но оно было
видно всё-всё, от края до края, и это было самое настоящее море – огромное,
живое, серебрящееся в лучах утреннего солнца... это было то море, о
котором Толик читал и которое он видел в фильмах про всякие кругосветные
путешествия, – какое-то время, затаив дыхание, Толик, как завороженный,
смотрел в окно, потом, оглянувшись на спящего Серёгу, толкнул Серёгу
локтём в бок:
- Серый, просыпайся! Мы приехали...
- Еще не приехали, но скоро приедем, – проговорил Виктор, внимательно
глядя на дорогу; теперь трасса шла вдоль берега, и машин на трассе было
много. – Где-то через час примерно будем на месте...
Серёга, открыв глаза, подался в сторону Толика, чтоб тоже увидеть море...
он, Серёга, был на море уже «сто раз», и по этой трассе они проезжали и в
прошлом году, и в позапрошлом году, но всё равно... чуть навалившись на
Толика сбоку, Серёга тоже смотрел в окно, затаив дыхание... море дугой
выгибалось, горбилось у горизонта...
видно всё-всё, от края до края, и это было самое настоящее море – огромное,
живое, серебрящееся в лучах утреннего солнца... это было то море, о
котором Толик читал и которое он видел в фильмах про всякие кругосветные
путешествия, – какое-то время, затаив дыхание, Толик, как завороженный,
смотрел в окно, потом, оглянувшись на спящего Серёгу, толкнул Серёгу
локтём в бок:
- Серый, просыпайся! Мы приехали...
- Еще не приехали, но скоро приедем, – проговорил Виктор, внимательно
глядя на дорогу; теперь трасса шла вдоль берега, и машин на трассе было
много. – Где-то через час примерно будем на месте...
Серёга, открыв глаза, подался в сторону Толика, чтоб тоже увидеть море...
он, Серёга, был на море уже «сто раз», и по этой трассе они проезжали и в
прошлом году, и в позапрошлом году, но всё равно... чуть навалившись на
Толика сбоку, Серёга тоже смотрел в окно, затаив дыхание... море дугой
выгибалось, горбилось у горизонта...
- Толя, ты первый раз на море? – оглянувшись назад, Ольга Владимировна с
улыбкой посмотрела на мальчишек.
- Первый, – отозвался Серёга.
- Первый, – подтвердил Толик, незаметно толкнув Серёгу локтём в бок,
чтобы «младший брат» за него не отвечал.
Софья Моисеевна встретила приехавших, как всегда, радушно; она же, Софья
Моисеевна, забронировала место для «Ниссана» на платной стоянке, которая
была в трёх минутах ходьбы от гостевого дома, – море было рядом, стоянка
была рядом – всё было очень удобно! В одной комнате стояла кровать king-
size, в другой комнате стояла обычная кровать, на которой в прошлом году
спал Серёга, когда был с родителями один, но теперь в этой «Серёгиной»
комнате была ещё одна кровать, точнее, диван-кровать – для Толика; в их
двухкомнатном номере ещё был санузел с душем и был небольшой
холодильник, а также была необходимая мебель; на широкой террасе, откуда
был вход во все четыре номера, был ещё один холодильник, большой, общий
для всех гостей, была микроволновая печь, стоял большой стол и было
несколько стульев; с террасы был виден кусочек моря... всё было удобно и
вполне комфортно.
- Мам, мы сходим на пляж – мне надо плавки купить. И еще нам надо шлёпки
купить и бейсболки, – сказал Серёга. – Можно? Я знаю здесь всё – помню
дорогу на пляж.
- Только недолго, – разрешила Ольга Владимировна. – Сейчас папа поставит
машину, и мы пойдём завтракать... чтоб мы вас не ждали! Толя, позвони
маме! Она волнуется, – напомнила Ольга Владимировна Толику.
улыбкой посмотрела на мальчишек.
- Первый, – отозвался Серёга.
- Первый, – подтвердил Толик, незаметно толкнув Серёгу локтём в бок,
чтобы «младший брат» за него не отвечал.
Софья Моисеевна встретила приехавших, как всегда, радушно; она же, Софья
Моисеевна, забронировала место для «Ниссана» на платной стоянке, которая
была в трёх минутах ходьбы от гостевого дома, – море было рядом, стоянка
была рядом – всё было очень удобно! В одной комнате стояла кровать king-
size, в другой комнате стояла обычная кровать, на которой в прошлом году
спал Серёга, когда был с родителями один, но теперь в этой «Серёгиной»
комнате была ещё одна кровать, точнее, диван-кровать – для Толика; в их
двухкомнатном номере ещё был санузел с душем и был небольшой
холодильник, а также была необходимая мебель; на широкой террасе, откуда
был вход во все четыре номера, был ещё один холодильник, большой, общий
для всех гостей, была микроволновая печь, стоял большой стол и было
несколько стульев; с террасы был виден кусочек моря... всё было удобно и
вполне комфортно.
- Мам, мы сходим на пляж – мне надо плавки купить. И еще нам надо шлёпки
купить и бейсболки, – сказал Серёга. – Можно? Я знаю здесь всё – помню
дорогу на пляж.
- Только недолго, – разрешила Ольга Владимировна. – Сейчас папа поставит
машину, и мы пойдём завтракать... чтоб мы вас не ждали! Толя, позвони
маме! Она волнуется, – напомнила Ольга Владимировна Толику.
- Хорошо, – отозвался Толик, напрочь забыв, что он обещал по приезду на
море сразу позвонить домой.
Был разгар лета, и на пляже было уже полно людей – в шортах, в плавках, в
купальниках... люди стояли, лежали, дефилировали по набережной, и хотя
людей было много, но каждый при этом был как бы отдельно, автономно, –
Толику показалось в первые минуты, что он словно обезличился, стал
безымянной частью этой человеческой биомассы, а Серёга, житель
громадного мегаполиса, сразу почувствовал себя как рыба в воде.
- Толян, нам сюда, – показал Серёга на один из бутиков, выстроившихся в
ряд под самыми разными вывесками; в бутике Серёга придирчиво выбрал
себе плавки, там же они купили легкие, с двумя пряжками, сандалии для
пляжа, купили одинаковые бейсболки и ещё купили солнцезащитные очки.
На обратном пути Серёга напомнил Толику, что ему, Толику, надо позвонить
домой, и Толик, не переча Серёге, сразу позвонил – сказал маме, что они
приехали, что уже разместились, что сейчас пойдут завтракать, что всё, всё-
всё прекрасно.
По возвращению Серёга первым делом примерил плавки – плавки на Серёге
смотрелись идеально, подчеркивая стройность его мальчишеской фигуры.
- Блин, надо было мне тоже такие купить, – сказал Толик, и Серёга тут же
предложил Толику плавки примерить; Толик примерил – плавки на Толике
тоже смотрелись идеально.
- Толян, ты просто красавчик в этих плавках! – оценил Серёга. – Попка как
персик... здесь не давит? – Серёга, изобразив на лице деловитую
озабоченность, протянул руку, чтоб пощупать выпирающий под плоским
животом округлый бугорок, но Толик, быстро вильнув бёдрами – ускользая
от тянущейся Серёгиной руки, тихо рассмеялся:
море сразу позвонить домой.
Был разгар лета, и на пляже было уже полно людей – в шортах, в плавках, в
купальниках... люди стояли, лежали, дефилировали по набережной, и хотя
людей было много, но каждый при этом был как бы отдельно, автономно, –
Толику показалось в первые минуты, что он словно обезличился, стал
безымянной частью этой человеческой биомассы, а Серёга, житель
громадного мегаполиса, сразу почувствовал себя как рыба в воде.
- Толян, нам сюда, – показал Серёга на один из бутиков, выстроившихся в
ряд под самыми разными вывесками; в бутике Серёга придирчиво выбрал
себе плавки, там же они купили легкие, с двумя пряжками, сандалии для
пляжа, купили одинаковые бейсболки и ещё купили солнцезащитные очки.
На обратном пути Серёга напомнил Толику, что ему, Толику, надо позвонить
домой, и Толик, не переча Серёге, сразу позвонил – сказал маме, что они
приехали, что уже разместились, что сейчас пойдут завтракать, что всё, всё-
всё прекрасно.
По возвращению Серёга первым делом примерил плавки – плавки на Серёге
смотрелись идеально, подчеркивая стройность его мальчишеской фигуры.
- Блин, надо было мне тоже такие купить, – сказал Толик, и Серёга тут же
предложил Толику плавки примерить; Толик примерил – плавки на Толике
тоже смотрелись идеально.
- Толян, ты просто красавчик в этих плавках! – оценил Серёга. – Попка как
персик... здесь не давит? – Серёга, изобразив на лице деловитую
озабоченность, протянул руку, чтоб пощупать выпирающий под плоским
животом округлый бугорок, но Толик, быстро вильнув бёдрами – ускользая
от тянущейся Серёгиной руки, тихо рассмеялся:
- Серый, не лезь... мы не дома!
- Блин, какой ты развратный! Я только хотел посмотреть, жмут тебе плавки
или нет... а ты, блин, о чём подумал? – Серёга, сделав выпад вперёд, снова
попытался схватить Толика за аппетитно выпирающий бугорок, и снова
Толик успел увернуться, глядя на Серёгу смеющимися глазами.
- Какой недотрога... – пробурчал Серёга, изобразив на лице досаду. – Снимай
мои плавки, развратник!
- Серый, я тоже хочу такие! – проговорил Толик, быстро снимая плавки.
- Если хочешь, пойдём тебе тоже купим такие, – не задумываясь, предложил
Серёга, скользнув по голому Толику взглядом. – Толян...
- Именно такие! – уточник Толик, вслед за трусами так же быстро надевая
шорты. – Как твои...
- Понятно, что как мои! – Серёга, улыбаясь, подмигнул Толику; он свернул
плавки, секунду подумал и положил плавки на кровать Толика. – Эти плавки
будут твои – это, Толян, тебе мой подарок! Сейчас купим точно такие же, как
твои, и это будет твой подарок мне. Согласен?
- Подожди, Серый! А если точно таких же плавок там больше нет? – Толик
слегка растерялся от такого Серёгиного решения.
- Есть! – весело отозвался Серёга и оказался прав; через несколько минут
Толик в том же самом бутике купил точно такие плавки – для Серёги...
много ли надо для того, чтобы чувствовать себя счастливым в четырнадцать
лет?
Вчетвером они позавтракали в небольшом кафе неподалёку от своего
гостевого дома. За завтраком Ольга Владимировна наметила, точнее,
обговорила с мальчишками примерный план пребывания на море; решили,
что море будет после обеда, а до обеда у них будет так называемая
- Блин, какой ты развратный! Я только хотел посмотреть, жмут тебе плавки
или нет... а ты, блин, о чём подумал? – Серёга, сделав выпад вперёд, снова
попытался схватить Толика за аппетитно выпирающий бугорок, и снова
Толик успел увернуться, глядя на Серёгу смеющимися глазами.
- Какой недотрога... – пробурчал Серёга, изобразив на лице досаду. – Снимай
мои плавки, развратник!
- Серый, я тоже хочу такие! – проговорил Толик, быстро снимая плавки.
- Если хочешь, пойдём тебе тоже купим такие, – не задумываясь, предложил
Серёга, скользнув по голому Толику взглядом. – Толян...
- Именно такие! – уточник Толик, вслед за трусами так же быстро надевая
шорты. – Как твои...
- Понятно, что как мои! – Серёга, улыбаясь, подмигнул Толику; он свернул
плавки, секунду подумал и положил плавки на кровать Толика. – Эти плавки
будут твои – это, Толян, тебе мой подарок! Сейчас купим точно такие же, как
твои, и это будет твой подарок мне. Согласен?
- Подожди, Серый! А если точно таких же плавок там больше нет? – Толик
слегка растерялся от такого Серёгиного решения.
- Есть! – весело отозвался Серёга и оказался прав; через несколько минут
Толик в том же самом бутике купил точно такие плавки – для Серёги...
много ли надо для того, чтобы чувствовать себя счастливым в четырнадцать
лет?
Вчетвером они позавтракали в небольшом кафе неподалёку от своего
гостевого дома. За завтраком Ольга Владимировна наметила, точнее,
обговорила с мальчишками примерный план пребывания на море; решили,
что море будет после обеда, а до обеда у них будет так называемая
«культурная программа», – Серёга в предыдущие приезды был практически
везде, а Толик не был нигде, времени у них было совсем немного, всего пять
дней, потому Ольга Владимировна предлагала – в основном, Толику – что
можно посмотреть самое-самое интересное; Серёга подсказывал, что самое
интересное; Толик, оказавшийся здесь впервые и потому ничего не знавший,
иногда что-то спрашивал, уточнял, но по большей части молча улыбался,
кивал головой, соглашаясь и с Ольгой Владимировной, и с Серёгой; Виктор в
планировании «культурного досуга» не участвовал, сказав, что он уже всё
видел-перевидел и что он будет просто загорать на пляже.
И полетело, помчалось счастливое время! В день приезда – на настоянию
Серёги – никаких «культурных мероприятий» не было: Виктор сказал, что
будет отдыхать после бессонной ночи в номере, Ольга Владимировна
отправилась с мальчишками на пляж, и целый день... целый день
везде, а Толик не был нигде, времени у них было совсем немного, всего пять
дней, потому Ольга Владимировна предлагала – в основном, Толику – что
можно посмотреть самое-самое интересное; Серёга подсказывал, что самое
интересное; Толик, оказавшийся здесь впервые и потому ничего не знавший,
иногда что-то спрашивал, уточнял, но по большей части молча улыбался,
кивал головой, соглашаясь и с Ольгой Владимировной, и с Серёгой; Виктор в
планировании «культурного досуга» не участвовал, сказав, что он уже всё
видел-перевидел и что он будет просто загорать на пляже.
И полетело, помчалось счастливое время! В день приезда – на настоянию
Серёги – никаких «культурных мероприятий» не было: Виктор сказал, что
будет отдыхать после бессонной ночи в номере, Ольга Владимировна
отправилась с мальчишками на пляж, и целый день... целый день
– с перерывом на обед в кафе – Серёга и Толик провели на пляже, но не лежали
и не загорали, а весь день купались, ели в кафе мороженое, катались на
водных горках, снова купались, вместе с Ольгой Владимировной катались на
банане, дефилировали по набережной, бесцельно заходя в разные бутили,
чтоб узнать, что интересное там продаётся, и снова купались, снова ели
мороженое... одного роста, одного телосложения, Серёга и Толик в
одинаковых плавках были похожи на братьев, – Толик быстро освоился в
новой обстановке и, как и Серёга, благодаря Серёге чувствовал себя в этой
новой обстановке тоже как рыба в воде... ужинали в кафе на берегу моря
и не загорали, а весь день купались, ели в кафе мороженое, катались на
водных горках, снова купались, вместе с Ольгой Владимировной катались на
банане, дефилировали по набережной, бесцельно заходя в разные бутили,
чтоб узнать, что интересное там продаётся, и снова купались, снова ели
мороженое... одного роста, одного телосложения, Серёга и Толик в
одинаковых плавках были похожи на братьев, – Толик быстро освоился в
новой обстановке и, как и Серёга, благодаря Серёге чувствовал себя в этой
новой обстановке тоже как рыба в воде... ужинали в кафе на берегу моря
– Ольга и Виктор пили лёгкое вино, Серёга и Толик пили соки, гремела
музыка, заглушая шум моря, невидимого в темноте, люди рядом танцевали,
смеялись... это был настоящий праздник жизни! Уснули мальчишки, едва их
головы прикоснулись к подушкам.
Следующие два дня были такими же насыщенными и интересными: до обеда
Серёга и Толик с Ольгой Владимировной совершали экскурсии по разным
местам, смотрели разным достопримечательности, везде фотографировались
на телефоны, а после обеда вчетвером шли на море... родители Серёгины
музыка, заглушая шум моря, невидимого в темноте, люди рядом танцевали,
смеялись... это был настоящий праздник жизни! Уснули мальчишки, едва их
головы прикоснулись к подушкам.
Следующие два дня были такими же насыщенными и интересными: до обеда
Серёга и Толик с Ольгой Владимировной совершали экскурсии по разным
местам, смотрели разным достопримечательности, везде фотографировались
на телефоны, а после обеда вчетвером шли на море... родители Серёгины
– вопреки жалобам Серёги на то, что родители не дают ему, Серёге, жить
постоянными
придирками
– оказались классными, совершенно
ненапряжными, они не делали ни малейшей разницы между Серёгой и
Толиком, так что Толику казалось, что он знает Серёгиных родителей уже
сто лет, – ему, Толику, и с мамой Серёгиной, и с папой было не просто
комфортно, а было классно!
На третий день они ужинать в кафе не пошли. У Ольги Владимировны в
городе жила близкая подруга, и когда Ольга и Виктор приезжали на море,
они всегда у этой подруги были в гостя; в прошлом году они брали Серёгу с
собой, но квартира была небольшая, Серёга скучал, пока взрослые сидели за
столом, а в этом году Серёга был не один, был с Толиком, и Ольга
Владимировна оставила мальчишек в гостем доме, приказав никуда не
выходить вечером за территорию гостевого дома; Софья Моисеевна для
своих постояльцев готовила под заказ завтраки или ужины, это была
отдельная плата, но это было удобно, и многие из тех, кто останавливался у
Софьи Моисеевны, такой услугой пользовались, – Ольга Владимировна
заказала ужин для мальчишек, ещё раз предупредила Серёгу и Толика, чтоб
они в вечернее время не вздумали самостоятельно где-то гулять.
- Сергей, ты хорошо понял, о чём мама говорит? – уточнил Виктор.
- Понял я, всё понял! – отозвался Серёга.
– Хорошо понял! Никуда мы не пойдём!
постоянными
придирками
– оказались классными, совершенно
ненапряжными, они не делали ни малейшей разницы между Серёгой и
Толиком, так что Толику казалось, что он знает Серёгиных родителей уже
сто лет, – ему, Толику, и с мамой Серёгиной, и с папой было не просто
комфортно, а было классно!
На третий день они ужинать в кафе не пошли. У Ольги Владимировны в
городе жила близкая подруга, и когда Ольга и Виктор приезжали на море,
они всегда у этой подруги были в гостя; в прошлом году они брали Серёгу с
собой, но квартира была небольшая, Серёга скучал, пока взрослые сидели за
столом, а в этом году Серёга был не один, был с Толиком, и Ольга
Владимировна оставила мальчишек в гостем доме, приказав никуда не
выходить вечером за территорию гостевого дома; Софья Моисеевна для
своих постояльцев готовила под заказ завтраки или ужины, это была
отдельная плата, но это было удобно, и многие из тех, кто останавливался у
Софьи Моисеевны, такой услугой пользовались, – Ольга Владимировна
заказала ужин для мальчишек, ещё раз предупредила Серёгу и Толика, чтоб
они в вечернее время не вздумали самостоятельно где-то гулять.
- Сергей, ты хорошо понял, о чём мама говорит? – уточнил Виктор.
- Понял я, всё понял! – отозвался Серёга.
– Хорошо понял! Никуда мы не пойдём!
- Ужин готов будет через час. Спуститесь – спросите у Софьи Моисеевны,
готово или нет. Или будете сидеть на террасе в телефонах – она вас
пригласит. Если сильно проголодаетесь, в холодильнике в нашем номере есть
сыр, есть паштеты для бутербродов, есть батон... тостер и чайник или на
террасе, или внизу, ты, Серёжа, с прошлого года знаешь – сделаете себе
гренки... – Ольга Владимировна инструктировала Серёгу на тот случай, если
они, мальчишки, проголодаются.
- Мам, мы всё уже поняли! Всё-всё поняли! Никуда не пойдём! С голода не
умрём! – Серега не мог дождаться, когда родители уедут; наконец, подъехало
заказанное такси, и родители отправились в гости.
- Толян, пойдём... – нетерпеливо проговорил Серёга, глядя на Толика вмиг
изменившимся– особенным –ивзглядом. – Пойдем...
- Забудь, – отозвался Толик; он мгновенно понял, з а ч е м Серёга зовёт в
номер – что у него, у Серёги, на уме.
- О чём? – Серёга изобразил на лице недоумение. – Толян, ты про что?
- Про это самое! – улыбнулся Толик, глядя на Серёгу.
– Родители могут вернуться или ещё что-то... короче, Серый, забудь!
- Про это самое? – недоумение на лице Серёги сменилось хорошо знакомым
блудливым выражением. – Да я, блин, про это самое вообще не думал! А ты
мне сейчас напомнил... какой ты, Толян, развратный! Постоянно меня
домогаешься – и на словах, и физически... пойдём, если хочешь!
- Сам ты хочешь, – Толик смотрел на Серёгу, улыбаясь; они стояли не
террасе, говорили вполголоса, практически шепотом – в соседних номерах
тоже кто-то жил и мог подслушивать... это на острове они были одни, и там
только один Пират их мог слышать, а здесь... фиг его знает, как здесь
устроена жизнь!
готово или нет. Или будете сидеть на террасе в телефонах – она вас
пригласит. Если сильно проголодаетесь, в холодильнике в нашем номере есть
сыр, есть паштеты для бутербродов, есть батон... тостер и чайник или на
террасе, или внизу, ты, Серёжа, с прошлого года знаешь – сделаете себе
гренки... – Ольга Владимировна инструктировала Серёгу на тот случай, если
они, мальчишки, проголодаются.
- Мам, мы всё уже поняли! Всё-всё поняли! Никуда не пойдём! С голода не
умрём! – Серега не мог дождаться, когда родители уедут; наконец, подъехало
заказанное такси, и родители отправились в гости.
- Толян, пойдём... – нетерпеливо проговорил Серёга, глядя на Толика вмиг
изменившимся– особенным –ивзглядом. – Пойдем...
- Забудь, – отозвался Толик; он мгновенно понял, з а ч е м Серёга зовёт в
номер – что у него, у Серёги, на уме.
- О чём? – Серёга изобразил на лице недоумение. – Толян, ты про что?
- Про это самое! – улыбнулся Толик, глядя на Серёгу.
– Родители могут вернуться или ещё что-то... короче, Серый, забудь!
- Про это самое? – недоумение на лице Серёги сменилось хорошо знакомым
блудливым выражением. – Да я, блин, про это самое вообще не думал! А ты
мне сейчас напомнил... какой ты, Толян, развратный! Постоянно меня
домогаешься – и на словах, и физически... пойдём, если хочешь!
- Сам ты хочешь, – Толик смотрел на Серёгу, улыбаясь; они стояли не
террасе, говорили вполголоса, практически шепотом – в соседних номерах
тоже кто-то жил и мог подслушивать... это на острове они были одни, и там
только один Пират их мог слышать, а здесь... фиг его знает, как здесь
устроена жизнь!
- Развратник ты, Толян, еще тот... – прошептал Серёга – Да, я не хотел, а
сейчас, когда ты мне напомнил, я захотел... у меня уже встаёт – пойдём!
- Иди подрочи, если сильно хочешь, – Толик проговорил это так, как будто
Серёга был несмышлёнышем и он, Толик, давал Серёге совет как старший
брат младшему. – Сбрось напряжение, и будет тебе счастье...
- Ты совсем дурак? Или как? – Серёга изобразил на лице недоумение.
сейчас, когда ты мне напомнил, я захотел... у меня уже встаёт – пойдём!
- Иди подрочи, если сильно хочешь, – Толик проговорил это так, как будто
Серёга был несмышлёнышем и он, Толик, давал Серёге совет как старший
брат младшему. – Сбрось напряжение, и будет тебе счастье...
- Ты совсем дурак? Или как? – Серёга изобразил на лице недоумение.
– Мы с тобой вместе, ситуация подходящая, а я буду, как одинокий лох,
передёргивать себе сам... не ожидал я от тебя такого глупого совета!
передёргивать себе сам... не ожидал я от тебя такого глупого совета!
– Серёга укоризненно покачал головой. – Пойдём...
- Серый, блин... а родители если вернутся? – отозвался Толик; он
почувствовал, как у него тоже встаёт, сладко напрягается в плавках член.
- Не вернутся! – живо отозвался Серёга.
– Они поздно вернутся, я знаю!
Пойдём, и будет тебе счастье... я же, Толян, о тебе беспокоюсь! Или я сейчас
расскажу Софье Моисеевне, что ты импотент... такой молодой, а уже
импотент!
- Придурок! – тихо засмеялся Толик; он сунул руку в шорты
- Серый, блин... а родители если вернутся? – отозвался Толик; он
почувствовал, как у него тоже встаёт, сладко напрягается в плавках член.
- Не вернутся! – живо отозвался Серёга.
– Они поздно вернутся, я знаю!
Пойдём, и будет тебе счастье... я же, Толян, о тебе беспокоюсь! Или я сейчас
расскажу Софье Моисеевне, что ты импотент... такой молодой, а уже
импотент!
- Придурок! – тихо засмеялся Толик; он сунул руку в шорты
– с силой, с наслаждением прижал стояк к ноге, чтобы скрыть эрекцию.
Из небольшого одноэтажного домика вышла Софья Моисеевна; в домик вели
две двери – за одной дверью была квартира Софьи Моисеевны, в которой она
жила, а другая дверь вела на кухню, – Софья Моисеевна, пожилая гречанка,
радушная и доброжелательная, с черными усиками, которые нисколько её не
портили, вышла из той двери, где была кухня; она увидела мальчишек на
террасе второго этажа, улыбнулась мальчишкам, – Серёгу Софья Моисеевна
знала хорошо, в прошлом году Серёга по вечерам от нечего делать пару раз
играл с Софьей Моисеевной в карты, она поддавалась Серёге, Серёга
радовался, что он раз за разом выигрывает, а Софья Моисеевна, незаметно
подмигивая Ольге Владимировне, говорила: «Опять Серёжа у меня выиграл...
что за невезение мне такое?»
- Мальчики, ужин я готовлю – через час будете ужинать... подождёте? – с
улыбкой проговорила-пропела Софья Моисеевна, глядя на мальчишек снизу
вверх.
- Конечно, подождём! – весело отозвался Серёга. – Мы пока есть не хотим –
вы не торопитесь! – и так же весело, умышленно громко, чтоб слышала
Софья Моисеевна, добавил: – Мы, Софья Моисеевна, пошли ждать –
полежим пока, отдохнём... пойдём, Толян! – Серёга дёрнул Толика за руку.
В комнате, закрыв дверь на замок, Серёга порывисто прижал Толика к себе,
крепко стиснул Толика, вдавил податливо послушное тело Толика в тело
своё... все три дня пребывания на море они оба действительно ни разу не
вспомнили о сексе: до обеда были экскурсии по городу, потом море, солнце,
обилие людей на пляже, обилие впечатлений – после ужина в кафе
мальчишки буквально валились с ног, засыпали мгновенно, так что было не
до секса... но ведь желание секса никуда не девается, не испаряется – оно
может лишь на какое-то время отступить под давлением каких-либо внешних
обстоятельств, может на время словно затаиться, чтоб потом вспыхнуть с
новой силой, – руки мальчишек тискали, ласкали друг другу упругие попы,
пальцы через шорты щупали друг у друга напряженные стояки, губы были в
засосе... о, какое это было наслаждение!
- Серый... а если родители вернуться? – прошептал Толик, когда Серёга
оторвался от его губ, чтоб передохнуть.
- Не вернутся, – горячие влажные губы Серёги скользнули по нежной, чуть
солоноватой коже Толиковой шеи, и Толик, содрогнувшись от удовольствия,
в то же мгновения отклонился от Серёги в сторону, чтоб Серёга ненароком
не оставил засосы.
Из небольшого одноэтажного домика вышла Софья Моисеевна; в домик вели
две двери – за одной дверью была квартира Софьи Моисеевны, в которой она
жила, а другая дверь вела на кухню, – Софья Моисеевна, пожилая гречанка,
радушная и доброжелательная, с черными усиками, которые нисколько её не
портили, вышла из той двери, где была кухня; она увидела мальчишек на
террасе второго этажа, улыбнулась мальчишкам, – Серёгу Софья Моисеевна
знала хорошо, в прошлом году Серёга по вечерам от нечего делать пару раз
играл с Софьей Моисеевной в карты, она поддавалась Серёге, Серёга
радовался, что он раз за разом выигрывает, а Софья Моисеевна, незаметно
подмигивая Ольге Владимировне, говорила: «Опять Серёжа у меня выиграл...
что за невезение мне такое?»
- Мальчики, ужин я готовлю – через час будете ужинать... подождёте? – с
улыбкой проговорила-пропела Софья Моисеевна, глядя на мальчишек снизу
вверх.
- Конечно, подождём! – весело отозвался Серёга. – Мы пока есть не хотим –
вы не торопитесь! – и так же весело, умышленно громко, чтоб слышала
Софья Моисеевна, добавил: – Мы, Софья Моисеевна, пошли ждать –
полежим пока, отдохнём... пойдём, Толян! – Серёга дёрнул Толика за руку.
В комнате, закрыв дверь на замок, Серёга порывисто прижал Толика к себе,
крепко стиснул Толика, вдавил податливо послушное тело Толика в тело
своё... все три дня пребывания на море они оба действительно ни разу не
вспомнили о сексе: до обеда были экскурсии по городу, потом море, солнце,
обилие людей на пляже, обилие впечатлений – после ужина в кафе
мальчишки буквально валились с ног, засыпали мгновенно, так что было не
до секса... но ведь желание секса никуда не девается, не испаряется – оно
может лишь на какое-то время отступить под давлением каких-либо внешних
обстоятельств, может на время словно затаиться, чтоб потом вспыхнуть с
новой силой, – руки мальчишек тискали, ласкали друг другу упругие попы,
пальцы через шорты щупали друг у друга напряженные стояки, губы были в
засосе... о, какое это было наслаждение!
- Серый... а если родители вернуться? – прошептал Толик, когда Серёга
оторвался от его губ, чтоб передохнуть.
- Не вернутся, – горячие влажные губы Серёги скользнули по нежной, чуть
солоноватой коже Толиковой шеи, и Толик, содрогнувшись от удовольствия,
в то же мгновения отклонился от Серёги в сторону, чтоб Серёга ненароком
не оставил засосы.
- Пойдём в нашу комнату...
– прошептал Серёга, и не прошептал даже, а
горячо, прерывисто выдохнул – голос Серёгин вибрировал от возбуждения.
Он потянул Толика в другую комнату, где были их кровати и где они спали,
но до кроватей они не дошли: на середине комнаты Серёга снова прижал
Толика к себе, снова стиснул, с силой вдавившись через шорты напряженным
членом в напряженный член Толика; ладонью одной руки лаская упруго-
мягкие Серёгины булочки, другой рукой удерживая Серёгин затылок, Толик
жадно, нетерпеливо засосал Серёгу в губы – засосал жарко, страстно, но
поцелуй этот длился недолго: Серёга, освободив свой рот от губ Толика,
неожиданно опустился перед Толиком на корточки, потянул с Толика шорты
и трусы вниз, – напряженный член Толика, пламенея обнаженной, от избытка
возбуждения влажной головкой, дёрнулся вверх... крупный
четырнадцатисантиметровый член Толика, несгибаемо крепкий, сочно
залупившийся, чуть подрагивающий от напряжения, был перед Серёгиными
глазами... ни секунды не раздумывая, обхватив ладонями упругие булочки
Толиковой попы, Серёга медленно провёл языком по натянутой уздечке...
- Кайфово? – Серёга посмотрел на Толика снизу вверх; Толик стоял перед
Серёгой со спущенными шортами, смотрел на Серёгу сверху вниз.
– прошептал Серёга, и не прошептал даже, а
горячо, прерывисто выдохнул – голос Серёгин вибрировал от возбуждения.
Он потянул Толика в другую комнату, где были их кровати и где они спали,
но до кроватей они не дошли: на середине комнаты Серёга снова прижал
Толика к себе, снова стиснул, с силой вдавившись через шорты напряженным
членом в напряженный член Толика; ладонью одной руки лаская упруго-
мягкие Серёгины булочки, другой рукой удерживая Серёгин затылок, Толик
жадно, нетерпеливо засосал Серёгу в губы – засосал жарко, страстно, но
поцелуй этот длился недолго: Серёга, освободив свой рот от губ Толика,
неожиданно опустился перед Толиком на корточки, потянул с Толика шорты
и трусы вниз, – напряженный член Толика, пламенея обнаженной, от избытка
возбуждения влажной головкой, дёрнулся вверх... крупный
четырнадцатисантиметровый член Толика, несгибаемо крепкий, сочно
залупившийся, чуть подрагивающий от напряжения, был перед Серёгиными
глазами... ни секунды не раздумывая, обхватив ладонями упругие булочки
Толиковой попы, Серёга медленно провёл языком по натянутой уздечке...
- Кайфово? – Серёга посмотрел на Толика снизу вверх; Толик стоял перед
Серёгой со спущенными шортами, смотрел на Серёгу сверху вниз.
- Да, – выдохнул Толик. – Серый, возьми...
В голосе Толика было юное, напористое нетерпение; но и Серёгин вопрос, и
просьба Толика – всё это было ненужно, потому что без слов было всё
понятно, и всё равно слова были нужны – они подталкивали, подстёгивали,
дополняли наслаждение. Серёга, ещё раз и другой скользнув языком по
натянутой уздечке Толикова члена, округлил рот, и губы его, влажные,
горячие, заскользили по пламенеющей сочной головке, – Серёга, сидя перед
Толиком на корточках, ритмично задвигал головой... продолжая
придерживать одной рукой Толика за ягодицу, Серёга кисть другой руки
протиснул под мошонкой между ногами стоящего Толика, – чтоб Серёге
было удобнее, Толик чуть раздвинул ноги, и подушечка указательного
пальца коснулась туго стиснутого ануса – Серёга, по себе зная, что там, в
мышцах сфинктера, находится самая эрогенная зона, легонько пошевелил
пальцем, продолжая скользить мокрыми, жарко обжимающими губами вдоль
горячего Толикова ствола... но наслаждение это – взаимное наслаждение!
В голосе Толика было юное, напористое нетерпение; но и Серёгин вопрос, и
просьба Толика – всё это было ненужно, потому что без слов было всё
понятно, и всё равно слова были нужны – они подталкивали, подстёгивали,
дополняли наслаждение. Серёга, ещё раз и другой скользнув языком по
натянутой уздечке Толикова члена, округлил рот, и губы его, влажные,
горячие, заскользили по пламенеющей сочной головке, – Серёга, сидя перед
Толиком на корточках, ритмично задвигал головой... продолжая
придерживать одной рукой Толика за ягодицу, Серёга кисть другой руки
протиснул под мошонкой между ногами стоящего Толика, – чтоб Серёге
было удобнее, Толик чуть раздвинул ноги, и подушечка указательного
пальца коснулась туго стиснутого ануса – Серёга, по себе зная, что там, в
мышцах сфинктера, находится самая эрогенная зона, легонько пошевелил
пальцем, продолжая скользить мокрыми, жарко обжимающими губами вдоль
горячего Толикова ствола... но наслаждение это – взаимное наслаждение!
– длилось недолго: Толик почувствовал, как сладко-сладко кольнуло где-то в
глубине попы и, не желая так быстро кончать, упреждая оргазм, рывком
вырвал мокро блестящий член из Серёгиного рта.
- Серый, подожди, – выдохнул Толик; взгляд его на какой-то миг сделался
сосредоточенным, направленным куда-то внутрь себя, словно он, Толик, изо
всехсилпыталсявдавить предощущение оргазманазад,вглубь,и...у
Толика это получилось – оргазм, пока не нужный, не случился, отступил.
глубине попы и, не желая так быстро кончать, упреждая оргазм, рывком
вырвал мокро блестящий член из Серёгиного рта.
- Серый, подожди, – выдохнул Толик; взгляд его на какой-то миг сделался
сосредоточенным, направленным куда-то внутрь себя, словно он, Толик, изо
всехсилпыталсявдавить предощущение оргазманазад,вглубь,и...у
Толика это получилось – оргазм, пока не нужный, не случился, отступил.
– Серый, давай теперь я... – прошептал Толик.
Они поменялись местами: Серёга, вытирая губы тыльной стороной ладони,
пружинисто выпрямился, а Толик, наоборот, сел перед Серёгой на корточки,
точно также потянув шорты Серёгины вниз – теперь перед лицом Толика был
член Серёгин, такой же несгибаемый, четырнадцатисантиметровый,
пламенно залупившийся... Толик убрал с головки прилипшую волосинку,
оттянул член от плоского живота, чтоб удобнее было сосать, и плавно,
медленно скользнул губами вдоль ствола, одной рукой точно также
придерживая Серёгу за упругую булочку, а кисть другой руки втискивая
Серёге между ног, чтоб коснуться пальцем очка – чтобы сделать Серёге
максимально приятно... он, Серёга, так же, как Толик, не дал случиться
оргазму, и они, на ходу освобождаясь от шорт и трусов, переместились на
Серёгину кровать.
Теперь они были в постели – как дома; впрочем, никакой разницы для
мальчишек не было, где наслаждаться – в доме у дедули, или на острове, или
здесь, в номере гостевого дома, – голый Толик подмял голого Серёгу под
себя, с наслаждением вдавился напряженным членом в Серёгин пах,
одновременно чувствуя пахом своим напряженный член Серёги, и губы их
снова слились в засосе...
Они поменялись местами: Серёга, вытирая губы тыльной стороной ладони,
пружинисто выпрямился, а Толик, наоборот, сел перед Серёгой на корточки,
точно также потянув шорты Серёгины вниз – теперь перед лицом Толика был
член Серёгин, такой же несгибаемый, четырнадцатисантиметровый,
пламенно залупившийся... Толик убрал с головки прилипшую волосинку,
оттянул член от плоского живота, чтоб удобнее было сосать, и плавно,
медленно скользнул губами вдоль ствола, одной рукой точно также
придерживая Серёгу за упругую булочку, а кисть другой руки втискивая
Серёге между ног, чтоб коснуться пальцем очка – чтобы сделать Серёге
максимально приятно... он, Серёга, так же, как Толик, не дал случиться
оргазму, и они, на ходу освобождаясь от шорт и трусов, переместились на
Серёгину кровать.
Теперь они были в постели – как дома; впрочем, никакой разницы для
мальчишек не было, где наслаждаться – в доме у дедули, или на острове, или
здесь, в номере гостевого дома, – голый Толик подмял голого Серёгу под
себя, с наслаждением вдавился напряженным членом в Серёгин пах,
одновременно чувствуя пахом своим напряженный член Серёги, и губы их
снова слились в засосе...
- Говорил я тебе, что смазку надо взять, – как бы с укором проговорил
Серёга; теперь он лежал на Толике, сладко вдавливаясь в Толика, лежавшего
под ним, под Серёгой, с раздвинутыми ногами.
- И так хорошо... – отозвался Толик, скользя ладонями по Серёгиной спине,
по пояснице, вдавливая ладони в упругие булочки.
- А было б ещё лучше! Ты, Толян, такой непослушный... никогда не
слушаешь умного брата! – улыбнулся Серёга.
- Давай... потом я тебя... – проговорил Толик в ответ...
Когда всё было кончено, мальчишки по очереди, деловито и быстро смыли с
себя под душем сперму, снова надели шорты... словно ничего и не было.
- Пойдём, Толян, на террасу – час, наверное, уже прошел, – проговорил
Серёга, направляясь к выходу. – Ты есть хочешь?
- Хочу, – отозвался Толик.
- Я тоже хочу, – сказал Серёга, отмыкая дверь.
Они вышли на террасу. На улице было уже темно. И на самой террасе и
внизу, перед домиком, где был вход на кухню, горел электрический свет
Серёга; теперь он лежал на Толике, сладко вдавливаясь в Толика, лежавшего
под ним, под Серёгой, с раздвинутыми ногами.
- И так хорошо... – отозвался Толик, скользя ладонями по Серёгиной спине,
по пояснице, вдавливая ладони в упругие булочки.
- А было б ещё лучше! Ты, Толян, такой непослушный... никогда не
слушаешь умного брата! – улыбнулся Серёга.
- Давай... потом я тебя... – проговорил Толик в ответ...
Когда всё было кончено, мальчишки по очереди, деловито и быстро смыли с
себя под душем сперму, снова надели шорты... словно ничего и не было.
- Пойдём, Толян, на террасу – час, наверное, уже прошел, – проговорил
Серёга, направляясь к выходу. – Ты есть хочешь?
- Хочу, – отозвался Толик.
- Я тоже хочу, – сказал Серёга, отмыкая дверь.
Они вышли на террасу. На улице было уже темно. И на самой террасе и
внизу, перед домиком, где был вход на кухню, горел электрический свет
– там стоял стоп, где можно было позавтракать или поужинать в том случае,
если завтраки-ужины заказывались хозяйке гостевого дома; впрочем,
поужинать или позавтракать можно было на террасе, где тоже был стол и
несколько стульев.
если завтраки-ужины заказывались хозяйке гостевого дома; впрочем,
поужинать или позавтракать можно было на террасе, где тоже был стол и
несколько стульев.
- Мальчики, а я хотела уже подниматься – хотела вам постучать... ужин
готов, спускайтесь! – пропела-проговорила Софья Моисеевна, увидев
вышедших из номера мальчишек.
- А мы как чувствовали, Софья Моисеевна, что всё готово! – Серёга, а вслед
за ним и Толик запрыгали по ступенькам вниз. – Уснули мы, и вдруг снится
мне, как вы говорите: «Мальчики, ужин готов!» – и такой у вас ласковый
голос... как у мамы, когда она не ругаем меня за “двойки”...
- Это что ж получается? – то ли удивилась Софья Моисеевна, то ли она
сделала вид, что удивилась. – Ты, Серёжа, “двойки” получаешь?
- Ну, иногда бывает, – вздохнул Серёга и тут же весело улыбнулся Софье
Моисеевне. – Я предлагаю: не будем о грустном – давайте о приятном, о еде!
Значит, Софья Моисеевна, слышу я во сне ваш голос... ну, я вскочил, Толяна
растолкал, говорю: «Хватит спать! Софья Моисеевна ужин уже
приготовила!». Толян с спросонья ничего не поймёт... он подумал, что это
мы спали ночью и что я бужу его утром... подтверди, Толян!
- Подтверждаю! – улыбнулся Толик; Серёга врал легко, вдохновенно,
убедительно... что врать, что дышать – для Серёги, когда у него было
хорошее настроение, было одинаково естественно, а настроение у Серёги,
как правило, хорошее было всегда; да и не враньё это было, а сочинительство,
полёт фантазии, художественный вымысел, не
преследующий никаких корыстных целей... просто такой у него, у Серёги,
был весёлый нрав.
- Попробовал бы ты не подтвердить! – Серёга грозно посмотрел на Толика.
готов, спускайтесь! – пропела-проговорила Софья Моисеевна, увидев
вышедших из номера мальчишек.
- А мы как чувствовали, Софья Моисеевна, что всё готово! – Серёга, а вслед
за ним и Толик запрыгали по ступенькам вниз. – Уснули мы, и вдруг снится
мне, как вы говорите: «Мальчики, ужин готов!» – и такой у вас ласковый
голос... как у мамы, когда она не ругаем меня за “двойки”...
- Это что ж получается? – то ли удивилась Софья Моисеевна, то ли она
сделала вид, что удивилась. – Ты, Серёжа, “двойки” получаешь?
- Ну, иногда бывает, – вздохнул Серёга и тут же весело улыбнулся Софье
Моисеевне. – Я предлагаю: не будем о грустном – давайте о приятном, о еде!
Значит, Софья Моисеевна, слышу я во сне ваш голос... ну, я вскочил, Толяна
растолкал, говорю: «Хватит спать! Софья Моисеевна ужин уже
приготовила!». Толян с спросонья ничего не поймёт... он подумал, что это
мы спали ночью и что я бужу его утром... подтверди, Толян!
- Подтверждаю! – улыбнулся Толик; Серёга врал легко, вдохновенно,
убедительно... что врать, что дышать – для Серёги, когда у него было
хорошее настроение, было одинаково естественно, а настроение у Серёги,
как правило, хорошее было всегда; да и не враньё это было, а сочинительство,
полёт фантазии, художественный вымысел, не
преследующий никаких корыстных целей... просто такой у него, у Серёги,
был весёлый нрав.
- Попробовал бы ты не подтвердить! – Серёга грозно посмотрел на Толика.
– Так вот, Софья Моисеевна, проснулся я, Толяна растолкал, руки мы быстро
помыли – и вот мы здесь, готовы к приему пищи, как говорит наш дедуля.
Садись, Толян, за стол! – Мальчишки уселись за стол.
– Вот я теперь и
думаю: это был вещий сон или пророческий? Или обычная научная
телепатия? Или что? Ваше мнение, Софья Моисеевна?
- Это вы кушать захотели, – рассмеялась Софья Моисеевна; Серёга с
родителями останавливался у неё, у Софьи Моисеевны, уже четвёртый раз,
Серёга был не хулиганистым, всегда был улыбчивым, уважительным, в
прошлом году они, Софья Моисеевна и Серёжа, несколько раз играли в
карты, и Софья Моисеевна относилась к Серёге как к родному; и второй
мальчик, приехавший в этом году, тоже был уважительным, вежливым, при
этом он, этот второй мальчик, был серьезнее Серёжи, рассудительнее
помыли – и вот мы здесь, готовы к приему пищи, как говорит наш дедуля.
Садись, Толян, за стол! – Мальчишки уселись за стол.
– Вот я теперь и
думаю: это был вещий сон или пророческий? Или обычная научная
телепатия? Или что? Ваше мнение, Софья Моисеевна?
- Это вы кушать захотели, – рассмеялась Софья Моисеевна; Серёга с
родителями останавливался у неё, у Софьи Моисеевны, уже четвёртый раз,
Серёга был не хулиганистым, всегда был улыбчивым, уважительным, в
прошлом году они, Софья Моисеевна и Серёжа, несколько раз играли в
карты, и Софья Моисеевна относилась к Серёге как к родному; и второй
мальчик, приехавший в этом году, тоже был уважительным, вежливым, при
этом он, этот второй мальчик, был серьезнее Серёжи, рассудительнее
– Толик тоже понравился Софье Моисеевне.
После ужина мальчишки устроились на террасе – занялись пополнением
своих аккаунтов новыми классными фотками, сделанными за день во время
экскурсий и на пляже.
- Толян, посмотри... ты здесь выглядишь, как придурок: рот открыл, что-то
кричишь...
– Серёга, протянув руку, показал Толику дисплей своего
телефона. – Я эту фотку не буду выставлять в своей ленте... а то кто-нибудь в
комментах обязательно спросит, почему я размещаю в своей ленте всяких
сумасшедших... согласен со мной?
- Нормальная фотография,
После ужина мальчишки устроились на террасе – занялись пополнением
своих аккаунтов новыми классными фотками, сделанными за день во время
экскурсий и на пляже.
- Толян, посмотри... ты здесь выглядишь, как придурок: рот открыл, что-то
кричишь...
– Серёга, протянув руку, показал Толику дисплей своего
телефона. – Я эту фотку не буду выставлять в своей ленте... а то кто-нибудь в
комментах обязательно спросит, почему я размещаю в своей ленте всяких
сумасшедших... согласен со мной?
- Нормальная фотография,
– отозвался Толик, посмотрев на дисплей
Серёгиного телефона.
– Во-первых, ты сам придурок, а во-вторых, только
придурки могут написать такой коммент... а вот, Серый, ты... просто
удивительно, но ты, малолетний мой брат-придурок, получился классно!
Серёгиного телефона.
– Во-первых, ты сам придурок, а во-вторых, только
придурки могут написать такой коммент... а вот, Серый, ты... просто
удивительно, но ты, малолетний мой брат-придурок, получился классно!
– Толик, засмеявшись, показал Серёге дисплей своего телефона; на
фотографии Серёга стоят у самой кромки моря, за плечами его было
уходящее за горизонт море, белый пароход на горизонте и летящая – широко
распахнувшая крылья – чайка.
- Да, классная фотка, – согласился Серёга. – Толян, перебрось эту фотку мне,
я размещу её в своей ленте.
- Я сам размещу её в своей ленте, а ты сделаешь репост, – отозвался Толик.
- Ну, хорошо, – согласился с Толиком Серёга; какое-то время они молчали,
уткнувшись в свои телефоны – выбирая фотографии для добавления в свои
ленты.
- Толян, ты звонил сегодня домой? – спросил Серёга, вопросительно
посмотрев на Толика, сидящего по другую сторону стола; Серёгина мама
каждый вечер напоминала Толику, чтоб он позвонил домой, но теперь её не
было, и напомнил Серёга.
- Днём звонил, после обеда, – отозвался Толик.
- Блин, днём он звонил! – изобразил возмущение на лице Серёга. – А сейчас
вечер уже... иди позвони сейчас – твоя мама уже волнуется!
- Какой ты, Серый, неугомонный! – рассмеялся Толик.
фотографии Серёга стоят у самой кромки моря, за плечами его было
уходящее за горизонт море, белый пароход на горизонте и летящая – широко
распахнувшая крылья – чайка.
- Да, классная фотка, – согласился Серёга. – Толян, перебрось эту фотку мне,
я размещу её в своей ленте.
- Я сам размещу её в своей ленте, а ты сделаешь репост, – отозвался Толик.
- Ну, хорошо, – согласился с Толиком Серёга; какое-то время они молчали,
уткнувшись в свои телефоны – выбирая фотографии для добавления в свои
ленты.
- Толян, ты звонил сегодня домой? – спросил Серёга, вопросительно
посмотрев на Толика, сидящего по другую сторону стола; Серёгина мама
каждый вечер напоминала Толику, чтоб он позвонил домой, но теперь её не
было, и напомнил Серёга.
- Днём звонил, после обеда, – отозвался Толик.
- Блин, днём он звонил! – изобразил возмущение на лице Серёга. – А сейчас
вечер уже... иди позвони сейчас – твоя мама уже волнуется!
- Какой ты, Серый, неугомонный! – рассмеялся Толик.
– Ты сам домой не звонил ни разу, когда мы были в Сосновке...
- Правильно, – кивнул головой Серёга.
– А как бы я мог звонить, если в
Сосновке нет ни интернета, ни связи?
- А когда мы были в райцентре и дедуля тебе напоминал – дедуля тебе
говорил, что надо домой позвонить, ты звонил?
- Толян... ты много говоришь не по существу, – Серёга придал своему голосу
менторскую строгость.
– Иди в комнату и позвони домой... и не спорь со
мной – не оговаривайся со своим братом, который о тебе, бестолковом, изо
всех сил беспокоится... иди звони!
- Я могу и здесь позвонить, – сказал Толик, выходя из своего аккаунта в
соцсети. – У меня от тебя секретов нет, хоть ты и придурок,
- Правильно, – кивнул головой Серёга.
– А как бы я мог звонить, если в
Сосновке нет ни интернета, ни связи?
- А когда мы были в райцентре и дедуля тебе напоминал – дедуля тебе
говорил, что надо домой позвонить, ты звонил?
- Толян... ты много говоришь не по существу, – Серёга придал своему голосу
менторскую строгость.
– Иди в комнату и позвони домой... и не спорь со
мной – не оговаривайся со своим братом, который о тебе, бестолковом, изо
всех сил беспокоится... иди звони!
- Я могу и здесь позвонить, – сказал Толик, выходя из своего аккаунта в
соцсети. – У меня от тебя секретов нет, хоть ты и придурок,
– Толик, глядя на Серёгу смеющимися глазами, дурачась, показал Серёге язык.
- У меня от тебя тоже никаких секретов нет, хоть ты и придурок,
- У меня от тебя тоже никаких секретов нет, хоть ты и придурок,
– Серёга в ответ показал язык Толику.
– Но всё равно я буду чувствовать себя
неудобно... как будто я не твой младший брат, а какой-то шпион, который
подслушивает... иди, Толян, в комнату!
- Вот же ты любишь командовать! Какой, блин, деликатный
– Но всё равно я буду чувствовать себя
неудобно... как будто я не твой младший брат, а какой-то шпион, который
подслушивает... иди, Толян, в комнату!
- Вот же ты любишь командовать! Какой, блин, деликатный
– подслушивать он не хочет... офигеть! – Толик, глядя на Серёгу, тихо рассмеялся.
- Я о тебе беспокоюсь – хмыкнул Серёга. – Ты обещал каждый вечер домой
звонить? Обещал! Завтра мама моя спросит, звонил ты вечером или нет, и
что ты будешь говорить в ответ? Что позвонить домой тебе было некогда? А
чем же ты занимался? Меня растлевал и насиловал? Так увлёкся этим
волнующим тебя процессом, что даже домой позвонить забыл? – Серёга
говорил хоть тихо, но говорил напористо, с такой интонацией, с какой
нерадивых школьников отсчитывают учителя. – Иди, Толян, позвони!
- Вот же, блин! Так говоришь, что можно поверить... – улыбнулся Толик.
- Я о тебе беспокоюсь – хмыкнул Серёга. – Ты обещал каждый вечер домой
звонить? Обещал! Завтра мама моя спросит, звонил ты вечером или нет, и
что ты будешь говорить в ответ? Что позвонить домой тебе было некогда? А
чем же ты занимался? Меня растлевал и насиловал? Так увлёкся этим
волнующим тебя процессом, что даже домой позвонить забыл? – Серёга
говорил хоть тихо, но говорил напористо, с такой интонацией, с какой
нерадивых школьников отсчитывают учителя. – Иди, Толян, позвони!
- Вот же, блин! Так говоришь, что можно поверить... – улыбнулся Толик.
– Ладно, Серый, посиди пару минут без меня – я быстро...
– пружинистым рывком встав со стула, Толик скрылся в номере.
Звонки домой у Толика были ежедневные, и дело было не в содержании
разговора с мамой по телефону, а в самом факте звонка – разговоры были
короткие, неотличимые друг от друга: «Мам, привет! У меня всё отлично!
Да, купаемся, загораем... нормально питаюсь... фотки новые посмотри в моей
ленте... всё, мам, пока! Завтра позвоню!» – по голосу сына Татьяна
Григорьевны безошибочно определяла, что Толику хорошо, что Толик
счастлив, и... конечно, ей хотелось всё-всё расспросить подробно, что и как,
хотелось поговорить с Толиком, но... о чём говорить, если всё прекрасно?
– пружинистым рывком встав со стула, Толик скрылся в номере.
Звонки домой у Толика были ежедневные, и дело было не в содержании
разговора с мамой по телефону, а в самом факте звонка – разговоры были
короткие, неотличимые друг от друга: «Мам, привет! У меня всё отлично!
Да, купаемся, загораем... нормально питаюсь... фотки новые посмотри в моей
ленте... всё, мам, пока! Завтра позвоню!» – по голосу сына Татьяна
Григорьевны безошибочно определяла, что Толику хорошо, что Толик
счастлив, и... конечно, ей хотелось всё-всё расспросить подробно, что и как,
хотелось поговорить с Толиком, но... о чём говорить, если всё прекрасно?
– думал четырнадцатилетний Толик, и, таким образом, весь разговор
укладывался в три-четыре минуты.
Серёга, едва Толик скрылся в номере, незаметно сжал, стиснул пальцами
через шорты вновь отвердевший, сладко напрягшийся член, – ему, Серёге,
хотелось ещё... казалось бы, только час-полтора тому назад он, Серёга,
кончил, обильно спустил, разрядился, содрогаясь от наслаждения, но то ли
потому, что в предыдущие три дня никакого секса у Серёги не было и одного
раза для полной разрядки оказалось недостаточно, то ли причина была в
банальной, совершенно естественной подростковой гиперсексуальности, то
ли всё дело было в том, что Толик... что Толян был такой классный, такой
офигенный и желанный, а только Серёга неспроста настаивал, чтобы Толик
шел звонить в номер, – желание у Серёги вспыхнуло вновь, и нужно было
пользоваться моментом, пока нет родителей; Серёга нетерпеливо стиснул
пальцами сладко зудящий стояк: нужно было просто выждать две-три
минуты, пока Толик позвонит домой, потом идти в номер, чтоб ещё раз... он,
Серёга, отлично знал, что Толик по телефону долго не разговаривает.
Софья Моисеевна, сидевшая в старом кресле рядом с распахнутой дверью,
ведущей в то помещение, где была кухня и прачечная, видела, как
мальчишки – мальчики, как она ласково называла Серёгу и Толика – сидели
на террасе, уткнувшись в телефоны, как один пошел в номер, как, спустя
пару минут, в номер пошел другой, – Софья Моисеевна, видя, как с террасы
ушел в номер сначала Толик, потом, через пару минут, ушел Серёга,
подумала, что у м а л ь ч и к о в, быть может, не просто дружба, а что-то
большее... хорошо, если это что-то большее – просто шалость мальчишеская,
которая с возрастом пройдёт... а если не пройдёт? Жизнь такая сложная... и
сложная, и непредсказуемая, – кто знает в начале, что будет потом? Софья
Моисеевна, полная пожилая гречанка, радушная и доброжелательная, с
черными усиками, которые нисколько её не портили, вздохнула, подумав о
своём племяннике – о Константиносе...
[ВРЕЗКА: НЕБОЛЬШОЕ ПОЯСНЕНИЕ, или Чужая история, не имеющая
никакого отношения к Серёге и Толику, которые во время летних
каникул приехали с родителями Серёги на море и где у них, обычных
мальчишек, было пять беззаботно счастливых дней
укладывался в три-четыре минуты.
Серёга, едва Толик скрылся в номере, незаметно сжал, стиснул пальцами
через шорты вновь отвердевший, сладко напрягшийся член, – ему, Серёге,
хотелось ещё... казалось бы, только час-полтора тому назад он, Серёга,
кончил, обильно спустил, разрядился, содрогаясь от наслаждения, но то ли
потому, что в предыдущие три дня никакого секса у Серёги не было и одного
раза для полной разрядки оказалось недостаточно, то ли причина была в
банальной, совершенно естественной подростковой гиперсексуальности, то
ли всё дело было в том, что Толик... что Толян был такой классный, такой
офигенный и желанный, а только Серёга неспроста настаивал, чтобы Толик
шел звонить в номер, – желание у Серёги вспыхнуло вновь, и нужно было
пользоваться моментом, пока нет родителей; Серёга нетерпеливо стиснул
пальцами сладко зудящий стояк: нужно было просто выждать две-три
минуты, пока Толик позвонит домой, потом идти в номер, чтоб ещё раз... он,
Серёга, отлично знал, что Толик по телефону долго не разговаривает.
Софья Моисеевна, сидевшая в старом кресле рядом с распахнутой дверью,
ведущей в то помещение, где была кухня и прачечная, видела, как
мальчишки – мальчики, как она ласково называла Серёгу и Толика – сидели
на террасе, уткнувшись в телефоны, как один пошел в номер, как, спустя
пару минут, в номер пошел другой, – Софья Моисеевна, видя, как с террасы
ушел в номер сначала Толик, потом, через пару минут, ушел Серёга,
подумала, что у м а л ь ч и к о в, быть может, не просто дружба, а что-то
большее... хорошо, если это что-то большее – просто шалость мальчишеская,
которая с возрастом пройдёт... а если не пройдёт? Жизнь такая сложная... и
сложная, и непредсказуемая, – кто знает в начале, что будет потом? Софья
Моисеевна, полная пожилая гречанка, радушная и доброжелательная, с
черными усиками, которые нисколько её не портили, вздохнула, подумав о
своём племяннике – о Константиносе...
[ВРЕЗКА: НЕБОЛЬШОЕ ПОЯСНЕНИЕ, или Чужая история, не имеющая
никакого отношения к Серёге и Толику, которые во время летних
каникул приехали с родителями Серёги на море и где у них, обычных
мальчишек, было пять беззаботно счастливых дней
* Константинос – так было записано и в свидетельстве о рождении, и в паспорте,
а в реальности все звали Константиноса просто Константином, или Костей, или
Костиком, – мальчику было семь лет, когда его родители погибли в
автокатастрофе и его, ставшего в один миг сиротой, усыновила родная тётя –
София Моисеевна, – никаких других родственников у маленького Константиноса
просто не было, была только тётя, ставшая для него второй матерью;
мальчишка был симпатичный, ласковый, любознательный – Софья Моисеевна
окружила его любовью и материнской заботой, Софья Моисеевна в нём души не
чаяла, и наступил тот день, когда, чуть смущаясь, не зная, правильно это или
неправильно, он спросил, можно ли ему, Косте, называть тётю Соню мамой, –
родителей было не вернуть, жизнь продолжалась, и Софья Моисеевна со
слезами на глазах обняла мальчишку, которому на тот момент было уже десять
лет и который хотел, чтоб у него была м а м а...
Константин хорошо учился, ходил в музыкальную школу, рос веселым и
общительным, у него были друзья, и вообще он ничем не отличался от других
* ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ. Эту историю, случившуюся за год до рождения Серёги и Толика
и не имеющую к главным героям ни малейшего отношения, автор рекомендует
пропустить тем, кто любит легкие для восприятия клипы, и вот почему: история
изложена в виде больших абзацев, диалоги, которые призваны облегчать чтение,
«спрятаны» внутри абзацев, в тексте присутствуют не блещущие оригинальностью
рассуждения... всё это, вместе взятое, вряд ли может способствовать быстрому и
лёгкому чтению, а потому эту чужую историю торопящийся читатель, жаждущий
простоты, может спокойно пропустить.
а в реальности все звали Константиноса просто Константином, или Костей, или
Костиком, – мальчику было семь лет, когда его родители погибли в
автокатастрофе и его, ставшего в один миг сиротой, усыновила родная тётя –
София Моисеевна, – никаких других родственников у маленького Константиноса
просто не было, была только тётя, ставшая для него второй матерью;
мальчишка был симпатичный, ласковый, любознательный – Софья Моисеевна
окружила его любовью и материнской заботой, Софья Моисеевна в нём души не
чаяла, и наступил тот день, когда, чуть смущаясь, не зная, правильно это или
неправильно, он спросил, можно ли ему, Косте, называть тётю Соню мамой, –
родителей было не вернуть, жизнь продолжалась, и Софья Моисеевна со
слезами на глазах обняла мальчишку, которому на тот момент было уже десять
лет и который хотел, чтоб у него была м а м а...
Константин хорошо учился, ходил в музыкальную школу, рос веселым и
общительным, у него были друзья, и вообще он ничем не отличался от других
* ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ. Эту историю, случившуюся за год до рождения Серёги и Толика
и не имеющую к главным героям ни малейшего отношения, автор рекомендует
пропустить тем, кто любит легкие для восприятия клипы, и вот почему: история
изложена в виде больших абзацев, диалоги, которые призваны облегчать чтение,
«спрятаны» внутри абзацев, в тексте присутствуют не блещущие оригинальностью
рассуждения... всё это, вместе взятое, вряд ли может способствовать быстрому и
лёгкому чтению, а потому эту чужую историю торопящийся читатель, жаждущий
простоты, может спокойно пропустить.
мальчишек... лишь иногда Софья Моисеевна замечала, что он словно уходит в
себя, в какой-то свой, невидимый для окружающих мир – словно о чём-то он
сосредоточенно думает, хочет что-то понять в этом мире, но у мальчика
начинался подростковый возраст, и Софья Моисеевна, подмечая всё это, не
придавала этому большого значения, списывая изменения, происходящие с
Костей, на подростковый возраст; у Софьи Моисеевны были доверительные
отношения с сыном, но даже самые доверительные отношения не отменяют
какую-то сугубо личную территорию, которая может быть у каждого человека,
тем более, когда человек этот находится в подростковом возрасте, – Софья
Моисеевна считала, что уважать право сына на собственную территорию, не
покушаться на эту территорию – это и есть залог настоящих доверительных
отношений; однажды, когда Косте было тринадцать лет, Софья Моисеевна
стала невольной свидетельницей его взросления: она пришла с работы чуть
раньше обычного, в квартире играла музыка, дверь в комнату Костика была
приоткрыта, Софья Моисеевна сняла пальто, переобулась и направилась к
сыну, чтоб спросить у него, что приготовить на ужин, но... не войдя в комнату,
она замерла в дверях: Костик сидел за своим письменным столом спиной к
Софье Моисеевне, он был без футболки, шорты на нём были приспущены, и
правая рука вместе с правым плечом ходили ходуном... перед Костиком на
столе стоял работающий ноутбук, но что было на мониторе, Софья Моисеевна
не видела – Костик, сидящий спиной к Софье Моисеевне, закрывал собой
монитор, и только рука... правая рука и правое плечо ритмично двигались,
колыхались, – Софья Моисеевна сделала шаг назад, бесшумно вернулась в
прихожую, секунду-другую постояла, думая, как быть, затем надела пальто и
тихо вышла из квартиры на лестничную площадку – тихо закрыла за собой
дверь... вернулась Софья Моисеевна в квартиру через сорок минут – она за это
время сходила магазин, купила какие-то продукты, зашла в квартиру, излишне
громко закрыв за собой дверь, – музыка в квартире уже не играла, Костик
вышел на хлопок двери из своей комнаты, улыбнулся, как улыбался он всегда,
встречая мать, подошел, чмокнул Софью Моисеевну в щеку, взял у неё из рук
тяжелый пакет с продуктами, понёс пакет на кухню: «Мам! – донеслось из
кухни.
себя, в какой-то свой, невидимый для окружающих мир – словно о чём-то он
сосредоточенно думает, хочет что-то понять в этом мире, но у мальчика
начинался подростковый возраст, и Софья Моисеевна, подмечая всё это, не
придавала этому большого значения, списывая изменения, происходящие с
Костей, на подростковый возраст; у Софьи Моисеевны были доверительные
отношения с сыном, но даже самые доверительные отношения не отменяют
какую-то сугубо личную территорию, которая может быть у каждого человека,
тем более, когда человек этот находится в подростковом возрасте, – Софья
Моисеевна считала, что уважать право сына на собственную территорию, не
покушаться на эту территорию – это и есть залог настоящих доверительных
отношений; однажды, когда Косте было тринадцать лет, Софья Моисеевна
стала невольной свидетельницей его взросления: она пришла с работы чуть
раньше обычного, в квартире играла музыка, дверь в комнату Костика была
приоткрыта, Софья Моисеевна сняла пальто, переобулась и направилась к
сыну, чтоб спросить у него, что приготовить на ужин, но... не войдя в комнату,
она замерла в дверях: Костик сидел за своим письменным столом спиной к
Софье Моисеевне, он был без футболки, шорты на нём были приспущены, и
правая рука вместе с правым плечом ходили ходуном... перед Костиком на
столе стоял работающий ноутбук, но что было на мониторе, Софья Моисеевна
не видела – Костик, сидящий спиной к Софье Моисеевне, закрывал собой
монитор, и только рука... правая рука и правое плечо ритмично двигались,
колыхались, – Софья Моисеевна сделала шаг назад, бесшумно вернулась в
прихожую, секунду-другую постояла, думая, как быть, затем надела пальто и
тихо вышла из квартиры на лестничную площадку – тихо закрыла за собой
дверь... вернулась Софья Моисеевна в квартиру через сорок минут – она за это
время сходила магазин, купила какие-то продукты, зашла в квартиру, излишне
громко закрыв за собой дверь, – музыка в квартире уже не играла, Костик
вышел на хлопок двери из своей комнаты, улыбнулся, как улыбался он всегда,
встречая мать, подошел, чмокнул Софью Моисеевну в щеку, взял у неё из рук
тяжелый пакет с продуктами, понёс пакет на кухню: «Мам! – донеслось из
кухни.
– Я уроки уже сделал! Я пойду погуляю?» «Иди, – разрешила Софья
Моисеевна. – Только к ужину не опаздывай!»... конечно, всё могло бы быть и
по-другому: застигнув Костика за т а к и м занятием, Софья Моисеевна могла
бы, подбирая правильные слова, начать мягко объяснять тринадцатилетнему
сыну, что делать так нехорошо, что делать так стыдно... она могла бы
попросить или даже потребовать, чтобы Костик дал ей обещание, что он,
хороший умный мальчик, впредь так делать никогда не будет, но...
непреднамеренно вторгнувшись на территорию сына, увидев то, что никак не
предназначалось для её глаз, Софья Моисеевна интуитивно ретировалась
Моисеевна. – Только к ужину не опаздывай!»... конечно, всё могло бы быть и
по-другому: застигнув Костика за т а к и м занятием, Софья Моисеевна могла
бы, подбирая правильные слова, начать мягко объяснять тринадцатилетнему
сыну, что делать так нехорошо, что делать так стыдно... она могла бы
попросить или даже потребовать, чтобы Костик дал ей обещание, что он,
хороший умный мальчик, впредь так делать никогда не будет, но...
непреднамеренно вторгнувшись на территорию сына, увидев то, что никак не
предназначалось для её глаз, Софья Моисеевна интуитивно ретировалась
– и поступила мудро! Костику было тринадцать лет, он взрослел, становился
подростком... какой смысл был стыдить за то, что естественно и закономерно,
что является нормальной физиологической потребностью взрослеющего
организма? Конечно, Костик пообещал бы больше так не делать, но зачем
требовать заведомо невыполнимые обещания? Она, Софья Моисеевна, просто
не должна была это видеть, и она это «не увидела», – Костик никогда не узнал,
как однажды мать стала невольным свидетелем его интимного – совершенно
естественного, но по понятным причинам скрываемого – взросления...
Косте было четырнадцать лет, когда Софья Моисеевна застала его в постели с
одноклассником, жившим в соседнем подъезде... были зимние каникулы, Софья
Моисеевна утром ушла на работу, Костик спал, но на работе у Софьи
Моисеевны случилась накладка, и она вернулась домой не вечером, как обычно,
а через полтора часа; собственно, это классика не только анекдотического
жанра, но и реальной жизни: муж раньше срока приехал из командировки, или
жена заявилась, когда муж её не ждал, или мать пришла домой не вовремя, а
там... в комнате Костика играла музыка, дверь в его комнату была чуть
приоткрыта, – Софья Моисеевна, если Костик был дома и если дверь в его
комнату была закрыта, всегда стучала, прежде чем к Костику заглянуть или
войти, но дверь была приоткрыта, Софья Моисеевна разделась в прихожей...
почему Костик и его одноклассник не услышали, как в квартире появилась
Софья Моисеевна? Потому что Костик был уверен, что если мама ушла на
работу, то теперь стопроцентно до вечера не вернётся? Потому что звучала
музыка, заглушая все посторонние звуки? Но музыка была инструментальная,
негромкая... потому что они, мальчишки, были полностью погружены в то, что
они делали? Софья Моисеевна без стука-предупреждения, поскольку дверь
была приоткрыта, заглянула в комнату: голый Костик лежал на спине, разведя в
стороны голенастые ноги, голый Славик лежал на Костике, и не просто лежал, а
с сопением двигался, имитируя половой акт... дальше все произошло буквально
в течение двух-трех секунд: Костя то ли почувствовал взгляд матери,
застывшей в дверях, то ли случайно повернул голову на подушке, чтоб было
удобнее, а только взгляды их – взгляд лежащего под Славиком Кости и взгляд
стоящей в дверях Софьи Моисеевны – встретились, и она увидела, как в глазах
сына мгновенно отразился по-детски беспомощный испуг... в следующую
секунду Костя с силой дёрнулся под Славиком, столкнул Славика с себя, Славик
под этим внезапным напором Костика скатился в сторону, и Софья Моисеевна
на мгновение увидела, что Костя... конечно, Костя был ещё только подростком,
он, по сути, был ещё ребёнком, но там, ниже живота... и он, и его одноклассник
Славик, испуганно смотревший на Софью Моисеевну, т а м, ниже животов,
были уже не мальчиками, а мужчинами, – в следующую секунду Костя
торопливо рванул на себя простыню, скрывая наготу и свою, и своего
одноклассника... «Слава, иди домой!» – сказала Софья Моисеевна первое, что
пришло ей в голову; она, не закрывая дверь в комнату Кости, прошла на кухню,
закрыла дверь кухонную, села на стул, не зная, что делать... буквально через
минуту хлопнула входная дверь – Софья Моисеевна поняла, что Славик ушел, и
негромко позвала Костю, пока он не улизнул в свою комнату: «Константинос,
зайди на кухню!»,
подростком... какой смысл был стыдить за то, что естественно и закономерно,
что является нормальной физиологической потребностью взрослеющего
организма? Конечно, Костик пообещал бы больше так не делать, но зачем
требовать заведомо невыполнимые обещания? Она, Софья Моисеевна, просто
не должна была это видеть, и она это «не увидела», – Костик никогда не узнал,
как однажды мать стала невольным свидетелем его интимного – совершенно
естественного, но по понятным причинам скрываемого – взросления...
Косте было четырнадцать лет, когда Софья Моисеевна застала его в постели с
одноклассником, жившим в соседнем подъезде... были зимние каникулы, Софья
Моисеевна утром ушла на работу, Костик спал, но на работе у Софьи
Моисеевны случилась накладка, и она вернулась домой не вечером, как обычно,
а через полтора часа; собственно, это классика не только анекдотического
жанра, но и реальной жизни: муж раньше срока приехал из командировки, или
жена заявилась, когда муж её не ждал, или мать пришла домой не вовремя, а
там... в комнате Костика играла музыка, дверь в его комнату была чуть
приоткрыта, – Софья Моисеевна, если Костик был дома и если дверь в его
комнату была закрыта, всегда стучала, прежде чем к Костику заглянуть или
войти, но дверь была приоткрыта, Софья Моисеевна разделась в прихожей...
почему Костик и его одноклассник не услышали, как в квартире появилась
Софья Моисеевна? Потому что Костик был уверен, что если мама ушла на
работу, то теперь стопроцентно до вечера не вернётся? Потому что звучала
музыка, заглушая все посторонние звуки? Но музыка была инструментальная,
негромкая... потому что они, мальчишки, были полностью погружены в то, что
они делали? Софья Моисеевна без стука-предупреждения, поскольку дверь
была приоткрыта, заглянула в комнату: голый Костик лежал на спине, разведя в
стороны голенастые ноги, голый Славик лежал на Костике, и не просто лежал, а
с сопением двигался, имитируя половой акт... дальше все произошло буквально
в течение двух-трех секунд: Костя то ли почувствовал взгляд матери,
застывшей в дверях, то ли случайно повернул голову на подушке, чтоб было
удобнее, а только взгляды их – взгляд лежащего под Славиком Кости и взгляд
стоящей в дверях Софьи Моисеевны – встретились, и она увидела, как в глазах
сына мгновенно отразился по-детски беспомощный испуг... в следующую
секунду Костя с силой дёрнулся под Славиком, столкнул Славика с себя, Славик
под этим внезапным напором Костика скатился в сторону, и Софья Моисеевна
на мгновение увидела, что Костя... конечно, Костя был ещё только подростком,
он, по сути, был ещё ребёнком, но там, ниже живота... и он, и его одноклассник
Славик, испуганно смотревший на Софью Моисеевну, т а м, ниже животов,
были уже не мальчиками, а мужчинами, – в следующую секунду Костя
торопливо рванул на себя простыню, скрывая наготу и свою, и своего
одноклассника... «Слава, иди домой!» – сказала Софья Моисеевна первое, что
пришло ей в голову; она, не закрывая дверь в комнату Кости, прошла на кухню,
закрыла дверь кухонную, села на стул, не зная, что делать... буквально через
минуту хлопнула входная дверь – Софья Моисеевна поняла, что Славик ушел, и
негромко позвала Костю, пока он не улизнул в свою комнату: «Константинос,
зайди на кухню!»,
– Софья Моисеевна никогда не называла Костю
Константиносом, ей это имя казалось громоздким, каким-то излишне
официальным, малопригодным для повседневного общения, но почему-то
именно это полное имя Кости сорвалось с губ Софьи Моисеевны... может, всё
дело было в том, что на какой-то миг там, в постели, она увидела перед собой
не мальчика, а мужчину? Костик вошел на кухню, не зная, что будет дальше...
конечно, и чувство стыда, и ощущение вины – всё это Костик чувствовал, всё
это было видно на его лице, но и стыд, и вина были поверхностными, не
затрагивающими какие-то глубинные струны души: стыдно ему, Костику, было
не за то, что они делали со Славиком в постели, а стыдно ему было потому, что
мама это увидела – мама увидела то, что видеть она не должна была ни в коем
случае, не должна была знать о т а к о м, и вину свою Костик тоже чувствовал
не потому, что они делали э т о, а вину он чувствовал оттого, что не закрыл
на запор дверь, когда пришел Славик, что так бездумно, так легкомысленно
отнесся к элементарным мерам предосторожности, – на лице Кости было и
чувство стыда, и осознание своей вины – он не знал, как теперь объяснять то,
что было, как оправдываться, и вместе с тем ему не хотелось врать матери;
«Костя...
– мягко произнесла Софья Моисеевна, глядя на сына – желая понять...
перед ней стоял четырнадцатилетний подросток, ещё не взрослый, но уже не
ребёнок, и Софья Моисеевна впервые почувствовала, что она не знает, как и
что говорить.
– Костя...
– повторила Софья Моисеевна, – надеюсь, это был
первый раз?» В самом слове «надеюсь» Костя должен был почувствовать и
осуждение, и неприятие того, что она увидела, и указание на то, что ни
второго, ни третьего раза больше не будет, что т а к о е больше не
повторится. «Первый...»
– тихо отозвался Костя, и по тому, как он с ответом на
секунду запнулся, и по тому, с какой интонацией он на вопрос ответил,
подтверждая предположение Софьи Моисеевны, Софья Моисеевна поняла, что
Костя соврал... но уличать Костика во лжи было бессмысленно – никаких
фактов, что сын врёт, у матери не было, и потому разговор на тему, первый или
не первый раз он, Костя, так делал, был бессмысленный; между тем, отвечая на
вопрос мамы, Костик и соврал, и не соврал одновременно: он и Славик уже
«трахались» несколько раз, но все предыдущие разы они ни разу не
раздевались догола, они просто приспускали с себя брюки и трусы и сладко,
сладко тёрлись друг о друга членами... ни орально, ни анально они ни разу не
пробовали, такого секса у них не было, они просто наслаждались трением друг
о друга, это была обычная мальчишеская практика подросткового возраста, но
в тот день они в п е р в ы е разделись полностью, догола... потому-то,
подтвердив, что это было впервые, Костик и соврал, и не соврал, то есть чтобы
в постели и полностью голыми – это действительно было впервые. «Костя,
Константиносом, ей это имя казалось громоздким, каким-то излишне
официальным, малопригодным для повседневного общения, но почему-то
именно это полное имя Кости сорвалось с губ Софьи Моисеевны... может, всё
дело было в том, что на какой-то миг там, в постели, она увидела перед собой
не мальчика, а мужчину? Костик вошел на кухню, не зная, что будет дальше...
конечно, и чувство стыда, и ощущение вины – всё это Костик чувствовал, всё
это было видно на его лице, но и стыд, и вина были поверхностными, не
затрагивающими какие-то глубинные струны души: стыдно ему, Костику, было
не за то, что они делали со Славиком в постели, а стыдно ему было потому, что
мама это увидела – мама увидела то, что видеть она не должна была ни в коем
случае, не должна была знать о т а к о м, и вину свою Костик тоже чувствовал
не потому, что они делали э т о, а вину он чувствовал оттого, что не закрыл
на запор дверь, когда пришел Славик, что так бездумно, так легкомысленно
отнесся к элементарным мерам предосторожности, – на лице Кости было и
чувство стыда, и осознание своей вины – он не знал, как теперь объяснять то,
что было, как оправдываться, и вместе с тем ему не хотелось врать матери;
«Костя...
– мягко произнесла Софья Моисеевна, глядя на сына – желая понять...
перед ней стоял четырнадцатилетний подросток, ещё не взрослый, но уже не
ребёнок, и Софья Моисеевна впервые почувствовала, что она не знает, как и
что говорить.
– Костя...
– повторила Софья Моисеевна, – надеюсь, это был
первый раз?» В самом слове «надеюсь» Костя должен был почувствовать и
осуждение, и неприятие того, что она увидела, и указание на то, что ни
второго, ни третьего раза больше не будет, что т а к о е больше не
повторится. «Первый...»
– тихо отозвался Костя, и по тому, как он с ответом на
секунду запнулся, и по тому, с какой интонацией он на вопрос ответил,
подтверждая предположение Софьи Моисеевны, Софья Моисеевна поняла, что
Костя соврал... но уличать Костика во лжи было бессмысленно – никаких
фактов, что сын врёт, у матери не было, и потому разговор на тему, первый или
не первый раз он, Костя, так делал, был бессмысленный; между тем, отвечая на
вопрос мамы, Костик и соврал, и не соврал одновременно: он и Славик уже
«трахались» несколько раз, но все предыдущие разы они ни разу не
раздевались догола, они просто приспускали с себя брюки и трусы и сладко,
сладко тёрлись друг о друга членами... ни орально, ни анально они ни разу не
пробовали, такого секса у них не было, они просто наслаждались трением друг
о друга, это была обычная мальчишеская практика подросткового возраста, но
в тот день они в п е р в ы е разделись полностью, догола... потому-то,
подтвердив, что это было впервые, Костик и соврал, и не соврал, то есть чтобы
в постели и полностью голыми – это действительно было впервые. «Костя,
– проговорила Софья Моисеевна, подбирая слова – стараясь, чтоб голос её
звучал убедительно, – то, что вы делали... что делал ты и Слава... это
неправильно... я понимаю, что ты взрослеешь, что возникают разные
соблазны... но то, что вы делали...» «Мам, мы просто шутили! – поняв, что
нагоняя не будет, перебил Костик Софью Моисеевну. – Ничего же не было! Мы
просто... ну, то есть, типа как муж и жена... просто прикалывались!» «И кто был
мужем, а кто женой?» – невольно улыбнулась Софья Моисеевна; Костя с такой
живостью, с такой детской непосредственностью объяснил то, что она видела,
что вопрос сорвался с губ сам собой... шутили, прикалывались... по
четырнадцать лет, а ума ещё нет совсем! «Никто! – в ответ на улыбку матери
улыбнулся сын.
– Ну, то есть, то Славка, то я – мы типа по очереди
прикалывались... просто прикалывались!» – кажется, Костик сам поверил своим
словам, настолько искренне они прозвучали... да, они просто шутили, просто
прикалывались – это была всего лишь игра, их «секретная игра», и ничего
более! «Я понимаю, что вы шутили, но, Костя...
– Софья Моисеевна смахнула
улыбку с лица, – и ты, и Слава – вы уже взрослые мальчики, вы не дети, а игры
у вас... игры – как в детском саду! Ты, Константинос, не маленький мальчик, и
ты должен думать, что не всякие игры хороши, даже если они... если эти игры
кажутся приятными... ты понимаешь, о чём я говорю?» – Софья Моисеевна
снова назвала Костика полным именем, чтоб таким образом подчеркнуть, что
разговор у них серьёзный. «Понимаю, мам!» – отозвался Костик, кивнув
головой. «Пообещай мне, Костя, что ты и Славик... что вы так шутить или
прикалываться, как ты говоришь, больше не будете», – Софья Моисеевна, глядя
сыну в глаза, взяла его за руку. «Обещаю», – с готовностью отозвался Костик,
снова кивнув головой. Разговор матери с сыном, сына с матерью – при всём его
внешнем спокойствии – был, конечно же, трудным, тягостным, потому что они
говорили о том, о чём говорить не принято – о чём говорить стыдно... ложный
это стыд или нет – это уже другой вопрос. «Мам, ты только родителям Славки
ничего не говори... хорошо?» – проговорил Костик, справедливо полагая, что
разговор окончен. «Хорошо, – Софья Моисеевна, глядя на Костика, невольно
улыбнулась. – Вы так делать больше не будете, и потому говорить родителям
Славы об этом я не буду... мы вообще об этом забудем! Так?» «Так!» – Костик в
ответ улыбнулся тоже, – у них, у матери и сына, были отличные,
доверительные отношения, но Костик взрослел, он уже был подростком, у него
появлялся свой мир, неведомый Софье Моисеевне, и Софья Моисеевна, не
вторгаясь на территорию сына, уважая его неизбежную автономию, прилагала
все усилия, чтобы Костик не отдалился, чтоб доверительность между ними
сохранилась...
звучал убедительно, – то, что вы делали... что делал ты и Слава... это
неправильно... я понимаю, что ты взрослеешь, что возникают разные
соблазны... но то, что вы делали...» «Мам, мы просто шутили! – поняв, что
нагоняя не будет, перебил Костик Софью Моисеевну. – Ничего же не было! Мы
просто... ну, то есть, типа как муж и жена... просто прикалывались!» «И кто был
мужем, а кто женой?» – невольно улыбнулась Софья Моисеевна; Костя с такой
живостью, с такой детской непосредственностью объяснил то, что она видела,
что вопрос сорвался с губ сам собой... шутили, прикалывались... по
четырнадцать лет, а ума ещё нет совсем! «Никто! – в ответ на улыбку матери
улыбнулся сын.
– Ну, то есть, то Славка, то я – мы типа по очереди
прикалывались... просто прикалывались!» – кажется, Костик сам поверил своим
словам, настолько искренне они прозвучали... да, они просто шутили, просто
прикалывались – это была всего лишь игра, их «секретная игра», и ничего
более! «Я понимаю, что вы шутили, но, Костя...
– Софья Моисеевна смахнула
улыбку с лица, – и ты, и Слава – вы уже взрослые мальчики, вы не дети, а игры
у вас... игры – как в детском саду! Ты, Константинос, не маленький мальчик, и
ты должен думать, что не всякие игры хороши, даже если они... если эти игры
кажутся приятными... ты понимаешь, о чём я говорю?» – Софья Моисеевна
снова назвала Костика полным именем, чтоб таким образом подчеркнуть, что
разговор у них серьёзный. «Понимаю, мам!» – отозвался Костик, кивнув
головой. «Пообещай мне, Костя, что ты и Славик... что вы так шутить или
прикалываться, как ты говоришь, больше не будете», – Софья Моисеевна, глядя
сыну в глаза, взяла его за руку. «Обещаю», – с готовностью отозвался Костик,
снова кивнув головой. Разговор матери с сыном, сына с матерью – при всём его
внешнем спокойствии – был, конечно же, трудным, тягостным, потому что они
говорили о том, о чём говорить не принято – о чём говорить стыдно... ложный
это стыд или нет – это уже другой вопрос. «Мам, ты только родителям Славки
ничего не говори... хорошо?» – проговорил Костик, справедливо полагая, что
разговор окончен. «Хорошо, – Софья Моисеевна, глядя на Костика, невольно
улыбнулась. – Вы так делать больше не будете, и потому говорить родителям
Славы об этом я не буду... мы вообще об этом забудем! Так?» «Так!» – Костик в
ответ улыбнулся тоже, – у них, у матери и сына, были отличные,
доверительные отношения, но Костик взрослел, он уже был подростком, у него
появлялся свой мир, неведомый Софье Моисеевне, и Софья Моисеевна, не
вторгаясь на территорию сына, уважая его неизбежную автономию, прилагала
все усилия, чтобы Костик не отдалился, чтоб доверительность между ними
сохранилась...
Костик пообещал Софье Моисеевне, что больше т а к о г о не будет, и он своё
слово сдержал – больше они, он и Славик, не «трахались»; они, встретившись
через день на улице, обсудили случившийся «прокол», Костик сказал, что всё
уладил, что ругани не было, что «мама сама предложила про это забыть», и...
на этом их «сексуальные приколы» закончились – ни Костик, ни его друг-
одноклассник Славка, живший в соседнем подъезде, больше не предпринимали
каких-либо усилий, чтобы продолжить свои «секретные отношения», а через
какое-то время они оба обо всём этом забыли, словно ничего и не было... ну,
или сделали вид, что забыли о том, что было, – во всяком случае, Костик слово
своё сдержал, обещание не нарушил – со Славкой больше ничего у него не
было... но уже тогда, обещая Софье Моисеевне впредь так не шутить и не
прикалываться – желая побыстрее закончить тягостный разговор на кухне, он,
четырнадцатилетний Костик, что-то т а к о е про себя уже знал, точнее,
чувствовал, о чём-то т а к о м смутно догадывался... что может знать
подросток в четырнадцать лет? Ничего. В подростковом возрасте
слово сдержал – больше они, он и Славик, не «трахались»; они, встретившись
через день на улице, обсудили случившийся «прокол», Костик сказал, что всё
уладил, что ругани не было, что «мама сама предложила про это забыть», и...
на этом их «сексуальные приколы» закончились – ни Костик, ни его друг-
одноклассник Славка, живший в соседнем подъезде, больше не предпринимали
каких-либо усилий, чтобы продолжить свои «секретные отношения», а через
какое-то время они оба обо всём этом забыли, словно ничего и не было... ну,
или сделали вид, что забыли о том, что было, – во всяком случае, Костик слово
своё сдержал, обещание не нарушил – со Славкой больше ничего у него не
было... но уже тогда, обещая Софье Моисеевне впредь так не шутить и не
прикалываться – желая побыстрее закончить тягостный разговор на кухне, он,
четырнадцатилетний Костик, что-то т а к о е про себя уже знал, точнее,
чувствовал, о чём-то т а к о м смутно догадывался... что может знать
подросток в четырнадцать лет? Ничего. В подростковом возрасте
– вне зависимости, есть у подростка какой-либо опыт однополого секса или такого
опыта нет, а есть только желание, любопытство, готовность попробовать,
испытать – всё еще зыбко, неопределённо, и делать какие-то выводы глупо,
можно только предполагать, догадываться... понятно, что трахаться с другом-
ровесником было приятно, было кайфово, потому что э т о... в любом случае –
правильно это было или неправильно – это был секс, было удовольствие, были
оргазмы, но Костик чувствовал, что есть в глубине его души что-то ещё, что-то
большее, чем сладость секса с одноклассником Славкой...
Школу Костик закончил, поступил в институт. Секса у Костика ни с кем
опыта нет, а есть только желание, любопытство, готовность попробовать,
испытать – всё еще зыбко, неопределённо, и делать какие-то выводы глупо,
можно только предполагать, догадываться... понятно, что трахаться с другом-
ровесником было приятно, было кайфово, потому что э т о... в любом случае –
правильно это было или неправильно – это был секс, было удовольствие, были
оргазмы, но Костик чувствовал, что есть в глубине его души что-то ещё, что-то
большее, чем сладость секса с одноклассником Славкой...
Школу Костик закончил, поступил в институт. Секса у Костика ни с кем
– после игр со Славиком – не было, удовлетворялся Костик, как и все остальные, не
имеющие партнёров или партнёрш, всем известным доступным способом, при
этом все мысли его, все фантазии, все желания были направлены сначала
преимущественно, а потом исключительно на парней – к моменту поступления в
институт всё то смутное и зыбкое, что было в душе у Костика в четырнадцать
лет, прояснилось, кристаллизовалось, приобрело четкое понимание самого
себя... это была данность, и с этой данностью нужно было жить дальше. Софья
Моисеевна, понятно, ничего не знала – Костик тщательно скрывал от всех, и от
матери в том числе, все те пертурбации, которые происходили в его душе на
протяжении нескольких лет. К моменту поступления в институт Костик
превратился в красавца, и Софья Моисеевна, как и прежде, не чаяла в нём
души. Девчонки вились вокруг Костика табуном, и Костик их не игнорировал
имеющие партнёров или партнёрш, всем известным доступным способом, при
этом все мысли его, все фантазии, все желания были направлены сначала
преимущественно, а потом исключительно на парней – к моменту поступления в
институт всё то смутное и зыбкое, что было в душе у Костика в четырнадцать
лет, прояснилось, кристаллизовалось, приобрело четкое понимание самого
себя... это была данность, и с этой данностью нужно было жить дальше. Софья
Моисеевна, понятно, ничего не знала – Костик тщательно скрывал от всех, и от
матери в том числе, все те пертурбации, которые происходили в его душе на
протяжении нескольких лет. К моменту поступления в институт Костик
превратился в красавца, и Софья Моисеевна, как и прежде, не чаяла в нём
души. Девчонки вились вокруг Костика табуном, и Костик их не игнорировал
– он флиртовал с девчонками, игриво делал всякие намёки, но близко к себе не
подпускал, в постель никого не звал. У него были нормальные и даже отличные
отношения с парнями – весёлый коммуникабельный Костик был, как говорится,
душой компании... внешне всё было превосходно – никто не только не знал, но
даже не подозревал, что было у него, у Костика, в душе... а в душе у Костика
пылала надежда на необыкновенную встречу – душа его томилась в ожидании
любви...
Это случилось на первом курсе... любви, чтоб «сносило крышу», не было, но
между Костиком и его однокурсником пробежала какая-то невидимая искра,
возникла симпатия, начались разговоры ни о чём... парень был старше Костика
на три года, в институт он поступил после армии, и у него, у этого парня, уже
был опыт однополых отношений и в школе, до армии, и в армии – он
почувствовал, по каким-то никому не видимым признакам определил, что
творится в душе у семнадцатилетнего Костика, чего Костик ждёт, – парень жил
в общежитии, в комнате для двоих, с другим парнем, четверокурсником, на
выходные этот четверокурсник уезжал домой, и... в один из таких выходных
однокурсник пригласил Костика к себе в гости под предлогом показать
купленную игровую приставку, приставка была так себе, далеко не супер, у
Костика дома игровая приставка была лучше, но... разве в приставке было
дело? Разговоры как-то сами собой, естественно и без напряга, перешли
сначала в игривые и вроде шутливые, ни к чему не обязывающие намёки, затем
так же естественно шутки-намёки сами собой трансформировались в объятия
подпускал, в постель никого не звал. У него были нормальные и даже отличные
отношения с парнями – весёлый коммуникабельный Костик был, как говорится,
душой компании... внешне всё было превосходно – никто не только не знал, но
даже не подозревал, что было у него, у Костика, в душе... а в душе у Костика
пылала надежда на необыкновенную встречу – душа его томилась в ожидании
любви...
Это случилось на первом курсе... любви, чтоб «сносило крышу», не было, но
между Костиком и его однокурсником пробежала какая-то невидимая искра,
возникла симпатия, начались разговоры ни о чём... парень был старше Костика
на три года, в институт он поступил после армии, и у него, у этого парня, уже
был опыт однополых отношений и в школе, до армии, и в армии – он
почувствовал, по каким-то никому не видимым признакам определил, что
творится в душе у семнадцатилетнего Костика, чего Костик ждёт, – парень жил
в общежитии, в комнате для двоих, с другим парнем, четверокурсником, на
выходные этот четверокурсник уезжал домой, и... в один из таких выходных
однокурсник пригласил Костика к себе в гости под предлогом показать
купленную игровую приставку, приставка была так себе, далеко не супер, у
Костика дома игровая приставка была лучше, но... разве в приставке было
дело? Разговоры как-то сами собой, естественно и без напряга, перешли
сначала в игривые и вроде шутливые, ни к чему не обязывающие намёки, затем
так же естественно шутки-намёки сами собой трансформировались в объятия
– в страстные, горячие объятия, в сладостное слияние неуёмных губ...
собственно, Костик, не имевший никакого опыта, что-то такое смутно
предполагал, он такого хотел – и потому нисколько не удивился, когда
однокурсник привлёк его к себе, жадно и жарко засосал в губы, подмял на
кровати под себя... домой в тот день Костик летел на крыльях – то, о чём он
думал, о чем фантазировал, чего хотел, свершилось! Душа хотела какой-то
заоблачной, сказочной любви, а физиология требовала элементарного секса, и
секс такой случился – н а с т о я щ и й секс! Он, семнадцатилетний Костик,
был и в роли пассивной, и в роли активной... было всё-всё, и всё это всё-всё
было восхитительно! Это ли не счастье – не ощущение полноты жизни?
Связь эта продолжалась без малого два года – по воскресеньям, когда
проживающий в комнате с однокурсником парень уезжал домой, Костик
приходил в общежитие, и... понятно, что было у них, у Костика и его
однокурсника, всё. И пусть это была не любовь, а всего лишь симпатия, но
трахаться хотелось, физиология требовала своего, и Костик трахался
полноценно, с наслаждением, в полном согласии с самим собой – с ясным
пониманием того, кто он есть. Ни Софья Моисеевна, ни друзья-однокурсники,
ни прочие приятели-знакомые не имели ни малейшего понятия о в т о р о й,
скрытой от всех жизни Костика – и сам Костик, и его однокурсник ничем не
отличалась от других парней, Софья Моисеевне по-прежнему не чаяла души в
сыне, Костик – для отвода глаз – время от времени заводил интрижки с
девчонками, учился, отдыхал, сдавал сессии в институте, развлекался с
друзьями в ночных клубах... словом, молодая жизнь летела на всех парусах. А в
конце второго курса однокурсник проговорился, что он трахается не только с
Костиком, но и с тем парнем, с которым он жил в одной комнате; собственно,
Костик мог бы что-то подобное предположить и сам, или хотя бы он мог о таком
подумать, но за два года общения с однокурсником он об этом не подумал и
такое не предположил, – однокурсник проговорился случайно, Костик сначала
опешил, потом стал в шутку выспрашивать подробности, и тут-то выяснилось,
что однокурсник, оказывается, успевал и там и там – успевал везде: с парнем,
теперь уже пятикурсником, он жил в одной комнате в общежитии, секс у них
был в течение недели, может, был даже ежедневно, а по воскресеньям, когда
парень уезжал домой, его, уехавшего, заменял Костик... преинтересная
выходила ситуация! Конечно, если б Костик любил однокурсника, если б у них
была н а с т о я щ а я любовь, Костик, наверное, повёл бы себя как-то иначе,
но любви – страстной, всепоглощающей – не было, была просто обоюдная
симпатия, была возможность секса по воскресеньям и, соответственно, был
классный воскресный секс, – он, Костик, не почувствовал себя ни преданным,
ни даже обманутым – просто всё как-то в один миг перегорело... просто
перегорело, и всё, и когда в следующую субботу однокурсник напомнил
Костику, что в воскресенье у них rendez-vous, что он будет Костика, как обычно,
ждать, Костик, сославшись на какую-то неотложною занятость, сказал, что
прийти он не сможет; потом так ещё повторялось пару раз, однокурсник
пытался выяснить, что случилось, но Костик сказал, что ничего не случилось,
что всякие обстоятельства поменяли график его жизни, и теперь у него все
воскресенья заняты другими делами...
собственно, Костик, не имевший никакого опыта, что-то такое смутно
предполагал, он такого хотел – и потому нисколько не удивился, когда
однокурсник привлёк его к себе, жадно и жарко засосал в губы, подмял на
кровати под себя... домой в тот день Костик летел на крыльях – то, о чём он
думал, о чем фантазировал, чего хотел, свершилось! Душа хотела какой-то
заоблачной, сказочной любви, а физиология требовала элементарного секса, и
секс такой случился – н а с т о я щ и й секс! Он, семнадцатилетний Костик,
был и в роли пассивной, и в роли активной... было всё-всё, и всё это всё-всё
было восхитительно! Это ли не счастье – не ощущение полноты жизни?
Связь эта продолжалась без малого два года – по воскресеньям, когда
проживающий в комнате с однокурсником парень уезжал домой, Костик
приходил в общежитие, и... понятно, что было у них, у Костика и его
однокурсника, всё. И пусть это была не любовь, а всего лишь симпатия, но
трахаться хотелось, физиология требовала своего, и Костик трахался
полноценно, с наслаждением, в полном согласии с самим собой – с ясным
пониманием того, кто он есть. Ни Софья Моисеевна, ни друзья-однокурсники,
ни прочие приятели-знакомые не имели ни малейшего понятия о в т о р о й,
скрытой от всех жизни Костика – и сам Костик, и его однокурсник ничем не
отличалась от других парней, Софья Моисеевне по-прежнему не чаяла души в
сыне, Костик – для отвода глаз – время от времени заводил интрижки с
девчонками, учился, отдыхал, сдавал сессии в институте, развлекался с
друзьями в ночных клубах... словом, молодая жизнь летела на всех парусах. А в
конце второго курса однокурсник проговорился, что он трахается не только с
Костиком, но и с тем парнем, с которым он жил в одной комнате; собственно,
Костик мог бы что-то подобное предположить и сам, или хотя бы он мог о таком
подумать, но за два года общения с однокурсником он об этом не подумал и
такое не предположил, – однокурсник проговорился случайно, Костик сначала
опешил, потом стал в шутку выспрашивать подробности, и тут-то выяснилось,
что однокурсник, оказывается, успевал и там и там – успевал везде: с парнем,
теперь уже пятикурсником, он жил в одной комнате в общежитии, секс у них
был в течение недели, может, был даже ежедневно, а по воскресеньям, когда
парень уезжал домой, его, уехавшего, заменял Костик... преинтересная
выходила ситуация! Конечно, если б Костик любил однокурсника, если б у них
была н а с т о я щ а я любовь, Костик, наверное, повёл бы себя как-то иначе,
но любви – страстной, всепоглощающей – не было, была просто обоюдная
симпатия, была возможность секса по воскресеньям и, соответственно, был
классный воскресный секс, – он, Костик, не почувствовал себя ни преданным,
ни даже обманутым – просто всё как-то в один миг перегорело... просто
перегорело, и всё, и когда в следующую субботу однокурсник напомнил
Костику, что в воскресенье у них rendez-vous, что он будет Костика, как обычно,
ждать, Костик, сославшись на какую-то неотложною занятость, сказал, что
прийти он не сможет; потом так ещё повторялось пару раз, однокурсник
пытался выяснить, что случилось, но Костик сказал, что ничего не случилось,
что всякие обстоятельства поменяли график его жизни, и теперь у него все
воскресенья заняты другими делами...
Любовь у Костика случилась на пятом курсе – она, как вихрь, ворвалась в его
жизнь внезапно, подхватила и завертела, закружила его в весеннем угаре... все
случилось в одно мгновение и протекало стремительно – это была не искра
симпатии, а опалившая огнём настоящая любовь, о которой он, Костик, грезил,
в которую верил, которую ждал... К пятому курсу у Костика был пусть
старенький, но свой «Фольксваген», Софья Моисеевна ушла с работы, занялась
бизнесом, Костик шел на красный диплом, всё было прекрасно, и единственное,
что невидимо для всех томило Костика в глубине его молодой души
жизнь внезапно, подхватила и завертела, закружила его в весеннем угаре... все
случилось в одно мгновение и протекало стремительно – это была не искра
симпатии, а опалившая огнём настоящая любовь, о которой он, Костик, грезил,
в которую верил, которую ждал... К пятому курсу у Костика был пусть
старенький, но свой «Фольксваген», Софья Моисеевна ушла с работы, занялась
бизнесом, Костик шел на красный диплом, всё было прекрасно, и единственное,
что невидимо для всех томило Костика в глубине его молодой души
– это отсутствие любимого человека. И вдруг случилось – внезапно, в одно
мгновение... это было настоящее чудо! Возвращаясь ночью из клуба, Костик
заехал на пустынную заправку, чтоб заправить свой видавший виды
«Фольксваген», к «Фольксвагену» подошел парень-заправщик... было начало
мая, было тепло, на парне был синий комбинезон, надетый поверх футболки
мгновение... это было настоящее чудо! Возвращаясь ночью из клуба, Костик
заехал на пустынную заправку, чтоб заправить свой видавший виды
«Фольксваген», к «Фольксвагену» подошел парень-заправщик... было начало
мая, было тепло, на парне был синий комбинезон, надетый поверх футболки
– Костик глянул на парня, и сердце у Костика сладко ёкнуло... он был ровесником
Костика, плюс-минус год или два, – сердце у Костика ёкнуло! «Красавчик, я
тебя раньше не видел здесь!» – весело проговорил Костик, и интонация у
Костика была такая, словно он знал этого парня миллион лет. «Я здесь только
устроился... третью смену работаю, красавчик!» – так же легко, непринуждённо
отозвался парень, и интонация у парня тоже была такая, как будто он знал
Костика миллион лет. Так бывает только в сказках, чтоб с первого взгляда
почувствовать жаром полыхнувшую, сердце опалившую симпатию... но это была
не сказка! «Понял! – весело проговорил Костик.
– Значит, теперь я буду
заправляться только здесь – и только в твою смену!» Костик чувствовал, что
его несёт... несёт, как на крыльях! «Проверю!» – рассмеялся парень, и сердце у
Костика ёкнуло во второй раз: смех парня, его симпатичное лицо, его глаза...
всё показалось Костику прекрасным и родным, словно это был не парень-
заправщик, а принц из его, Костиковых, грёз-мечтаний о любви! Тёплая
майская ночь, принц на заправке... это была не сказка! Костик вышел из
машины, протянул парню руку: «Константинос». «Андреас», – парень протянул
руку Костику; улыбающийся парень был светловолосый, светлолицый, он
совсем не был похож на южанина. «Ты грек?» – удивился Костик. «Нет, но ты
сказал, что ты Константинос...»
– парень рассмеялся. «Это моё полное имя,
Костика, плюс-минус год или два, – сердце у Костика ёкнуло! «Красавчик, я
тебя раньше не видел здесь!» – весело проговорил Костик, и интонация у
Костика была такая, словно он знал этого парня миллион лет. «Я здесь только
устроился... третью смену работаю, красавчик!» – так же легко, непринуждённо
отозвался парень, и интонация у парня тоже была такая, как будто он знал
Костика миллион лет. Так бывает только в сказках, чтоб с первого взгляда
почувствовать жаром полыхнувшую, сердце опалившую симпатию... но это была
не сказка! «Понял! – весело проговорил Костик.
– Значит, теперь я буду
заправляться только здесь – и только в твою смену!» Костик чувствовал, что
его несёт... несёт, как на крыльях! «Проверю!» – рассмеялся парень, и сердце у
Костика ёкнуло во второй раз: смех парня, его симпатичное лицо, его глаза...
всё показалось Костику прекрасным и родным, словно это был не парень-
заправщик, а принц из его, Костиковых, грёз-мечтаний о любви! Тёплая
майская ночь, принц на заправке... это была не сказка! Костик вышел из
машины, протянул парню руку: «Константинос». «Андреас», – парень протянул
руку Костику; улыбающийся парень был светловолосый, светлолицый, он
совсем не был похож на южанина. «Ты грек?» – удивился Костик. «Нет, но ты
сказал, что ты Константинос...»
– парень рассмеялся. «Это моё полное имя,
– рассмеялся Костик – Давай заново знакомиться! Костя!» «Андрей! – отозвался
парень.
– Это моё полное имя», – они смотрели друг другу в глаза, Костик
держал руку Андрея в своей руку, не желая её выпускать., а Андрей не
торопился руку из руки Костика высвобождать. «У тебя когда смена
заканчивается?» – спросил Костик, словно знал Андрея миллион лет. «В
восемь», – отозвался Андрей. «Я приеду в восемь, и мы поедем завтракать», –
проговорил Костик, не выпуская руку Андрея из своей руки; он не спросил,
какие у Андрея планы на утро, не спросил, сможет ли Андрей, – он сказал «мы
поедем завтракать» так, как будто они миллион лет ездили по утрам завтракать
вместе. «А ты не обманешь?» – рассмеялся Андрей, не делая даже малейшей
попытки высвободить свою ладонь из ладони Костика. «Я красавчиков не
обманываю! – весело проговорил Костя.
– Не вздумай сбежать! Я всё равно
тебя найду!» «Я от красавчиков не сбегаю! – весело отозвался Андрей.
– Но смотри, если ты не приедешь, то...» «Что?» – с весёлым напором спросил
Костик. «То тебя найду я!» – рассмеялся Андрей. Заправляться подъехала
«Ауди», и Костик выпустил из ладони своей ладонь Андрея. «Не забудь,
красавчик! Утром мы завтракаем вместе!» – весело проговорил Костик, и его
«Фольксваген», уступая место подъехавшей «Ауди», рванул с места...
Андрей... Андрюша... Андрейка... сказочный принц на автозаправке! Костику
казалось, что это сон, что он проснётся, и е г о принц исчезнет, наваждение
растает, испарится, как мираж, – это была любовь, любовь с первого взгляда...
оказалось, что можно без памяти влюбиться в человека, даже не зная его
имени, вообще ничего-ничего о нём не зная – просто опалило сердце сладким
ожогом, и... так бывает не только в сказках!
парень.
– Это моё полное имя», – они смотрели друг другу в глаза, Костик
держал руку Андрея в своей руку, не желая её выпускать., а Андрей не
торопился руку из руки Костика высвобождать. «У тебя когда смена
заканчивается?» – спросил Костик, словно знал Андрея миллион лет. «В
восемь», – отозвался Андрей. «Я приеду в восемь, и мы поедем завтракать», –
проговорил Костик, не выпуская руку Андрея из своей руки; он не спросил,
какие у Андрея планы на утро, не спросил, сможет ли Андрей, – он сказал «мы
поедем завтракать» так, как будто они миллион лет ездили по утрам завтракать
вместе. «А ты не обманешь?» – рассмеялся Андрей, не делая даже малейшей
попытки высвободить свою ладонь из ладони Костика. «Я красавчиков не
обманываю! – весело проговорил Костя.
– Не вздумай сбежать! Я всё равно
тебя найду!» «Я от красавчиков не сбегаю! – весело отозвался Андрей.
– Но смотри, если ты не приедешь, то...» «Что?» – с весёлым напором спросил
Костик. «То тебя найду я!» – рассмеялся Андрей. Заправляться подъехала
«Ауди», и Костик выпустил из ладони своей ладонь Андрея. «Не забудь,
красавчик! Утром мы завтракаем вместе!» – весело проговорил Костик, и его
«Фольксваген», уступая место подъехавшей «Ауди», рванул с места...
Андрей... Андрюша... Андрейка... сказочный принц на автозаправке! Костику
казалось, что это сон, что он проснётся, и е г о принц исчезнет, наваждение
растает, испарится, как мираж, – это была любовь, любовь с первого взгляда...
оказалось, что можно без памяти влюбиться в человека, даже не зная его
имени, вообще ничего-ничего о нём не зная – просто опалило сердце сладким
ожогом, и... так бывает не только в сказках!
Утром, в половине восьмого, Костик подрулил к автозаправке, но не стал в
очередь, а съехал в сторону, – Андрей, заправлявший машины, увидел Костика,
с улыбкой помахал ему рукой; ожидая, когда у Андрея закончится смена, Костик
издали любовался на своего принца, и сердце Костика сладко плавилось в
груди от этой внезапно возникшей, мгновенно ворвавшейся в жизнь любви...
любовь нельзя объяснить никакими рассудочными доводами, она вне логики,
вне здравого смысла – она просто есть, заполняя душу от края до края...
переодевшись после окончания смены, Андрей вышел из приземистого здания
автозаправки, и в голубых джинсах, в белой футболке он показался Костику
еще прекрасней... «В ресторан? Утром?» – весело удивился Андрей, услышав от
Костика, где они будут завтракать. «Да! Я сам недавно узнал, что есть такие
рестораны... во всяком случае, один такой ресторан я знаю – я сам там ни разу
не завтракал, скажу сразу об этом честно, но... попытка не пытка?» – весело
отозвался Костик, выруливая на своем «Фольксвагене» с автозаправки на
дорогу. «Красавчик, я не арабский принц, чтоб завтракать в ресторанах – я
всего лишь бедный автозаправщик, и у меня нет денег на рестораны... у меня
есть деньги только на лёгкий перекус в кафе», – рассмеялся Андрей. «И я не
арабский шейх – я всего лишь бедный студент, и у меня тоже нет денег на
ежедневные завтраки в ресторанах, но на один п е р е к у с в ресторане, на
один н а ш перекус, я, красавчик, деньги наскрёб», – беззаботно рассмеялся
Костик. «Ты уверен? – Андрей вопросительно посмотрел на Костика.
– Ты уверен, что делаешь правильно?» «Я никогда ещё не был уверен так, как я
уверен сегодня! – посмотрев на сидящего рядом принца, улыбнулся Костик.
очередь, а съехал в сторону, – Андрей, заправлявший машины, увидел Костика,
с улыбкой помахал ему рукой; ожидая, когда у Андрея закончится смена, Костик
издали любовался на своего принца, и сердце Костика сладко плавилось в
груди от этой внезапно возникшей, мгновенно ворвавшейся в жизнь любви...
любовь нельзя объяснить никакими рассудочными доводами, она вне логики,
вне здравого смысла – она просто есть, заполняя душу от края до края...
переодевшись после окончания смены, Андрей вышел из приземистого здания
автозаправки, и в голубых джинсах, в белой футболке он показался Костику
еще прекрасней... «В ресторан? Утром?» – весело удивился Андрей, услышав от
Костика, где они будут завтракать. «Да! Я сам недавно узнал, что есть такие
рестораны... во всяком случае, один такой ресторан я знаю – я сам там ни разу
не завтракал, скажу сразу об этом честно, но... попытка не пытка?» – весело
отозвался Костик, выруливая на своем «Фольксвагене» с автозаправки на
дорогу. «Красавчик, я не арабский принц, чтоб завтракать в ресторанах – я
всего лишь бедный автозаправщик, и у меня нет денег на рестораны... у меня
есть деньги только на лёгкий перекус в кафе», – рассмеялся Андрей. «И я не
арабский шейх – я всего лишь бедный студент, и у меня тоже нет денег на
ежедневные завтраки в ресторанах, но на один п е р е к у с в ресторане, на
один н а ш перекус, я, красавчик, деньги наскрёб», – беззаботно рассмеялся
Костик. «Ты уверен? – Андрей вопросительно посмотрел на Костика.
– Ты уверен, что делаешь правильно?» «Я никогда ещё не был уверен так, как я
уверен сегодня! – посмотрев на сидящего рядом принца, улыбнулся Костик.
– Мы позавтракаем сейчас, а потом, красавчик... потом мы поедем ко мне...»
– Костик, сказав это, невольно напрягся: сердце Костика горело, полыхало от
любви, но это было сердце Костика... а сердце Андрея? Они посмотрели друг на
друга. «Ты уверен?» – тихо проговорил Андрей, всматриваясь в глаза Костика.
«Я уверен, – твёрдо проговорил Костик. – А ты?» «Смотри на дорогу... а то мы с
тобой сейчас врежемся в кого-нибудь, и... завтрак в ресторане у нас не
состоится», – с улыбкой отозвался Андрей, и по тому, как он улыбнулся, и по
тому, с какой интонацией он сказал, Костик понял, что любовь... что чувства
его небезответны.
Это действительно был ресторан, и ресторан явно дорогой: несмотря на
солнечный весенний день, в зале был мягкий полумрак, откуда-то с потолка
тихо лилась музыка; в зале было пусто; к севшим за массивный стол Костику и
Андрею подошла официант, назвала своё имя, положила перед каждым
открытые папки с меню, – ни Костик, не Андрей не были готовы делать заказ
сразу и пожелали ознакомиться с меню. «Костя... ты посмотри на цены! – тихо
проговорил Андрей, скользя взглядом по строчкам меню. – Ты сошел с ума... ты
сумасшедший?» – Андрей вскинул глаза на Костика – во взгляде Андрея был
вопрос, была лёгкая тревога, было недоумение. «Да, я сумасшедший, – тихо
засмеялся Костик, – я действительно сошел с ума! Выбирай, что мы будем
есть!» «Я здесь половину слов не знаю, – тихо засмеялся Андрей, глядя на
Костика.
– Костик, сказав это, невольно напрягся: сердце Костика горело, полыхало от
любви, но это было сердце Костика... а сердце Андрея? Они посмотрели друг на
друга. «Ты уверен?» – тихо проговорил Андрей, всматриваясь в глаза Костика.
«Я уверен, – твёрдо проговорил Костик. – А ты?» «Смотри на дорогу... а то мы с
тобой сейчас врежемся в кого-нибудь, и... завтрак в ресторане у нас не
состоится», – с улыбкой отозвался Андрей, и по тому, как он улыбнулся, и по
тому, с какой интонацией он сказал, Костик понял, что любовь... что чувства
его небезответны.
Это действительно был ресторан, и ресторан явно дорогой: несмотря на
солнечный весенний день, в зале был мягкий полумрак, откуда-то с потолка
тихо лилась музыка; в зале было пусто; к севшим за массивный стол Костику и
Андрею подошла официант, назвала своё имя, положила перед каждым
открытые папки с меню, – ни Костик, не Андрей не были готовы делать заказ
сразу и пожелали ознакомиться с меню. «Костя... ты посмотри на цены! – тихо
проговорил Андрей, скользя взглядом по строчкам меню. – Ты сошел с ума... ты
сумасшедший?» – Андрей вскинул глаза на Костика – во взгляде Андрея был
вопрос, была лёгкая тревога, было недоумение. «Да, я сумасшедший, – тихо
засмеялся Костик, – я действительно сошел с ума! Выбирай, что мы будем
есть!» «Я здесь половину слов не знаю, – тихо засмеялся Андрей, глядя на
Костика.
– Выбирай ты!» «Я тоже не знаю половину слов, – тихо засмеялся
Костик.
– Сейчас мы попросим помощи...» Девушка-официант, отошедшая к
барной стойке в ожидании заказа, с интересом наблюдала за гостями: парни не
были мажорами, и они сейчас явно не возвращались с ночной тусовки... парни,
судя по тому, как они рассматривали меню, явно не были завсегдаями
ресторанов... никаких атрибутов, указывающих на их нетрадиционную
сексуальную ориентацию, тоже не было, но... по тому, к а к эти парни
смотрели друг на друга, девушка-официант подумала, что парни эти, скорее
всего, геи, и они влюблены друг в друга, – девушка-официант работала в этом
ресторане уже несколько лет, и за время своей работы она видела всякую
публику: видела совсем молоденьких геев-мажоров, не скрывающих, что они
геи... видела солидных седовласых мужчин с прекрасными юношами –
респектабельные мужчины выдавали себя за отцов, пришедших с сыновьями...
видела просто мужчин разного возраста, из посещения ресторана делающих
для себя маленький праздник в своей явно скучной серой жизни... никаких
других гостей в зале не было – девушка-официант смотрела на Костика и
Андрея в ожидании их заказа, думая: почему... почему все красивые парни
очень часто оказываются геями? По взгляду одного из парней, устремлённому к
стойке бара, девушка-официант сделал вывод, что парням явно нужно помочь с
выбором блюд...
Костик.
– Сейчас мы попросим помощи...» Девушка-официант, отошедшая к
барной стойке в ожидании заказа, с интересом наблюдала за гостями: парни не
были мажорами, и они сейчас явно не возвращались с ночной тусовки... парни,
судя по тому, как они рассматривали меню, явно не были завсегдаями
ресторанов... никаких атрибутов, указывающих на их нетрадиционную
сексуальную ориентацию, тоже не было, но... по тому, к а к эти парни
смотрели друг на друга, девушка-официант подумала, что парни эти, скорее
всего, геи, и они влюблены друг в друга, – девушка-официант работала в этом
ресторане уже несколько лет, и за время своей работы она видела всякую
публику: видела совсем молоденьких геев-мажоров, не скрывающих, что они
геи... видела солидных седовласых мужчин с прекрасными юношами –
респектабельные мужчины выдавали себя за отцов, пришедших с сыновьями...
видела просто мужчин разного возраста, из посещения ресторана делающих
для себя маленький праздник в своей явно скучной серой жизни... никаких
других гостей в зале не было – девушка-официант смотрела на Костика и
Андрея в ожидании их заказа, думая: почему... почему все красивые парни
очень часто оказываются геями? По взгляду одного из парней, устремлённому к
стойке бара, девушка-официант сделал вывод, что парням явно нужно помочь с
выбором блюд...
За завтраком Костик и Андрей рассказали друг другу о себе. Костик сказал, что
живёт с мамой, что он, Костик, через месяц получает диплом, что он уже нашел
неплохое место, где будет работать, что мама у него замечательная... а Андрей
рассказал, что у него мама болеет, что ей приписали южный климат, что они в
этот город-курорт приехали из небольшого сибирского городка – поселились у
деда с бабкой, что отец его работает на стройке, что у него, у Андрея, есть
младшая сестра, которая ещё ходит в школу... через час они знали друг про
друга всё-всё. «Странно...
– проговорил Андрей, глядя на Костика. – Ещё сутки
назад я не знал о твоём существовании, а сейчас у меня такое чувство, что я
знал о тебе всегда... просто мы не встречались до вчерашнего дня, но я знал,
что ты есть... разве так может быть?» «Может! – проговорил Костик, глядя на
Андрея. – У меня точно такое же чувство... просто мы не встречались, а теперь
встретились, но я тоже... я тоже знал о тебе всегда!»
«Теперь едем ко мне! – улыбнулся Костик, глядя на Андрея; он, Костик, не
спросил Андрея, хочет ли Андрей ехать, он не предложил Андрею ехать, а
произнёс это утвердительно, будучи уверенным, что по-другому просто не
может быть... то есть, просто, просто не может быть – сердце Костика пылало,
полыхало от опалившей его любви. «Едем! – улыбнулся Костику Андрей.
– Я только домой позвоню – скажу, что я ненадолго задержусь...» «Скажи, что
задержишься на весь день...»
живёт с мамой, что он, Костик, через месяц получает диплом, что он уже нашел
неплохое место, где будет работать, что мама у него замечательная... а Андрей
рассказал, что у него мама болеет, что ей приписали южный климат, что они в
этот город-курорт приехали из небольшого сибирского городка – поселились у
деда с бабкой, что отец его работает на стройке, что у него, у Андрея, есть
младшая сестра, которая ещё ходит в школу... через час они знали друг про
друга всё-всё. «Странно...
– проговорил Андрей, глядя на Костика. – Ещё сутки
назад я не знал о твоём существовании, а сейчас у меня такое чувство, что я
знал о тебе всегда... просто мы не встречались до вчерашнего дня, но я знал,
что ты есть... разве так может быть?» «Может! – проговорил Костик, глядя на
Андрея. – У меня точно такое же чувство... просто мы не встречались, а теперь
встретились, но я тоже... я тоже знал о тебе всегда!»
«Теперь едем ко мне! – улыбнулся Костик, глядя на Андрея; он, Костик, не
спросил Андрея, хочет ли Андрей ехать, он не предложил Андрею ехать, а
произнёс это утвердительно, будучи уверенным, что по-другому просто не
может быть... то есть, просто, просто не может быть – сердце Костика пылало,
полыхало от опалившей его любви. «Едем! – улыбнулся Костику Андрей.
– Я только домой позвоню – скажу, что я ненадолго задержусь...» «Скажи, что
задержишься на весь день...»
– поправил Андрея Костик; он хотел сказать, что
Андрей уже задержался – задержался на всю их жизнь, но подумал, что об этом
он еще скажет... как же упоительно было думать-осознавать, что этот парень,
этот сказочный принц с какой-то нелепой автозаправки... этот красавчик
рядом... просто рядом! И как всё сказочно, как всё волшебно складывалось,
словно сама судьба улыбалась Костику: Софьи Моисеевны не было дома, она
была в краевом центре, где решался вопрос о получении очень большого
целевого кредита для строительства гостевого домика, – Софья Моисеевна
должна была вернуться только утром, а до утра... до утра была целая жизнь!
По пути домой Костик остановился у бутика, на вывеске которого были
нарисованы силуэты мужчины и женщины, а между ними число «18+»; больше
на вывеске ничего не было. «Подожди минуту, я быстро... или мне, красавчик,
тебя замкнуть, чтобы ты не вздумал сбежать?» – шутливо проговорил Костя,
выходя из «Фольксвагена». «Я сбегу только в поисках тебя, красавчик, если
через минуту ты не вернешься», – шутливо отозвался Андрей. Костик вернулся
быстро – Андрею ждать не пришлось. Садясь в «Фольксваген», Костик положил
на колени Андрея небольшой бумажный пакет. «Что там?» – спросил Андрей,
хотя по вывеске на бутике можно было без труда догадаться... ну, или
предположить. «Посмотри!» – Костик, не глядя на Андрея, улыбнулся. «Contex
Strong», - прочитал Андрей на упаковке. Он посмотрел на Костика: «Это...» «То,
что превращает сказку в быль, – перебил Андрея Костик; он с улыбкой
покосился на сидящего рядом принца.
– Такой ответ красавчику подойдет?»
«Если так говоришь, красавчик, ты, то подойдёт... мне подойдёт любой твоё
ответ!» – отозвался Андрей, улыбнувшись Костику... вихрь, всё сметающий на
своём пути, вихрь с той самой минуты, как они друг друга увидели, неудержимо
нёс их навстречу друг другу – навстречу жизни.
Они действительно были знакомы миллион лет! Костик, едва закрыв за собой
дверь в квартиру, без объяснений, без вопросов, без ненужных разговоров-
договоров порывисто притянул Андрея к себе, Андрей обнял Костика, прижал
Костика к себе, и губы их сладко слились в долгом ненасытимом поцелуе... и не
только слились губы – слились сердца... они, словно наверстывая упущенное за
прошедший миллион лет, тороплив раздели друг друга... ну, и дальше всё было
так, как и должно быть у влюблённых: они целовались... губы играли на
флейтах... они целовались снова... страсть, молодая и безоглядная, кружила-
вертела их в сладком вихре... потом Костик достал из бумажного пакета
купленный в бутике лубрикант – тот, который сказку превращает в быль...
«Костя...
Андрей уже задержался – задержался на всю их жизнь, но подумал, что об этом
он еще скажет... как же упоительно было думать-осознавать, что этот парень,
этот сказочный принц с какой-то нелепой автозаправки... этот красавчик
рядом... просто рядом! И как всё сказочно, как всё волшебно складывалось,
словно сама судьба улыбалась Костику: Софьи Моисеевны не было дома, она
была в краевом центре, где решался вопрос о получении очень большого
целевого кредита для строительства гостевого домика, – Софья Моисеевна
должна была вернуться только утром, а до утра... до утра была целая жизнь!
По пути домой Костик остановился у бутика, на вывеске которого были
нарисованы силуэты мужчины и женщины, а между ними число «18+»; больше
на вывеске ничего не было. «Подожди минуту, я быстро... или мне, красавчик,
тебя замкнуть, чтобы ты не вздумал сбежать?» – шутливо проговорил Костя,
выходя из «Фольксвагена». «Я сбегу только в поисках тебя, красавчик, если
через минуту ты не вернешься», – шутливо отозвался Андрей. Костик вернулся
быстро – Андрею ждать не пришлось. Садясь в «Фольксваген», Костик положил
на колени Андрея небольшой бумажный пакет. «Что там?» – спросил Андрей,
хотя по вывеске на бутике можно было без труда догадаться... ну, или
предположить. «Посмотри!» – Костик, не глядя на Андрея, улыбнулся. «Contex
Strong», - прочитал Андрей на упаковке. Он посмотрел на Костика: «Это...» «То,
что превращает сказку в быль, – перебил Андрея Костик; он с улыбкой
покосился на сидящего рядом принца.
– Такой ответ красавчику подойдет?»
«Если так говоришь, красавчик, ты, то подойдёт... мне подойдёт любой твоё
ответ!» – отозвался Андрей, улыбнувшись Костику... вихрь, всё сметающий на
своём пути, вихрь с той самой минуты, как они друг друга увидели, неудержимо
нёс их навстречу друг другу – навстречу жизни.
Они действительно были знакомы миллион лет! Костик, едва закрыв за собой
дверь в квартиру, без объяснений, без вопросов, без ненужных разговоров-
договоров порывисто притянул Андрея к себе, Андрей обнял Костика, прижал
Костика к себе, и губы их сладко слились в долгом ненасытимом поцелуе... и не
только слились губы – слились сердца... они, словно наверстывая упущенное за
прошедший миллион лет, тороплив раздели друг друга... ну, и дальше всё было
так, как и должно быть у влюблённых: они целовались... губы играли на
флейтах... они целовались снова... страсть, молодая и безоглядная, кружила-
вертела их в сладком вихре... потом Костик достал из бумажного пакета
купленный в бутике лубрикант – тот, который сказку превращает в быль...
«Костя...
– Андрей, лёжа на спине с уже раздвинутыми ногами, взял Костика за
руку, – я должен тебе сказать, должен предупредить... последний раз у меня
секс был в школе... несколько раз с одним пацаном, и всё... т а к о г о секса у
меня больше не было... и вообще потом не было никакого секса, только дроч...»
Костик наклонился над Андреем, поцеловал его в губы. «Андрюша, принц мой...
я тоже должен тебе сказать, что последний раз у меня был такой секс
несколько лет назад... может, чуть больше, чем несколько раз, но... я тоже не
профи! Не бойся, мой принц, мы оба хотим, а это главное... всё получится!»
Конечно, всё получилось! Костик, у которого опыта было больше, всё делал
медленно, осторожно – он останавливался, он терпеливо ждал, всматриваясь в
лицо Андрея... у Андрея такого опыта было мало – он всё делал порывисто,
горячо, страстно – Костику было больно, он, лежа под Андреем, то и дело мягко
придерживал Андрея за бёдра, но... это была сладкая боль... потом они сделали
это ещё раз... и ещё раз, выплеснув в эти разы всю ту страсть, что у обоих
копилась не один год, – усталые, обессиленные, счастливые, они лежали в
постели, взявшись за руки, глядя в глаза друг друга... «Где ты был все эти
годы?» – прошептал Андрей; он провёл пальцем по щеке Костика, словно
убеждаясь, что это не сон, что всё наяву. «Я тебя ждал все эти годы, –
улыбнулся Костик. – А где был ты?» «Я тоже ждал... ждал тебя! Мой принц...»,
руку, – я должен тебе сказать, должен предупредить... последний раз у меня
секс был в школе... несколько раз с одним пацаном, и всё... т а к о г о секса у
меня больше не было... и вообще потом не было никакого секса, только дроч...»
Костик наклонился над Андреем, поцеловал его в губы. «Андрюша, принц мой...
я тоже должен тебе сказать, что последний раз у меня был такой секс
несколько лет назад... может, чуть больше, чем несколько раз, но... я тоже не
профи! Не бойся, мой принц, мы оба хотим, а это главное... всё получится!»
Конечно, всё получилось! Костик, у которого опыта было больше, всё делал
медленно, осторожно – он останавливался, он терпеливо ждал, всматриваясь в
лицо Андрея... у Андрея такого опыта было мало – он всё делал порывисто,
горячо, страстно – Костику было больно, он, лежа под Андреем, то и дело мягко
придерживал Андрея за бёдра, но... это была сладкая боль... потом они сделали
это ещё раз... и ещё раз, выплеснув в эти разы всю ту страсть, что у обоих
копилась не один год, – усталые, обессиленные, счастливые, они лежали в
постели, взявшись за руки, глядя в глаза друг друга... «Где ты был все эти
годы?» – прошептал Андрей; он провёл пальцем по щеке Костика, словно
убеждаясь, что это не сон, что всё наяву. «Я тебя ждал все эти годы, –
улыбнулся Костик. – А где был ты?» «Я тоже ждал... ждал тебя! Мой принц...»,
– улыбнулся Андрей. «Это ты мой принц», – отозвался Костик; он, изнемогая от
нежности, точно так же провёл пальцем по щеке Андрея. «Это ты мой принц»,
нежности, точно так же провёл пальцем по щеке Андрея. «Это ты мой принц»,
– словно эхо, отозвался Андрей.
Выяснилось, что Андрею в восемь вечера снова заступать на работу, и Костик
предложил: «Делаем так! Ты сейчас чуть поспишь – я не буду тебе мешать... а я
пока гляну, что есть в холодильнике, потом спущусь вниз, докуплю что-нибудь
из продуктов и сделаю ужин... я, конечно, не ахти какой кулинар, но что-нибудь
я придумаю... ты проснешься – будешь голодный...
– Костик, любуясь Андреем,
рассмеялся.
– Ты будешь голодный?» «Буду», – рассмеялся Андрей, любуясь
Костиком. «Вот! Мы поужинаем, и я тебя отвезу на твою автозаправку... такой
вариант подойдёт?» «Подойдёт», – кивнул головой Андрей. «И позвони домой,
что-нибудь скажи, чтоб дома не беспокоились... скажи, что сегодня у тебя
случились неотложные дела», – Костик, улыбнувшись, коснулся губами губ
Андрея. «Сегодня у меня случились неотложные дела...»
– проговорил Андрей, обнимая Костика...
Андрей уснул, разметавшись на постели, а Костик, прикрыв дверь, чтоб Андрея
не беспокоить, оделся, сходил в магазин, купил продукты... он, Костик, был
счастлив! Он несколько раз заходил в свою комнату, смотрел на спящего
Андрея – на его обнаженное прекрасное тело, на его во сне по-детски
беззащитное и такое же прекрасное лицо... затаив дыхание, Костик
Выяснилось, что Андрею в восемь вечера снова заступать на работу, и Костик
предложил: «Делаем так! Ты сейчас чуть поспишь – я не буду тебе мешать... а я
пока гляну, что есть в холодильнике, потом спущусь вниз, докуплю что-нибудь
из продуктов и сделаю ужин... я, конечно, не ахти какой кулинар, но что-нибудь
я придумаю... ты проснешься – будешь голодный...
– Костик, любуясь Андреем,
рассмеялся.
– Ты будешь голодный?» «Буду», – рассмеялся Андрей, любуясь
Костиком. «Вот! Мы поужинаем, и я тебя отвезу на твою автозаправку... такой
вариант подойдёт?» «Подойдёт», – кивнул головой Андрей. «И позвони домой,
что-нибудь скажи, чтоб дома не беспокоились... скажи, что сегодня у тебя
случились неотложные дела», – Костик, улыбнувшись, коснулся губами губ
Андрея. «Сегодня у меня случились неотложные дела...»
– проговорил Андрей, обнимая Костика...
Андрей уснул, разметавшись на постели, а Костик, прикрыв дверь, чтоб Андрея
не беспокоить, оделся, сходил в магазин, купил продукты... он, Костик, был
счастлив! Он несколько раз заходил в свою комнату, смотрел на спящего
Андрея – на его обнаженное прекрасное тело, на его во сне по-детски
беззащитное и такое же прекрасное лицо... затаив дыхание, Костик
вслушивался в ровное дыхание Андрея, скользил взглядом по изгибам его тела,
и ему не верилось... ему, двадцатидвухлетнему Костику, не верилось, что всё
это наяву, – он был упоён своей любовью, упоён своим счастьем! Ему хотелось,
чтоб этот сказочный день длился вечно, чтоб день этот никогда не кончался, но
секундная стрелка на часах, безучастно накручивая круг за кругом, неумолимо
приближала вечер; ужин был готов; Костик тянул время, чтобы Андрей перед
своей рабочей сменой поспал побольше, и вместе с тем хотелось разбудить
Андрея, хотелось снова заключить его, такого желанного, в свои объятия, –
Андрея надо было будить, чтоб успеть и поужинать, и... они снова любили друг
друга – горячо и страстно... и потом любили друг друга ещё раз, стоя под
душем, обнимаясь и целуясь, – оказалось, что для оргазмов достаточно просто
стоять под душем... за ужином Костик сказал, что утром, в самом начале
девятого, прилетает мама, которую надо встретить, и потому он, Костя, не
сможет подъехать к восьми часам, к окончанию смены Андрея, но как только он
освободится, он позвонит, и они где-нибудь посидят в кафе, а потом... потом
они что-нибудь придумают – обязательно придумают!
Софья Моисеевна, едва глянув на Костика, встретившего её в аэропорту, сразу
поняла, что что-то случилось... что-то случилось хорошее – Костик просто
светился от счастья. «Костя, мне кажется, что у тебя что-то случилось... я
права?» – полушутливо, полувопросительно проговорила Софья Моисеевна,
садясь в «Фольксваген». «Мама! Тебе одобрили кредит?» – весело отозвался
Костик, выруливая со стоянки. «Да, всё отлично! – Софья Моисеевна
улыбнулась. – Все документы рассмотрели, всё одобрили... теперь работа у нас
закипит!» «Вот! Это и случилось... я рад за тебя!» – Костя проговорил это
совершенно искренне, радуясь за мать. «Костя... ты полагаешь, что меня можно
так легко обмануть? – засмеялась Софья Моисеевна. – Что у тебя произошло?
Ты светишься, как новогодняя гирлянда... ты влюбился?» – Софья Моисеевна
посмотрела на сына. «Да, мама! Я влюбился... я, мама, влюбился!» – Костик
ликующим от счастья взглядом посмотрел на мать. «Ты... хочешь мне об этом
рассказать?» – спросила Софья Моисеевна. Она никогда не досаждала Костику
расспросами, никогда не выспрашивала подробности, если Костик ей что-то
рассказывал из школьной жизни или из жизни студенческой, – у них, у матери и
сына, были доверительные отношения, Костик никогда ничего не врал, но при
этом он с самого детства имел полное право на свою, недоступную для неё, для
матери, территорию, и Софья Моисеевна, сама определившая такие правила,
никогда на эту территорию не покушалась: она знала, что всё, что Костя
посчитает нужным, он расскажет ей сам. И вот теперь, видя, как Костю
переполняет счастье, она не стала ни о чём спрашивать, не стала ничего
выпытывать, а мягко спросила, хочет ли он поделиться... хочет ли он рассказать
о том, что с ним происходит, сам? «Вечером...
и ему не верилось... ему, двадцатидвухлетнему Костику, не верилось, что всё
это наяву, – он был упоён своей любовью, упоён своим счастьем! Ему хотелось,
чтоб этот сказочный день длился вечно, чтоб день этот никогда не кончался, но
секундная стрелка на часах, безучастно накручивая круг за кругом, неумолимо
приближала вечер; ужин был готов; Костик тянул время, чтобы Андрей перед
своей рабочей сменой поспал побольше, и вместе с тем хотелось разбудить
Андрея, хотелось снова заключить его, такого желанного, в свои объятия, –
Андрея надо было будить, чтоб успеть и поужинать, и... они снова любили друг
друга – горячо и страстно... и потом любили друг друга ещё раз, стоя под
душем, обнимаясь и целуясь, – оказалось, что для оргазмов достаточно просто
стоять под душем... за ужином Костик сказал, что утром, в самом начале
девятого, прилетает мама, которую надо встретить, и потому он, Костя, не
сможет подъехать к восьми часам, к окончанию смены Андрея, но как только он
освободится, он позвонит, и они где-нибудь посидят в кафе, а потом... потом
они что-нибудь придумают – обязательно придумают!
Софья Моисеевна, едва глянув на Костика, встретившего её в аэропорту, сразу
поняла, что что-то случилось... что-то случилось хорошее – Костик просто
светился от счастья. «Костя, мне кажется, что у тебя что-то случилось... я
права?» – полушутливо, полувопросительно проговорила Софья Моисеевна,
садясь в «Фольксваген». «Мама! Тебе одобрили кредит?» – весело отозвался
Костик, выруливая со стоянки. «Да, всё отлично! – Софья Моисеевна
улыбнулась. – Все документы рассмотрели, всё одобрили... теперь работа у нас
закипит!» «Вот! Это и случилось... я рад за тебя!» – Костя проговорил это
совершенно искренне, радуясь за мать. «Костя... ты полагаешь, что меня можно
так легко обмануть? – засмеялась Софья Моисеевна. – Что у тебя произошло?
Ты светишься, как новогодняя гирлянда... ты влюбился?» – Софья Моисеевна
посмотрела на сына. «Да, мама! Я влюбился... я, мама, влюбился!» – Костик
ликующим от счастья взглядом посмотрел на мать. «Ты... хочешь мне об этом
рассказать?» – спросила Софья Моисеевна. Она никогда не досаждала Костику
расспросами, никогда не выспрашивала подробности, если Костик ей что-то
рассказывал из школьной жизни или из жизни студенческой, – у них, у матери и
сына, были доверительные отношения, Костик никогда ничего не врал, но при
этом он с самого детства имел полное право на свою, недоступную для неё, для
матери, территорию, и Софья Моисеевна, сама определившая такие правила,
никогда на эту территорию не покушалась: она знала, что всё, что Костя
посчитает нужным, он расскажет ей сам. И вот теперь, видя, как Костю
переполняет счастье, она не стала ни о чём спрашивать, не стала ничего
выпытывать, а мягко спросила, хочет ли он поделиться... хочет ли он рассказать
о том, что с ним происходит, сам? «Вечером...
– невнятно произнёс Костик,
глядя на дорогу, и... словно споткнувшись о невидимую преграду, умолк; Софья
Моисеевна, не дождавшись продолжения, вопросительно посмотрела на сына;
оторвав взгляд от дороги, Костик посмотрел на мать, улыбнулся и уже твердо
закончил: – Вечером, мама, я всё расскажу!»
Накануне, отвезя Андрея на работу, Костик весь вечер и потом ещё полночи
думал-решал, что ему делать со своим счастьем – как теперь жить дальше...
Счастье его было не эфемерное, а настоящее, и ответ был вполне очевиден:
быть счастливым! Разве не для этого человек приходит в мир – разве не к этому
он стремится весь свой земной путь? Понятно, что у каждого человека своё
представление о счастье: много денег, власть, карьера... или просто по-мелкому
нагадить соседу – для кого-то это тоже счастье, – для него, для Кости, счастьем
в одночасье стала любовь – конкретная, осязаемая... любить и быть любимым –
это было так же естественно, как дышать, как жить! Сказочный принц на
автозаправке был не миражом – он ворвался в жизнь Костика конкретным
двадцатилетним Андреем со своей прекрасной улыбкой, со своим взглядом
прекрасных глаз, со своим прекрасным, атлетически сложенным телом, со
своими объятиями, со своим сердцем, со своей неподдельной ответной
любовью... они, Костик и Андрей, встретились, – что ещё нужно было для
счастья? Всё прочее тоже было нужно, но оно, это всё прочее, было уже
вторично – оно всего-навсего прилагалось к любви... конечно, Костику было
только двадцать два года, и по складу души он не был прагматиком, он смотрел
на мир с в о и м и глазами, воспринимая мир в большей степени сердцем, а не
умом, но он, Костик, был не глуп, ему было уже двадцать два года, и он
понимал, в каком мире они, он и Андрей, живут... если б они, друг в друга
влюблённые парни, жили на каком-нибудь затерянном в океане острове, где
вечное лето, или хотя бы жили там, где такая любовь – и х любовь – не
считается чем-то постыдным, не запрещается и не оплёвывается... но они жили
в мире «скреп», в мире, где ненависть к геям насаждается, культивируется из
всех утюгов, и... со своим счастьем ему, неглупому, сердцем смотрящему на мир
Костику, нужно было что-то делать. Здравый смысл подсказывал, что делать
ничего не нужно, что нужно просто скрыть свою любовь, нужно ловко
приспособиться к обстоятельствам, умело, податливо подстроиться под
окружающую среду, и... продолжать жить дальше, как живут многие
«натуралы», прикрываясь женами, детьми... а почему нет? Ведь живут же так
многие, совмещая долг и удовольствие – следуя древней арабской поговорке
«женщины для долга, мальчики для удовольствия»... и в таком поведении
глядя на дорогу, и... словно споткнувшись о невидимую преграду, умолк; Софья
Моисеевна, не дождавшись продолжения, вопросительно посмотрела на сына;
оторвав взгляд от дороги, Костик посмотрел на мать, улыбнулся и уже твердо
закончил: – Вечером, мама, я всё расскажу!»
Накануне, отвезя Андрея на работу, Костик весь вечер и потом ещё полночи
думал-решал, что ему делать со своим счастьем – как теперь жить дальше...
Счастье его было не эфемерное, а настоящее, и ответ был вполне очевиден:
быть счастливым! Разве не для этого человек приходит в мир – разве не к этому
он стремится весь свой земной путь? Понятно, что у каждого человека своё
представление о счастье: много денег, власть, карьера... или просто по-мелкому
нагадить соседу – для кого-то это тоже счастье, – для него, для Кости, счастьем
в одночасье стала любовь – конкретная, осязаемая... любить и быть любимым –
это было так же естественно, как дышать, как жить! Сказочный принц на
автозаправке был не миражом – он ворвался в жизнь Костика конкретным
двадцатилетним Андреем со своей прекрасной улыбкой, со своим взглядом
прекрасных глаз, со своим прекрасным, атлетически сложенным телом, со
своими объятиями, со своим сердцем, со своей неподдельной ответной
любовью... они, Костик и Андрей, встретились, – что ещё нужно было для
счастья? Всё прочее тоже было нужно, но оно, это всё прочее, было уже
вторично – оно всего-навсего прилагалось к любви... конечно, Костику было
только двадцать два года, и по складу души он не был прагматиком, он смотрел
на мир с в о и м и глазами, воспринимая мир в большей степени сердцем, а не
умом, но он, Костик, был не глуп, ему было уже двадцать два года, и он
понимал, в каком мире они, он и Андрей, живут... если б они, друг в друга
влюблённые парни, жили на каком-нибудь затерянном в океане острове, где
вечное лето, или хотя бы жили там, где такая любовь – и х любовь – не
считается чем-то постыдным, не запрещается и не оплёвывается... но они жили
в мире «скреп», в мире, где ненависть к геям насаждается, культивируется из
всех утюгов, и... со своим счастьем ему, неглупому, сердцем смотрящему на мир
Костику, нужно было что-то делать. Здравый смысл подсказывал, что делать
ничего не нужно, что нужно просто скрыть свою любовь, нужно ловко
приспособиться к обстоятельствам, умело, податливо подстроиться под
окружающую среду, и... продолжать жить дальше, как живут многие
«натуралы», прикрываясь женами, детьми... а почему нет? Ведь живут же так
многие, совмещая долг и удовольствие – следуя древней арабской поговорке
«женщины для долга, мальчики для удовольствия»... и в таком поведении
– в таком раздвоении – может даже не быть никакого лицемерия, если человек
является активным бисексуалом: просто одна грань сексуальности реализуется
в браке, в полном соответствии с бытующими в обществе представлениями о
предназначении человека на земле, а другая грань сексуальности реализуется
скрыто, тайно, и вся проблема сводится лишь к тому, чтоб не узнали
окружающие, чтобы тайное не стало явным... можно так? Можно, ещё как
можно! Но тот же самый здравый смысл подсказывал Костику, что, во-первых,
Андрей не мальчик для развлечений, не партнёр для секса, а во-вторых, дело
даже не в сексе, не в возможности иметь отличный секс, а дело в большем, в
значительно большем – дело в любви, когда любовь не сводится только к сексу;
Костик отлично скрывал свою связь с однокурсником, которая длилась почти
два года, он параллельно флиртовал с девчонками, и это не вызывало у него, у
Костика, каких-то противоречий в душе: таковы были правила лицемерного
мира, и он по этим – не им установленным – правилам жил... а теперь была
любовь – теперь было счастье, заполонившее всю душу, и как это можно
скрыть, спрятать, он, Костик, не знал; можно солгать один раз, два раза, но
лгать всё время, бояться, лицемерить, притворяться, жить с оглядкой, и это при
том, что они с Андреем не преступники, не воры, не убийцы... а главное, как
можно скрыть счастье? Зачем вообще скрывать то, отчего так радостно на
сердце? Зачем предавать свою любовь – своё счастье? Чтобы быть, как все? А
все – это кто? Костик думал, думал, думал – и не знал, как быть. Это был в
буквальном смысле экзистенциальный выбор – словно на двух чашах весов
были два «здравых смысла»: с одной стороны, был он, был Андрей, была их
любовь... было его л и ч н о е счастье, его жизнь – жизнь без лжи, а с другой
стороны, на другой чаше этих весов, было всё остальное: внешнее
является активным бисексуалом: просто одна грань сексуальности реализуется
в браке, в полном соответствии с бытующими в обществе представлениями о
предназначении человека на земле, а другая грань сексуальности реализуется
скрыто, тайно, и вся проблема сводится лишь к тому, чтоб не узнали
окружающие, чтобы тайное не стало явным... можно так? Можно, ещё как
можно! Но тот же самый здравый смысл подсказывал Костику, что, во-первых,
Андрей не мальчик для развлечений, не партнёр для секса, а во-вторых, дело
даже не в сексе, не в возможности иметь отличный секс, а дело в большем, в
значительно большем – дело в любви, когда любовь не сводится только к сексу;
Костик отлично скрывал свою связь с однокурсником, которая длилась почти
два года, он параллельно флиртовал с девчонками, и это не вызывало у него, у
Костика, каких-то противоречий в душе: таковы были правила лицемерного
мира, и он по этим – не им установленным – правилам жил... а теперь была
любовь – теперь было счастье, заполонившее всю душу, и как это можно
скрыть, спрятать, он, Костик, не знал; можно солгать один раз, два раза, но
лгать всё время, бояться, лицемерить, притворяться, жить с оглядкой, и это при
том, что они с Андреем не преступники, не воры, не убийцы... а главное, как
можно скрыть счастье? Зачем вообще скрывать то, отчего так радостно на
сердце? Зачем предавать свою любовь – своё счастье? Чтобы быть, как все? А
все – это кто? Костик думал, думал, думал – и не знал, как быть. Это был в
буквальном смысле экзистенциальный выбор – словно на двух чашах весов
были два «здравых смысла»: с одной стороны, был он, был Андрей, была их
любовь... было его л и ч н о е счастье, его жизнь – жизнь без лжи, а с другой
стороны, на другой чаше этих весов, было всё остальное: внешнее
благополучие, неизбежная ложь, лицемерие, которое всегда можно оправдать
разными обстоятельствами... это была жизнь как у всех, жизнь без проблем и
заморочек, вот только для него, для Костика, жизнь такая стала бы жизнью во
лжи... ложь во спасение, но во спасение чего? Разные здравые смыслы качались
на чашах весов – он, Костик, думал... думал весь вечер, думал полночи... и
когда он сказал Софье Моисеевне «Вечером, мама, я всё расскажу!», он
совершенно отчетливо понял, что нет никаких «всех», что есть на всём белом
свете только один человек, которому он расскажет о своей любви и своём
счастье, и человек этот – м а м а... от неё ничего не скрыть, и от неё, именно
от неё он, Костик, ничего скрывать не будет – ей одной он расскажет об
Андрее, о своей любви, о своём счастье, а все остальные... какое дело всем
остальным до него, до Костика, и какое дело ему, Костику, до всех остальных?
Счастье заполонило Костика, и все остальные, и всё остальное – это был лишь
фон... просто сопутствующий фон, и не более того.
Софье Моисеевне нужно было ехать в банк, потом в строительную
организацию, потом ещё куда-то – Костик позвонил Андрею, объяснил
ситуацию, сказал, что позавтракать вместе они не смогут, что он его, Андрея,
любит, что он позвонит чуть позже, и они вместе пообедают; но пообедать
вместе тоже не получилось – Костику позвонил из института его научный
руководитель, сказал, что одну главу в дипломе нужно будет немного
подправить, спросил, не сможет ли Костик к часу дня подойти на кафедру для
консультации, – Костик сказал, что может... а что было делать? Костик шел на
красный диплом, защита диплома предстояла серьёзная – у научного
руководителя на кафедре были злейшие враги, и они, эти враги, могли
отыграться на Костике, чтоб досадить его научному руководителю,
разными обстоятельствами... это была жизнь как у всех, жизнь без проблем и
заморочек, вот только для него, для Костика, жизнь такая стала бы жизнью во
лжи... ложь во спасение, но во спасение чего? Разные здравые смыслы качались
на чашах весов – он, Костик, думал... думал весь вечер, думал полночи... и
когда он сказал Софье Моисеевне «Вечером, мама, я всё расскажу!», он
совершенно отчетливо понял, что нет никаких «всех», что есть на всём белом
свете только один человек, которому он расскажет о своей любви и своём
счастье, и человек этот – м а м а... от неё ничего не скрыть, и от неё, именно
от неё он, Костик, ничего скрывать не будет – ей одной он расскажет об
Андрее, о своей любви, о своём счастье, а все остальные... какое дело всем
остальным до него, до Костика, и какое дело ему, Костику, до всех остальных?
Счастье заполонило Костика, и все остальные, и всё остальное – это был лишь
фон... просто сопутствующий фон, и не более того.
Софье Моисеевне нужно было ехать в банк, потом в строительную
организацию, потом ещё куда-то – Костик позвонил Андрею, объяснил
ситуацию, сказал, что позавтракать вместе они не смогут, что он его, Андрея,
любит, что он позвонит чуть позже, и они вместе пообедают; но пообедать
вместе тоже не получилось – Костику позвонил из института его научный
руководитель, сказал, что одну главу в дипломе нужно будет немного
подправить, спросил, не сможет ли Костик к часу дня подойти на кафедру для
консультации, – Костик сказал, что может... а что было делать? Костик шел на
красный диплом, защита диплома предстояла серьёзная – у научного
руководителя на кафедре были злейшие враги, и они, эти враги, могли
отыграться на Костике, чтоб досадить его научному руководителю,
– Костик позвонил Андрею, сказал, что пообедать вместе они тоже не смогут.
«Красавчик! Если ты хочешь меня продинамить, то я тебя должен
предупредить, что я люблю тебя – у тебя ничего не получится,
«Красавчик! Если ты хочешь меня продинамить, то я тебя должен
предупредить, что я люблю тебя – у тебя ничего не получится,
– шутливо проговорил Андрей.
– Когда мы встретимся? Ожидая тебя, я не завтракал...
потом, ожидая тебя, я не обедал... ты хочешь оставить меня без ужина?»
«Красавчик! Я люблю тебя! – выдохнул Костик! – Ты просто скажи... просто
скажи, что сегодня ты хочешь поужинать в ресторане, и мы будем сегодня
ужинать в ресторане! У меня, правда, нет сейчас столько денег, чтобы ужинать
в ресторане, но ради тебя, красавчик, я сейчас ограблю банк! Хочешь?» «Ты,
красавчик, сошел с ума?» – засмеялся Андрей. «Я, красавчик, сошел с ума!
– Когда мы встретимся? Ожидая тебя, я не завтракал...
потом, ожидая тебя, я не обедал... ты хочешь оставить меня без ужина?»
«Красавчик! Я люблю тебя! – выдохнул Костик! – Ты просто скажи... просто
скажи, что сегодня ты хочешь поужинать в ресторане, и мы будем сегодня
ужинать в ресторане! У меня, правда, нет сейчас столько денег, чтобы ужинать
в ресторане, но ради тебя, красавчик, я сейчас ограблю банк! Хочешь?» «Ты,
красавчик, сошел с ума?» – засмеялся Андрей. «Я, красавчик, сошел с ума!
– подтвердил, смеясь, Костик. – Если ты хочешь ужинать в ресторане, то я иду
грабить банк!» «Нет, я хочу ужинать не в ресторане, а с тобой! Если ты банк
ограбишь, тебя посадят! Ты не умеешь грабить банки! Неужели, красавчик, ты
таким образом захотел от меня улизнуть?» «Как вообще ты мог такое подумать?
Ты будешь носить мне передачи...» «Нет, мы вместе ограбим банк, вместе
сядем в тюрьму и вместе будем сидеть... мы попросим камеру на двоих!» «Ты
хочешь сидеть в тюрьме?» «Я хочу быть с тобой – всегда и везде!» «Я тоже
хочу быть с тобой – всегда и везде...»
– они, Костик и Андрей, говорили друг
другу всякую ерунду, они весело говорили по телефону всякую чушь, но это
была не ерунда и не чушь – голоса их звучали друг для друга как лучшая в
мире музыка, и хотелось... хотелось слушать и слушать эту вечную музыку
вечной любви...
За ужином – ужинали в кафе – Костик сказал Андрею, что он, Костик, расскажет
о нём, об Андрее, маме. «Зачем?» – удивился Андрей, и его удивление было
понятно: зачем рассказывать о том, что надо, наоборот, скрывать? «Затем,
красавчик, что я хочу... я хочу с тобой не только трахаться, а хочу с тобой жить!
Ты хочешь со мной жить?» – Костик вроде шутливо и вместе с тем внимательно
посмотрел на Андрея. «Хочу! – не задумываясь, порывисто отозвался Андрей.
грабить банк!» «Нет, я хочу ужинать не в ресторане, а с тобой! Если ты банк
ограбишь, тебя посадят! Ты не умеешь грабить банки! Неужели, красавчик, ты
таким образом захотел от меня улизнуть?» «Как вообще ты мог такое подумать?
Ты будешь носить мне передачи...» «Нет, мы вместе ограбим банк, вместе
сядем в тюрьму и вместе будем сидеть... мы попросим камеру на двоих!» «Ты
хочешь сидеть в тюрьме?» «Я хочу быть с тобой – всегда и везде!» «Я тоже
хочу быть с тобой – всегда и везде...»
– они, Костик и Андрей, говорили друг
другу всякую ерунду, они весело говорили по телефону всякую чушь, но это
была не ерунда и не чушь – голоса их звучали друг для друга как лучшая в
мире музыка, и хотелось... хотелось слушать и слушать эту вечную музыку
вечной любви...
За ужином – ужинали в кафе – Костик сказал Андрею, что он, Костик, расскажет
о нём, об Андрее, маме. «Зачем?» – удивился Андрей, и его удивление было
понятно: зачем рассказывать о том, что надо, наоборот, скрывать? «Затем,
красавчик, что я хочу... я хочу с тобой не только трахаться, а хочу с тобой жить!
Ты хочешь со мной жить?» – Костик вроде шутливо и вместе с тем внимательно
посмотрел на Андрея. «Хочу! – не задумываясь, порывисто отозвался Андрей.
– Костя, я люблю тебя! Но...» Ужин у них затянулся; они выбрали для ужина
неприметное кафе, находящееся вдали от центра города, где посетителей было
мало и потому никто не мешал им быть друг с другом наедине, – они долго
говорили о жизни, о своей любви, о своём месте в жизни... они говорили о
гействе в мировой истории, говорили о геях в мировой культуре – Костик на эту
тему много читал, Андрей практически ничего не знал, и Костик «растлевал»
Андрея знанием... они говорили о тех, кто и почему делает из геев «исчадие
ада» – говорили о мутных лукавых кукловодах, разжигающих ненависть к геям,
о скрытой мотивации этих кукловодов... говорили том, кто и почему идёт на
поводу у кукловодов, и не только по отношению к геям, а всегда и во всём
сбивается в послушное стадо, ведомое пастухами... говорили о гомофобии
неприметное кафе, находящееся вдали от центра города, где посетителей было
мало и потому никто не мешал им быть друг с другом наедине, – они долго
говорили о жизни, о своей любви, о своём месте в жизни... они говорили о
гействе в мировой истории, говорили о геях в мировой культуре – Костик на эту
тему много читал, Андрей практически ничего не знал, и Костик «растлевал»
Андрея знанием... они говорили о тех, кто и почему делает из геев «исчадие
ада» – говорили о мутных лукавых кукловодах, разжигающих ненависть к геям,
о скрытой мотивации этих кукловодов... говорили том, кто и почему идёт на
поводу у кукловодов, и не только по отношению к геям, а всегда и во всём
сбивается в послушное стадо, ведомое пастухами... говорили о гомофобии
– о страхе стать не такими, «как все», и о том, как гопота, не отягощенная
интеллектом, этот страх в себе гасит... говорили о бисексуалах и о том, в чём
настоящая разница между бисексуалами и геями... говорили о том, что любовь
парней и девчонок совершенно ничем не отличается от любви двух парней
интеллектом, этот страх в себе гасит... говорили о бисексуалах и о том, в чём
настоящая разница между бисексуалами и геями... говорили о том, что любовь
парней и девчонок совершенно ничем не отличается от любви двух парней
– те же самые чувства, та же нежность, то же желание простого человеческого
счастья... словом, они говорили о себе и о мире, в котором они живут,
счастья... словом, они говорили о себе и о мире, в котором они живут,
– они долго говорили, сидя в кафе; посетители приходили, ели и уходили, а они
говорили и говорили... «А если мама твоя тебя... если т а к о г о тебя не
примет?» – спросил Андрей. «Не знаю...
– отозвался Костик. – Я надеюсь, что
мама меня поймёт... но в любом случае лучше сказать самому, чем жить с
постоянной оглядкой – всё время врать, ожидая, что где-нибудь когда-нибудь
проколешься... тем более, маму мою не обмануть – я сегодня встретил её в
аэропорту, и она сразу поняла, что я влюбился... просто она подумала, точнее,
она думает, что я влюбился в девчонку, а я... я, красавчик, влюбился в тебя,
говорили и говорили... «А если мама твоя тебя... если т а к о г о тебя не
примет?» – спросил Андрей. «Не знаю...
– отозвался Костик. – Я надеюсь, что
мама меня поймёт... но в любом случае лучше сказать самому, чем жить с
постоянной оглядкой – всё время врать, ожидая, что где-нибудь когда-нибудь
проколешься... тем более, маму мою не обмануть – я сегодня встретил её в
аэропорту, и она сразу поняла, что я влюбился... просто она подумала, точнее,
она думает, что я влюбился в девчонку, а я... я, красавчик, влюбился в тебя,
– Костик улыбнулся. – Я люблю тебя! Небольшая такая разница с поправкой на
жизнь...» «Костя, я тоже люблю тебя! – проговорил Андрей.
– Ноянемогу сделать так, как ты. У меня отец ненавидит геев. Когда в телевизоре
показывают каких-то уродов и говорят, что это и есть геи, что все геи именно
такие, отец всегда плюётся... иногда мне кажется, что он что-то подозревает
про меня и делает это специально – специально называет геев извращенцами,
чтобы я это слышал...» «Ну, что здесь можно сказать? Здесь, в такой ситуации,
каждый решает сам... – сочувственно вздохнул Костик. – Я думаю, главное – это
то, что знаешь про себя ты сам. А остальное... может, со временем всё у тебя
разрешится, всё как-то само собой утрясётся, и твои родители тебя поймут... а
может, не поймут никогда... в каждой избушке свои погремушки, и здесь что-то
тебе сказать, посоветовать что-то... здесь я сказать ничего не могу – решай сам,
как тебе удобнее, как для тебя безопаснее... я люблю тебя, красавчик!» –
Костик, глядя на Андрея, улыбнулся. «Я люблю тебя, красавчик!» – словно эхо,
отозвался Андрей, глядя на Костика. «Поедем кататься? – улыбнулся Костик. –
Теория без практики ничто!» «Да, поедем! Поедем куда-нибудь туда, где будем
только мы...» «Только мы...
жизнь...» «Костя, я тоже люблю тебя! – проговорил Андрей.
– Ноянемогу сделать так, как ты. У меня отец ненавидит геев. Когда в телевизоре
показывают каких-то уродов и говорят, что это и есть геи, что все геи именно
такие, отец всегда плюётся... иногда мне кажется, что он что-то подозревает
про меня и делает это специально – специально называет геев извращенцами,
чтобы я это слышал...» «Ну, что здесь можно сказать? Здесь, в такой ситуации,
каждый решает сам... – сочувственно вздохнул Костик. – Я думаю, главное – это
то, что знаешь про себя ты сам. А остальное... может, со временем всё у тебя
разрешится, всё как-то само собой утрясётся, и твои родители тебя поймут... а
может, не поймут никогда... в каждой избушке свои погремушки, и здесь что-то
тебе сказать, посоветовать что-то... здесь я сказать ничего не могу – решай сам,
как тебе удобнее, как для тебя безопаснее... я люблю тебя, красавчик!» –
Костик, глядя на Андрея, улыбнулся. «Я люблю тебя, красавчик!» – словно эхо,
отозвался Андрей, глядя на Костика. «Поедем кататься? – улыбнулся Костик. –
Теория без практики ничто!» «Да, поедем! Поедем куда-нибудь туда, где будем
только мы...» «Только мы...
– утвердительно повторил Костик, любуясь Андреем.
– Тыия.Мыинашалюбовь...»«Тыия...мыинашалюбовь!»
– Тыия.Мыинашалюбовь...»«Тыия...мыинашалюбовь!»
– улыбнулся Андрей, любуясь Костиком...
Ехать было некуда. Костик знал, что в городе есть гостевые домики, где можно
снять номер на несколько часов, но ни одного адреса у него, у Костика, не
было, день выдался суматошный, и Костик, ежеминутно думая об Андрее,
именно об этом – о том, где сольются они в экстазе любви – не подумал, – они
любили друг друга в «Фольксвагене»... не зря говорят, что с милым и в шалаше
рай, – таким шалашом стал для них старенький «Фольксваген», остановленный
на окраине города рядом с какой-то стройкой: они жарко, запойно целовались...
они играли на флейтах... слившись губами, они мастурбировали друг друга...
снова играли на флейтах, попеременно склоняясь друг над другом... снова
страстно, сладко целовались, сидя на заднем сиденье своего «шалаша»... Потом
Костик отвёз Андрея домой, сказав, что завтра утром он за Андреем заедет,
чтоб отвезти красавчика-принца на работу; у Андрея была дневная смена, и к
вечеру завтрашнего дня Костик пообещал найти гостевые домики с почасовой
сдачей номеров, где они могли бы встречаться для своей любви... «Ты всё-таки
не отказался от мысли признаться своей маме, что ты не такой, как все?» –
спросил Андрей; они сидели в «Фольксвагене» рядом с домом Андрея, нужно
было прощаться, но расставаться не хотелось. «Не отказался, – твердо ответил
Костик. – Я сегодня скажу, а там будь что будет... надеюсь, мама меня из дома
не выгонит, узнав, что сын у неё извращенец», – Костик улыбнулся. «Завидую я
тебя, Костя, – задумчиво проговорил Андрей. – Может, я тоже наберусь когда-
нибудь смелости...»
Ехать было некуда. Костик знал, что в городе есть гостевые домики, где можно
снять номер на несколько часов, но ни одного адреса у него, у Костика, не
было, день выдался суматошный, и Костик, ежеминутно думая об Андрее,
именно об этом – о том, где сольются они в экстазе любви – не подумал, – они
любили друг друга в «Фольксвагене»... не зря говорят, что с милым и в шалаше
рай, – таким шалашом стал для них старенький «Фольксваген», остановленный
на окраине города рядом с какой-то стройкой: они жарко, запойно целовались...
они играли на флейтах... слившись губами, они мастурбировали друг друга...
снова играли на флейтах, попеременно склоняясь друг над другом... снова
страстно, сладко целовались, сидя на заднем сиденье своего «шалаша»... Потом
Костик отвёз Андрея домой, сказав, что завтра утром он за Андреем заедет,
чтоб отвезти красавчика-принца на работу; у Андрея была дневная смена, и к
вечеру завтрашнего дня Костик пообещал найти гостевые домики с почасовой
сдачей номеров, где они могли бы встречаться для своей любви... «Ты всё-таки
не отказался от мысли признаться своей маме, что ты не такой, как все?» –
спросил Андрей; они сидели в «Фольксвагене» рядом с домом Андрея, нужно
было прощаться, но расставаться не хотелось. «Не отказался, – твердо ответил
Костик. – Я сегодня скажу, а там будь что будет... надеюсь, мама меня из дома
не выгонит, узнав, что сын у неё извращенец», – Костик улыбнулся. «Завидую я
тебя, Костя, – задумчиво проговорил Андрей. – Может, я тоже наберусь когда-
нибудь смелости...»
Боялся ли Костик признаваться матери, что он гей? Боялся. Конечно, Костику
было уже двадцать два года, он стоял на пороге самостоятельной жизни, он
был уже вправе решать сам, кого ему любить – с кем быть счастливым. Всё
было так. Признаться, сказать – и жить, не оглядываясь по сторонам, не боясь
«разоблачения». Но это было с одной стороны. А с другой стороны... если мама
его не услышит, не захочет слышать? Если она его – т а к о г о – не примет
Если отвернётся от него? И что тогда? Костик, подъехав к дому, какое-то время
сидел в «Фольксвагене» – тянул время... он вспомнил, как мама застукала
когда-то его и Славку в постели, – ругани не было, но она сказала тогда, что
это н е п р а в и л ь н о... а что правильно – врать, лицемерить, прикидываться
не тем, кто ты на самом деле?
Софья Моисеевна при появлении Костика улыбнулась: «Я уже ужин давно
приготовила, а тебя нет и нет... проголодался? Иди мой руки!» «Мам, мы
ужинали... –
как можно беспечнее отозвался Костик из ванной комнаты.
было уже двадцать два года, он стоял на пороге самостоятельной жизни, он
был уже вправе решать сам, кого ему любить – с кем быть счастливым. Всё
было так. Признаться, сказать – и жить, не оглядываясь по сторонам, не боясь
«разоблачения». Но это было с одной стороны. А с другой стороны... если мама
его не услышит, не захочет слышать? Если она его – т а к о г о – не примет
Если отвернётся от него? И что тогда? Костик, подъехав к дому, какое-то время
сидел в «Фольксвагене» – тянул время... он вспомнил, как мама застукала
когда-то его и Славку в постели, – ругани не было, но она сказала тогда, что
это н е п р а в и л ь н о... а что правильно – врать, лицемерить, прикидываться
не тем, кто ты на самом деле?
Софья Моисеевна при появлении Костика улыбнулась: «Я уже ужин давно
приготовила, а тебя нет и нет... проголодался? Иди мой руки!» «Мам, мы
ужинали... –
как можно беспечнее отозвался Костик из ванной комнаты.
– Но если ты приготовила что-нибудь вкусненькое...» Костик намылил руки раз,
автоматически намылил второй раз, глядя на себя в зеркало... еще не поздно
было отказаться от своего намерения... утром, когда он встречал маму в
аэропорту, он сказал, что да, он влюбился, что вечером он расскажет, и было
ещё не поздно придумать про какую-нибудь девчонку... о б м а н у т ь... но
обмануть можно один раз, два раза... а потом? Костик вышел из ванной
комнаты, прошел на кухню, сел за стол... его любовь, его счастье – и вся та
ложь, вся та мерзость, которая, как некая данность, противостояла его любви и
которую нужно было преодолеть, через которую нужно было переступить, чтоб
задышать свободно... «Мам, скажи...
– проговорил Костик, вопрошающе глядя на Софью Моисеевну;
Софья Моисеевна уже поужинала и теперь сидела напротив Костика –
смотрела, как Костик, взяв вилку, замер... конечно, они уже где-то поужинали
автоматически намылил второй раз, глядя на себя в зеркало... еще не поздно
было отказаться от своего намерения... утром, когда он встречал маму в
аэропорту, он сказал, что да, он влюбился, что вечером он расскажет, и было
ещё не поздно придумать про какую-нибудь девчонку... о б м а н у т ь... но
обмануть можно один раз, два раза... а потом? Костик вышел из ванной
комнаты, прошел на кухню, сел за стол... его любовь, его счастье – и вся та
ложь, вся та мерзость, которая, как некая данность, противостояла его любви и
которую нужно было преодолеть, через которую нужно было переступить, чтоб
задышать свободно... «Мам, скажи...
– проговорил Костик, вопрошающе глядя на Софью Моисеевну;
Софья Моисеевна уже поужинала и теперь сидела напротив Костика –
смотрела, как Костик, взяв вилку, замер... конечно, они уже где-то поужинали
– он и его девушка, и Костя не очень голоден... оттого он и не торопится есть.
– Скажи...
– повторил Костик, – я нормальный?» «Что за глупый вопрос?
– повторил Костик, – я нормальный?» «Что за глупый вопрос?
– невольно улыбнулась Софья Моисеевна.
– Ты не только нормальный, а ты у
меня самый лучший! Почему ты об этом спрашиваешь?» «Мам, я влюбился...»
– произнес Костик и, не договорив, замолчал... как же трудно было говорить о
том, что он счастлив! «Ты, Костя, влюбился... это же прекрасно! Я это сразу
поняла! – улыбнулась Софья Моисеевна.
– И кто она, избранница твоего сердца?» Экзистенциональный выбор. Выбор
между жизнью и
существованием... между верностью себе и предательством себя... между
свободой от лжи и постоянной ложью «во спасение»... чаши невидимых весов
замерли. «Мам, это не она – я влюбился в парня, я гей», – произнёс Костик на
одном дыхании, сжигая за собой мосты; Костик видел, как в глазах матери
отразилось сначала непонимание, потом недоумение, потом растерянность.
«Костя, подожди... ты влюбился в парня? Я правильно тебя поняла?»
– Ты не только нормальный, а ты у
меня самый лучший! Почему ты об этом спрашиваешь?» «Мам, я влюбился...»
– произнес Костик и, не договорив, замолчал... как же трудно было говорить о
том, что он счастлив! «Ты, Костя, влюбился... это же прекрасно! Я это сразу
поняла! – улыбнулась Софья Моисеевна.
– И кто она, избранница твоего сердца?» Экзистенциональный выбор. Выбор
между жизнью и
существованием... между верностью себе и предательством себя... между
свободой от лжи и постоянной ложью «во спасение»... чаши невидимых весов
замерли. «Мам, это не она – я влюбился в парня, я гей», – произнёс Костик на
одном дыхании, сжигая за собой мосты; Костик видел, как в глазах матери
отразилось сначала непонимание, потом недоумение, потом растерянность.
«Костя, подожди... ты влюбился в парня? Я правильно тебя поняла?»
– медленно проговорила Софья Моисеевна, пытаясь осмыслить услышанное.
«Правильно, – отозвался Костик и, подумав про Андрея, уже твёрдо повторил:
«Правильно, – отозвался Костик и, подумав про Андрея, уже твёрдо повторил:
– Я влюбился в парня. Его, мама, зовут Андрей». Всё, самое главное было
сказано! Мосты назад были сожжены. Теперь оставалось ждать реакцию
матери... ему, Костику, было трудно это сказать, трудно было произнести,
признаться, но он, Костик, понимал, что точно так же трудно, а может, еще
труднее всё это было услышать от него маме, – Костик признался, но не
почувствовал никакого облегчения, а даже наоборот – он внутренне сжался в
ожидании ответа... Софья Моисеевна, глядя на Костика, молчала; она молча
смотрела на Костика таким взглядом, словно Костика не было перед ней
сказано! Мосты назад были сожжены. Теперь оставалось ждать реакцию
матери... ему, Костику, было трудно это сказать, трудно было произнести,
признаться, но он, Костик, понимал, что точно так же трудно, а может, еще
труднее всё это было услышать от него маме, – Костик признался, но не
почувствовал никакого облегчения, а даже наоборот – он внутренне сжался в
ожидании ответа... Софья Моисеевна, глядя на Костика, молчала; она молча
смотрела на Костика таким взглядом, словно Костика не было перед ней
– словно всматривалась она в какую-то даль... «Мам...
– тихо проговорил Костик,
и в его голосе, прозвучавшем как-то беспомощно и по-детски, не было ни
твёрдости, ни уверенности.
– Скажи что-нибудь... мам!» «Костя...
– медленно
проговорила Софья Моисеевна, не зная, как реагировать на слова сына... когда-
то она сказала, что э т о неправильно, но она сказала это, когда Костя был
подростком, был еще ребёнком, а теперь перед ней сидел молодой мужчина
– тихо проговорил Костик,
и в его голосе, прозвучавшем как-то беспомощно и по-детски, не было ни
твёрдости, ни уверенности.
– Скажи что-нибудь... мам!» «Костя...
– медленно
проговорила Софья Моисеевна, не зная, как реагировать на слова сына... когда-
то она сказала, что э т о неправильно, но она сказала это, когда Костя был
подростком, был еще ребёнком, а теперь перед ней сидел молодой мужчина
– её взрослый сын... и всё равно он был для неё ребёнком, и ему
– Софья Моисеевна это чувствовала, видела – нужна была помощь... или поддержка
– он, её взрослый невзрослый сын, ждал ответ.
– Костя... - повторили Софья Моисеевна.
– Так иногда бывает... кто-то кем-то увлекается... мальчик
мальчиком или девочка девочкой, и им начинает казаться, что это любовь, –
Софья Моисеевна говорила медленно, тщательно подбирая слова.
– Костя... - повторили Софья Моисеевна.
– Так иногда бывает... кто-то кем-то увлекается... мальчик
мальчиком или девочка девочкой, и им начинает казаться, что это любовь, –
Софья Моисеевна говорила медленно, тщательно подбирая слова.
– Это как
наваждение... такое увлечение возникает, потом проходит... так бывает...»
«Мама, при чём здесь увлечение? Мне двадцать два года. Я уже не мальчик, и
это не увлечение – я люблю Андрея... я гей, мама! Гей! – Костик дважды
повторил слово «гей», словно испугавшись, что Софья Моисеевна это слово не
расслышала или не поняла его значение... при чём здесь детские увлечения, о
которых она говорит? – Мама, ты слышишь меня?» «Слышу, – Софья
Моисеевна, всматриваясь в сына, кивнула головой. – А почему ты думаешь, что
ты гей? Потому что тебе понравился какой-то мальчик? Ну, то есть, какой-то
парень... и ты решил, что ты гей?» «Мама, мне всегда нравились парни. Не
девчонки мне нравились, а парни! Всегда! Ты просто об этом не знала...
– Костик проговорил это с лёгким напором, словно тем самым стараясь донести
до Софьи Моисеевны то, что было очевидно ему и чего не понимала она.
наваждение... такое увлечение возникает, потом проходит... так бывает...»
«Мама, при чём здесь увлечение? Мне двадцать два года. Я уже не мальчик, и
это не увлечение – я люблю Андрея... я гей, мама! Гей! – Костик дважды
повторил слово «гей», словно испугавшись, что Софья Моисеевна это слово не
расслышала или не поняла его значение... при чём здесь детские увлечения, о
которых она говорит? – Мама, ты слышишь меня?» «Слышу, – Софья
Моисеевна, всматриваясь в сына, кивнула головой. – А почему ты думаешь, что
ты гей? Потому что тебе понравился какой-то мальчик? Ну, то есть, какой-то
парень... и ты решил, что ты гей?» «Мама, мне всегда нравились парни. Не
девчонки мне нравились, а парни! Всегда! Ты просто об этом не знала...
– Костик проговорил это с лёгким напором, словно тем самым стараясь донести
до Софьи Моисеевны то, что было очевидно ему и чего не понимала она.
– Мне нравились парни всегда – и когда я учился в школе, и когда я учился в
институте... просто сначала я не понимал и не придавал этому никакого
значения, потом я думал, что это временно, что это пройдёт, но ничего не
проходило, и тогда я понял, что это... что это моя ориентация, моя настоящая
ориентация. Я всегда был геем, мама! Всегда!» Костик умолк; он подумал, что
он сказал всё, что мог, и теперь... он, Костик, знал, что мать любит его, и он
любил мать, но теперь... теперь всё изменилось – он смотрел на мать, ожидая,
что она скажет, какой п р и г о в о р ему вынесет. «Ты совсем ничего не ел,
всё уже остыло...
– проговорила Софья Моисеевна. – Может, всё разогреть?»
институте... просто сначала я не понимал и не придавал этому никакого
значения, потом я думал, что это временно, что это пройдёт, но ничего не
проходило, и тогда я понял, что это... что это моя ориентация, моя настоящая
ориентация. Я всегда был геем, мама! Всегда!» Костик умолк; он подумал, что
он сказал всё, что мог, и теперь... он, Костик, знал, что мать любит его, и он
любил мать, но теперь... теперь всё изменилось – он смотрел на мать, ожидая,
что она скажет, какой п р и г о в о р ему вынесет. «Ты совсем ничего не ел,
всё уже остыло...
– проговорила Софья Моисеевна. – Может, всё разогреть?»
– Софья Моисеевна вопросительно посмотрела на сына. «Нет, мам, спасибо,
– Костик отрицательно покачал головой.
– Я действительно есть не хочу».
«Потому что поужинал в кафе?» – подчеркнуто нейтральным голосом
произнесла Софья Моисеевна; не глядя на Костика, она встала, чтобы убрать со
стола тарелки с нетронутым ужином. «Да, мы поужинали в кафе,
– Я действительно есть не хочу».
«Потому что поужинал в кафе?» – подчеркнуто нейтральным голосом
произнесла Софья Моисеевна; не глядя на Костика, она встала, чтобы убрать со
стола тарелки с нетронутым ужином. «Да, мы поужинали в кафе,
– кивнул головой Костик.
– Извини, мам, но я правда не голоден», – Костик совсем
неумышленно произнес местоимение «мы», совершенно не желая это
местоимение как-то подчеркивать-выделять, и всё равно оно выделилось... или
так показалось и ему, и Софье Моисеевне? «Будешь пить чай?» – спросила
Софья Моисеевна; она повернулась к Костику спиной, чтобы взять из шкафа
чайные чашки. «Буду», – отозвался Костик. «Костя, можно тебя спросить...
– проговорила Софья Моисеевна, не поворачиваясь к Костику – стоя к Костику
спиной. – Если не хочешь отвечать, не отвечай...» «Мам, ты же знаешь, что у
меня от тебя секретов никогда не было!» – порывисто проговорил Костик. «Да,
это так... просто ты не рассказывал мне, а я не знала... до сегодняшнего дня не
знала», – отозвалась Софья Моисеевна. «Но не всё же можно рассказывать! –
резонно заметил Костик. – Ты сама когда-то сказала, что у меня есть с в о я
территория... и я тебе, мама, благодарен за это! Настало время, и я
рассказал...» «Костя, скажи мне...
– Софья Моисеевна на секунду запнулась, подбирая слова.
– Ты сказал, что тебе нравились мальчики... всегда
нравились... странно, что я никогда этого не замечала...» – проговорила Софья
Моисеевна, и проговорила она это скорее себе, а не Костику, сидящему у неё за
спиной. «Мама, ну как ты могла замечать э т о, если я шифровался? Я был
хорошим шифровальщиком... – Костик невольно улыбнулся. – Никто ничего не
замечал... никто, никогда...» «Да, ты был хорошим шифровальщиком, –
проговорила Софья Моисеевна, и по интонации её голоса Костик не понял,
сказала она это с осуждением или с одобрением. – Ты сказал сейчас, что тебе
нравились мальчики... сказал, что всегда нравились мальчики – и в школе, и в
институте... ты можешь не отвечать на мой вопрос, но... я всё-таки спрошу: у
тебябыли отношения скем-товшколе,винституте?Тыпонимаешь,о
чём я спрашиваю...»
– Софья Моисеевна по-прежнему стояла к Костику спиной,
словно так ей было удобнее разговаривать с сыном; она спросила взрослого
Костикаоб интимном, ноэтобылнепраздныйинтересиужтемболеене
банальное любопытство – Софья Моисеевна подумала, что если Костя имел
половые связи в с в о ё м формате и если таких связей было много, то ему,
Косте, может грозить опасность и его, Костю, надо как-то предостеречь... какая
именно опасность может грозить Косте, Софья Моисеевна представляла смутно,
но беспорядочные половые связи у неё ассоциировались именно с опасностью.
Конечно, это была сугубо личная территория Костика, но Костику здесь
скрывать было нечего – Костику вопрос матери показался каким-то детским...
он уловил в интонации матери беспокойство, и ему показалось, что он понял
причину этого беспокойства. «Мама, я отвечаю на твой вопрос: никаких
отношений в школе у меня не было. Никаких. Ни с кем. Ты, может, подумала
про Славку... ну, когда ты застала нас в постели, но это были не отношения, а
просто... это было детское баловство, я тогда вообще ничего не думал про себя
как про гея... просто обычное баловство! В институте на первом курсе у меня
были отношения с парнем, но это было... это было тоже несерьёзно... было –
как не было! А сейчас я с Андреем... или Андрей со мной... сейчас мы вместе, и
это не просто отношения...»
– Извини, мам, но я правда не голоден», – Костик совсем
неумышленно произнес местоимение «мы», совершенно не желая это
местоимение как-то подчеркивать-выделять, и всё равно оно выделилось... или
так показалось и ему, и Софье Моисеевне? «Будешь пить чай?» – спросила
Софья Моисеевна; она повернулась к Костику спиной, чтобы взять из шкафа
чайные чашки. «Буду», – отозвался Костик. «Костя, можно тебя спросить...
– проговорила Софья Моисеевна, не поворачиваясь к Костику – стоя к Костику
спиной. – Если не хочешь отвечать, не отвечай...» «Мам, ты же знаешь, что у
меня от тебя секретов никогда не было!» – порывисто проговорил Костик. «Да,
это так... просто ты не рассказывал мне, а я не знала... до сегодняшнего дня не
знала», – отозвалась Софья Моисеевна. «Но не всё же можно рассказывать! –
резонно заметил Костик. – Ты сама когда-то сказала, что у меня есть с в о я
территория... и я тебе, мама, благодарен за это! Настало время, и я
рассказал...» «Костя, скажи мне...
– Софья Моисеевна на секунду запнулась, подбирая слова.
– Ты сказал, что тебе нравились мальчики... всегда
нравились... странно, что я никогда этого не замечала...» – проговорила Софья
Моисеевна, и проговорила она это скорее себе, а не Костику, сидящему у неё за
спиной. «Мама, ну как ты могла замечать э т о, если я шифровался? Я был
хорошим шифровальщиком... – Костик невольно улыбнулся. – Никто ничего не
замечал... никто, никогда...» «Да, ты был хорошим шифровальщиком, –
проговорила Софья Моисеевна, и по интонации её голоса Костик не понял,
сказала она это с осуждением или с одобрением. – Ты сказал сейчас, что тебе
нравились мальчики... сказал, что всегда нравились мальчики – и в школе, и в
институте... ты можешь не отвечать на мой вопрос, но... я всё-таки спрошу: у
тебябыли отношения скем-товшколе,винституте?Тыпонимаешь,о
чём я спрашиваю...»
– Софья Моисеевна по-прежнему стояла к Костику спиной,
словно так ей было удобнее разговаривать с сыном; она спросила взрослого
Костикаоб интимном, ноэтобылнепраздныйинтересиужтемболеене
банальное любопытство – Софья Моисеевна подумала, что если Костя имел
половые связи в с в о ё м формате и если таких связей было много, то ему,
Косте, может грозить опасность и его, Костю, надо как-то предостеречь... какая
именно опасность может грозить Косте, Софья Моисеевна представляла смутно,
но беспорядочные половые связи у неё ассоциировались именно с опасностью.
Конечно, это была сугубо личная территория Костика, но Костику здесь
скрывать было нечего – Костику вопрос матери показался каким-то детским...
он уловил в интонации матери беспокойство, и ему показалось, что он понял
причину этого беспокойства. «Мама, я отвечаю на твой вопрос: никаких
отношений в школе у меня не было. Никаких. Ни с кем. Ты, может, подумала
про Славку... ну, когда ты застала нас в постели, но это были не отношения, а
просто... это было детское баловство, я тогда вообще ничего не думал про себя
как про гея... просто обычное баловство! В институте на первом курсе у меня
были отношения с парнем, но это было... это было тоже несерьёзно... было –
как не было! А сейчас я с Андреем... или Андрей со мной... сейчас мы вместе, и
это не просто отношения...»
– лицо Костика при упоминании Андрея неуловимо
преобразилось, словно осветилось каким-то внутренним светом, и когда Софья
Моисеевна повернулась к сыну, она это заметила. «Давай пить чай», – Софья
Моисеевна поставила на стол чашки, поставила вазочку с пирожными, которые
Костя любил и которые она купила к ужину, села за стол сама...
Чай они пили молча – Софья Моисеевна ни о чём не спрашивала, Костик ничего
не говорил... был уже поздний вечер, мать и сын молча сидели на кухне, молча
пили чай... у сидящего за столом Костика было такое ощущение, словно с плеч
его свалилась гора: он признался, он сказал всё про себя, сказал про Андрея,
никакой трагедии не случилось, мама не пришла в ужас, и... он, Костик, молчал,
понимая, что маме нужно сейчас какое-то время, чтобы всё то, о чём он
наговорил, как-то осмыслить, осознать как новую данность, – маме нужно было
время, чтобы собраться с мыслями, чтобы прежде, чем они встанут из-за стола,
что-то сказать про него, про Костю... сказать, как теперь всё-всё у них, у сына и
матери, будет дальше... А Софья Моисеевна молчала, думая о Костике, о его
неожиданном признании, о том, что он гей... для неё все то, в чём признался
Костик и что рассказал про себя, было как гром среди ясного неба – никогда
она не замечала что-то такое, что могло бы её насторожить, натолкнуть на
какие-то подозрения... да, был случай с одноклассником Славой, но Костя
сказал тогда и сказал теперь, что это было мальчишеское баловство, – она не
стала тогда ругаться, не стала Костю стыдить, не стала произносить всякие
уничижительные слова, а только сказала, что это неправильно... может, ей надо
было тогда, обнаружив мальчишек в постели, совсем по-другому
отреагировать? Но что теперь, спустя годы, об этом думать-гадать... перед ней
стоял не испуганный подросток с виноватым видом, а сидел уже взрослый
Костя, её взрослый сын, и он был уверен в выборе своего пути... но в ы б о р
ли это? Или это даётся свыше, и выбора здесь никакого нет – человек не
властен над тем, что ему предназначено? Разве человек при рождении
преобразилось, словно осветилось каким-то внутренним светом, и когда Софья
Моисеевна повернулась к сыну, она это заметила. «Давай пить чай», – Софья
Моисеевна поставила на стол чашки, поставила вазочку с пирожными, которые
Костя любил и которые она купила к ужину, села за стол сама...
Чай они пили молча – Софья Моисеевна ни о чём не спрашивала, Костик ничего
не говорил... был уже поздний вечер, мать и сын молча сидели на кухне, молча
пили чай... у сидящего за столом Костика было такое ощущение, словно с плеч
его свалилась гора: он признался, он сказал всё про себя, сказал про Андрея,
никакой трагедии не случилось, мама не пришла в ужас, и... он, Костик, молчал,
понимая, что маме нужно сейчас какое-то время, чтобы всё то, о чём он
наговорил, как-то осмыслить, осознать как новую данность, – маме нужно было
время, чтобы собраться с мыслями, чтобы прежде, чем они встанут из-за стола,
что-то сказать про него, про Костю... сказать, как теперь всё-всё у них, у сына и
матери, будет дальше... А Софья Моисеевна молчала, думая о Костике, о его
неожиданном признании, о том, что он гей... для неё все то, в чём признался
Костик и что рассказал про себя, было как гром среди ясного неба – никогда
она не замечала что-то такое, что могло бы её насторожить, натолкнуть на
какие-то подозрения... да, был случай с одноклассником Славой, но Костя
сказал тогда и сказал теперь, что это было мальчишеское баловство, – она не
стала тогда ругаться, не стала Костю стыдить, не стала произносить всякие
уничижительные слова, а только сказала, что это неправильно... может, ей надо
было тогда, обнаружив мальчишек в постели, совсем по-другому
отреагировать? Но что теперь, спустя годы, об этом думать-гадать... перед ней
стоял не испуганный подросток с виноватым видом, а сидел уже взрослый
Костя, её взрослый сын, и он был уверен в выборе своего пути... но в ы б о р
ли это? Или это даётся свыше, и выбора здесь никакого нет – человек не
властен над тем, что ему предназначено? Разве человек при рождении
выбирает, какой цвет волос у него будет, когда он вырастет? Костя сказал, что
он всегда – в школе, в институте – думал только о мальчиках, о парнях... рядом
были девчонки, они вились вокруг него, а он думал не о них... какой же здесь
выбор? Это судьба... Софья Моисеевна подумала о том, как светилось лицо
Кости утром, когда он встретил её в аэропорту, – она тогда сразу поняла, что
Костя влюбился и что он счастлив... и не ошиблась – ошиблась она лишь в том,
ч т о и к т о является причиной Костиного счастья... неправильного счастья? А
разве счастье может быть правильным или неправильным? Счастье – оно или
есть, или его нет... «Мам, тебе налить ещё чая?» – нарушил молчание Костик.
Неправильная любовь, неправильное счастье... неправильный Костя? Глупость!
Софья Моисеевна внимательно посмотрела на Костика... он, её сын, гей... и что?
Косте было семь лет, когда погибли его родители, и потому, что остался он
сиротой, и потому, что он был племянником, и потому, что своих детей у Софьи
Моисеевны не было, она сразу окружила маленького Костю не просто заботой, а
материнской любовью... через какое-то время Костя спросил, можно ли её, тётю
Соню, называть мамой... «Налей», – Софья Моисеевна кивнула головой. Теперь
Косте было двадцать два года, и она любила его ничуть не меньше... временами
ей казалось, что Костя ещё не вырос, ещё не повзрослел... а он и вырос, и
повзрослел, и... в том, что он признался в «неправильной» любви, признался в
«неправильном» счастье, была его несомненная взрослость, – счастье от
материнского глаза не спрячешь, но ведь мог же Костя придумать про какую-
нибудь девчонку, в которую влюбился, мог наврать... мог, но делать этого не
стал, – Софья Моисеевна понимала, что признаться в т а к о м ему было
нелегко, но он сделал это, он признался, и в этом, помимо взрослости, было его
безграничное доверие – было доверие и была вера, что мама поймёт, мама не
оттолкнёт... Они ещё какое-то время пили чай молча; наконец, Костик не
выдержал: «Мам, скажи что-нибудь...»
– проговорил взрослый Костик с по-
детски просящей интонацией. «Что тебе сказать?» – отозвалась Софья
Моисеевна. «Скажи... – Костик на миг запнулся, опустил глаза, но тут же снова
посмотрел на Софью Моисеевну.
– Я по-прежнему твой сын?» «А чей же ты
сын? – невольно удивилась Софья Моисеевна.
он всегда – в школе, в институте – думал только о мальчиках, о парнях... рядом
были девчонки, они вились вокруг него, а он думал не о них... какой же здесь
выбор? Это судьба... Софья Моисеевна подумала о том, как светилось лицо
Кости утром, когда он встретил её в аэропорту, – она тогда сразу поняла, что
Костя влюбился и что он счастлив... и не ошиблась – ошиблась она лишь в том,
ч т о и к т о является причиной Костиного счастья... неправильного счастья? А
разве счастье может быть правильным или неправильным? Счастье – оно или
есть, или его нет... «Мам, тебе налить ещё чая?» – нарушил молчание Костик.
Неправильная любовь, неправильное счастье... неправильный Костя? Глупость!
Софья Моисеевна внимательно посмотрела на Костика... он, её сын, гей... и что?
Косте было семь лет, когда погибли его родители, и потому, что остался он
сиротой, и потому, что он был племянником, и потому, что своих детей у Софьи
Моисеевны не было, она сразу окружила маленького Костю не просто заботой, а
материнской любовью... через какое-то время Костя спросил, можно ли её, тётю
Соню, называть мамой... «Налей», – Софья Моисеевна кивнула головой. Теперь
Косте было двадцать два года, и она любила его ничуть не меньше... временами
ей казалось, что Костя ещё не вырос, ещё не повзрослел... а он и вырос, и
повзрослел, и... в том, что он признался в «неправильной» любви, признался в
«неправильном» счастье, была его несомненная взрослость, – счастье от
материнского глаза не спрячешь, но ведь мог же Костя придумать про какую-
нибудь девчонку, в которую влюбился, мог наврать... мог, но делать этого не
стал, – Софья Моисеевна понимала, что признаться в т а к о м ему было
нелегко, но он сделал это, он признался, и в этом, помимо взрослости, было его
безграничное доверие – было доверие и была вера, что мама поймёт, мама не
оттолкнёт... Они ещё какое-то время пили чай молча; наконец, Костик не
выдержал: «Мам, скажи что-нибудь...»
– проговорил взрослый Костик с по-
детски просящей интонацией. «Что тебе сказать?» – отозвалась Софья
Моисеевна. «Скажи... – Костик на миг запнулся, опустил глаза, но тут же снова
посмотрел на Софью Моисеевну.
– Я по-прежнему твой сын?» «А чей же ты
сын? – невольно удивилась Софья Моисеевна.
– Конечно, ты мой сын!» Она
подумала, что Костя... что её взрослый Костя одновременно и взрослый, и
вместе с тем ещё ребёнок... ну, словно ребёнок – такие глупые вопросы задаёт!
«И я по прежнему нормальный?» – снова спросил Костик, неотрывно глядя
матери в глаза. «Ты уже спрашивал об этом, и я тебе уже ответила», – Софья
Моисеевна невольно улыбнулась. «Да, но теперь...»
– проговорил Костя. «А что
теперь? – перебила сына Софья Моисеевна.
– Теперь я знаю, Костя, что ты
гей... во всяком случае, ты так сказал, и я это знаю с твоих слов... ну, ты гей – и
что? Разве после того, как ты в этом признался, что-то изменилось? Ты по-
прежнему Костя – ты по-прежнему умный, добрый, честный мой сын. Ты тот,
кого я любила и кого люблю. Ничего не изменилось! Ты по-прежнему для меня
самый лучший... ничего, Костя, не изменилось! – Софья Моисеевна, говоря это,
видела, как лицо Костика медленно, неудержимо расплывается в счастливой
улыбке.
– Что касается твоей ориентации, то... это всего лишь ориентация.
Человек не сводится к ориентации – есть масса других характеристик,
определяющих человека... ум, порядочность, способность к состраданию... да
много чего – свет не сходится клином на одной ориентации. Тебе нравится
мальчик, ты в него влюблен... любовь ещё никого не сделала хуже! Конечно, я
не ожидала... не ожидала и никогда не думала, что будет т а к, но... ты уже
взрослый, Костя, и это т в о я территория – тебе решать, кого любить на своей
территории... твоё счастье, Костя, уже не в моих руках – оно в твоих руках, и
мне остаётся только верить, что ты... что мой сын останется таким же умным,
добрым, честным, каким был всегда... вот, Костя, что думаю я!» «Мама! –
Костик, в глубине души надеявшийся, что мама хотя бы попытается,
постарается его понять, что она не отдалится, не оттолкнёт его, и потому никак
не ожидавший т а к о й реакции, не в силах сдержаться, порывисто вскочил с
места, стремительно обогнул стол и, обняв Софью Моисеевну за плечи,
прижался щекой к щеке. – Ты самая лучшая, самая мудрая... самая-самая!
подумала, что Костя... что её взрослый Костя одновременно и взрослый, и
вместе с тем ещё ребёнок... ну, словно ребёнок – такие глупые вопросы задаёт!
«И я по прежнему нормальный?» – снова спросил Костик, неотрывно глядя
матери в глаза. «Ты уже спрашивал об этом, и я тебе уже ответила», – Софья
Моисеевна невольно улыбнулась. «Да, но теперь...»
– проговорил Костя. «А что
теперь? – перебила сына Софья Моисеевна.
– Теперь я знаю, Костя, что ты
гей... во всяком случае, ты так сказал, и я это знаю с твоих слов... ну, ты гей – и
что? Разве после того, как ты в этом признался, что-то изменилось? Ты по-
прежнему Костя – ты по-прежнему умный, добрый, честный мой сын. Ты тот,
кого я любила и кого люблю. Ничего не изменилось! Ты по-прежнему для меня
самый лучший... ничего, Костя, не изменилось! – Софья Моисеевна, говоря это,
видела, как лицо Костика медленно, неудержимо расплывается в счастливой
улыбке.
– Что касается твоей ориентации, то... это всего лишь ориентация.
Человек не сводится к ориентации – есть масса других характеристик,
определяющих человека... ум, порядочность, способность к состраданию... да
много чего – свет не сходится клином на одной ориентации. Тебе нравится
мальчик, ты в него влюблен... любовь ещё никого не сделала хуже! Конечно, я
не ожидала... не ожидала и никогда не думала, что будет т а к, но... ты уже
взрослый, Костя, и это т в о я территория – тебе решать, кого любить на своей
территории... твоё счастье, Костя, уже не в моих руках – оно в твоих руках, и
мне остаётся только верить, что ты... что мой сын останется таким же умным,
добрым, честным, каким был всегда... вот, Костя, что думаю я!» «Мама! –
Костик, в глубине души надеявшийся, что мама хотя бы попытается,
постарается его понять, что она не отдалится, не оттолкнёт его, и потому никак
не ожидавший т а к о й реакции, не в силах сдержаться, порывисто вскочил с
места, стремительно обогнул стол и, обняв Софью Моисеевну за плечи,
прижался щекой к щеке. – Ты самая лучшая, самая мудрая... самая-самая!
– У Костика от избытка чувств на мгновение перехватило дыхание.
– Мам, я люблю тебя!» «А до этого не любил?» – Софья Моисеевна тихо рассмеялась. «Всегда
любил! Но теперь люблю еще больше! – рассмеялся Костик и, не зная, что
сказать ещё, чувствуя, как его распирает от счастья, весело проговорил, как
говорил он часто: – Я что-то проголодался... не пора ли перекусить?» – Костик
неожиданно почувствовал приступ голода. «Ну, так садись... я сейчас разогрею
твой ужин, – Софья Моисеевна встала из-за стола, поставила тарелку в
микроволновку, достала из хлебницы плетеную корзинку с нарезанным
хлебом... ничего не изменилось! Нет, изменилось! Всё изменилось – он, Костик,
теперь был счастлив окончательно и бесповоротно! Два любимых человека
любил! Но теперь люблю еще больше! – рассмеялся Костик и, не зная, что
сказать ещё, чувствуя, как его распирает от счастья, весело проговорил, как
говорил он часто: – Я что-то проголодался... не пора ли перекусить?» – Костик
неожиданно почувствовал приступ голода. «Ну, так садись... я сейчас разогрею
твой ужин, – Софья Моисеевна встала из-за стола, поставила тарелку в
микроволновку, достала из хлебницы плетеную корзинку с нарезанным
хлебом... ничего не изменилось! Нет, изменилось! Всё изменилось – он, Костик,
теперь был счастлив окончательно и бесповоротно! Два любимых человека
– Андрей и мама – были в его жизнь, были его жизнью, и жизнь... жизнь была
прекрасна!
Кости нашел гостевой домик, где номера сдавались на несколько часов, и таким
образом вопрос с уединением для любви был решен, - Костик и Андрей любили
друг друга страстно, безоглядно, до изнеможения... Костик довольно часто или
Андрея привозил на работу, или с работы Андрея забирал, и вскоре на
автозаправке все пришли к выводу, что у Андрея с парнем-красавчиком,
приезжающем на «Фольксвагене», любовь... они часто вместе завтракали или
ужинали, вместе валялись на пляже... они всё так же называли друг друга
красавчиками – иногда в шутку, иногда с нежностью... по вечерам, когда у
Андрея были ночные смены, Костик сидел дома – готовился к защите диплома...
Софья Моисеевна с головой ушла в строительство гостевого домика, и Костик
безотказно возил её по её делам, помогал разбираться с разной
документацией... ни во внешности сына, ни в его поведении не было даже
намёканато,чтоунего другая, своя ориентацию,иСофьяМоисеевна
уже не ловила себя на мысли, что Костик – гей... он, её сын, был счастлив, а гей
он или не гей... разве это так важно!
Диплом Костик защитил на «отлично», защита была трудной, оппоненты
хорошо подготовились, но и Костик оказался не лыком шит – своего научного
руководителя он не подвёл, и тот потом долго жал Костику руку, говорил, какой
Костик умница и какой молодец. Софья Моисеевна предложила Костику
получение красного диплома отметить, и Костик, подумав, что маме хочется
посидеть в ресторане, без всяких раздумий согласился: конечно, они отметят!
Обязательно отметят – в самом лучшем ресторане! Но Софья Моисеевна
неожиданно предложила отметить это событие дома – она сказала, что, если
Костик хочет, он может пригласить Андрея, она приготовит шикарный ужин, и
они отметят Костиков диплом втроём, в узком кругу; время от времени они
говорили об Андрее – Софья Моисеевна что-то спрашивала или, наоборот,
Костик что-то коротко рассказывал, но каждый раз это было как бы мимоходом,
как бы между делом, как бы вскользь, что, впрочем, не мешало Софье
прекрасна!
Кости нашел гостевой домик, где номера сдавались на несколько часов, и таким
образом вопрос с уединением для любви был решен, - Костик и Андрей любили
друг друга страстно, безоглядно, до изнеможения... Костик довольно часто или
Андрея привозил на работу, или с работы Андрея забирал, и вскоре на
автозаправке все пришли к выводу, что у Андрея с парнем-красавчиком,
приезжающем на «Фольксвагене», любовь... они часто вместе завтракали или
ужинали, вместе валялись на пляже... они всё так же называли друг друга
красавчиками – иногда в шутку, иногда с нежностью... по вечерам, когда у
Андрея были ночные смены, Костик сидел дома – готовился к защите диплома...
Софья Моисеевна с головой ушла в строительство гостевого домика, и Костик
безотказно возил её по её делам, помогал разбираться с разной
документацией... ни во внешности сына, ни в его поведении не было даже
намёканато,чтоунего другая, своя ориентацию,иСофьяМоисеевна
уже не ловила себя на мысли, что Костик – гей... он, её сын, был счастлив, а гей
он или не гей... разве это так важно!
Диплом Костик защитил на «отлично», защита была трудной, оппоненты
хорошо подготовились, но и Костик оказался не лыком шит – своего научного
руководителя он не подвёл, и тот потом долго жал Костику руку, говорил, какой
Костик умница и какой молодец. Софья Моисеевна предложила Костику
получение красного диплома отметить, и Костик, подумав, что маме хочется
посидеть в ресторане, без всяких раздумий согласился: конечно, они отметят!
Обязательно отметят – в самом лучшем ресторане! Но Софья Моисеевна
неожиданно предложила отметить это событие дома – она сказала, что, если
Костик хочет, он может пригласить Андрея, она приготовит шикарный ужин, и
они отметят Костиков диплом втроём, в узком кругу; время от времени они
говорили об Андрее – Софья Моисеевна что-то спрашивала или, наоборот,
Костик что-то коротко рассказывал, но каждый раз это было как бы мимоходом,
как бы между делом, как бы вскользь, что, впрочем, не мешало Софье
Моисеевне каждый раз подмечать, как при одном лишь упоминании Андрея у
Костика неуловимо преображалось лицо, – Софья Моисеевна чувствовала, что
Костику хочется познакомить её с Андреем, хочется поделиться своим счастьем,
но она про возможность какого-либо своего знакомства с Андреем молчала, и
умный Костик тоже ничего не говорил – тоже молчал, надеясь, что когда-
нибудь это всё равно случится... и вот, наконец-то, мать сказала сыну, что если
он хочет... конечно, он хочет! Ужин назначили на субботу, до которой было еще
два дня, и два дня Костик был в предвкушении предстоящего события... разные
события радуют-волнуют разных людей: кто-то переживает в унисон с
телевизором, сидя перед лукавым голубым экраном, кто-то тихо, незаметно
радуется, что у соседа по даче какой-нибудь жук-вредитель уничтожил
высаженную в грунт рассаду помидор-огурцов, а его, Костика, волновала-
радовала предстоящая встреча мамы и Андрея, – Костик был уверен, что
Андрей маме понравится, обязательно понравится, и всё равно... всё равно это
было волнительно! Андрей Софье Моисеевне понравился, – поначалу Андрей за
столом смущался, было видно, как он мучительно подбирает слова, отвечая на
какой-то простой житейский вопрос Костиковой мамы, но деликатность Софьи
Моисеевны, её непринуждённость быстро разрядили обстановку, ни о каких
ориентациях разговора даже близко не было, и вечер прошел замечательно;
получилось так, что три близких – очень близких – человека просто
встретились, вместе посидели за столом, получили удовольствие от приятного
общения, – Костик и Андрей ничего не пили, но на столе стояла бутылка
дорогого итальянского вина, купленная Софьей Моисеевной по случаю
знакомства с любимым человеком сына, и Софья Моисеевна, поскольку
мальчики пить отказались, сама выпила два небольших бокала сухого вина
Костика неуловимо преображалось лицо, – Софья Моисеевна чувствовала, что
Костику хочется познакомить её с Андреем, хочется поделиться своим счастьем,
но она про возможность какого-либо своего знакомства с Андреем молчала, и
умный Костик тоже ничего не говорил – тоже молчал, надеясь, что когда-
нибудь это всё равно случится... и вот, наконец-то, мать сказала сыну, что если
он хочет... конечно, он хочет! Ужин назначили на субботу, до которой было еще
два дня, и два дня Костик был в предвкушении предстоящего события... разные
события радуют-волнуют разных людей: кто-то переживает в унисон с
телевизором, сидя перед лукавым голубым экраном, кто-то тихо, незаметно
радуется, что у соседа по даче какой-нибудь жук-вредитель уничтожил
высаженную в грунт рассаду помидор-огурцов, а его, Костика, волновала-
радовала предстоящая встреча мамы и Андрея, – Костик был уверен, что
Андрей маме понравится, обязательно понравится, и всё равно... всё равно это
было волнительно! Андрей Софье Моисеевне понравился, – поначалу Андрей за
столом смущался, было видно, как он мучительно подбирает слова, отвечая на
какой-то простой житейский вопрос Костиковой мамы, но деликатность Софьи
Моисеевны, её непринуждённость быстро разрядили обстановку, ни о каких
ориентациях разговора даже близко не было, и вечер прошел замечательно;
получилось так, что три близких – очень близких – человека просто
встретились, вместе посидели за столом, получили удовольствие от приятного
общения, – Костик и Андрей ничего не пили, но на столе стояла бутылка
дорогого итальянского вина, купленная Софьей Моисеевной по случаю
знакомства с любимым человеком сына, и Софья Моисеевна, поскольку
мальчики пить отказались, сама выпила два небольших бокала сухого вина
– один бокал за красный диплом Костика, а другой бокал за мальчиков... просто
за них, за Костю и Андрея, без каких-либо уточнений. «У тебя изумительная
мама!» – находясь под впечатлением от проведённого вечера, проговорил
Андрей, когда Костя вёз его домой. «Я ж тебе говорил! – весело отозвался
Костик. – А ты боялся... красавчик ты мой!» «Как бы я хотел, чтоб у меня тоже
были такие родители, – задумчиво проговорил Андрей и, помолчав, добавил:
за них, за Костю и Андрея, без каких-либо уточнений. «У тебя изумительная
мама!» – находясь под впечатлением от проведённого вечера, проговорил
Андрей, когда Костя вёз его домой. «Я ж тебе говорил! – весело отозвался
Костик. – А ты боялся... красавчик ты мой!» «Как бы я хотел, чтоб у меня тоже
были такие родители, – задумчиво проговорил Андрей и, помолчав, добавил:
– Какой ты счастливый, Костя!» «А ты разве не счастливый?» – Костя, на секунду
оторвав взгляд от дороги, покосился на Андрея. «Счастливый... с тобой
счастливый! – Андрей положил ладонь Костику на коленку, как делал это часто,
когда они ездили на «Фольксвагене».
– Но если бы у меня были ещё такие
родители, как твоя мама...» «Ты можешь, красавчик, быть смелее... я возражать
не буду», – Костик, глядя на дорогу, чуть раздвинул ноги. «Ты хочешь поехать в
наш бордель-дом?» – Андрей улыбнулся, но руку с коленки Костика не сдвинул,
и Костик понял, что Андрей не сгорает от неодолимого желания. «Не сейчас,
красавчик,– секунду помедлив, проговорил Костик.
– Если ты сможешь
потерпеть сутки, то мы осчастливим своим посещением наш бордель-дом завтра
после ужина... сможешь вытерпишь?» – Костик с улыбкой покосился на
сидящего рядом Андрея. «Ну, я буду стараться... изо всех сил буду стараться! –
рассмеялся Андрей.
– Но я тебя должен предупредить, что сил моих хватит
только до завтрашнего вечера! – Андрей легонько сдавил пальцами Костикову
коленку. – А что будет с собой, красавчик?» «Я сейчас вернусь домой, помогу
маме помыть посуду, а потом тоже буду терпеть... я буду тоже терпеть изо всех
сил! Но зато потом, когда мы снимем квартиру...» Костик высадил Андрея
недалеко от его дома, сказал, что завтра утром, как обычно, он отвезёт Андрея
на работу, – жизнь... впереди у них была жизнь, и они оба верили, они оба ни
секунды не сомневались в том, что их любовь преодолеет все преграды,
одолеет все трудности! Костик уже нашел работу по специальности, он уже был
на собеседовании – осенью он начнёт работать, Андрей тоже искал работу,
чтобы не было ночных смен, они снимут себе квартиру, и... впереди была у них
целая жизнь!..
Страшное случилось через три месяца. У Андрея была ночная смена. Утром
Костик подъехал к автозаправке, стал в стороне, где становился всегда, когда
привозил Андрея или за Андреем приезжал; они должны были позавтракать
вместе, после обеда планировали съездить на пляж, а вечером хотели
уединиться в бардель-доме, как они в шутку называли гостевой домик, где
сдача номеров была почасовой; словом, впереди у них был обычный летний
оторвав взгляд от дороги, покосился на Андрея. «Счастливый... с тобой
счастливый! – Андрей положил ладонь Костику на коленку, как делал это часто,
когда они ездили на «Фольксвагене».
– Но если бы у меня были ещё такие
родители, как твоя мама...» «Ты можешь, красавчик, быть смелее... я возражать
не буду», – Костик, глядя на дорогу, чуть раздвинул ноги. «Ты хочешь поехать в
наш бордель-дом?» – Андрей улыбнулся, но руку с коленки Костика не сдвинул,
и Костик понял, что Андрей не сгорает от неодолимого желания. «Не сейчас,
красавчик,– секунду помедлив, проговорил Костик.
– Если ты сможешь
потерпеть сутки, то мы осчастливим своим посещением наш бордель-дом завтра
после ужина... сможешь вытерпишь?» – Костик с улыбкой покосился на
сидящего рядом Андрея. «Ну, я буду стараться... изо всех сил буду стараться! –
рассмеялся Андрей.
– Но я тебя должен предупредить, что сил моих хватит
только до завтрашнего вечера! – Андрей легонько сдавил пальцами Костикову
коленку. – А что будет с собой, красавчик?» «Я сейчас вернусь домой, помогу
маме помыть посуду, а потом тоже буду терпеть... я буду тоже терпеть изо всех
сил! Но зато потом, когда мы снимем квартиру...» Костик высадил Андрея
недалеко от его дома, сказал, что завтра утром, как обычно, он отвезёт Андрея
на работу, – жизнь... впереди у них была жизнь, и они оба верили, они оба ни
секунды не сомневались в том, что их любовь преодолеет все преграды,
одолеет все трудности! Костик уже нашел работу по специальности, он уже был
на собеседовании – осенью он начнёт работать, Андрей тоже искал работу,
чтобы не было ночных смен, они снимут себе квартиру, и... впереди была у них
целая жизнь!..
Страшное случилось через три месяца. У Андрея была ночная смена. Утром
Костик подъехал к автозаправке, стал в стороне, где становился всегда, когда
привозил Андрея или за Андреем приезжал; они должны были позавтракать
вместе, после обеда планировали съездить на пляж, а вечером хотели
уединиться в бардель-доме, как они в шутку называли гостевой домик, где
сдача номеров была почасовой; словом, впереди у них был обычный летний
день, – Костик, сидя в «Фольксвагене» в ожидании Андрея, удивился, что в его
сторону идёт не Андрей, а одна из заправщиц; на заправке работало шесть
человек, по два человека на смену: Андрей, ещё один парень, три молоденьких
девчонки и женщина средних лет, – Андрей Костику про всех что-то
рассказывал, Костик всех знал по именам, со всеми приветливо здоровался, и
что они про него. про Костика, говорили между собой, Костику было
совершенно всё равно – он привозил или увозил Андрея, всё остальное не
имело никакого значения. Подошла к «Фольксвагену» с ждущим Андрея
Костиком женщина средних лет; она всегда была хмурая, неулыбчивая, какая-
то вечно усталая, неразговорчивая, и Андрей про неё рассказывал меньше
всего – рассказывать про эту женщину было нечего; теперь она была в таком
же, как у всех, синем комбинезоне, начиналась её смена, то есть она и ещё дна
девчонка сменили Андрея и другую девчонку... Костик поздоровался,
улыбнулся, но женщина ни на его приветствие, ни на улыбку никак не
отреагировала. «Парень, ты Андрея ждёшь?» – спросила женщина бесцветным
голосом. «Да, – кивнул головой Костик и снова улыбнулся: – Где он?» Ни то,
что Андрей до сих пор не вышел из приземистого здания автозаправки, ни то,
что вместо Андрея подошла эта женщина, что-то сказавшая своей напарнице,
ни её вопрос ни на секунду не вызвали у Костика ни недоумения, ни какого-
либо беспокойства – Костику было двадцать два года, он был молод, был
счастлив, и вера в незыблемость своего счастья даже мысли не допускала в
хрупкость или недолговечность человеческого бытия. «Нет его», – тихо
ответила женщина. «А где он?» – продолжая улыбаться, легко, беспечно
спросил-повторил Костик. Женщина отвела взгляд в сторону, пожевала губами
и, вновь посмотрев на Костика, так же тихо произнесла: «Убили его...» Костик
услышал эти слова, сказанные женщиной, и в первую секунду ничего не понял.
«Кого убили?» – спросил Костик, с недоумением глядя на женщину. «Андрея
убили... сегодня ночью», – всё тем же бесцветным голосом проговорила
женщина. До Костика стал доходить смысл сказанного женщиной: убили...
Андрея убили?! Глупость какая-то... он, Костик, смотрел на женщину, не
понимая, как слова «убили» и «Андрея» могут вообще сочетаться, стоять
рядом... что это – чей-то глупый розыгрыш? «Ты, парень, не жди – нет больше
Андрея... мы утром приехали на смену, а здесь такое...» «Кто убил?» – еще до
конца не понимая, до конца не осознавая услышанное, автоматически
проговорил Костик, как будто это могло иметь какое-то значение. «Ночью...
подъехали трое – он их заправил... а потом что-то случилось... когда Галка
выбежала, Андрей уже лежал на асфальте, они били его ногами... кричали что-
то... и ещё нож там был – они пырнули Андрея ножом... Галка стала кричать,
потом стала звонить в полицию... а когда приехала «Скорая», Андрей был ужё
мертв... увезли его... в морг, наверное...
сторону идёт не Андрей, а одна из заправщиц; на заправке работало шесть
человек, по два человека на смену: Андрей, ещё один парень, три молоденьких
девчонки и женщина средних лет, – Андрей Костику про всех что-то
рассказывал, Костик всех знал по именам, со всеми приветливо здоровался, и
что они про него. про Костика, говорили между собой, Костику было
совершенно всё равно – он привозил или увозил Андрея, всё остальное не
имело никакого значения. Подошла к «Фольксвагену» с ждущим Андрея
Костиком женщина средних лет; она всегда была хмурая, неулыбчивая, какая-
то вечно усталая, неразговорчивая, и Андрей про неё рассказывал меньше
всего – рассказывать про эту женщину было нечего; теперь она была в таком
же, как у всех, синем комбинезоне, начиналась её смена, то есть она и ещё дна
девчонка сменили Андрея и другую девчонку... Костик поздоровался,
улыбнулся, но женщина ни на его приветствие, ни на улыбку никак не
отреагировала. «Парень, ты Андрея ждёшь?» – спросила женщина бесцветным
голосом. «Да, – кивнул головой Костик и снова улыбнулся: – Где он?» Ни то,
что Андрей до сих пор не вышел из приземистого здания автозаправки, ни то,
что вместо Андрея подошла эта женщина, что-то сказавшая своей напарнице,
ни её вопрос ни на секунду не вызвали у Костика ни недоумения, ни какого-
либо беспокойства – Костику было двадцать два года, он был молод, был
счастлив, и вера в незыблемость своего счастья даже мысли не допускала в
хрупкость или недолговечность человеческого бытия. «Нет его», – тихо
ответила женщина. «А где он?» – продолжая улыбаться, легко, беспечно
спросил-повторил Костик. Женщина отвела взгляд в сторону, пожевала губами
и, вновь посмотрев на Костика, так же тихо произнесла: «Убили его...» Костик
услышал эти слова, сказанные женщиной, и в первую секунду ничего не понял.
«Кого убили?» – спросил Костик, с недоумением глядя на женщину. «Андрея
убили... сегодня ночью», – всё тем же бесцветным голосом проговорила
женщина. До Костика стал доходить смысл сказанного женщиной: убили...
Андрея убили?! Глупость какая-то... он, Костик, смотрел на женщину, не
понимая, как слова «убили» и «Андрея» могут вообще сочетаться, стоять
рядом... что это – чей-то глупый розыгрыш? «Ты, парень, не жди – нет больше
Андрея... мы утром приехали на смену, а здесь такое...» «Кто убил?» – еще до
конца не понимая, до конца не осознавая услышанное, автоматически
проговорил Костик, как будто это могло иметь какое-то значение. «Ночью...
подъехали трое – он их заправил... а потом что-то случилось... когда Галка
выбежала, Андрей уже лежал на асфальте, они били его ногами... кричали что-
то... и ещё нож там был – они пырнули Андрея ножом... Галка стала кричать,
потом стала звонить в полицию... а когда приехала «Скорая», Андрей был ужё
мертв... увезли его... в морг, наверное...
– женщина вздохнула. – Хороший был
парень... добрый, весёлый, приветливый... а вот как всё получилось... крови
было много на асфальте – мы кровь замыли, уже нет ничего, асфальт чистый...
жалко парня...» Костик слушал, медленно, через силу понимая то, что говорит
женщина... видимо, он побледнел, потому что женщина вдруг спросила:
«Парень, тебе, может, воды принести... у нас там аптечка есть... я сейчас...
посиди пока!» – в тусклом голосе женщины мелькнуло беспокойство. «Не
надо...»
– прошептал Костик; всё его существо сопротивлялось услышанному,
мозг отказывался воспринимать то, что сказала женщина,
– Костик
почувствовал, как что-то горячее, тяжёлое поднимается к горлу, мешает
дышать, и сердце... сердце словно кто-то больно-больно сжал в кулаке. «Ты
посиди немного...
– проговорила женщина. – Я работать пошла, а ты посиди...
посиди здесь чуток... ничего теперь не поделаешь... просто посиди...» Женщина,
постояв еще несколько секунд, развернулась и торопливо пошла к заправке –
девчонка без напарницы явно не управлялась одна, из подъезжающих машин
уже стала образовываться очередь, и девчонка-напарница явно не справлялась
с заправкой подъезжающих машин. А Костик... т а к не разыгрывают, и это
был не глупый розыгрыш – это была правда... страшная правда, не
укладывающая в голове, не поддающаяся осмыслению: Андрея... его Андрея...
его Андрея н е т... и – жизнь для Костика в один миг остановилась.
У Костика, наверное, был шок, было шоковое состояние: едва женщина отошла,
как «Фольксваген» сорвался с места... понимал ли Костик, что он делает? Видел
ли он что-то вокруг себя? Он мчался по трассе, и только одна мысль... одна
мысль билась в его сознании: «нет! нет! нет!»... что означало это «нет»? Н е т
Андрея? Или н е т, такого не может быть – это всё сон, какой-то безумный
бред?.. Костик вообще плохо помнил этот день; промелькнула
парень... добрый, весёлый, приветливый... а вот как всё получилось... крови
было много на асфальте – мы кровь замыли, уже нет ничего, асфальт чистый...
жалко парня...» Костик слушал, медленно, через силу понимая то, что говорит
женщина... видимо, он побледнел, потому что женщина вдруг спросила:
«Парень, тебе, может, воды принести... у нас там аптечка есть... я сейчас...
посиди пока!» – в тусклом голосе женщины мелькнуло беспокойство. «Не
надо...»
– прошептал Костик; всё его существо сопротивлялось услышанному,
мозг отказывался воспринимать то, что сказала женщина,
– Костик
почувствовал, как что-то горячее, тяжёлое поднимается к горлу, мешает
дышать, и сердце... сердце словно кто-то больно-больно сжал в кулаке. «Ты
посиди немного...
– проговорила женщина. – Я работать пошла, а ты посиди...
посиди здесь чуток... ничего теперь не поделаешь... просто посиди...» Женщина,
постояв еще несколько секунд, развернулась и торопливо пошла к заправке –
девчонка без напарницы явно не управлялась одна, из подъезжающих машин
уже стала образовываться очередь, и девчонка-напарница явно не справлялась
с заправкой подъезжающих машин. А Костик... т а к не разыгрывают, и это
был не глупый розыгрыш – это была правда... страшная правда, не
укладывающая в голове, не поддающаяся осмыслению: Андрея... его Андрея...
его Андрея н е т... и – жизнь для Костика в один миг остановилась.
У Костика, наверное, был шок, было шоковое состояние: едва женщина отошла,
как «Фольксваген» сорвался с места... понимал ли Костик, что он делает? Видел
ли он что-то вокруг себя? Он мчался по трассе, и только одна мысль... одна
мысль билась в его сознании: «нет! нет! нет!»... что означало это «нет»? Н е т
Андрея? Или н е т, такого не может быть – это всё сон, какой-то безумный
бред?.. Костик вообще плохо помнил этот день; промелькнула
трансформаторная будка, стоящая на обочине трассы, и Костик подумал... не
подумал, а краем пульсирующего сознания отметил, что дальше, через
несколько километров, будет крутой поворот налево, и если добавить скорость
и на повороте не повернуть, то его «Фольксваген» легко пробьёт
опоясывающее поворот ограждение, и он... справа была пропасть – он улетит к
Андрею, улетит туда, где они снова будут вместе, снова будут счастливы...
наверное, именно так и случилось бы, но в следующее мгновение Костик
подумал... и снова он не подумал, как думают люди в обычном состоянии, а в
его меркнущем, пульсирующем сознании вдруг полыхнуло слово «мама»,
подумал, а краем пульсирующего сознания отметил, что дальше, через
несколько километров, будет крутой поворот налево, и если добавить скорость
и на повороте не повернуть, то его «Фольксваген» легко пробьёт
опоясывающее поворот ограждение, и он... справа была пропасть – он улетит к
Андрею, улетит туда, где они снова будут вместе, снова будут счастливы...
наверное, именно так и случилось бы, но в следующее мгновение Костик
подумал... и снова он не подумал, как думают люди в обычном состоянии, а в
его меркнущем, пульсирующем сознании вдруг полыхнуло слово «мама»,
– Костик, не отдавая себе отчёта, автоматически сбросил скорость, и
«Фольксваген» замер, остановился в нескольких десятках метров от опасного
поворота... почему в его меркнущем сознании буквально за пару минут до,
казалось бы, уже неизбежного полёта в вечность спасительным тормозом
полыхнуло слово «мама»? Потому что в его жизни значимыми, определяющими
его связь с миром были только два человека – Андрей и мама? Андрея уже не
было, а мама... слово это вспыхнуло-возникло как напоминание, что ему,
Костику, только двадцать два года, что впереди ещё целая жизнь, что жизнь не
кончилась... жизнь без Андрея, которого он, Костик, любил больше жизни? А
жизнь матери без него, без Кости, в котором она души не чаяла? Как-то всё это
переплелось, всё сплавилось: жизнь, смерть... в чём вообще смысл жизни, если
есть смерть?.. Понятно, что ни о чём таком Костик не думал, ничего он не
анализировал – он просто остановил «Фольксваген» за несколько метров до
смерти, он разминулся со смертью на пару секунд, но и об этом он тоже не
думал... Потом он до вечера сидел на пустынном берегу, безучастно,
опустошенно смотрел на море; он думал об Андрее, но думал хаотично, без
начала и конца – начинал думать, мысль обрывалась, он снова начинал думать,
пытался сконцентрироваться, удержать Андрея перед мысленным взором, но
Андрей ускользал, Костик пытался сосредоточиться, и ничего... ничего у него не
получалось, – волны шелестели о прибрежную гальку, как шелестели всегда, и
Костику казалось, что Андрей никуда не исчез, никуда не делся, он е с т ь,
«Фольксваген» замер, остановился в нескольких десятках метров от опасного
поворота... почему в его меркнущем сознании буквально за пару минут до,
казалось бы, уже неизбежного полёта в вечность спасительным тормозом
полыхнуло слово «мама»? Потому что в его жизни значимыми, определяющими
его связь с миром были только два человека – Андрей и мама? Андрея уже не
было, а мама... слово это вспыхнуло-возникло как напоминание, что ему,
Костику, только двадцать два года, что впереди ещё целая жизнь, что жизнь не
кончилась... жизнь без Андрея, которого он, Костик, любил больше жизни? А
жизнь матери без него, без Кости, в котором она души не чаяла? Как-то всё это
переплелось, всё сплавилось: жизнь, смерть... в чём вообще смысл жизни, если
есть смерть?.. Понятно, что ни о чём таком Костик не думал, ничего он не
анализировал – он просто остановил «Фольксваген» за несколько метров до
смерти, он разминулся со смертью на пару секунд, но и об этом он тоже не
думал... Потом он до вечера сидел на пустынном берегу, безучастно,
опустошенно смотрел на море; он думал об Андрее, но думал хаотично, без
начала и конца – начинал думать, мысль обрывалась, он снова начинал думать,
пытался сконцентрироваться, удержать Андрея перед мысленным взором, но
Андрей ускользал, Костик пытался сосредоточиться, и ничего... ничего у него не
получалось, – волны шелестели о прибрежную гальку, как шелестели всегда, и
Костику казалось, что Андрей никуда не исчез, никуда не делся, он е с т ь,
– просто он, красавчик, играет с ним, с Костиком, в какую-то непонятную игру...
Ближе к вечеру Костик подумал, что они должны вместе поужинать, и Андрей,
наверное, его ждёт,
– Костик вернулся в город... уже стемнело, а
«Фольксваген» всё стоял и стоял на том месте, где останавливался всегда,
когда Костик приезжал за Андреем или Андрея привозил домой, – с этого места
хорошо был виден подъезд, откуда Андрей выходил, улыбаясь миру... и даже
когда он не улыбался, он всё равно улыбался, он всегда улыбался, выходя из
подъезда – видя ждущего его Костика, и теперь Костик тоже ждал: вот сейчас
Андрей выйдет, улыбнётся, и всё... всё-всё вернётся... одна часть сознания
говорила Костику, что Андрея н е т, а другой частью сознания Костик ждал
Ближе к вечеру Костик подумал, что они должны вместе поужинать, и Андрей,
наверное, его ждёт,
– Костик вернулся в город... уже стемнело, а
«Фольксваген» всё стоял и стоял на том месте, где останавливался всегда,
когда Костик приезжал за Андреем или Андрея привозил домой, – с этого места
хорошо был виден подъезд, откуда Андрей выходил, улыбаясь миру... и даже
когда он не улыбался, он всё равно улыбался, он всегда улыбался, выходя из
подъезда – видя ждущего его Костика, и теперь Костик тоже ждал: вот сейчас
Андрей выйдет, улыбнётся, и всё... всё-всё вернётся... одна часть сознания
говорила Костику, что Андрея н е т, а другой частью сознания Костик ждал
– он неотрывно смотрел на освещенную электрической лампочкой дверь, он не
словами даже, а всем своим существом молил: ну, красавчик... ну... где же ты...
где ты? Выходи... молил Костик; это было похоже на безумие, и неизвестно,
сколько так ещё просидел бы Костик в «Фольксвагене», глядя на дверь, если б
не телефонный звонок, – Костик вздрогнул, торопливо достал телефон, о
котором за весь день он почему-то ни разу не вспомнил, и, подумав, что это,
наверное, звонит Андрей, впился глазами в дисплей – звонила мама; Костик
автоматически нажал кнопку отмены, и тут же подумал, что надо позвонить
Андрею... надо просто позвонить Андрею, и Андрей отзовётся... почему он до
этого не додумался раньше?! Костик торопливо пролистал в телефоне адресную
книгу, нашел слово «красавчик», нажал на вызов – телефон на секунду замер,
Костик затаил дыхание, в телефоне раздались гудки вызова... никто не ответил;
Костик позвонил Андрею еще раз, и ещё, и ещё... никто не отвечал, вызовы
уходили в пустоту... снова зазвонил телефон, и снова на дисплее высветилось
слово «мама», – Костик, глядя на дисплей, почувствовал, как на глаза
наворачиваются слезы; вызов прекратился, и телефон в руке Костика тут же
зазвонил вновь – Костик нажал кнопку ответа и, с трудом сдерживая рыдания,
быстро проговорил: «Мам... я сейчас буду... сейчас...» «Костя, ты где? Что
случилось?» – Софья Моисеевна по голосу сына поняла, что что-то случилось.
«Я сейчас... сейчас буду...»
словами даже, а всем своим существом молил: ну, красавчик... ну... где же ты...
где ты? Выходи... молил Костик; это было похоже на безумие, и неизвестно,
сколько так ещё просидел бы Костик в «Фольксвагене», глядя на дверь, если б
не телефонный звонок, – Костик вздрогнул, торопливо достал телефон, о
котором за весь день он почему-то ни разу не вспомнил, и, подумав, что это,
наверное, звонит Андрей, впился глазами в дисплей – звонила мама; Костик
автоматически нажал кнопку отмены, и тут же подумал, что надо позвонить
Андрею... надо просто позвонить Андрею, и Андрей отзовётся... почему он до
этого не додумался раньше?! Костик торопливо пролистал в телефоне адресную
книгу, нашел слово «красавчик», нажал на вызов – телефон на секунду замер,
Костик затаил дыхание, в телефоне раздались гудки вызова... никто не ответил;
Костик позвонил Андрею еще раз, и ещё, и ещё... никто не отвечал, вызовы
уходили в пустоту... снова зазвонил телефон, и снова на дисплее высветилось
слово «мама», – Костик, глядя на дисплей, почувствовал, как на глаза
наворачиваются слезы; вызов прекратился, и телефон в руке Костика тут же
зазвонил вновь – Костик нажал кнопку ответа и, с трудом сдерживая рыдания,
быстро проговорил: «Мам... я сейчас буду... сейчас...» «Костя, ты где? Что
случилось?» – Софья Моисеевна по голосу сына поняла, что что-то случилось.
«Я сейчас... сейчас буду...»
– повторил Костик, нажимая на кнопку окончания
разговора, – его душили рыдания... с того самого моменты, как женщина-
заправщица сказала Костику, что А н д р е я н е т, Костик был словно в
анабиозе: и когда он мчался по трассе, чудом избежав нескольких
столкновений с другими автомобилями, и когда остановился за несколько
десятков метров от поворота – от развилки между жизнью и смертью, и когда
безучастно смотрел на море, сидя на берегу, и теперь, когда он, глядя на дверь
подъезда, терпеливо ж д а л, как красавчик... как его принц, его любовь, его
счастье выйдет с улыбкой из подъезда – весь этот длинный летний день Костик
был словно замороженный, эмоции были отключены, он лишь думал, точнее, он
пытался думать, пытался собрать мысли, осознать то страшное, что случилось,
и только теперь, увидев на дисплее слово «мама», услышав ж и в о й,
встревоженный голос Софьи Моисеевны, он почувствовал... что он
почувствовал? Весь день он был словно в тисках, тщётно пытаясь случившееся
осмыслить, осознать умом, понять дробящимся, то и дело ускользающим
сознанием, и вот тиски... эти невидимые тиски внезапно разжались, в один миг
исчезли, и... не стараясь сдерживать себя, содрогаясь всем телом, Костик
навзрыд заплакал... телефон звонил и звонил, а Костик не отвечал, он просто
физически не мог ответить – его душили рыдания...
Софья Моисеевна, услышав, как провернулся в замке ключ, бросилась к двери
разговора, – его душили рыдания... с того самого моменты, как женщина-
заправщица сказала Костику, что А н д р е я н е т, Костик был словно в
анабиозе: и когда он мчался по трассе, чудом избежав нескольких
столкновений с другими автомобилями, и когда остановился за несколько
десятков метров от поворота – от развилки между жизнью и смертью, и когда
безучастно смотрел на море, сидя на берегу, и теперь, когда он, глядя на дверь
подъезда, терпеливо ж д а л, как красавчик... как его принц, его любовь, его
счастье выйдет с улыбкой из подъезда – весь этот длинный летний день Костик
был словно замороженный, эмоции были отключены, он лишь думал, точнее, он
пытался думать, пытался собрать мысли, осознать то страшное, что случилось,
и только теперь, увидев на дисплее слово «мама», услышав ж и в о й,
встревоженный голос Софьи Моисеевны, он почувствовал... что он
почувствовал? Весь день он был словно в тисках, тщётно пытаясь случившееся
осмыслить, осознать умом, понять дробящимся, то и дело ускользающим
сознанием, и вот тиски... эти невидимые тиски внезапно разжались, в один миг
исчезли, и... не стараясь сдерживать себя, содрогаясь всем телом, Костик
навзрыд заплакал... телефон звонил и звонил, а Костик не отвечал, он просто
физически не мог ответить – его душили рыдания...
Софья Моисеевна, услышав, как провернулся в замке ключ, бросилась к двери
– она места себе не находила после странного короткого разговора с Костиком,
после того, как Костик вообще перестал отвечать на звонки, – он, Костик,
шагнул в прихожую, и Софья Моисеевна увидела мокрые заплаканные глаза
сына. «Костя! Что случилось?!» – испуганно проговорила Софья Моисеевна.
«Его нет...
– прошептал Костик, и лицо его поплыло, перекосилось от плача. –
Мама, его нет...» «Кого нет?» – проговорила Софья Моисеевна, уже
догадываясь, уже понимая, а ком говорит Костик; она никогда не видела
Костика плачущим – ни тогда, когда погибли его родители, ни потом, позже...
никогда Костик не плакал, и когда он в двенадцать лет прищемил себе палец на
руке, и палец посинел, и это было, наверное, адски больно, ни одной слезинки
не показалось на глазах Кости – он тряс рукой, он приседал от боли, ходил по
комнате, он от боли гримасничал, кусал губы, по почему-то не плакал; Костик
никогда, никогда не плакал – ни от боли, ни от обиды, и Софья Моисеевна даже
не знала, умеет ли Костик плакать вообще, а теперь он, её взрослый сын, стоял
в прихожей, и слёзы катились по его щекам... «Андрея нет...
– прошептал
Костик как-то по-детски беспомощно, и плечи его затряслись от рыданий.
после того, как Костик вообще перестал отвечать на звонки, – он, Костик,
шагнул в прихожую, и Софья Моисеевна увидела мокрые заплаканные глаза
сына. «Костя! Что случилось?!» – испуганно проговорила Софья Моисеевна.
«Его нет...
– прошептал Костик, и лицо его поплыло, перекосилось от плача. –
Мама, его нет...» «Кого нет?» – проговорила Софья Моисеевна, уже
догадываясь, уже понимая, а ком говорит Костик; она никогда не видела
Костика плачущим – ни тогда, когда погибли его родители, ни потом, позже...
никогда Костик не плакал, и когда он в двенадцать лет прищемил себе палец на
руке, и палец посинел, и это было, наверное, адски больно, ни одной слезинки
не показалось на глазах Кости – он тряс рукой, он приседал от боли, ходил по
комнате, он от боли гримасничал, кусал губы, по почему-то не плакал; Костик
никогда, никогда не плакал – ни от боли, ни от обиды, и Софья Моисеевна даже
не знала, умеет ли Костик плакать вообще, а теперь он, её взрослый сын, стоял
в прихожей, и слёзы катились по его щекам... «Андрея нет...
– прошептал
Костик как-то по-детски беспомощно, и плечи его затряслись от рыданий.
– Мама... они убили его... нет его... они убили его...» «Господи... Костя!
– прошептала Софья Моисеевна; она рывком притянула Костика к себе, прижала
его к себе, словно маленького... убили... убили Андрея?! В это было трудно,
невозможно поверить, но Костик плакал, плакал навзрыд, взахлёб, плечи его
содрогались, и Софья Моисеевна, одной рукой прижимая его вздрагивающие
плечи к себе, ладонью другой руки гладила его по голове, словно стараясь тем
самым разделить его боль, – она не успокаивала Костика, ни о чём его не
спрашивала, ничего не пыталась выяснить, узнать – она просто была рядом...
Два дня Костик пролежал на кровати, отвернувшись к стене, – он не разделся,
не разобрал постель, он прост лежал... лежал и думал, пытаясь осознать
случившееся. Андрея нет... его счастья больше нет... за что... за что они убили
его?! Костик думал, плакал, снова думал... два дня он пролежал, не вставая, и
два дня Софья Моисеевна не выходила из квартиры – она была рядом с сыном;
она заходила в комнату Костика, садилась на край его постели, молча клала
руку на его плечо... что могла она сделать ещё – как могла она помочь Костику?
Это была его утрата, его боль, и она... она просто была рядом; она думала об
Андрее: такой светлый, такой чистый мальчик... где и кому он мог помешать?!
Она видела Андрея всего один раз, когда они – втроём – отмечали получение
Костиком диплома... она видела, как они – Костя и Андрей – то и дело
непроизвольно обменивались взглядами, видела, как искрились при этом их
взгляды, и... она понимала, что это любовь, настоящая любовь – её Костик, её
любимый сын, был счастлив... пусть это была д р у г а я любовь, любовь
другой ориентации, но... разве счастье имеет ориентацию? И разве не это
согревает сердце любой матери – видеть счастливыми своих выросших детей?
Конечно, она, любящая мать, до признания Костика понятия не имела, что
Костику нравятся не девушки, а парни, что у него, у Костика, т а к а я
ориентация – Костик умело прятал, скрывал это, но она знала сердце своего
сына, и потому она... она твёрдо знала, что открыть своё сердце, полюбить всем
сердцем сын её мог только такого же светлого человека, каким был сам... он,
Костик, всем сердцем прикипел к Андрею, он слился с Андреем в одно целое,
сплавился с Андреем в своём молодом, безоглядно шумящем счастье, и теперь...
Костик встал на третий день – с почерневшим, осунувшимся лицом, с красными,
опухшими от слез глазами, и взгляд у Костика... взгляд у него был совсем
другим – не беспечно веселым, как всегда, не искрящимся от счастья, как это
было в последнее время, а тусклым, отрешенно спокойным, обращенным куда-
то вглубь себя... и снова Софья Моисеевна, видя состояние Костика, понимая
его состояние, ни о чём не стала расспрашивать, полагая, что боль у Костика
рано или поздно притупится и Костик расскажет сам, что случилась... за
завтраком Софья Моисеевна мягко, стараясь, чтоб её голос прозвучал
буднично, поинтересовалась-спросила: «Что будешь делать сегодня?» «Не
знаю, – Костик, оторвав взгляд от тарелки, равнодушно пожал плечами; Андрея
не было, и жизнь замерла, остановилась – он не знал, как без Андрея жить
дальше.
его к себе, словно маленького... убили... убили Андрея?! В это было трудно,
невозможно поверить, но Костик плакал, плакал навзрыд, взахлёб, плечи его
содрогались, и Софья Моисеевна, одной рукой прижимая его вздрагивающие
плечи к себе, ладонью другой руки гладила его по голове, словно стараясь тем
самым разделить его боль, – она не успокаивала Костика, ни о чём его не
спрашивала, ничего не пыталась выяснить, узнать – она просто была рядом...
Два дня Костик пролежал на кровати, отвернувшись к стене, – он не разделся,
не разобрал постель, он прост лежал... лежал и думал, пытаясь осознать
случившееся. Андрея нет... его счастья больше нет... за что... за что они убили
его?! Костик думал, плакал, снова думал... два дня он пролежал, не вставая, и
два дня Софья Моисеевна не выходила из квартиры – она была рядом с сыном;
она заходила в комнату Костика, садилась на край его постели, молча клала
руку на его плечо... что могла она сделать ещё – как могла она помочь Костику?
Это была его утрата, его боль, и она... она просто была рядом; она думала об
Андрее: такой светлый, такой чистый мальчик... где и кому он мог помешать?!
Она видела Андрея всего один раз, когда они – втроём – отмечали получение
Костиком диплома... она видела, как они – Костя и Андрей – то и дело
непроизвольно обменивались взглядами, видела, как искрились при этом их
взгляды, и... она понимала, что это любовь, настоящая любовь – её Костик, её
любимый сын, был счастлив... пусть это была д р у г а я любовь, любовь
другой ориентации, но... разве счастье имеет ориентацию? И разве не это
согревает сердце любой матери – видеть счастливыми своих выросших детей?
Конечно, она, любящая мать, до признания Костика понятия не имела, что
Костику нравятся не девушки, а парни, что у него, у Костика, т а к а я
ориентация – Костик умело прятал, скрывал это, но она знала сердце своего
сына, и потому она... она твёрдо знала, что открыть своё сердце, полюбить всем
сердцем сын её мог только такого же светлого человека, каким был сам... он,
Костик, всем сердцем прикипел к Андрею, он слился с Андреем в одно целое,
сплавился с Андреем в своём молодом, безоглядно шумящем счастье, и теперь...
Костик встал на третий день – с почерневшим, осунувшимся лицом, с красными,
опухшими от слез глазами, и взгляд у Костика... взгляд у него был совсем
другим – не беспечно веселым, как всегда, не искрящимся от счастья, как это
было в последнее время, а тусклым, отрешенно спокойным, обращенным куда-
то вглубь себя... и снова Софья Моисеевна, видя состояние Костика, понимая
его состояние, ни о чём не стала расспрашивать, полагая, что боль у Костика
рано или поздно притупится и Костик расскажет сам, что случилась... за
завтраком Софья Моисеевна мягко, стараясь, чтоб её голос прозвучал
буднично, поинтересовалась-спросила: «Что будешь делать сегодня?» «Не
знаю, – Костик, оторвав взгляд от тарелки, равнодушно пожал плечами; Андрея
не было, и жизнь замерла, остановилась – он не знал, как без Андрея жить
дальше.
– До выхода на работу еще две недели...
– бесцветным голосом проговорил Костик.
– Если тебе надо, я могу побыть две недели у тебя
водителем... если надо куда-то съездить... по каким-то твоим делам» «Костя,
надо! – воскликнула Софья Моисеевна. – Очень надо! Сейчас мы позавтракаем,
и...»
– она, Софья Моисеевна, искренне обрадовалась, что Костик пусть так,
пусть равнодушно, но возвращается к жизни...
Между тем, Костик знал, что ему надо делать... пусть не сегодня, пусть через
день или даже через неделю, но он это сделает обязательно – он увидит Галку,
которая в ту ночную смену работала вместе с Андреем, и всё узнает...
обязательно всё узнает. Он проезжал мимо автозаправки днём, проезжал
вечером, но Галки не было; на автозаправке работало шесть человек – четыре
девчонки, хмурая женщина средних лет и парень чуть старше Костика;
заправщики в сменах менялись, и Андрей обо всех что-то рассказывал,
– бесцветным голосом проговорил Костик.
– Если тебе надо, я могу побыть две недели у тебя
водителем... если надо куда-то съездить... по каким-то твоим делам» «Костя,
надо! – воскликнула Софья Моисеевна. – Очень надо! Сейчас мы позавтракаем,
и...»
– она, Софья Моисеевна, искренне обрадовалась, что Костик пусть так,
пусть равнодушно, но возвращается к жизни...
Между тем, Костик знал, что ему надо делать... пусть не сегодня, пусть через
день или даже через неделю, но он это сделает обязательно – он увидит Галку,
которая в ту ночную смену работала вместе с Андреем, и всё узнает...
обязательно всё узнает. Он проезжал мимо автозаправки днём, проезжал
вечером, но Галки не было; на автозаправке работало шесть человек – четыре
девчонки, хмурая женщина средних лет и парень чуть старше Костика;
заправщики в сменах менялись, и Андрей обо всех что-то рассказывал,
– Костик, когда привозил Андрея или когда приезжал за Андреем, со всеми
приветливо здоровался, девчонкам весело махал рукой... теперь он каждый
день проезжал мимо заправки – сбрасывал скорость, всматривался в девчонок,
но Галки среди них не было, и Костик уже начал беспокоиться, что Галка, быть
может, заболела или вообще рассчиталась, ушла с автозаправки... наконец, на
шестой день, он увидел Галку, – Галке было лет восемнадцать или
девятнадцать, была она невысокая, худенькая, синий комбинезон на ней
немного топорщился, был для неё великоват... машин на заправке не было,
приветливо здоровался, девчонкам весело махал рукой... теперь он каждый
день проезжал мимо заправки – сбрасывал скорость, всматривался в девчонок,
но Галки среди них не было, и Костик уже начал беспокоиться, что Галка, быть
может, заболела или вообще рассчиталась, ушла с автозаправки... наконец, на
шестой день, он увидел Галку, – Галке было лет восемнадцать или
девятнадцать, была она невысокая, худенькая, синий комбинезон на ней
немного топорщился, был для неё великоват... машин на заправке не было,
– Костик не стал заезжать на территорию автозаправки, как это делал прежде,
когда был Андрей, а, чуть проехав, остановил «Фольксваген» на обочине
трассы – вылез из машины и, неотрывно глядя на Галку, словно боясь, что она
куда-то денется, испарится-исчезнет, медленно пошел туда, где он впервые
увидел своего красавчика, где встретил тёплой майской ночью свою любовь...
Галка увидела Костика, когда Костик уже подошел, был уже рядом, и Костик
успел заметить, как в глазах Галки мелькнул испуг – испуг и любопытство... за
спиной у Андрея девчонки шушукались, что их Андрей, наверное, г о л у б о й
и что у Андрея с парнем, который его регулярно привозит или увозит,
наверное, л ю б о в ь, – теперь этот парень стоял перед Галкой, и взгляд
парня, устремлённый на неё, на Галку, был каким-то беспомощно просящим и
одновременно требовательным, вопрошающим; «Здравствуйте, – спокойным
голосом проговорил Костик, глядя на Галку.
– Я друг Андрея, с которым вы вместе работали в ту ночь, когда...»
– Костик осекся, не договорив до конца. «Я
знаю вас, – Галка быстро кивнула головой. – Вы приезжали сюда, когда...
– она
хотела сказать «когда Андрей был жив», но тоже осеклась, не договорила до
конца. «Да, – подтвердил Костик внешне спокойно и безучастно. – Я хочу вас
спросить... хочу узнать про ту ночь...
– Костик покосился на парня, стоявшего
рядом с ними; Андрея не было, и Костику, было всё равно, стоит этот парень
рядом или нет, но этого парня не было здесь в т у ночь, когда убили Андрея, и
потому, вновь посмотрев на Галку, Костик произнёс: – Пока машин нет... мы
можем отойти в сторону? Я хочу, чтобы вы рассказали мне, что здесь
случилось...» В глазах Галки снова мелькнул испуг: «Я не знаю... я уже всё... я
всё рассказывала...»
– быстро проговорила Галка; она опустила глаза, затем
вновь посмотрела на Костика. «Галя... – т ихо, с нажимом в голосе проговорил
Костик. – Я прошу вас...» И в голосе Костика, и в его взгляде было что-то такое,
что не оставляло Галке выбора; она беспомощно посмотрела на парня-
напарника, стоявшего рядом: «Леша, я отойду на минуту... на минуту, пока нет
машин...» Леша флегматично кивнул головой, и они, Костик и Галка, отошли в
сторону. Собственно, Галка уже всем всё-всё рассказывала – и приехавшим
полицейским, и тем, кто работал с ней на заправке... она знала, что парень этот
в то утро приехал, как обычно, за Андреем и что ему её сменщица тоже всё
рассказала, но теперь он приехал снова – он хотел услышать о случившимся от
неё, от Галки, и Галка, отведя взгляд в сторону, снова стала рассказывать...
была ночь, точнее, был четвертый час утра... машин не было, и они, Андрей и
когда был Андрей, а, чуть проехав, остановил «Фольксваген» на обочине
трассы – вылез из машины и, неотрывно глядя на Галку, словно боясь, что она
куда-то денется, испарится-исчезнет, медленно пошел туда, где он впервые
увидел своего красавчика, где встретил тёплой майской ночью свою любовь...
Галка увидела Костика, когда Костик уже подошел, был уже рядом, и Костик
успел заметить, как в глазах Галки мелькнул испуг – испуг и любопытство... за
спиной у Андрея девчонки шушукались, что их Андрей, наверное, г о л у б о й
и что у Андрея с парнем, который его регулярно привозит или увозит,
наверное, л ю б о в ь, – теперь этот парень стоял перед Галкой, и взгляд
парня, устремлённый на неё, на Галку, был каким-то беспомощно просящим и
одновременно требовательным, вопрошающим; «Здравствуйте, – спокойным
голосом проговорил Костик, глядя на Галку.
– Я друг Андрея, с которым вы вместе работали в ту ночь, когда...»
– Костик осекся, не договорив до конца. «Я
знаю вас, – Галка быстро кивнула головой. – Вы приезжали сюда, когда...
– она
хотела сказать «когда Андрей был жив», но тоже осеклась, не договорила до
конца. «Да, – подтвердил Костик внешне спокойно и безучастно. – Я хочу вас
спросить... хочу узнать про ту ночь...
– Костик покосился на парня, стоявшего
рядом с ними; Андрея не было, и Костику, было всё равно, стоит этот парень
рядом или нет, но этого парня не было здесь в т у ночь, когда убили Андрея, и
потому, вновь посмотрев на Галку, Костик произнёс: – Пока машин нет... мы
можем отойти в сторону? Я хочу, чтобы вы рассказали мне, что здесь
случилось...» В глазах Галки снова мелькнул испуг: «Я не знаю... я уже всё... я
всё рассказывала...»
– быстро проговорила Галка; она опустила глаза, затем
вновь посмотрела на Костика. «Галя... – т ихо, с нажимом в голосе проговорил
Костик. – Я прошу вас...» И в голосе Костика, и в его взгляде было что-то такое,
что не оставляло Галке выбора; она беспомощно посмотрела на парня-
напарника, стоявшего рядом: «Леша, я отойду на минуту... на минуту, пока нет
машин...» Леша флегматично кивнул головой, и они, Костик и Галка, отошли в
сторону. Собственно, Галка уже всем всё-всё рассказывала – и приехавшим
полицейским, и тем, кто работал с ней на заправке... она знала, что парень этот
в то утро приехал, как обычно, за Андреем и что ему её сменщица тоже всё
рассказала, но теперь он приехал снова – он хотел услышать о случившимся от
неё, от Галки, и Галка, отведя взгляд в сторону, снова стала рассказывать...
была ночь, точнее, был четвертый час утра... машин не было, и они, Андрей и
Галка, пили чай... потом подъехала «Ауди», резко посигналила... Андрей сказал,
что сейчас он заправит машину и вернётся... еще пошутил, сказал весело: «Не
пей мой чай в моё отсутствие»... да, именно так сказал – это были его
последние слова... он ушел, а она, Галка, осталась в комнате... потом она минут
через пять услышала голоса... слов было не разобрать – просто голоса... потом
послышалась возня... Костик слушал внимательно, напряженно; иногда он
перебивал Галку, что-то переспрашивал, уточнял, – это были последние
секунды жизни Андрея, и Костик хотел знать всё, до самой мельчайшей
подробности... последние мгновения жизни Андрея... послышалась возня, снова
неразборчивые голоса... потом словно вскрик... короткий вскрик, – она, Галка,
выглянула из помещения... Андрей лежал на асфальте, а эти трое... да, их было
трое... то ли качки, то ли спортсмены – они били лежащего на асфальте Андрея
ногами... сильно били... Андрей лежал на боку, схватившись за живот, а они
били... она, Галка, закричала... страшно сделалось... страшно – до ужаса... она
закричала, и они... наверное, они были обдолбанные – они даже не сразу
отреагировали на её крик... она бросилась назад, в помещение, чтоб звонить в
полицию... стала звонить – руки тряслись, руки не слушались... она видела из
окна, как они сели в «Ауди», и машина рванула с места... белого цвета была
машина, номер она не видела... «Скорая» быстро приехала, но помочь Андрею
они уже ничем не могли... Андрея сначала ударили ножом, а потом, когда он
упал, били ногами – так сказал врач из «Скорой»... она только видела, как его
били... крови на асфальте было много... полиция тоже приезжала – её, Галку,
расспросили, и потом ещё вызывали в полицию через два дня, снова
следователь расспрашивал... у неё, у Галки, был нервный срыв – она несколько
дней не работала... вот всё, что она знает – что видела и о чём она может
рассказать. «Галя...
– тихо проговорил Костик.
– Когда эти трое... когда они
били Андрея, они что-то кричали?» Женщина-заправщица говорила, что
кричали... били и что-то кричали, но Галка об этом ничего не сказала, и Костик
подумал, что это, быть может, тоже важно. «Кричали...»
– чуть помедлив,
отозвалась Галка, и в её глазах на какую-то долю секунды снова мелькнул
испуг. «Что они кричали?» – Костик почувствовал, как Галка неуловимо
сжалась, внутренне напряглась. «Они кричали... – словно через силу, медленно
проговорила Галка и, запнувшись, отвела взгляд в строну.
– Я не хочу
говорить...» «Галя... ты должна мне сказать, – ровным, внешне спокойным
голосом произнёс Костик, всматриваясь в Галкино лицо; Галка не смотрела на
Костика – Галка смотрела в сторону.
что сейчас он заправит машину и вернётся... еще пошутил, сказал весело: «Не
пей мой чай в моё отсутствие»... да, именно так сказал – это были его
последние слова... он ушел, а она, Галка, осталась в комнате... потом она минут
через пять услышала голоса... слов было не разобрать – просто голоса... потом
послышалась возня... Костик слушал внимательно, напряженно; иногда он
перебивал Галку, что-то переспрашивал, уточнял, – это были последние
секунды жизни Андрея, и Костик хотел знать всё, до самой мельчайшей
подробности... последние мгновения жизни Андрея... послышалась возня, снова
неразборчивые голоса... потом словно вскрик... короткий вскрик, – она, Галка,
выглянула из помещения... Андрей лежал на асфальте, а эти трое... да, их было
трое... то ли качки, то ли спортсмены – они били лежащего на асфальте Андрея
ногами... сильно били... Андрей лежал на боку, схватившись за живот, а они
били... она, Галка, закричала... страшно сделалось... страшно – до ужаса... она
закричала, и они... наверное, они были обдолбанные – они даже не сразу
отреагировали на её крик... она бросилась назад, в помещение, чтоб звонить в
полицию... стала звонить – руки тряслись, руки не слушались... она видела из
окна, как они сели в «Ауди», и машина рванула с места... белого цвета была
машина, номер она не видела... «Скорая» быстро приехала, но помочь Андрею
они уже ничем не могли... Андрея сначала ударили ножом, а потом, когда он
упал, били ногами – так сказал врач из «Скорой»... она только видела, как его
били... крови на асфальте было много... полиция тоже приезжала – её, Галку,
расспросили, и потом ещё вызывали в полицию через два дня, снова
следователь расспрашивал... у неё, у Галки, был нервный срыв – она несколько
дней не работала... вот всё, что она знает – что видела и о чём она может
рассказать. «Галя...
– тихо проговорил Костик.
– Когда эти трое... когда они
били Андрея, они что-то кричали?» Женщина-заправщица говорила, что
кричали... били и что-то кричали, но Галка об этом ничего не сказала, и Костик
подумал, что это, быть может, тоже важно. «Кричали...»
– чуть помедлив,
отозвалась Галка, и в её глазах на какую-то долю секунды снова мелькнул
испуг. «Что они кричали?» – Костик почувствовал, как Галка неуловимо
сжалась, внутренне напряглась. «Они кричали... – словно через силу, медленно
проговорила Галка и, запнувшись, отвела взгляд в строну.
– Я не хочу
говорить...» «Галя... ты должна мне сказать, – ровным, внешне спокойным
голосом произнёс Костик, всматриваясь в Галкино лицо; Галка не смотрела на
Костика – Галка смотрела в сторону.
– Что они кричали? – с едва заметным
нажимом в голосе повторил Костик свой вопрос.
– Галя... что они кричали?»
«Кричали... они кричали “грёбаный педик”», – быстро проговорила Галка, не
глядя Костику в глаза. Ни один мускул не дрогнул на лице Костика – только
взгляд его... взгляд его неуловимо изменился. «Это всё... всё, что они
кричали?» – тихо проговорил Костик тем же ровным, внешне безучастным
голосом. «Да, – тихо отозвалась Галка. – Только это кричали... били и кричали...
только это кричали...» Она, Галка, не хотела об этом говорить, не хотела
произносить эти два слова, но парень настаивал – и она сказала, – теперь этот
парень, стоявший перед ней, знал в с ё, что-то ещё добавить к тому, что она
рассказала, ей было нечего. «Спасибо, Галя, что рассказали... что сказали...»
– Костик почувствовал, как невидимый комок подкатывает к горлу... он медленно
шел к стоявшему на обочине «Фольксвагену», Галка смотрела ему вслед, и ей,
Галке, было искренне жаль... ей было жалко Андрея, всегда весёлого,
заражавшего всех своим позитивом, ей было жалко этого парня, который
всегда, когда приезжал и видел Галку, с лучистой улыбкой шутливо махал ей,
Галке, рукой, а она в ответ махала рукой ему, – Галка смотрела вслед
уходящему парню, и ей казалось, что плечи у парня вздрагивают...
«Значит, грёбаный педик... Андрей – грёбаный педик... и я... я тоже грёбаный
педик... мы
нажимом в голосе повторил Костик свой вопрос.
– Галя... что они кричали?»
«Кричали... они кричали “грёбаный педик”», – быстро проговорила Галка, не
глядя Костику в глаза. Ни один мускул не дрогнул на лице Костика – только
взгляд его... взгляд его неуловимо изменился. «Это всё... всё, что они
кричали?» – тихо проговорил Костик тем же ровным, внешне безучастным
голосом. «Да, – тихо отозвалась Галка. – Только это кричали... били и кричали...
только это кричали...» Она, Галка, не хотела об этом говорить, не хотела
произносить эти два слова, но парень настаивал – и она сказала, – теперь этот
парень, стоявший перед ней, знал в с ё, что-то ещё добавить к тому, что она
рассказала, ей было нечего. «Спасибо, Галя, что рассказали... что сказали...»
– Костик почувствовал, как невидимый комок подкатывает к горлу... он медленно
шел к стоявшему на обочине «Фольксвагену», Галка смотрела ему вслед, и ей,
Галке, было искренне жаль... ей было жалко Андрея, всегда весёлого,
заражавшего всех своим позитивом, ей было жалко этого парня, который
всегда, когда приезжал и видел Галку, с лучистой улыбкой шутливо махал ей,
Галке, рукой, а она в ответ махала рукой ему, – Галка смотрела вслед
уходящему парню, и ей казалось, что плечи у парня вздрагивают...
«Значит, грёбаный педик... Андрей – грёбаный педик... и я... я тоже грёбаный
педик... мы
– грёбаные педики... и потому... именно потому эти три куска
безмозглого мяса... три обдолбанных ублюдка Андрея убили... потому что он
грёбаный педик... они приехали – и убили... они не могли за пять минут узнать,
что Андрей гей – ни во внешности Андрея, ни в его разговоре, ни в его общении
не было ничего такого, что говорило бы о том, что он гей... ни малейшего
намёка не было на то, что он гей... эти ублюдки могли увидеть Андрея здесь, на
заправке – увидеть в те минуты, когда Андрей был счастлив, когда он светился
от счастья, направляясь к ждущему его «Фольксвагену»... он, Андрей, светился
от счастья... красавчик... сказочный принц на автозаправке... какое им, этим
ублюдкам, было дело до чужого счастья... приехали, заправились – и поехали
дальше... а они приехали ночью, приехали специально, целенаправленно...
приехали, чтобы убить... убить грёбаного педика... качки... или спортсмены...
три куска мяса... три безмозглых ублюдка, накачанных ненавистью к геям... что
они знают о любви... что они знают о счастье... что они, эти безмозглые куски
мяса, вообще могут знать о человеческом счастье?» – «Фольксваген» стоял на
пустынном берегу моря, на том самом месте, где он стоял в день убийства
Андрея, только теперь Костик сидел не в «Фольксвагене», а сидел, обхватив
колени руками, у самой кромки воды; набегающие волны с шелестом
перекатывали с места на место мелкие камни, ещё не ставшие галькой,
безмозглого мяса... три обдолбанных ублюдка Андрея убили... потому что он
грёбаный педик... они приехали – и убили... они не могли за пять минут узнать,
что Андрей гей – ни во внешности Андрея, ни в его разговоре, ни в его общении
не было ничего такого, что говорило бы о том, что он гей... ни малейшего
намёка не было на то, что он гей... эти ублюдки могли увидеть Андрея здесь, на
заправке – увидеть в те минуты, когда Андрей был счастлив, когда он светился
от счастья, направляясь к ждущему его «Фольксвагену»... он, Андрей, светился
от счастья... красавчик... сказочный принц на автозаправке... какое им, этим
ублюдкам, было дело до чужого счастья... приехали, заправились – и поехали
дальше... а они приехали ночью, приехали специально, целенаправленно...
приехали, чтобы убить... убить грёбаного педика... качки... или спортсмены...
три куска мяса... три безмозглых ублюдка, накачанных ненавистью к геям... что
они знают о любви... что они знают о счастье... что они, эти безмозглые куски
мяса, вообще могут знать о человеческом счастье?» – «Фольксваген» стоял на
пустынном берегу моря, на том самом месте, где он стоял в день убийства
Андрея, только теперь Костик сидел не в «Фольксвагене», а сидел, обхватив
колени руками, у самой кромки воды; набегающие волны с шелестом
перекатывали с места на место мелкие камни, ещё не ставшие галькой,
– Костик, неподвижно сидящий под палящим солнцем, смотрел вдаль... он думал
об Андрее... думал о том, что Андрея в этом мире больше нет... он вспоминал,
как они познакомились... вспоминал, как упоительно счастливы они были в
своей промелькнувшей, как миг, любви... вспоминал, как строили они планы на
своё общее будущее, которого у них, у него с Андреем, теперь уже никогда не
будет... никогда, никогда не будет Андрея, не будет счастья видеть его, любить,
называть красавчиком...
– Костик думал о хрупкости жизни, об убитом, вмиг
оборвавшемся счастье, о жестокой несправедливости мира, о ненависти к геям,
о своей жизни без Андрея...
Вечером, во время ужина, Костик бесцветным голосом проговорил: «Мам, я
уеду...» «Куда?» – Софья Моисеевна посмотрела на Костика с легким
удивлением. «Не знаю... куда-нибудь, – Костик, оторвав взгляд от тарелки,
спокойно посмотрел на мать.
– Ты говорила когда-то, что у нас есть
родственники на Кипре... ты с ними можешь связаться?» «Костя...
– Софья Моисеевна растерялась.
– Это дальние родственники, и у меня с ними нет...
давно уже нет никакой связи – я даже не знаю, живы ли они... но... при чём
здесь Кипр? – Софья Моисеевна смотрела на Костика с недоумением.
– Ты
хочешь куда-то съездить?» Костик, не отвечая, вновь наклонил голову над
тарелкой; ушло, кануло в прошлое то время, когда Костя был весел, когда он
шутил, что-то рассказывал, казался легкомысленным, беспечным, и Софья
Моисеевна, понимая состояние Костика, не лезла к нему в душу – она просто
готова была в любое время выслушать, поддержать; но сейчас Костя сказал
странные, непонятные слова – он сказал, что хочет уехать... хочет уехать «куда-
нибудь» – он спросил про Кипр, и недоумение у Софьи Моисеевны сменилось
беспокойством. «Костя! Объясни...»
об Андрее... думал о том, что Андрея в этом мире больше нет... он вспоминал,
как они познакомились... вспоминал, как упоительно счастливы они были в
своей промелькнувшей, как миг, любви... вспоминал, как строили они планы на
своё общее будущее, которого у них, у него с Андреем, теперь уже никогда не
будет... никогда, никогда не будет Андрея, не будет счастья видеть его, любить,
называть красавчиком...
– Костик думал о хрупкости жизни, об убитом, вмиг
оборвавшемся счастье, о жестокой несправедливости мира, о ненависти к геям,
о своей жизни без Андрея...
Вечером, во время ужина, Костик бесцветным голосом проговорил: «Мам, я
уеду...» «Куда?» – Софья Моисеевна посмотрела на Костика с легким
удивлением. «Не знаю... куда-нибудь, – Костик, оторвав взгляд от тарелки,
спокойно посмотрел на мать.
– Ты говорила когда-то, что у нас есть
родственники на Кипре... ты с ними можешь связаться?» «Костя...
– Софья Моисеевна растерялась.
– Это дальние родственники, и у меня с ними нет...
давно уже нет никакой связи – я даже не знаю, живы ли они... но... при чём
здесь Кипр? – Софья Моисеевна смотрела на Костика с недоумением.
– Ты
хочешь куда-то съездить?» Костик, не отвечая, вновь наклонил голову над
тарелкой; ушло, кануло в прошлое то время, когда Костя был весел, когда он
шутил, что-то рассказывал, казался легкомысленным, беспечным, и Софья
Моисеевна, понимая состояние Костика, не лезла к нему в душу – она просто
готова была в любое время выслушать, поддержать; но сейчас Костя сказал
странные, непонятные слова – он сказал, что хочет уехать... хочет уехать «куда-
нибудь» – он спросил про Кипр, и недоумение у Софьи Моисеевны сменилось
беспокойством. «Костя! Объясни...»
– мягко и вместе с тем требовательно
проговорила Софья Моисеевна, глядя на склонённую над тарелкой голову
сыны; конечно, Костя был взрослый, он был вправе принимать любые решения,
но... разве был он взрослым для неё, для матери? Костик поднял голову,
спокойно посмотрел на мать, и... у Софьи Моисеевны уже в который раз за
прошедшую неделю возникло ощущение, что Костя смотрит не на неё – он
смотрит ей в глаза, но взгляд его обращён куда-то вовнутрь, вглубь самого
себя. «Я уеду из этой страны», – тихо, спокойно произнёс Костик, и от этих слов
его, от будничной интонации, с какой он это сказал, у Софьи Моисеевны
похолодело в груди. «Как... почему ты уедешь?» – растерянно проговорила
Софья Моисеевна, всматриваясь в глаза сына. «Ты знаешь, почему они убили
Андрея?» – спокойно, без какой-либо интонации в голосе проговорил Костик.
«Нет... ты не говорил об этом... ты ничего не говорил...»
– Софья Моисеевна
отрицательно качнула головой. «Я сам не знал... и узнал об этом только
сегодня – я ездил на автозаправку, и девушка, которая в ту ночь работала
вместе Андреем, мне рассказала... они убили его... убили потому... потому, что
он был геем – никаких других причин у них не было... они ударили его ножом, а
когда он упал, они стали бить его ногами... он лежал на асфальте... он умирал,
а они его били... трое их было... били ногами, били и кричали: “грёбаный
педик”... только это кричали, только это: “грёбаный педик”... он для них не был
человеком – он для них был грёбаным педиком... и за это... за это его убили
проговорила Софья Моисеевна, глядя на склонённую над тарелкой голову
сыны; конечно, Костя был взрослый, он был вправе принимать любые решения,
но... разве был он взрослым для неё, для матери? Костик поднял голову,
спокойно посмотрел на мать, и... у Софьи Моисеевны уже в который раз за
прошедшую неделю возникло ощущение, что Костя смотрит не на неё – он
смотрит ей в глаза, но взгляд его обращён куда-то вовнутрь, вглубь самого
себя. «Я уеду из этой страны», – тихо, спокойно произнёс Костик, и от этих слов
его, от будничной интонации, с какой он это сказал, у Софьи Моисеевны
похолодело в груди. «Как... почему ты уедешь?» – растерянно проговорила
Софья Моисеевна, всматриваясь в глаза сына. «Ты знаешь, почему они убили
Андрея?» – спокойно, без какой-либо интонации в голосе проговорил Костик.
«Нет... ты не говорил об этом... ты ничего не говорил...»
– Софья Моисеевна
отрицательно качнула головой. «Я сам не знал... и узнал об этом только
сегодня – я ездил на автозаправку, и девушка, которая в ту ночь работала
вместе Андреем, мне рассказала... они убили его... убили потому... потому, что
он был геем – никаких других причин у них не было... они ударили его ножом, а
когда он упал, они стали бить его ногами... он лежал на асфальте... он умирал,
а они его били... трое их было... били ногами, били и кричали: “грёбаный
педик”... только это кричали, только это: “грёбаный педик”... он для них не был
человеком – он для них был грёбаным педиком... и за это... за это его убили
– за то, что Андрей... за то, что Андрей был геем, и он был счастлив... и я тоже...
я тоже грёбаный педик... я тоже, мама, грёбаный педик... мы были счастливы,
но... в этой стране мы не люди – в этой стране мы грёбаные педики... и я... я
уеду, мама... уеду куда-нибудь – куда угодно, мне всё равно... я не хочу жить в
этой стране – я не хочу быть грёбаном педиком...»
– Костик проговорил всё это
спокойно, отстранёно – словно он говорил не об Андрее, не о себе, не о своём
растоптанном, на взлёте оборвавшемся счастье. «Какой ужас...
– чуть слышно662
прошептала Софья Моисеевна. – Костя, их нашли? Тех, кто... нашли их?» «Не
знаю...»
– Костик так же спокойно, отстранёно пожал плечами, и Софья
Моисеевна подумала, что, наверное, им обоим было бы легче сейчас... было бы
легче, если б Костик плакал, как плакал он тогда, когда пришел с этой
страшной вестью, но глаза у Костика были сухие – он, Костик, выплакал все
свои слёзы, он передумал все свои думы, он твёрдо решил... какое-то время они
молчали. «Костя, Андрея уже не вернуть...
– нарушая молчание, тихо
проговорила Софья Моисеевна – Он был хороший мальчик, светлый... и я
полюбила его так же, как люблю тебя, полюбила потому, что любил его ты,
но... что случилось – то случилось, и здесь уже ничего не исправить, ты это
знаешь сам... ты молод, Костя, и потому... потому ты просто поверь мне: время,
Костя, лечит всё... по-другому не может быть... боль утихает, и жизнь
продолжается... ты сказал, что хочешь уехать... но ведь такие звери есть где
угодно, и где угодно может случиться такое преступление... разве дело в
стране? Дело, Костя, в людях...» «В людях...
– словно эхо, отозвался Костик.
я тоже грёбаный педик... я тоже, мама, грёбаный педик... мы были счастливы,
но... в этой стране мы не люди – в этой стране мы грёбаные педики... и я... я
уеду, мама... уеду куда-нибудь – куда угодно, мне всё равно... я не хочу жить в
этой стране – я не хочу быть грёбаном педиком...»
– Костик проговорил всё это
спокойно, отстранёно – словно он говорил не об Андрее, не о себе, не о своём
растоптанном, на взлёте оборвавшемся счастье. «Какой ужас...
– чуть слышно662
прошептала Софья Моисеевна. – Костя, их нашли? Тех, кто... нашли их?» «Не
знаю...»
– Костик так же спокойно, отстранёно пожал плечами, и Софья
Моисеевна подумала, что, наверное, им обоим было бы легче сейчас... было бы
легче, если б Костик плакал, как плакал он тогда, когда пришел с этой
страшной вестью, но глаза у Костика были сухие – он, Костик, выплакал все
свои слёзы, он передумал все свои думы, он твёрдо решил... какое-то время они
молчали. «Костя, Андрея уже не вернуть...
– нарушая молчание, тихо
проговорила Софья Моисеевна – Он был хороший мальчик, светлый... и я
полюбила его так же, как люблю тебя, полюбила потому, что любил его ты,
но... что случилось – то случилось, и здесь уже ничего не исправить, ты это
знаешь сам... ты молод, Костя, и потому... потому ты просто поверь мне: время,
Костя, лечит всё... по-другому не может быть... боль утихает, и жизнь
продолжается... ты сказал, что хочешь уехать... но ведь такие звери есть где
угодно, и где угодно может случиться такое преступление... разве дело в
стране? Дело, Костя, в людях...» «В людях...
– словно эхо, отозвался Костик.
– А люди, мама, живут в странах... в разных странах... только в одних странах геи
– это грёбаные педики, а в других странах геи являются тоже людьми, самыми
обычными людьми... они являются такими же, как все, их там не называют
извращенцами и преступниками, их не преследую только за то, что у них другая
ориентация, их не убивают за это... – Костик на секунду умолк; видно было, что
он обо всём этом уже думал, и теперь он просто говорил – покойно говорил,
буднично. – Конечно, ублюдков хватает везде, они есть в любой стране, но... в
других странах ненависть к геям не поощряется, она пресекается, в других
странах геи чувствуют себя такими же людьми, как все... а в этой стране
ненависть к геям пропагандируется, прививается, культивируется, здесь о геях
из всех утюгов кричат, что геи – это не люди, что все геи педофилы, что они
исчадие ада, что геев надо уничтожать... одни ублюдки призывают в
телевизоре сжигать геев, другие ублюдки под воздействием пропаганды на геев
охотятся, унижают геев, убивают... и я не хочу... я не хочу, мама, жить в этой
стране – я уеду из этой страны...» Если б Костик говорил это в запале, если б он
спорил, говорил-доказывал, Софьи Моисеевне было бы легче Костику
возражать, но Костик, во-первых, был прав, по телевизору действительно
показывали разные сюжеты, в которых геев изображали карикатурно или о
гееях говорили как о преступниках и извращенцах, а во-вторых, Костик говорил
это спокойно, говорил без всяких эмоций – он констатировал то, что для него
было очевидно, это было е г о видением мира применительно к с в о е й
ориентации и к с в о е й судьбе... что могла возразить Костику Софья
Моисеевна в т а к о й ситуации – в ситуации, когда Костик, её сын, потерял
близкого человека? «Костя... по телевизору много чего говорят, а жизнь
продолжается – жизнь идёт своим чередом, и люди... большинству людей нет
никакого дела до геев – люди живут своей жизнью, и уезжать из-за того, что
говорят по телевизору... это опрометчиво, Костя... ты здесь вырос, здесь
учился...
обычными людьми... они являются такими же, как все, их там не называют
извращенцами и преступниками, их не преследую только за то, что у них другая
ориентация, их не убивают за это... – Костик на секунду умолк; видно было, что
он обо всём этом уже думал, и теперь он просто говорил – покойно говорил,
буднично. – Конечно, ублюдков хватает везде, они есть в любой стране, но... в
других странах ненависть к геям не поощряется, она пресекается, в других
странах геи чувствуют себя такими же людьми, как все... а в этой стране
ненависть к геям пропагандируется, прививается, культивируется, здесь о геях
из всех утюгов кричат, что геи – это не люди, что все геи педофилы, что они
исчадие ада, что геев надо уничтожать... одни ублюдки призывают в
телевизоре сжигать геев, другие ублюдки под воздействием пропаганды на геев
охотятся, унижают геев, убивают... и я не хочу... я не хочу, мама, жить в этой
стране – я уеду из этой страны...» Если б Костик говорил это в запале, если б он
спорил, говорил-доказывал, Софьи Моисеевне было бы легче Костику
возражать, но Костик, во-первых, был прав, по телевизору действительно
показывали разные сюжеты, в которых геев изображали карикатурно или о
гееях говорили как о преступниках и извращенцах, а во-вторых, Костик говорил
это спокойно, говорил без всяких эмоций – он констатировал то, что для него
было очевидно, это было е г о видением мира применительно к с в о е й
ориентации и к с в о е й судьбе... что могла возразить Костику Софья
Моисеевна в т а к о й ситуации – в ситуации, когда Костик, её сын, потерял
близкого человека? «Костя... по телевизору много чего говорят, а жизнь
продолжается – жизнь идёт своим чередом, и люди... большинству людей нет
никакого дела до геев – люди живут своей жизнью, и уезжать из-за того, что
говорят по телевизору... это опрометчиво, Костя... ты здесь вырос, здесь
учился...
– Софья Моисеевна медленно подбирала аргументы, желая объяснить
Костику, что его мысль о том, что ему надо куда-то уезжать, является
поспешной, недальновидной.
– Здесь ты вырос, здесь получил образование,
здесь нашел хорошую работу...» «Здесь убили Андрея, мама... здесь мы не
могли пройти по улице, взявшись за руки, здесь я должен скрывать свою
ориентацию, здесь я должен постоянно притворяться не тем, кем я являюсь на
самом деле... – перебил Костик мать. – Здесь набирает силу фашизм, и я... я не
хочу жить в этой стране – я уеду... я уеду отсюда, мама!» «Какой фашизм?
Костику, что его мысль о том, что ему надо куда-то уезжать, является
поспешной, недальновидной.
– Здесь ты вырос, здесь получил образование,
здесь нашел хорошую работу...» «Здесь убили Андрея, мама... здесь мы не
могли пройти по улице, взявшись за руки, здесь я должен скрывать свою
ориентацию, здесь я должен постоянно притворяться не тем, кем я являюсь на
самом деле... – перебил Костик мать. – Здесь набирает силу фашизм, и я... я не
хочу жить в этой стране – я уеду... я уеду отсюда, мама!» «Какой фашизм?
– растерянно проговорила Софья Моисеевна. – Андрей погиб, это трагедия, тебе
больно, Костя, но...» «Мама, ты не слышишь меня – ты не можешь всё это
чувствовать так, как чувствую я... здесь, в этой стране, о н и создают
атмосферу ненависти к геям, атмосферу нетерпимости, и я это вижу, я это
чувствую – я чувствую эту атмосферу... вижу и чувствую, потому что, мама, я
гей... я гей, и я не буду другим, я такой, какой есть... и я не хочу всю жизнь
врать, не хочу всю жизнь изворачиваться, не хочу лицемерить – я не хочу всю
жизнь подстраиваться под их лживые лицемерные “законы”, не хочу всю жизнь
жить с оглядкой, как будто я какой-то преступник... я не преступник, мама! Я не
извращенец! Я такой же, как все! И я уеду... я уеду туда, где таких, как я,
считают обычными людьми, а не извращенцами и не преступниками, где о
людях не судят по их сексуальной ориентации... где людей за их ориентацию не
убивают...» Что могла ответить на эти горькие слова Костика Софья Моисеевна?
Она хорошо знала своего сына – знала его неспособность к конформизму, его
отношение ко лжи и лицемерю, – в таком отношении был какой-то
максимализм, но... на всё нужно время. И боль проходит со временем, и
притупляется с течением жизни максимализм... на всё нужно время! Какое-то
время они молчали. «Ты же не завтра хочешь уехать?» – тихо спросила Софья
больно, Костя, но...» «Мама, ты не слышишь меня – ты не можешь всё это
чувствовать так, как чувствую я... здесь, в этой стране, о н и создают
атмосферу ненависти к геям, атмосферу нетерпимости, и я это вижу, я это
чувствую – я чувствую эту атмосферу... вижу и чувствую, потому что, мама, я
гей... я гей, и я не буду другим, я такой, какой есть... и я не хочу всю жизнь
врать, не хочу всю жизнь изворачиваться, не хочу лицемерить – я не хочу всю
жизнь подстраиваться под их лживые лицемерные “законы”, не хочу всю жизнь
жить с оглядкой, как будто я какой-то преступник... я не преступник, мама! Я не
извращенец! Я такой же, как все! И я уеду... я уеду туда, где таких, как я,
считают обычными людьми, а не извращенцами и не преступниками, где о
людях не судят по их сексуальной ориентации... где людей за их ориентацию не
убивают...» Что могла ответить на эти горькие слова Костика Софья Моисеевна?
Она хорошо знала своего сына – знала его неспособность к конформизму, его
отношение ко лжи и лицемерю, – в таком отношении был какой-то
максимализм, но... на всё нужно время. И боль проходит со временем, и
притупляется с течением жизни максимализм... на всё нужно время! Какое-то
время они молчали. «Ты же не завтра хочешь уехать?» – тихо спросила Софья
Моисеевна. «Не завтра, – отозвался Костик. – У меня даже загранпаспорта нет...
но я уеду, мама! Я не хочу жить в атмосфере ненависти, в мире лжи и
лицемерия, в мире постоянного страха...» Софья Моисеевна вздохнула...
Костик уехал сразу после Нового года. Он проработал четыре месяца.
Рассчитался. Получил загранпаспорт. Софья Моисеевна, с трудом сдерживая
слёзы в аэропорту, сказала Косте, что она его любит, что он для неё лучше всех
и что если что-то не будет складываться в Германии, то пусть он сразу же
возвращается... и еще сказала, несколько раз сказала, чтобы он звонил,
обязательно звонил, – когда объявили посадку на рейс, Софья Моисеевна,
обняв Костика, заплакала... кто б мог подумать, что так всё получится.
Накануне они – мать и сын – были на кладбище, на могиле Андрея, и там Софья
Моисеевна, постояв немного и оставив Костю одного, сказав, что она будет
ждать его на выходе с кладбища, шла к выходу и тоже плакала, – она видела
Андрея всего один раз, когда они отмечали Костиков диплом, и Андрей ей
запомнился очень светлым, порядочным, хорошим мальчиком... и так страшно,
так непоправимо всё закончилось, в один миг всё оборвалось – жизнь, мечты,
планы... когда был Андрей, Костик был счастлив, как бывают счастливы все
любящие и любимые, у которых впереди целая жизнь, – за прошедшие месяцы
после гибели Андрея Костик как-то заметно повзрослел, стал немногословным...
он спрятал боль утраты глубоко в душе, – он ничего, совсем ничего не говорил
об Андрее, словно Андрея в его жизни не было... просто он перестал улыбаться,
и в глубине его глаз застыла, окаменела печаль, – он, Костик, уже не был таким
легкомысленным и беспечным, каким он был прежде, каким был тогда, когда
был счастлив...
Какое-то время Костик жил в Германии, потом перебрался во Францию, потом
но я уеду, мама! Я не хочу жить в атмосфере ненависти, в мире лжи и
лицемерия, в мире постоянного страха...» Софья Моисеевна вздохнула...
Костик уехал сразу после Нового года. Он проработал четыре месяца.
Рассчитался. Получил загранпаспорт. Софья Моисеевна, с трудом сдерживая
слёзы в аэропорту, сказала Косте, что она его любит, что он для неё лучше всех
и что если что-то не будет складываться в Германии, то пусть он сразу же
возвращается... и еще сказала, несколько раз сказала, чтобы он звонил,
обязательно звонил, – когда объявили посадку на рейс, Софья Моисеевна,
обняв Костика, заплакала... кто б мог подумать, что так всё получится.
Накануне они – мать и сын – были на кладбище, на могиле Андрея, и там Софья
Моисеевна, постояв немного и оставив Костю одного, сказав, что она будет
ждать его на выходе с кладбища, шла к выходу и тоже плакала, – она видела
Андрея всего один раз, когда они отмечали Костиков диплом, и Андрей ей
запомнился очень светлым, порядочным, хорошим мальчиком... и так страшно,
так непоправимо всё закончилось, в один миг всё оборвалось – жизнь, мечты,
планы... когда был Андрей, Костик был счастлив, как бывают счастливы все
любящие и любимые, у которых впереди целая жизнь, – за прошедшие месяцы
после гибели Андрея Костик как-то заметно повзрослел, стал немногословным...
он спрятал боль утраты глубоко в душе, – он ничего, совсем ничего не говорил
об Андрее, словно Андрея в его жизни не было... просто он перестал улыбаться,
и в глубине его глаз застыла, окаменела печаль, – он, Костик, уже не был таким
легкомысленным и беспечным, каким он был прежде, каким был тогда, когда
был счастлив...
Какое-то время Костик жил в Германии, потом перебрался во Францию, потом
– так получилось – оказался в Греции... он регулярно звонил Софье Моисеевне
– иногда коротко, иногда чуть подробнее рассказывал, что у него получается, что
не получается, как налаживается новая жизнь... возвращаться Костик назад не
собирался, – в Греции он, Константинос, после разных пертурбаций нашел
работу по специальности, там познакомился с парнем-испанцем, возникли
отношения; Андрея никто заменить не мог, но жизнь не стояла на месте
не получается, как налаживается новая жизнь... возвращаться Костик назад не
собирался, – в Греции он, Константинос, после разных пертурбаций нашел
работу по специальности, там познакомился с парнем-испанцем, возникли
отношения; Андрея никто заменить не мог, но жизнь не стояла на месте
– жизнь продолжалась. Сама Софья Моисеевна после отъезда Костика как-то
быстро сдала и внешне заметно постарела; к лету она достроила гостевой
домик, продала квартиру в центре города, рассчиталась с кредиторами,
поселилась в небольшом кирпичном флигеле на территории своего гостевого
домика... жизнь продолжалась. Костик по прошествии нескольких лет получил
греческое гражданство, с другом-испанцем переехал в Испанию... домой,
точнее, в гости к маме Костик приехал спустя одиннадцать лет – он возмужал,
но был так же по-юношески красив, подтянут и строен; жизнь в Европе придала
ему европейский лоск; он был рад возвращению, он шутил и смеялся, как
прежде, и только в глубине его глаз была заметна давняя, застывшая,
окаменевшая печаль, – Софья Моисеевна не могла нарадоваться на своего
Костика, не могла налюбоваться – она была счастлива... Костик, ничего не
говоря матери, в один из дней съездил к Андрею – постоял у могилы Андрея,
вспоминая о своём недолгом счастье; была осень, могилы вокруг были в
пожелтевшей сухой траве, а у Андрея было чисто, могила Андрея была
ухожена, и Костик подумал, что родители Андрея не забывают его, навещают,
быстро сдала и внешне заметно постарела; к лету она достроила гостевой
домик, продала квартиру в центре города, рассчиталась с кредиторами,
поселилась в небольшом кирпичном флигеле на территории своего гостевого
домика... жизнь продолжалась. Костик по прошествии нескольких лет получил
греческое гражданство, с другом-испанцем переехал в Испанию... домой,
точнее, в гости к маме Костик приехал спустя одиннадцать лет – он возмужал,
но был так же по-юношески красив, подтянут и строен; жизнь в Европе придала
ему европейский лоск; он был рад возвращению, он шутил и смеялся, как
прежде, и только в глубине его глаз была заметна давняя, застывшая,
окаменевшая печаль, – Софья Моисеевна не могла нарадоваться на своего
Костика, не могла налюбоваться – она была счастлива... Костик, ничего не
говоря матери, в один из дней съездил к Андрею – постоял у могилы Андрея,
вспоминая о своём недолгом счастье; была осень, могилы вокруг были в
пожелтевшей сухой траве, а у Андрея было чисто, могила Андрея была
ухожена, и Костик подумал, что родители Андрея не забывают его, навещают,
– вечером, за ужином, Костик сказал об этом Софье Моисеевне. «Я, Костя, езжу
туда... не часто, но убираю там, привожу в порядок...
– пояснила Софья Моисеевна.
– Могилка совсем заброшена... родители то ли уехали, то ли им
недосуг – столько времени прошло... а мне не трудно – поеду, посижу там...
вспомню, какими вы были счастливыми...»
– на глазах Софьи Моисеевны сами
собой показались слёзы, но она быстро промокнула их салфеткой. «Спасибо,
мама», – тихо произнёс Костик, и больше об этом – о том времени безоглядного
счастья Костика, о тех страшных для Костика днях, когда Андрея не стало
туда... не часто, но убираю там, привожу в порядок...
– пояснила Софья Моисеевна.
– Могилка совсем заброшена... родители то ли уехали, то ли им
недосуг – столько времени прошло... а мне не трудно – поеду, посижу там...
вспомню, какими вы были счастливыми...»
– на глазах Софьи Моисеевны сами
собой показались слёзы, но она быстро промокнула их салфеткой. «Спасибо,
мама», – тихо произнёс Костик, и больше об этом – о том времени безоглядного
счастья Костика, о тех страшных для Костика днях, когда Андрея не стало
– они не вспоминали. Софья Моисеевна расспрашивала Костика о его жизни в
Испании, о работе, о том, где и как он питается, чем занимается в свободное
время... она хотела знать о Костике всё-всё! Старое правило не досаждать
расспросами уже не работало – она так долго не видела сына, что имела право
на расспросы... она расспрашивала о Даниэле, испанском друге Костика, и про
этого Даниэля она тоже хотела знать всё-всё, – пять дней Костик гостил у
мамы, и пять дней она не могла нарадоваться на сына... провожая Костика в
аэропорту, Софья Моисеевна сказала, чтобы он, Костя, в следующий раз
прилетел вместе с Даниэлем... да-да, обязательно с Даниэлем! А почему нет?
Мир разноцветный, а не черно-белый, и человек, приходя в мир, должен быть
счастлив... у Костика всё было благополучно, он уже полностью интегрировался
в другую – с в о ю – жизнь, он был вполне самодостаточен, был уверен в себе,
в своём завтрашнем дне, в своём будущем, и это – то, что Костик не потерялся
в жизни, что он нашел своё место под солнцем, что сохранил свои лучшие
качества – было для неё, для матери, самым главным.
Теперь Софья Моисеевна ждала середины осени: Костя звонил весной, обещал
в середине осени снова прилететь в гости... он сказал, что прилетит не один, а
с Даниэлем, – она, мать, терпеливо ждала середины осени, ждала встречи с
сыном...]
Понятно, что ни Толик, ушедший с террасы в комнату, ни Серёга, через пару
минут ушедший вслед за Толиком, даже предположить не могли, ч т о о
них, самых обычных пацанах, могла подумать сидящая в старом кресле
Софья Моисеевна, – хозяйка гостевого домика, по мнению мальчишек, была
доброй, даже классной, но она казалась им старой, а потому не имеющей ни
малейшего представления том, что могут делать молодые парни наедине...
Серёга вошел в комнату в тот момент, когда Толик уже закончил разговор по
телефону, и Серёга услышал последние слова:
- Ну, всё, мам. пока!
Испании, о работе, о том, где и как он питается, чем занимается в свободное
время... она хотела знать о Костике всё-всё! Старое правило не досаждать
расспросами уже не работало – она так долго не видела сына, что имела право
на расспросы... она расспрашивала о Даниэле, испанском друге Костика, и про
этого Даниэля она тоже хотела знать всё-всё, – пять дней Костик гостил у
мамы, и пять дней она не могла нарадоваться на сына... провожая Костика в
аэропорту, Софья Моисеевна сказала, чтобы он, Костя, в следующий раз
прилетел вместе с Даниэлем... да-да, обязательно с Даниэлем! А почему нет?
Мир разноцветный, а не черно-белый, и человек, приходя в мир, должен быть
счастлив... у Костика всё было благополучно, он уже полностью интегрировался
в другую – с в о ю – жизнь, он был вполне самодостаточен, был уверен в себе,
в своём завтрашнем дне, в своём будущем, и это – то, что Костик не потерялся
в жизни, что он нашел своё место под солнцем, что сохранил свои лучшие
качества – было для неё, для матери, самым главным.
Теперь Софья Моисеевна ждала середины осени: Костя звонил весной, обещал
в середине осени снова прилететь в гости... он сказал, что прилетит не один, а
с Даниэлем, – она, мать, терпеливо ждала середины осени, ждала встречи с
сыном...]
Понятно, что ни Толик, ушедший с террасы в комнату, ни Серёга, через пару
минут ушедший вслед за Толиком, даже предположить не могли, ч т о о
них, самых обычных пацанах, могла подумать сидящая в старом кресле
Софья Моисеевна, – хозяйка гостевого домика, по мнению мальчишек, была
доброй, даже классной, но она казалась им старой, а потому не имеющей ни
малейшего представления том, что могут делать молодые парни наедине...
Серёга вошел в комнату в тот момент, когда Толик уже закончил разговор по
телефону, и Серёга услышал последние слова:
- Ну, всё, мам. пока!
- Вот! Твоя мама узнала, что ты жив и здоров, что в море сегодня ты не
утонул, и теперь она будет спокойна до завтрашнего дня, – проговорил
Серёга; через шорты сжимая напряженный член.
Толик, стоявший к Серёге спиной, оглянулся – и по взгляду Серёгиному, по
выражению его лица, по руке, тискающей явно возбуждённый член,
мгновенно понял, что Серёга хочет ещё... вот же блин! Какой неугомонный
этот младший брат... в принципе, Толик был совсем не против повторения,
но, во-первых, они кончили совсем недавно, перед ужином сбросили
напряжение, и теперь можно было бы потерпеть, потому что родители
Серёгины могли из гостей вернуться в любую минуту, и... зачем было
рисковать – зачем нужно было ходить по краю? Но Серёге всё было нипочём:
он быстро, уверенно подошел к Толику сзади и, с силой вдавившись стояком
в Толиковы ягодицы, одной рукой обхватил Толика поперек груди, прижал
Толика к себе, одновременно с этим ладонью второй руки скользнув Толику
в шорты, – член у Толика не стоял, но, едва очутившись в Серёгиной ладони,
член тут же стал стремительно затвердевать, стал наполняться щекотливо
зудящей сладостью возбуждения...
- Серый, кончай,..
– Толик попытался вытащить Серёгину руку из своих
шорт, но не тут-то было.
- Как можно кончить, не начиная? Ты, Толян, совсем не думаешь, что
говоришь...
– горячо прошептал Серёга, скользя горячими губами по шее Толика.
– У тебя от желания крышу сносит – ты вообще не думаешь, что
говоришь... вообще ничего не соображаешь!
- Серый, блин...
– Толик тихо засмеялся.
– Ты для этого гнал меня в
комнату? Говорил мне, чтоб я шел в номер... для этого, да?
- Кто тебя гнал, мой догадливый брат? – прошептал-возразил Серёга.
утонул, и теперь она будет спокойна до завтрашнего дня, – проговорил
Серёга; через шорты сжимая напряженный член.
Толик, стоявший к Серёге спиной, оглянулся – и по взгляду Серёгиному, по
выражению его лица, по руке, тискающей явно возбуждённый член,
мгновенно понял, что Серёга хочет ещё... вот же блин! Какой неугомонный
этот младший брат... в принципе, Толик был совсем не против повторения,
но, во-первых, они кончили совсем недавно, перед ужином сбросили
напряжение, и теперь можно было бы потерпеть, потому что родители
Серёгины могли из гостей вернуться в любую минуту, и... зачем было
рисковать – зачем нужно было ходить по краю? Но Серёге всё было нипочём:
он быстро, уверенно подошел к Толику сзади и, с силой вдавившись стояком
в Толиковы ягодицы, одной рукой обхватил Толика поперек груди, прижал
Толика к себе, одновременно с этим ладонью второй руки скользнув Толику
в шорты, – член у Толика не стоял, но, едва очутившись в Серёгиной ладони,
член тут же стал стремительно затвердевать, стал наполняться щекотливо
зудящей сладостью возбуждения...
- Серый, кончай,..
– Толик попытался вытащить Серёгину руку из своих
шорт, но не тут-то было.
- Как можно кончить, не начиная? Ты, Толян, совсем не думаешь, что
говоришь...
– горячо прошептал Серёга, скользя горячими губами по шее Толика.
– У тебя от желания крышу сносит – ты вообще не думаешь, что
говоришь... вообще ничего не соображаешь!
- Серый, блин...
– Толик тихо засмеялся.
– Ты для этого гнал меня в
комнату? Говорил мне, чтоб я шел в номер... для этого, да?
- Кто тебя гнал, мой догадливый брат? – прошептал-возразил Серёга.
– Ты сам... сам мне сказал, что позвонить тебе надо обязательно в номере, а когда
ты в номер уходил, ты с намёком мне подмигнул... или ты думаешь, что я не
понимаю твоих намёков?
Разговаривать с Серёгой было бесполезно, – одной рукой прижимая Толика к
себе, ладонью другой руки тиская в шортах твёрдый горячий Толиков член,
Серёга через шорты возбуждённо, сладострастно тёрся стояком о Толиковы
ягодицы... и всё б ничего, Толик нисколько бы не возражал, но мысль, что в
любой момент могут вернуться Серёгины родители, могут застать, застукать
их за т а к и м занятием, не позволяла Толику расслабиться.
- Серый, пусти... пусти меня! Я не хочу...
- Не наговаривай на себя, мой старший брат... я знаю, что ты хочешь! Я это
чувствую! Не мешай мне делать тебе приятное...
– Серёга, шепча это, потянул с Толика вниз шорты.
- Серый, ты офигел! Заканчивый...
– Толик потянул свои чуть
приспустившиеся шорты снова вверх, под словом «заканчивай»
подразумевая «прекращай», но Серёга, верный себе, тут же слово
«заканчивай» истолковал по-своему:
- Как я могу заканчивать, если ты мне мешаешь... стой спокойно, и я
закончу! Толян... – Серёга снова скользнул горячими губами по шее Толика,
и Толик невольно дёрнулся, содрогнулся от удовольствия.
– Мы не будем
ложиться... мы просто... просто постоим немного... по-братски постоим, и
всё... – Серёга, говоря это, снова потянул шорты с Толика вниз.
- Серый, родители придут...
– прошептал Толик, то ли податливо
сопротивляясь натиску Сереги, то ли делая вид, что он этому натиску
сопротивляется; «родители придут» – это был единственный и последний
аргумент Толика.
ты в номер уходил, ты с намёком мне подмигнул... или ты думаешь, что я не
понимаю твоих намёков?
Разговаривать с Серёгой было бесполезно, – одной рукой прижимая Толика к
себе, ладонью другой руки тиская в шортах твёрдый горячий Толиков член,
Серёга через шорты возбуждённо, сладострастно тёрся стояком о Толиковы
ягодицы... и всё б ничего, Толик нисколько бы не возражал, но мысль, что в
любой момент могут вернуться Серёгины родители, могут застать, застукать
их за т а к и м занятием, не позволяла Толику расслабиться.
- Серый, пусти... пусти меня! Я не хочу...
- Не наговаривай на себя, мой старший брат... я знаю, что ты хочешь! Я это
чувствую! Не мешай мне делать тебе приятное...
– Серёга, шепча это, потянул с Толика вниз шорты.
- Серый, ты офигел! Заканчивый...
– Толик потянул свои чуть
приспустившиеся шорты снова вверх, под словом «заканчивай»
подразумевая «прекращай», но Серёга, верный себе, тут же слово
«заканчивай» истолковал по-своему:
- Как я могу заканчивать, если ты мне мешаешь... стой спокойно, и я
закончу! Толян... – Серёга снова скользнул горячими губами по шее Толика,
и Толик невольно дёрнулся, содрогнулся от удовольствия.
– Мы не будем
ложиться... мы просто... просто постоим немного... по-братски постоим, и
всё... – Серёга, говоря это, снова потянул шорты с Толика вниз.
- Серый, родители придут...
– прошептал Толик, то ли податливо
сопротивляясь натиску Сереги, то ли делая вид, что он этому натиску
сопротивляется; «родители придут» – это был единственный и последний
аргумент Толика.
- Не придут... мы быстро... – горячо прошептал Серёга, приспуская шорты с
себя.
Теперь шорты у обоих были приспущены; Серега, прижимаясь к Толику
сзади, сладострастно вдавливаясь залупившимся членом в расщелину между
Толиковыми ягодицами, одной рукой по-прежнему прижимал Толика к себе,
а кулаком другой руки тискал, сжимал напряженный Толиков член... потом
они стоя тёрлись членами друг о друга, ласкали, тискали ладонями сочные
булочки один у другого, дрочили друг другу, поочерёдно садились друг
перед другом на корточки – сосали друг другу члены, жарко и страстно
сосались в губы, – не все мальчишки делают так, но все мальчишки в пору
своего взросления – в пору своей бушующей гиперсексуальности – неуёмны
в стремлении к сексуальному наслаждению...
Когда Ольга и Виктор вернулись из гостей, Серёга и Толик уже спали,
себя.
Теперь шорты у обоих были приспущены; Серега, прижимаясь к Толику
сзади, сладострастно вдавливаясь залупившимся членом в расщелину между
Толиковыми ягодицами, одной рукой по-прежнему прижимал Толика к себе,
а кулаком другой руки тискал, сжимал напряженный Толиков член... потом
они стоя тёрлись членами друг о друга, ласкали, тискали ладонями сочные
булочки один у другого, дрочили друг другу, поочерёдно садились друг
перед другом на корточки – сосали друг другу члены, жарко и страстно
сосались в губы, – не все мальчишки делают так, но все мальчишки в пору
своего взросления – в пору своей бушующей гиперсексуальности – неуёмны
в стремлении к сексуальному наслаждению...
Когда Ольга и Виктор вернулись из гостей, Серёга и Толик уже спали,
– Виктор заглянул в их комнату и, повернувшись к Ольге, с улыбкой
прошептал:
- Спят... как сурки, – он тихо прикрыл дверь, ведущую в комнату Толика и
Серёги, подошел к Ольге, прижал Ольгу к себе...
В последний день Виктор после обеда ушел готовиться к бессонной ночи за
рулем, или, сказать проще, пошел спать, а Ольга Владимировна, Серёга и
Толик пошли «прощаться с морем», – Ольга Владимировна не купалась, она
полулежала на лежаке, загорала, а Серёга с Толиком и купались, и загорали –
их лежаки стояли в стороне от лежака Ольги Владимировны, и они, загорая,
разговаривали.
- Видишь, Толян, я же говорил тебе, что ты побываешь на море... так и
получилось, как я говорил.
- Офигенно получилось! Спасибо твоим родителям... я даже не мечтал о
таком в это лето! Просто класс!
Серёга хотел сказать, что в том, что Толик поехал на море, прежде всего его,
Серёгина, заслуга, но... подумал – и говорить об этом не стал.
Они снова купались – и снова загорали, снова разговаривали.
прошептал:
- Спят... как сурки, – он тихо прикрыл дверь, ведущую в комнату Толика и
Серёги, подошел к Ольге, прижал Ольгу к себе...
В последний день Виктор после обеда ушел готовиться к бессонной ночи за
рулем, или, сказать проще, пошел спать, а Ольга Владимировна, Серёга и
Толик пошли «прощаться с морем», – Ольга Владимировна не купалась, она
полулежала на лежаке, загорала, а Серёга с Толиком и купались, и загорали –
их лежаки стояли в стороне от лежака Ольги Владимировны, и они, загорая,
разговаривали.
- Видишь, Толян, я же говорил тебе, что ты побываешь на море... так и
получилось, как я говорил.
- Офигенно получилось! Спасибо твоим родителям... я даже не мечтал о
таком в это лето! Просто класс!
Серёга хотел сказать, что в том, что Толик поехал на море, прежде всего его,
Серёгина, заслуга, но... подумал – и говорить об этом не стал.
Они снова купались – и снова загорали, снова разговаривали.
- Завтра будем уже дома – завтра поедем на остров...
– Серёга игриво подмигнул Толику. – Ты хочешь на остров?
- Хочу... – Толик подмигнул Серёге.
- Вот же ты, Толян, какой развратный! Мы ещё здесь, а ты уже думаешь про
всякое такое...
- Про что «про всякое такое»? – Толик сделал вид, что не понял Серёгу.
- Думаешь, как бы быстрей попасть на наш остров и там меня совратить... у
тебя только это на уме!
- Я вообще ни о чём таком даже близко не подумал! Ты спросил, хочу ли я на
остров. Я ответил, что хочу. А ты тут же сказал о каком-то совращении... у
тебя, Серый, только это на уме! – засмеялся Толик.
- А зачем же ты мне подмигнул, когда сказал, что хочешь на остров?
- А зачем же ты мне подмигнул, когда спросил у меня, хочу ли я на остров?
- Я просто так подмигнул... я вообще не подмигивал – у меня глаз зачесался.
А ты сразу подумал, что я подмигиваю – что я на что-то такое тебе
намекаю...
- А ты, конечно, не намекал? У тебя просто глаз зачесался...
- Да, глаз зачесался! А ты сразу мне стал подмигивать... я, Толян, тебя вижу
насквозь! Ты только об этом и думаешь...
– Серёга игриво подмигнул Толику. – Ты хочешь на остров?
- Хочу... – Толик подмигнул Серёге.
- Вот же ты, Толян, какой развратный! Мы ещё здесь, а ты уже думаешь про
всякое такое...
- Про что «про всякое такое»? – Толик сделал вид, что не понял Серёгу.
- Думаешь, как бы быстрей попасть на наш остров и там меня совратить... у
тебя только это на уме!
- Я вообще ни о чём таком даже близко не подумал! Ты спросил, хочу ли я на
остров. Я ответил, что хочу. А ты тут же сказал о каком-то совращении... у
тебя, Серый, только это на уме! – засмеялся Толик.
- А зачем же ты мне подмигнул, когда сказал, что хочешь на остров?
- А зачем же ты мне подмигнул, когда спросил у меня, хочу ли я на остров?
- Я просто так подмигнул... я вообще не подмигивал – у меня глаз зачесался.
А ты сразу подумал, что я подмигиваю – что я на что-то такое тебе
намекаю...
- А ты, конечно, не намекал? У тебя просто глаз зачесался...
- Да, глаз зачесался! А ты сразу мне стал подмигивать... я, Толян, тебя вижу
насквозь! Ты только об этом и думаешь...
- Ага, а ты типа целочка – ты о таком вообще не думаешь, – тихо засмеялся
Толик.
- Ну, иногда я тоже думаю... то есть, я вообще думаю, о самом разном думаю,
а ты думаешь только об этом – постоянно и конкретно... докажи, что не так!
Они, мальчишки, дурачились. Они разговаривали, купались, загорали, снова
разговаривали.
- Толян, ты когда планируешь ехать домой из Сосновки? Понятно, что в
конце лета... но когда именно – в какой день?
- Я не знаю, – Толик пожал плечами. – Как ты, Серый, уедешь, так и я уеду...
а ты сам когда уезжать планируешь?
- Я не знаю, когда папа за мной приедет... сегодня точно узнаю, когда он
сможет приехать, и... я вот что подумал сейчас...
Провожая Ольгу Владимировну, Виктора, Серёгу и Толика, Софья
Моисеевна пригласила их приезжать на следующее лето, – клиентура у
Софьи Моисеевны была практически одна и та же, она всех встречала, всех
провожала, то есть всё было по-домашнему, тепло и комфортно.
- Приедем, Софья Моисеевна! – бодро заверил Серёга, как будто это зависело
исключительно от него.
- Берегите себя, мальчики! – Софья Моисеевна с доброй улыбкой посмотрела
на Серёгу и Толика.
– Сейчас столько соблазнов для молодёжи, столько
всякого криминала вокруг, а вы мальчики хорошие, не разбалованные ...
слушайтесь родителей, учитесь...
Толик.
- Ну, иногда я тоже думаю... то есть, я вообще думаю, о самом разном думаю,
а ты думаешь только об этом – постоянно и конкретно... докажи, что не так!
Они, мальчишки, дурачились. Они разговаривали, купались, загорали, снова
разговаривали.
- Толян, ты когда планируешь ехать домой из Сосновки? Понятно, что в
конце лета... но когда именно – в какой день?
- Я не знаю, – Толик пожал плечами. – Как ты, Серый, уедешь, так и я уеду...
а ты сам когда уезжать планируешь?
- Я не знаю, когда папа за мной приедет... сегодня точно узнаю, когда он
сможет приехать, и... я вот что подумал сейчас...
Провожая Ольгу Владимировну, Виктора, Серёгу и Толика, Софья
Моисеевна пригласила их приезжать на следующее лето, – клиентура у
Софьи Моисеевны была практически одна и та же, она всех встречала, всех
провожала, то есть всё было по-домашнему, тепло и комфортно.
- Приедем, Софья Моисеевна! – бодро заверил Серёга, как будто это зависело
исключительно от него.
- Берегите себя, мальчики! – Софья Моисеевна с доброй улыбкой посмотрела
на Серёгу и Толика.
– Сейчас столько соблазнов для молодёжи, столько
всякого криминала вокруг, а вы мальчики хорошие, не разбалованные ...
слушайтесь родителей, учитесь...
- Мам, ты слышала, что сказала Софья Моисеевна? – Серёга посмотрел на
мать. – Софья Моисеевна сказала, что мы хорошие!
- А еще Софья Моисеевна сказала, чтоб вы слушались родителей, чтоб
учились... или ты это уже не услышал? – парировала Ольга Владимировна.
Все рассмеялись.
Когда «Ниссан» вырвался из города и Виктор расслабился, Серёга
поинтересовался:
- Пап, теперь ты когда за мной приедешь?
- Хочешь домой? – Ольга Владимировна оглянулась – с улыбкой посмотрела
на Серёгу.
- Домой я всегда успею, – не задумываясь, отозвался Серёга.
– Нам ещё крышу надо сделать на дедулином сарае... да, Толян?
- Да, – односложно подтвердил Толик.
- Вот! Я спросил, чтобы точно знать, когда папа приедет... чтоб и время своё,
и вообще всё по уму распланировать, – деловито проговорил Серёга.
- А до этого ты без ума всё планировал, – хмыкнул Виктор. – Дай телефон...
открой календарь в телефоне и дай мне – я посмотрю...
– Виктор, не оглядываясь, поднял вверх руку с открытой ладонью.
мать. – Софья Моисеевна сказала, что мы хорошие!
- А еще Софья Моисеевна сказала, чтоб вы слушались родителей, чтоб
учились... или ты это уже не услышал? – парировала Ольга Владимировна.
Все рассмеялись.
Когда «Ниссан» вырвался из города и Виктор расслабился, Серёга
поинтересовался:
- Пап, теперь ты когда за мной приедешь?
- Хочешь домой? – Ольга Владимировна оглянулась – с улыбкой посмотрела
на Серёгу.
- Домой я всегда успею, – не задумываясь, отозвался Серёга.
– Нам ещё крышу надо сделать на дедулином сарае... да, Толян?
- Да, – односложно подтвердил Толик.
- Вот! Я спросил, чтобы точно знать, когда папа приедет... чтоб и время своё,
и вообще всё по уму распланировать, – деловито проговорил Серёга.
- А до этого ты без ума всё планировал, – хмыкнул Виктор. – Дай телефон...
открой календарь в телефоне и дай мне – я посмотрю...
– Виктор, не оглядываясь, поднял вверх руку с открытой ладонью.
- Один момент! – Серёга достал из кармана шорт свой телефон и, открыв
календарь, вложил телефон с открытым календарём в ладонь отца.
- Ну, смотри... я могу приехать двадцать второго, могу приехать двадцать
девятого... в принципе, мне всё равно – мне удобно и так и так, – проговорил
Виктор, возвращая телефон Серёге. – Ты по уму как хочешь – чтоб я когда
приехал?
- Двадцать второго, – подсказала Ольга Владимировна.
- Ну, мам... понятно, что двадцать девятого! – уверенно отозвался Серёга.
календарь, вложил телефон с открытым календарём в ладонь отца.
- Ну, смотри... я могу приехать двадцать второго, могу приехать двадцать
девятого... в принципе, мне всё равно – мне удобно и так и так, – проговорил
Виктор, возвращая телефон Серёге. – Ты по уму как хочешь – чтоб я когда
приехал?
- Двадцать второго, – подсказала Ольга Владимировна.
- Ну, мам... понятно, что двадцать девятого! – уверенно отозвался Серёга.
– Вдруг мы с крышей дедулиной не управимся к двадцать второму? Надо же
будет ещё всякий строительный материал из райцентра привезти... я просто
чувствую, что к двадцать второму мы не управимся! А к двадцать девятому
мы управимся точно! Да, Толян?
- Да, – подтвердил Толик. – К двадцать девятому мы управимся.
- Толя, а ты когда планируешь уезжать от бабушки и дедушки? – Ольга
Владимировна, оглянувшись, посмотрела на Толика. – Скоро же в школу...
- Я ещё не знаю... – отозвался Толик; он хотел что-то сказать ещё – что-то
добавить или пояснить, но Серёга не дал ему это сделать.
- У Толяна еще нет билета, – проговорил Серёга. – Как он может знать, если
нет билета на руках? – пояснил Серёга.
будет ещё всякий строительный материал из райцентра привезти... я просто
чувствую, что к двадцать второму мы не управимся! А к двадцать девятому
мы управимся точно! Да, Толян?
- Да, – подтвердил Толик. – К двадцать девятому мы управимся.
- Толя, а ты когда планируешь уезжать от бабушки и дедушки? – Ольга
Владимировна, оглянувшись, посмотрела на Толика. – Скоро же в школу...
- Я ещё не знаю... – отозвался Толик; он хотел что-то сказать ещё – что-то
добавить или пояснить, но Серёга не дал ему это сделать.
- У Толяна еще нет билета, – проговорил Серёга. – Как он может знать, если
нет билета на руках? – пояснил Серёга.
– Пап, мы, когда будем проезжать
райцентр, заедем на вокзал?
- Зачем? – спросил Виктор.
- Толян купит билет на поезд. Можно будет, конечно, за билетом съездить
потом с дедулей, но... вдруг потом билетов не будет? Надо заранее покупать,
чтобы потом не волноваться. Мы ж всё равно будем через райцентр
проезжать... заедем на вокзал?
- Заедем, – отозвался Виктор.
Серега, не глядя на Толика, пожал Толику руку – всё шло по плану.
Утром Ольга Владимировна, вполоборота повернувшись назад, потрясла
спящего Серёгу за руку:
- Серёжа... мы подъезжаем к райцентру. Толя будет покупать билет? Серёжа,
просыпайся...
- Доброе утро, – Толик, открыв глаза, улыбнулся.
- Доброе, – отозвалась Ольга Владимировна.
райцентр, заедем на вокзал?
- Зачем? – спросил Виктор.
- Толян купит билет на поезд. Можно будет, конечно, за билетом съездить
потом с дедулей, но... вдруг потом билетов не будет? Надо заранее покупать,
чтобы потом не волноваться. Мы ж всё равно будем через райцентр
проезжать... заедем на вокзал?
- Заедем, – отозвался Виктор.
Серега, не глядя на Толика, пожал Толику руку – всё шло по плану.
Утром Ольга Владимировна, вполоборота повернувшись назад, потрясла
спящего Серёгу за руку:
- Серёжа... мы подъезжаем к райцентру. Толя будет покупать билет? Серёжа,
просыпайся...
- Доброе утро, – Толик, открыв глаза, улыбнулся.
- Доброе, – отозвалась Ольга Владимировна.
- Анатолий, так ты будешь билет покупать? Заезжать на вокзал? – Виктор,
въезжая в райцентр, оглянулся.
- Будет! – вместо Толика бодро ответил проснувшийся Серёга. – Я, Толян, с
тобой пойду... вдруг ты не сможешь купить сам!
- Почему это я не смогу? – удивился Толик.
- Ну, мало ли... вдруг у тебя ума не хватит, и тебе потребуется помощь...
двоим лучше, чем одному! – Серёга, дурачась, толкнул Толика локтём в бок,
Толик, в свою очередь, в бок локтём толкнул Серёгу, и они, со смехом
сцепившись, завозились на заднем сиденье. -
Так, заканчивайте! – деловито проговорил Виктор, притормаживая –
пропуская переходящую дорогу бабку с девчонкой.
–А то дальше оба пешком пойдёте...
- И пошли они, солнцем палимы, повторяя «суди его бог!»...
– скорбным голосом нараспев проговорил Серёга, отодвигаясь от Толика.
въезжая в райцентр, оглянулся.
- Будет! – вместо Толика бодро ответил проснувшийся Серёга. – Я, Толян, с
тобой пойду... вдруг ты не сможешь купить сам!
- Почему это я не смогу? – удивился Толик.
- Ну, мало ли... вдруг у тебя ума не хватит, и тебе потребуется помощь...
двоим лучше, чем одному! – Серёга, дурачась, толкнул Толика локтём в бок,
Толик, в свою очередь, в бок локтём толкнул Серёгу, и они, со смехом
сцепившись, завозились на заднем сиденье. -
Так, заканчивайте! – деловито проговорил Виктор, притормаживая –
пропуская переходящую дорогу бабку с девчонкой.
–А то дальше оба пешком пойдёте...
- И пошли они, солнцем палимы, повторяя «суди его бог!»...
– скорбным голосом нараспев проговорил Серёга, отодвигаясь от Толика.
– Всё, Толян, заканчивай! А то ты пешком пойдёшь...
- Ты впереди будешь идти – будешь дорогу мне показывать, – не задержался
с ответом Толик; мальчишки посмотрели друг на друга и рассмеялись;
бывает такое состояние, когда для смеха никакой причины не надо,
достаточно просто посмотреть друг на друга...
- Толя, у тебя деньги на билет есть? – поинтересовалась Ольга
Владимировна, передавая Толику его паспорт.
- Есть! – Толик кивнул головой.
- Позвони маме, прежде чем покупать билет. Может, ей надо, чтоб ты раньше
приехал, а не за день до школы, – проговорила Ольга Владимировна.
- Хорошо! – Толик снова кивнул.
- Пап, значит, ты приезжаешь двадцать девятого утром, а вечером двадцать
девятого мы уезжает. Так? – уточник Серёга.
- Так, – Виктор, остановив «Ниссан» на привокзальной площади, заглушил
двигатель. – Дуйте за билетом!
Понятно, что билеты были только на двадцать девятое число и только на
вечер – раньше ни одного билета ни на один поезд в строну города, где жил
Толик, не было; вот просто не было, и всё... только на двадцать девятое и
только на поезд, который был вечером! Так объяснил Толик матери,
позвонив домой после покупки билета, так сказал Серёга своим родителям,
когда они, мальчишки, усаживались в «Ниссан».
- Кто б сомневался! – с улыбкой хмыкнул Виктор, выруливая с
привокзальной площади.
- Вас прямо водой не разольёшь,
– улыбнулась Ольга Викторовна, оглянувшись на сына и Толика.
- Мам, ну ты сама подумай! – тут же отозвался Серёга. – Если б Толян уехал
домой раньше меня, то... что получилось бы? Я один, что ли, должен
помогать дедуле делать крышу на сарае? А так всё будет по справедливости:
дедуля будет бригадиром, я буду помощником бригадира... ты, Толян,
будешь рабочим! Согласен со мной? – Серёга, весело посмотрев на Толика,
хлопнул Толика ладонью по коленке.
- Разберёмся на месте с твоими обязанности, – дипломатично отозвался
Толик, хлопнув ладонью по коленке Серёгу.
- И пошли они, солнцем палимы...
– вполголоса, словно сам для себя,
продекламировал Виктор, не отрывая взгляд от дороги.
- Ты впереди будешь идти – будешь дорогу мне показывать, – не задержался
с ответом Толик; мальчишки посмотрели друг на друга и рассмеялись;
бывает такое состояние, когда для смеха никакой причины не надо,
достаточно просто посмотреть друг на друга...
- Толя, у тебя деньги на билет есть? – поинтересовалась Ольга
Владимировна, передавая Толику его паспорт.
- Есть! – Толик кивнул головой.
- Позвони маме, прежде чем покупать билет. Может, ей надо, чтоб ты раньше
приехал, а не за день до школы, – проговорила Ольга Владимировна.
- Хорошо! – Толик снова кивнул.
- Пап, значит, ты приезжаешь двадцать девятого утром, а вечером двадцать
девятого мы уезжает. Так? – уточник Серёга.
- Так, – Виктор, остановив «Ниссан» на привокзальной площади, заглушил
двигатель. – Дуйте за билетом!
Понятно, что билеты были только на двадцать девятое число и только на
вечер – раньше ни одного билета ни на один поезд в строну города, где жил
Толик, не было; вот просто не было, и всё... только на двадцать девятое и
только на поезд, который был вечером! Так объяснил Толик матери,
позвонив домой после покупки билета, так сказал Серёга своим родителям,
когда они, мальчишки, усаживались в «Ниссан».
- Кто б сомневался! – с улыбкой хмыкнул Виктор, выруливая с
привокзальной площади.
- Вас прямо водой не разольёшь,
– улыбнулась Ольга Викторовна, оглянувшись на сына и Толика.
- Мам, ну ты сама подумай! – тут же отозвался Серёга. – Если б Толян уехал
домой раньше меня, то... что получилось бы? Я один, что ли, должен
помогать дедуле делать крышу на сарае? А так всё будет по справедливости:
дедуля будет бригадиром, я буду помощником бригадира... ты, Толян,
будешь рабочим! Согласен со мной? – Серёга, весело посмотрев на Толика,
хлопнул Толика ладонью по коленке.
- Разберёмся на месте с твоими обязанности, – дипломатично отозвался
Толик, хлопнув ладонью по коленке Серёгу.
- И пошли они, солнцем палимы...
– вполголоса, словно сам для себя,
продекламировал Виктор, не отрывая взгляд от дороги.
– Это из какого-то стихотворения?
– Виктор вопросительно посмотрел на Ольгу.
- Из какого это стихотворения? – Ольга, вновь оглянувшись назад,
посмотрела на Серёгу и Толика. – Кто написал? Ну-ка, вспомните...
- Пушкин! – уверенно отозвался Серёга.
- Не Пушкин, – секунду подумав, неуверенно проговорил Толик.
- А кто? – Серёга посмотрел на Толика. – Я говорю, что Пушкин!
- Я не помню... но не Пушкин! – Толик посмотрел на Ольгу Владимировну.
- “И пошли они, солнцем палимы, повторяя «суди его бог!», разводя
безнадёжно руками, и покуда я видеть их мог, с непокрытыми шли
головами...” – продекламировала Ольга Владимировна. – Ну... не помните?
- Мам, ну откуда мы можем помнить? Сейчас лето, мы на каникулах... мы
отдыхаем от школы! Да, Толян? – Серёга, сообразив, что с Пушкиным он
явно промахнулся, посмотрел на Толика, но Толик не отозвался,
сосредоточенно вспоминая, кто мог быть автором прозвучавших стихов, и
Серёга снова перевёл взгляд на мать.
– Ну, а кто это написал, если не Пушкин?
- Лермонтов? – Виктор, невольно включившись в «литературную
викторину», вопросительно посмотрел на Ольгу.
- Некрасов! – воскликнул Толик, глядя на Ольгу Владимировну.
– Правильно?
- Правильно, – Ольга Владимировна улыбнулась; она посмотрела на сына. –
Вот Толя вспомнил, он молодец, а ты, Серёжа...
- Из какого это стихотворения? – Ольга, вновь оглянувшись назад,
посмотрела на Серёгу и Толика. – Кто написал? Ну-ка, вспомните...
- Пушкин! – уверенно отозвался Серёга.
- Не Пушкин, – секунду подумав, неуверенно проговорил Толик.
- А кто? – Серёга посмотрел на Толика. – Я говорю, что Пушкин!
- Я не помню... но не Пушкин! – Толик посмотрел на Ольгу Владимировну.
- “И пошли они, солнцем палимы, повторяя «суди его бог!», разводя
безнадёжно руками, и покуда я видеть их мог, с непокрытыми шли
головами...” – продекламировала Ольга Владимировна. – Ну... не помните?
- Мам, ну откуда мы можем помнить? Сейчас лето, мы на каникулах... мы
отдыхаем от школы! Да, Толян? – Серёга, сообразив, что с Пушкиным он
явно промахнулся, посмотрел на Толика, но Толик не отозвался,
сосредоточенно вспоминая, кто мог быть автором прозвучавших стихов, и
Серёга снова перевёл взгляд на мать.
– Ну, а кто это написал, если не Пушкин?
- Лермонтов? – Виктор, невольно включившись в «литературную
викторину», вопросительно посмотрел на Ольгу.
- Некрасов! – воскликнул Толик, глядя на Ольгу Владимировну.
– Правильно?
- Правильно, – Ольга Владимировна улыбнулась; она посмотрела на сына. –
Вот Толя вспомнил, он молодец, а ты, Серёжа...
- Ой! – не смутился Серёга.
– Папа тоже не отгадал – тоже сказал неправильно!
- Так папа в школе учился когда? Двадцать лет назад! Папа мог и забыть. А
ты школу ещё не закончил, ещё учишься, а уже не помнишь – не знаешь...
- Я тоже хотел сказать, что Некрасов, но Толян своим видом меня с толку
сбил...
– Серёга, объясняя свою неудачу с ответом на вопрос Ольги
Владимировны, как ни в чём не бывало посмотрел на Толика. – Подтверди,
Толян! Ты зачем это сделал?
- Как я мог тебя сбить своим видом? – изумился Толик.
- Ну, мало ли... ты, может, гипноз применил! – с улыбкой глядя на Толика,
предположил Серёга.
Толик в ответ, глядя на Серёгу, покрутил у виска указательным пальцем, и
они, глядя друг на друга, весело рассмеялись. Они, мальчишки,
прикалывались, они веселились, они смеялись – у них было отличное
настроение!
То, о чём подумала Софья Моисеевна, ни разу не пришло в голову ни
Виктору, ни Ольге Владимировне... как не пришло в голову Петру
Степановичу, когда он увидел утром Серёгу и Толика спящими в одной
постели без трусов... может, потому им – и Серёгиным родителям, и дедуле
– Папа тоже не отгадал – тоже сказал неправильно!
- Так папа в школе учился когда? Двадцать лет назад! Папа мог и забыть. А
ты школу ещё не закончил, ещё учишься, а уже не помнишь – не знаешь...
- Я тоже хотел сказать, что Некрасов, но Толян своим видом меня с толку
сбил...
– Серёга, объясняя свою неудачу с ответом на вопрос Ольги
Владимировны, как ни в чём не бывало посмотрел на Толика. – Подтверди,
Толян! Ты зачем это сделал?
- Как я мог тебя сбить своим видом? – изумился Толик.
- Ну, мало ли... ты, может, гипноз применил! – с улыбкой глядя на Толика,
предположил Серёга.
Толик в ответ, глядя на Серёгу, покрутил у виска указательным пальцем, и
они, глядя друг на друга, весело рассмеялись. Они, мальчишки,
прикалывались, они веселились, они смеялись – у них было отличное
настроение!
То, о чём подумала Софья Моисеевна, ни разу не пришло в голову ни
Виктору, ни Ольге Владимировне... как не пришло в голову Петру
Степановичу, когда он увидел утром Серёгу и Толика спящими в одной
постели без трусов... может, потому им – и Серёгиным родителям, и дедуле
– ничего такого не приходило в голову, что они не были депутатами и
депутатками, за бабло либо в силу нереализованных и по этой причине
деформированных наклонностей сильно озабоченными «возвращением
традиционных ценностей», – они – и дедуля, и Серёгины родители – не были
предрасположены к неустанным поисками «поругания традиционных
ценностей», им, как иным специфическим «активистам», не мерещилась
вокруг «пропаганда нетрадиционных ценностей», их взгляды не были
заточены на выявление врагов «нашей духовности», и потому им – и
родителям Серёги, и дедуле – даже в голову не приходила мысль, что у
Серёги и Толика могут быть ещё какие-то отношения кроме тех, которые
были на виду...
депутатками, за бабло либо в силу нереализованных и по этой причине
деформированных наклонностей сильно озабоченными «возвращением
традиционных ценностей», – они – и дедуля, и Серёгины родители – не были
предрасположены к неустанным поисками «поругания традиционных
ценностей», им, как иным специфическим «активистам», не мерещилась
вокруг «пропаганда нетрадиционных ценностей», их взгляды не были
заточены на выявление врагов «нашей духовности», и потому им – и
родителям Серёги, и дедуле – даже в голову не приходила мысль, что у
Серёги и Толика могут быть ещё какие-то отношения кроме тех, которые
были на виду...
Сосновка после курортного города, похожего на нескончаемый праздник,
после звучащей отовсюду музыки, после обилия людей на пляже показалась
пустынной, пыльной, унылой. Собственно, так оно и было при объективном
взгляде. Но объективный взгляд подразумевает беспристрастность и
отстранённость. а для Серёги и Толика Сосновка стала территорией их
мальчишеской дружбы, их общего взросления, их откровений, их познания
самих себя, и потому на Сосновку они смотрели не беспристрастно и не
отстранено – внешне непрезентабельная Сосновка стала для них тем местом,
где над головой было голубое бездонное небо, где была шелковистая зелёная
трава на и х острове, где были миллиарды таинственно мерцающих из
глубин космоса звёзд, где был всё понимающий умный Пират, где были
вкуснющие бабулины завтраки-обеды-ужины, где была рыбалка на заре, где
было лето... беззаботное, безоглядно счастливое лето, щедро сдобренное
сладкими содроганиями и сладчайшими оргазмами,
– Сосновка стала
территорией их свободы, и потому они, Серёга и Толик, возвращались в
Сосновку как в свой маленький, ничем не замутнённый рай...
«Ниссан» остановился у калитки дома Зинаиды Ивановны, и Серёга, увидев
Зинаиду Ивановну во дворе ещё до того, как «Ниссан» остановился,
распахнул заднюю дверь
- Бабуля! Дедуля! Мы приехали! – радостно прокричал Серёга, оповещая о
своём возвращении.
после звучащей отовсюду музыки, после обилия людей на пляже показалась
пустынной, пыльной, унылой. Собственно, так оно и было при объективном
взгляде. Но объективный взгляд подразумевает беспристрастность и
отстранённость. а для Серёги и Толика Сосновка стала территорией их
мальчишеской дружбы, их общего взросления, их откровений, их познания
самих себя, и потому на Сосновку они смотрели не беспристрастно и не
отстранено – внешне непрезентабельная Сосновка стала для них тем местом,
где над головой было голубое бездонное небо, где была шелковистая зелёная
трава на и х острове, где были миллиарды таинственно мерцающих из
глубин космоса звёзд, где был всё понимающий умный Пират, где были
вкуснющие бабулины завтраки-обеды-ужины, где была рыбалка на заре, где
было лето... беззаботное, безоглядно счастливое лето, щедро сдобренное
сладкими содроганиями и сладчайшими оргазмами,
– Сосновка стала
территорией их свободы, и потому они, Серёга и Толик, возвращались в
Сосновку как в свой маленький, ничем не замутнённый рай...
«Ниссан» остановился у калитки дома Зинаиды Ивановны, и Серёга, увидев
Зинаиду Ивановну во дворе ещё до того, как «Ниссан» остановился,
распахнул заднюю дверь
- Бабуля! Дедуля! Мы приехали! – радостно прокричал Серёга, оповещая о
своём возвращении.
- Да вы ж мои золотые! – Зинаида Ивановна оглянулась на Серёгин крик, и
лицо её расплылось в улыбке. – Вернулись!679
Серёга обнял Зинаиду Ивановну, обнял вышедшего на крик Петра
Степановича, как будто он Серёга, отсутствовал не пять дней, а целую
вечность – как будто он, живой и невредимый, вернулся в родную гавань из
кругосветного путешествия или пришел с какой-нибудь страшной войны;
подошедший Толик – по характеру сдержанный и не такой импульсивный
лицо её расплылось в улыбке. – Вернулись!679
Серёга обнял Зинаиду Ивановну, обнял вышедшего на крик Петра
Степановича, как будто он Серёга, отсутствовал не пять дней, а целую
вечность – как будто он, живой и невредимый, вернулся в родную гавань из
кругосветного путешествия или пришел с какой-нибудь страшной войны;
подошедший Толик – по характеру сдержанный и не такой импульсивный
– под впечатлением Серёгиного порыва тоже обнял бабулю, пожал руку Петру
Степановичу.
- Бабуля, что мы завтракать будем? – тут же поинтересовался Серёга, не
считая нужным изображать из себя гостя.
- Серёжа, как тебе не стыдно! – с улыбкой проговорила подошедшая Ольга
Владимировна; она поздоровалась с Зинаидой Ивановной, с Петром
Степановичем.
- Да чего же здесь стыдного? – изумилась Зинаида Ивановна. – Они растут,
им нужно кушать... – с нежностью в голосе проговорила Зинаида Ивановна;
она улыбалась, и глаза её лучились от счастья.
– Что будем завтракать?
Котлеты разогреть? Я пюре сейчас сделаю, салат порежу... или сырники
испечь? Это тоже недолго...
- Бабуля, делай сырники! Котлеты будут на обед, на второе! – тут же решил
за всех Серёга.
– А на завтрак сырники и побольше сметаны... да, мам?
Толян тоже хочет сырники! – Серёга весело посмотрел на Толика. – Согласен
со мной?
- Ну, если ты сказал... – Толик весело посмотрел на Серёгу. – Бабуля, я тоже
хочу сырники!
- Вот! Я знал, что ты тоже хочешь сырники! – Серёгу просто переполняла
энергия – энергия юности, энергия утра, энергия отличного настроения.
– Бабуля, мы голосуем за сырники!
Ольга Владимировна, с улыбкой глядя на сына, покачала головой. Потом
посмотрела на Зинаиду Ивановну:
Степановичу.
- Бабуля, что мы завтракать будем? – тут же поинтересовался Серёга, не
считая нужным изображать из себя гостя.
- Серёжа, как тебе не стыдно! – с улыбкой проговорила подошедшая Ольга
Владимировна; она поздоровалась с Зинаидой Ивановной, с Петром
Степановичем.
- Да чего же здесь стыдного? – изумилась Зинаида Ивановна. – Они растут,
им нужно кушать... – с нежностью в голосе проговорила Зинаида Ивановна;
она улыбалась, и глаза её лучились от счастья.
– Что будем завтракать?
Котлеты разогреть? Я пюре сейчас сделаю, салат порежу... или сырники
испечь? Это тоже недолго...
- Бабуля, делай сырники! Котлеты будут на обед, на второе! – тут же решил
за всех Серёга.
– А на завтрак сырники и побольше сметаны... да, мам?
Толян тоже хочет сырники! – Серёга весело посмотрел на Толика. – Согласен
со мной?
- Ну, если ты сказал... – Толик весело посмотрел на Серёгу. – Бабуля, я тоже
хочу сырники!
- Вот! Я знал, что ты тоже хочешь сырники! – Серёгу просто переполняла
энергия – энергия юности, энергия утра, энергия отличного настроения.
– Бабуля, мы голосуем за сырники!
Ольга Владимировна, с улыбкой глядя на сына, покачала головой. Потом
посмотрела на Зинаиду Ивановну:
- Давайте, Зинаида Ивановна, я вам помогу! Сейчас руки помою, и говорите,
что делать...
- Оля, я сама... мойте пока руки! Полчасика, и будем завтракать... – Зинаида
Ивановна чувствовала прилив сил. – Хорошо отдохнули? – она посмотрела
на Толика, хотя, судя по виду внуков, это было понятно и так.
- Отлично! – Толик с улыбкой выставил вверх большой палец.
- Мы потом вам всё подробно расскажем и фотки покажем! – Серёга тут же
хотел рассказать бабуле историю, как Толян в море во время шторма чуть не
утонул и как он, Серёга, рискуя жизнью своей, Толяна спас, но... он увидел
подходящего отца, и сочинительство решил на время отложить. – Ты, дедуля,
Пирата кормил? – Серёга вопросительно посмотрел на Петра Степановича.
- Ну, а как же! – хмыкнул Пётр Степанович и, пряча улыбку, добавил:
что делать...
- Оля, я сама... мойте пока руки! Полчасика, и будем завтракать... – Зинаида
Ивановна чувствовала прилив сил. – Хорошо отдохнули? – она посмотрела
на Толика, хотя, судя по виду внуков, это было понятно и так.
- Отлично! – Толик с улыбкой выставил вверх большой палец.
- Мы потом вам всё подробно расскажем и фотки покажем! – Серёга тут же
хотел рассказать бабуле историю, как Толян в море во время шторма чуть не
утонул и как он, Серёга, рискуя жизнью своей, Толяна спас, но... он увидел
подходящего отца, и сочинительство решил на время отложить. – Ты, дедуля,
Пирата кормил? – Серёга вопросительно посмотрел на Петра Степановича.
- Ну, а как же! – хмыкнул Пётр Степанович и, пряча улыбку, добавил:
– Пират про вас каждый день спрашивал...
- Бабуля, испеки несколько сырников для Пирата! – тут же распорядился
Серёга.
- Бабуля, испеки несколько сырников для Пирата! – тут же распорядился
Серёга.
– Пусть у Пирата будет сегодня праздничный завтрак – по случаю
нашего возвращения!
Подошедший Виктор поздоровался с Зинаидой Ивановной, пожал руку
Петру Степановичу.
За завтраком – за дружным поглощением вкуснейших сырников
нашего возвращения!
Подошедший Виктор поздоровался с Зинаидой Ивановной, пожал руку
Петру Степановичу.
За завтраком – за дружным поглощением вкуснейших сырников
– определился дальнейший план: Виктор после завтрака поспит четыре часа, и
они уезжают, чтобы Ольга завтра смогла сходить к своему парикмахеру,
смогла подготовиться к выходу после отпуска на работу; дедуля зарубит
курицу, и бабуля к подъёму Виктора сварит свой «фирменный»
они уезжают, чтобы Ольга завтра смогла сходить к своему парикмахеру,
смогла подготовиться к выходу после отпуска на работу; дедуля зарубит
курицу, и бабуля к подъёму Виктора сварит свой «фирменный»
– наваристый, тёмно-бордовый – борщ; Ольга Владимировна сказала, что она
спать не хочет, она выспалась ночью в дороге, и потому она будет помогать
Зинаиде Ивановне – и одновременно будет учиться у Зинаиды Ивановны
спать не хочет, она выспалась ночью в дороге, и потому она будет помогать
Зинаиде Ивановне – и одновременно будет учиться у Зинаиды Ивановны
– в приготовлении вкусной еды; Серёга и Толик...
- Мы сейчас покормим Пирата, а потом... мы на остров поедем с Пиратом, но
не сейчас, а после обеда, когда проводим маму и папу, – доложил Серёга.
- Мы сейчас покормим Пирата, а потом... мы на остров поедем с Пиратом, но
не сейчас, а после обеда, когда проводим маму и папу, – доложил Серёга.
– А до обеда погоняем на великах... согласен, Толян? – Серёга вопросительно
посмотрел на Толика. Толик не возражал: до обеда они погарцуют на своих
«мустангах», а потом – на остров...
Так и получилось. После обеда дедуля, бабуля, Серёга и Толик проводили
Серёгиных родителей, предварительно загрузив багажник «Ниссана»
домашними гостинцами – банками с разными закрутками, сорванными в саду
яблоками и грушами, двумя разделанными и замороженными курицами,
банкой со сметаной, банкой с творогом... Ольга Владимировна начала
говорить, что «не надо», но Зинаида Ивановна даже слушать не стала, сказав,
что «это всё домашнее, а не то, что вы покупаете в магазинах»; Ольга
Владимировна обняла Серёгу, что Серёге не очень понравилось, поскольку
он, Серёга, был уже не маленький, чтоб прощаться в таком формате, Виктор
пожал руку Петру Степановичу, пожал руку Толику и Серёге, поблагодарил
Зинаиду Ивановну за радушие, и «Ниссан», плавно стронувшись с места,
покатил по улице... всё, неожиданный приезд родителей, так огорчивший
Серёгу в самом начале, и прошел, и закончился во всех смыслах
превосходно... просто превосходно!
- Дедуля, мы берём Пирата с собой? – полувопросительно,
полуутвердительно проговорил Серёга, глядя на Петра Степановича.
– Ты,
бабуля, просто не видел, как Пират нам обрадовался, когда мы на завтрак ему
сырники принесли, – Серёга посмотрел на Зинаиду Ивановну. – Чуть с ума не
сошел! Скажи, Толян!
посмотрел на Толика. Толик не возражал: до обеда они погарцуют на своих
«мустангах», а потом – на остров...
Так и получилось. После обеда дедуля, бабуля, Серёга и Толик проводили
Серёгиных родителей, предварительно загрузив багажник «Ниссана»
домашними гостинцами – банками с разными закрутками, сорванными в саду
яблоками и грушами, двумя разделанными и замороженными курицами,
банкой со сметаной, банкой с творогом... Ольга Владимировна начала
говорить, что «не надо», но Зинаида Ивановна даже слушать не стала, сказав,
что «это всё домашнее, а не то, что вы покупаете в магазинах»; Ольга
Владимировна обняла Серёгу, что Серёге не очень понравилось, поскольку
он, Серёга, был уже не маленький, чтоб прощаться в таком формате, Виктор
пожал руку Петру Степановичу, пожал руку Толику и Серёге, поблагодарил
Зинаиду Ивановну за радушие, и «Ниссан», плавно стронувшись с места,
покатил по улице... всё, неожиданный приезд родителей, так огорчивший
Серёгу в самом начале, и прошел, и закончился во всех смыслах
превосходно... просто превосходно!
- Дедуля, мы берём Пирата с собой? – полувопросительно,
полуутвердительно проговорил Серёга, глядя на Петра Степановича.
– Ты,
бабуля, просто не видел, как Пират нам обрадовался, когда мы на завтрак ему
сырники принесли, – Серёга посмотрел на Зинаиду Ивановну. – Чуть с ума не
сошел! Скажи, Толян!
- Да уж! – с улыбкой хмыкнул Пётр Степанович.
– Берите, конечно, пусть Пират промнётся...
- Бабуля, мы к ужину приедем, – деловито проинформировал Серёга Зинаиду
Ивановну. – Покажем все фотографии, как мы отдыхали... я расскажу, как
Толян чуть не утонул и как я его спас...
- Как «чуть не утонул»? – улыбка вмиг слетела с лица Зинаиды Ивановны
- Бабуля, мы к ужину приедем, – деловито проинформировал Серёга Зинаиду
Ивановну. – Покажем все фотографии, как мы отдыхали... я расскажу, как
Толян чуть не утонул и как я его спас...
- Как «чуть не утонул»? – улыбка вмиг слетела с лица Зинаиды Ивановны
– она испуганно посмотрела на Толика.
- Бабуля, что ты его слушаешь! – фыркнул Толик.
– Серый – известный
сказочник! Пора уже привыкнуть, что он постоянно что-то сочиняет...
- Ну, это мы сейчас на острове посмотрим, кто из нас сказочник...
– многообещающе проговорил Серёга.
- Что вам на ужин приготовить, мои золотые? – лицо Зинаиды Ивановны
вновь озарилось улыбкой.
- Бабуля, ты сама придумай... ну, чтоб что-нибудь вкусненькое! – весело
проговорил Серёга; он посмотрел на Толика: – Ты готов к труду и обороне?
- Поехали! – отозвался Толик.
– За Пиратом заедем, и айда... ты мне
расскажешь, как я тонул... интересно будет послушать, как ты врёшь!
- Понятно, что интересно! Ты же без памяти был – ты не помнишь, как я тебя
спас... и теперь вместо благодарности ты говоришь, что я вру... ни стыда у
тебя, Толян, ни совести! – не задержался с ответом Серёга. – Айда!
Мальчишки, весело обличая друг друга во вранье – соревнуясь, у кого
обличения получаются эффективнее и убедительнее, энергично зашагали к
месту «постоянной дислокации», где стояли готовые мчаться за горизонт
«мустанги» и томился в ожидании друзей верный Пират.
- Бабуля, что ты его слушаешь! – фыркнул Толик.
– Серый – известный
сказочник! Пора уже привыкнуть, что он постоянно что-то сочиняет...
- Ну, это мы сейчас на острове посмотрим, кто из нас сказочник...
– многообещающе проговорил Серёга.
- Что вам на ужин приготовить, мои золотые? – лицо Зинаиды Ивановны
вновь озарилось улыбкой.
- Бабуля, ты сама придумай... ну, чтоб что-нибудь вкусненькое! – весело
проговорил Серёга; он посмотрел на Толика: – Ты готов к труду и обороне?
- Поехали! – отозвался Толик.
– За Пиратом заедем, и айда... ты мне
расскажешь, как я тонул... интересно будет послушать, как ты врёшь!
- Понятно, что интересно! Ты же без памяти был – ты не помнишь, как я тебя
спас... и теперь вместо благодарности ты говоришь, что я вру... ни стыда у
тебя, Толян, ни совести! – не задержался с ответом Серёга. – Айда!
Мальчишки, весело обличая друг друга во вранье – соревнуясь, у кого
обличения получаются эффективнее и убедительнее, энергично зашагали к
месту «постоянной дислокации», где стояли готовые мчаться за горизонт
«мустанги» и томился в ожидании друзей верный Пират.
На остров они переплыли налегке, то есть без спрятанного в кустах плота,
причём, впереди уверенно плыл Пират, – он первым вылез из воды,
энергично отряхнулся, образовав вокруг себя радужное облако из
искрящихся брызг, подождал Серёгу и Толика, наблюдая, как они
выбираются на берег, и только после этого, вращая хвостом, помчался
проверять, был ли кто-то на острове во время их отсутствия.
Серёга и Толик сняли плавки, повесили плавки на ветку, чтоб они сушились.
До поездки на море они загорали в нудистском формате и даже неплохо
загорели, но за пять дней пребывания на пляже деревенский загар
отполировался морским воздухом и морским солнцем, отчего тела
мальчишек стали золотисто-бронзовыми, – на фоне этого морского загара
сочные, скульптурно оттопыренные мальчишеские булочки снова стали
выглядеть молочно-белыми, маняще-сладкими... мальчишеские писюны,
отогреваясь на солнце после купания в воде, увеличивались, утяжелялись,
превращаясь их скукожившихся сморчков в симпатичные аппетитные
сардельки... они, Серёга и Толик, опять были на с в о ё м острове!
- Серый, хочешь? – Толик, сделав блудливое выражение лица, плотоядно
улыбаясь, залупил свой член – оттянул назад крайнюю плоть, обнажив-
открыв бледно-фиолетовую головку; член у Толика не стоял, не был
напряжен – и всё равно, даже будучи не в состоянии эрекции, выглядел
вполне внушительно.
- Толян... я думаю, ты маньяк. – Серёга изобразил на лице озабоченность. –
Ты постоянно ко мне пристаёшь, всё время меня совращаешь, развращаешь,
растлеваешь... при каждом удобном случае меня, своего брата младшего,
насилуешь... ни стыда, ни совести у тебя нет! Вот скажи мне... зачем ты
меня сейчас спросил, хочу ли я? – Серёга, в свою очередь залупив свой член,
прищурился, глядя на Толика.
причём, впереди уверенно плыл Пират, – он первым вылез из воды,
энергично отряхнулся, образовав вокруг себя радужное облако из
искрящихся брызг, подождал Серёгу и Толика, наблюдая, как они
выбираются на берег, и только после этого, вращая хвостом, помчался
проверять, был ли кто-то на острове во время их отсутствия.
Серёга и Толик сняли плавки, повесили плавки на ветку, чтоб они сушились.
До поездки на море они загорали в нудистском формате и даже неплохо
загорели, но за пять дней пребывания на пляже деревенский загар
отполировался морским воздухом и морским солнцем, отчего тела
мальчишек стали золотисто-бронзовыми, – на фоне этого морского загара
сочные, скульптурно оттопыренные мальчишеские булочки снова стали
выглядеть молочно-белыми, маняще-сладкими... мальчишеские писюны,
отогреваясь на солнце после купания в воде, увеличивались, утяжелялись,
превращаясь их скукожившихся сморчков в симпатичные аппетитные
сардельки... они, Серёга и Толик, опять были на с в о ё м острове!
- Серый, хочешь? – Толик, сделав блудливое выражение лица, плотоядно
улыбаясь, залупил свой член – оттянул назад крайнюю плоть, обнажив-
открыв бледно-фиолетовую головку; член у Толика не стоял, не был
напряжен – и всё равно, даже будучи не в состоянии эрекции, выглядел
вполне внушительно.
- Толян... я думаю, ты маньяк. – Серёга изобразил на лице озабоченность. –
Ты постоянно ко мне пристаёшь, всё время меня совращаешь, развращаешь,
растлеваешь... при каждом удобном случае меня, своего брата младшего,
насилуешь... ни стыда, ни совести у тебя нет! Вот скажи мне... зачем ты
меня сейчас спросил, хочу ли я? – Серёга, в свою очередь залупив свой член,
прищурился, глядя на Толика.
- Я только спросил...
– Толик сделал вид, что он обескуражен такими
обвинениями со стороны Серёги. – Просто спросил... может, ты не хочешь...
откуда я знаю, хочешь ты или не хочешь?
- Ты совсем дурак? Или как? – Серёга, глядя на Толика, изобразил на лице
недоумение. – Ну, ты сам, Толян... ты сам подумай: как я могу не хотеть?!
Ты специально задал мне такой хитрый вопрос, на который я в принципе не
могу ответить словом «нет»...
- Ну... – Толик сделал вид, что он тоже в недоумении, – ты же, Серый, не
хотел в гостевом домике... два раза не хотел!
- Да, не хотел! – тут же, не моргнув глазом, подтвердил Серёга. – Но там мы
были не одни – там был Софья Моисеевна, и она могла подсмотреть в
щелочку, как ты пристаёшь ко мне... или могли внезапно прийти родители
– Толик сделал вид, что он обескуражен такими
обвинениями со стороны Серёги. – Просто спросил... может, ты не хочешь...
откуда я знаю, хочешь ты или не хочешь?
- Ты совсем дурак? Или как? – Серёга, глядя на Толика, изобразил на лице
недоумение. – Ну, ты сам, Толян... ты сам подумай: как я могу не хотеть?!
Ты специально задал мне такой хитрый вопрос, на который я в принципе не
могу ответить словом «нет»...
- Ну... – Толик сделал вид, что он тоже в недоумении, – ты же, Серый, не
хотел в гостевом домике... два раза не хотел!
- Да, не хотел! – тут же, не моргнув глазом, подтвердил Серёга. – Но там мы
были не одни – там был Софья Моисеевна, и она могла подсмотреть в
щелочку, как ты пристаёшь ко мне... или могли внезапно прийти родители
– они могли увидеть, как ты меня насилуешь... а теперь мы одни! Пират не в
счёт – он ничего не расскажет... я по глазам твоим вижу, что ты, Толян,
снова хочешь ко мне пристать... снова хочешь, чтоб я с тобой что-то делал...
по глазам твоим вижу, что хочешь!
- Даже не знаю, Серый... – Толик, с трудом сдерживая смех, потупил глаза.
счёт – он ничего не расскажет... я по глазам твоим вижу, что ты, Толян,
снова хочешь ко мне пристать... снова хочешь, чтоб я с тобой что-то делал...
по глазам твоим вижу, что хочешь!
- Даже не знаю, Серый... – Толик, с трудом сдерживая смех, потупил глаза.
– Ты такой неприступный... я не знаю, что делать!
- А кто знает? Ты всё время какой-то нерешительный... несамостоятельный
ты человек – вот что я тебе скажу! Постоянно о нас должен думать я... неси
смазку – я пока покрывало расстелю! У меня уже встал... и у тебя, я вижу,
стоит... или мне это кажется? Дай, я проверю – пощупаю...
– Серёга,
протянув руку, обхватил ладонью твёрдый член Толика. – Ты тоже можешь
проверить, стоит ли у меня... постоянно тебе, старший брат, надо
подсказывать – ни стыда у тебя, ни совести...
Толик, с улыбкой глядя на улыбающегося Серёгу, обхватил ладонью
напряженный Серёгин член, и они, стоя друг против друга – глядя друг другу
в глаза, ритмично задвигали кулаками... зачем они говорили друг другу
всякую ерунду? Понятно, что они дурачились и прикалывались – они явно
соревновались в словоблудии... но зачем? Зачем они то и дело называли друг
друга «придурками», зачем выясняли, кто из них умнее или кто из них
сильнее, зачем спорили, кто кого «совращает» и «развращает»? Зачем вообще
- А кто знает? Ты всё время какой-то нерешительный... несамостоятельный
ты человек – вот что я тебе скажу! Постоянно о нас должен думать я... неси
смазку – я пока покрывало расстелю! У меня уже встал... и у тебя, я вижу,
стоит... или мне это кажется? Дай, я проверю – пощупаю...
– Серёга,
протянув руку, обхватил ладонью твёрдый член Толика. – Ты тоже можешь
проверить, стоит ли у меня... постоянно тебе, старший брат, надо
подсказывать – ни стыда у тебя, ни совести...
Толик, с улыбкой глядя на улыбающегося Серёгу, обхватил ладонью
напряженный Серёгин член, и они, стоя друг против друга – глядя друг другу
в глаза, ритмично задвигали кулаками... зачем они говорили друг другу
всякую ерунду? Понятно, что они дурачились и прикалывались – они явно
соревновались в словоблудии... но зачем? Зачем они то и дело называли друг
друга «придурками», зачем выясняли, кто из них умнее или кто из них
сильнее, зачем спорили, кто кого «совращает» и «развращает»? Зачем вообще
употребляли такие слова? Было понятно, что они дурачились и
прикалывались, но почему они дурачились и прикалывались именно в такой
форме – в форме постоянного уничижения друг друга? Конечно, все эти
уничижения были шутливые, в них не было ни малейшего желания как-то
всерьёз уязвить другого, они ровным счетом ничего не значили, и всё
равно... оба они – и Серёга, и Толик – чувствовали взаимное тяготение друг
к другу, оба они чувствовали постоянное притяжение, выходящее за рамки
их вполне естественного подросткового желания потрахаться; с трахом у них
был полный порядок – не было ни рефлексии, связанной с т а к и м
вариантом сексуальной активности, ни недоверия друг к другу, ни ложной
стеснительности, порождаемой боязнью что-то сказать или сделать «не так»,
ни даже намёка на какие-нибудь связанные с сексом комплексы, – с трахом у
мальчишек всё было в порядке, и даже более чем. А что было делать со
своим тяготением друг к другу за пределами траха? Когда без всякого
возбуждения хотелось просто прикоснуться друг к другу, или просто друг
друга обнять, или просто держать ладонь в ладони... подобные проявления
чувств вне сексуальной активности, за пределами сексуального
взаимодействия могли бы заставить мальчишек совсем по-другому
посмотреть на свою дружбу, и... они, сами того не осознавая, гасили само
появление каких-либо «телячьих нежностей», называя друг друга
«придурками», выясняя, кто кого «развратил» или кто кого «изнасиловал»,
прикалывались, но почему они дурачились и прикалывались именно в такой
форме – в форме постоянного уничижения друг друга? Конечно, все эти
уничижения были шутливые, в них не было ни малейшего желания как-то
всерьёз уязвить другого, они ровным счетом ничего не значили, и всё
равно... оба они – и Серёга, и Толик – чувствовали взаимное тяготение друг
к другу, оба они чувствовали постоянное притяжение, выходящее за рамки
их вполне естественного подросткового желания потрахаться; с трахом у них
был полный порядок – не было ни рефлексии, связанной с т а к и м
вариантом сексуальной активности, ни недоверия друг к другу, ни ложной
стеснительности, порождаемой боязнью что-то сказать или сделать «не так»,
ни даже намёка на какие-нибудь связанные с сексом комплексы, – с трахом у
мальчишек всё было в порядке, и даже более чем. А что было делать со
своим тяготением друг к другу за пределами траха? Когда без всякого
возбуждения хотелось просто прикоснуться друг к другу, или просто друг
друга обнять, или просто держать ладонь в ладони... подобные проявления
чувств вне сексуальной активности, за пределами сексуального
взаимодействия могли бы заставить мальчишек совсем по-другому
посмотреть на свою дружбу, и... они, сами того не осознавая, гасили само
появление каких-либо «телячьих нежностей», называя друг друга
«придурками», выясняя, кто кого «развратил» или кто кого «изнасиловал»,
– они практически постоянно говорили друг другу всякую чушь, они
дурачились и прикалывались, они троллили друг друга, избегая перехода к
другому пониманию своих отношений...
Какое-то время они дрочили друг другу горячие, несгибаемо-твёрдые члены;
потом Серёга качнулся к Толику, – выпустив из кулака Толиков член, он
обеими руками притянул Толика к себе... Толик, выпустив из кулака член
Серёгин, в свою очередь прижал к себе Серёгу – ладони Толика, скользнув
по Серёгиной спине вниз, вдавились в Серёгину попу... Серёга проделал то
же самое – ладони свои он вдавил в попу Толика... губы их слились в
горячем, нетерпеливо-страстном засосе, – голые мальчишки, ладонями
тиская, лаская упруго-мясистые булочки друг друга, сладострастно тёрлись
друг о друга маслянисто залупающимися членами, поочерёдно сосали друг
друга в губы, сопя от наслаждения... подбежавший Пират не увидел ничего
нового – он покрутил хвостом и, не мешая мальчишкам, побежал дальше
обследовать и помечать территорию острова.
- Толян... неси нашу смазку – я покрывало расстелю, – жарко выдохнул
Серёга, отстраняясь от Толика.
Но смазка им потребовалась не сразу – какое-то время они, уже лёжа на
покрывале, снова сосались в губы, поочерёдно ложась друг на друга
дурачились и прикалывались, они троллили друг друга, избегая перехода к
другому пониманию своих отношений...
Какое-то время они дрочили друг другу горячие, несгибаемо-твёрдые члены;
потом Серёга качнулся к Толику, – выпустив из кулака Толиков член, он
обеими руками притянул Толика к себе... Толик, выпустив из кулака член
Серёгин, в свою очередь прижал к себе Серёгу – ладони Толика, скользнув
по Серёгиной спине вниз, вдавились в Серёгину попу... Серёга проделал то
же самое – ладони свои он вдавил в попу Толика... губы их слились в
горячем, нетерпеливо-страстном засосе, – голые мальчишки, ладонями
тиская, лаская упруго-мясистые булочки друг друга, сладострастно тёрлись
друг о друга маслянисто залупающимися членами, поочерёдно сосали друг
друга в губы, сопя от наслаждения... подбежавший Пират не увидел ничего
нового – он покрутил хвостом и, не мешая мальчишкам, побежал дальше
обследовать и помечать территорию острова.
- Толян... неси нашу смазку – я покрывало расстелю, – жарко выдохнул
Серёга, отстраняясь от Толика.
Но смазка им потребовалась не сразу – какое-то время они, уже лёжа на
покрывале, снова сосались в губы, поочерёдно ложась друг на друга
– сладострастно елозя друг по друга... потом они сосали друг у друга члены
– сосали, лёжа «валетом», одновременно... потом Серёга вставил член Толику,
причём на этот раз Толик лежал не на спине с вверх поднятыми и в стороны
разведёнными ногами, а лежал на животе, раздвинув ноги, – Серёга трахнул
Толика в попу в такой позе-конфигурации... потом точно так же Толик
трахнул в попу Серёгу... купаться не хотелось, и мальчишки сами не
заметили, как уснули... а проснувшись со стояками, они ещё по разику
деловито повторили анальный секс – сбросили напряжение: Толик трахнул
Серёгу, а Серёга, соответственно, трахнул Толика... с сексом – с желанием, с
готовностью трахаться – у мальчишек на этапе их подростковой
гиперсексуальности был полный порядок, – всё было o`key!
После ужина мальчишки покормили Пирата, Толик скопировал по блютусу
со своего телефона и с телефона Серёгиного все фотографии на ноутбук, с
ноутбуком мальчишки вернулись к бабуле – и весь вечер они рассказывали
дедуле и бабуле, как они отдыхали на море, где были и что видели, как они
загорали и как купались, иллюстрируя свой рассказ многочисленными
фотографиями на большом, по сравнению с телефонами, мониторе ноутбука;
Серёга, как всегда, немного привирал, но и Толик, обычно сдержанный и к
сочинительству не склонный, на этот раз не отставал от Серёги, тоже врал-
сочинял с вдохновением, так что, к примеру, слушая внуков, дедуля с
бабулей в конечном счёте так и не поняли, кто из внуков «тонул во время
страшного шторма», кто кого «смело и мужественно спасал, рискуя своей
жизнью» и было ли всё это вообще на самом деле, – весь вечер мальчишки
весело троллили друг друга, троллили бабулю и дедулю, но фотографии
были замечательные, фотографий было много, на всех фотографиях внуки
были счастливые, и это для дедули и бабули было главным; Пётр
Степанович, правда, спросил, почему нет фотографии «страшного шторма»,
на что Серёга, не моргнув глазом, тут же ответил – пояснил: «Дедуля, ну ты
сам подумай! Как я мог фотографировать шторм, когда волна за волной
накрывала беспомощного Толяна? Естественно, я бросился спасать Толяна,
забыв про телефон! Подтверди, Толян!»
причём на этот раз Толик лежал не на спине с вверх поднятыми и в стороны
разведёнными ногами, а лежал на животе, раздвинув ноги, – Серёга трахнул
Толика в попу в такой позе-конфигурации... потом точно так же Толик
трахнул в попу Серёгу... купаться не хотелось, и мальчишки сами не
заметили, как уснули... а проснувшись со стояками, они ещё по разику
деловито повторили анальный секс – сбросили напряжение: Толик трахнул
Серёгу, а Серёга, соответственно, трахнул Толика... с сексом – с желанием, с
готовностью трахаться – у мальчишек на этапе их подростковой
гиперсексуальности был полный порядок, – всё было o`key!
После ужина мальчишки покормили Пирата, Толик скопировал по блютусу
со своего телефона и с телефона Серёгиного все фотографии на ноутбук, с
ноутбуком мальчишки вернулись к бабуле – и весь вечер они рассказывали
дедуле и бабуле, как они отдыхали на море, где были и что видели, как они
загорали и как купались, иллюстрируя свой рассказ многочисленными
фотографиями на большом, по сравнению с телефонами, мониторе ноутбука;
Серёга, как всегда, немного привирал, но и Толик, обычно сдержанный и к
сочинительству не склонный, на этот раз не отставал от Серёги, тоже врал-
сочинял с вдохновением, так что, к примеру, слушая внуков, дедуля с
бабулей в конечном счёте так и не поняли, кто из внуков «тонул во время
страшного шторма», кто кого «смело и мужественно спасал, рискуя своей
жизнью» и было ли всё это вообще на самом деле, – весь вечер мальчишки
весело троллили друг друга, троллили бабулю и дедулю, но фотографии
были замечательные, фотографий было много, на всех фотографиях внуки
были счастливые, и это для дедули и бабули было главным; Пётр
Степанович, правда, спросил, почему нет фотографии «страшного шторма»,
на что Серёга, не моргнув глазом, тут же ответил – пояснил: «Дедуля, ну ты
сам подумай! Как я мог фотографировать шторм, когда волна за волной
накрывала беспомощного Толяна? Естественно, я бросился спасать Толяна,
забыв про телефон! Подтверди, Толян!»
И полетели... полетели дни уходящего лета; мальчишки несколько раз
ездили с дедулей на его ретромобиле в райцентр – привозили ещё какие-то
строительные материалы для обустройства Машкиного дома, как Серёга
называл сарай-коровник, где корове Машке предстояло зимовать; без малого
неделя ушла на то, чтоб перекрыть крышу и утеплить стены сарая, –
помогали дедуле мальчишки деятельно, энергично, с весёлым энтузиазмом,
так что дедуле оставалось лишь указывать, что надо делать, следить и
придирчиво контролировать ход работ; трижды они вчетвером – Толик,
Серёга, Пират и дедуля – ездили на рыбалку: у Толика рыба ловилась, у
Серёги не ловилась, Толик, не скрывая свою досаду, называл Серёгу
«тупым», он хотел, чтоб Серёга тоже стал рыбаком, но Серёгу и досада
Толика, и, его обидные обзывания нисколько не огорчали – Серёга каждый
раз говорил, что «рыба – дура», а Толику просто хочется трахаться и он, то
есть Толик, злится потому, что не может удовлетворить свою сексуальную
потребность прямо здесь, на берегу... рыба у Серёги не ловилась, и всё равно
в этой утренней рыбалке без улова была для Серёги своя завораживающая
прелесть: зыбкий туман над водной гладью, всплески на воде, розовеющее на
востоке небо, выплывающее из-за горизонта огромное солнце... и главное –
Толян был рядом! А потом, когда рыба переставала клевать и рыбалка
заканчивалась, они вчетвером – Серёга, Толик, Пират и дедуля – устраивали
на берегу небольшой «перекус», Толик и дедуля обсуждали улов, говорили о
разных тонкостях рыбной ловли, Серёга вставлял свои комментарии,
лежащий рядом Пират внимательно слушал их умный разговор... разве такое
забывается?
Между тем, беззаботное лето катилось к концу – вода в реке перестала
прогреваться так, как это было во время освоения острова, купаться уже
было холодно, и в один из дней мальчишки с дедулей съездили к острову,
забрали с острова топорик и лопату, забрали бабулино покрывало, погрузили
в багажник плот... тюбик из-под крема был совершенно плоский – весь крем
из тюбика был выдавлен, полностью израсходован, и Серёга выбросил тюбик
в воду – «уничтожил улики», как он, подмигнув, сказал Толику... поиски
клада завершились.
Осень медленно, но неуклонно приближалась – дни становились короче, и
хотя солнце днём ещё припекало, но припекало оно не так, как в середине
лета – в самом зное уже чувствовалась скорая осень... вечера сделались
прохладными, а ночи холодными, – в один из таких вечеров Серёга сказал
дедуле, что они на ночь будут дверь закрывать – будут изнутри закрываться
на крючок.
ездили с дедулей на его ретромобиле в райцентр – привозили ещё какие-то
строительные материалы для обустройства Машкиного дома, как Серёга
называл сарай-коровник, где корове Машке предстояло зимовать; без малого
неделя ушла на то, чтоб перекрыть крышу и утеплить стены сарая, –
помогали дедуле мальчишки деятельно, энергично, с весёлым энтузиазмом,
так что дедуле оставалось лишь указывать, что надо делать, следить и
придирчиво контролировать ход работ; трижды они вчетвером – Толик,
Серёга, Пират и дедуля – ездили на рыбалку: у Толика рыба ловилась, у
Серёги не ловилась, Толик, не скрывая свою досаду, называл Серёгу
«тупым», он хотел, чтоб Серёга тоже стал рыбаком, но Серёгу и досада
Толика, и, его обидные обзывания нисколько не огорчали – Серёга каждый
раз говорил, что «рыба – дура», а Толику просто хочется трахаться и он, то
есть Толик, злится потому, что не может удовлетворить свою сексуальную
потребность прямо здесь, на берегу... рыба у Серёги не ловилась, и всё равно
в этой утренней рыбалке без улова была для Серёги своя завораживающая
прелесть: зыбкий туман над водной гладью, всплески на воде, розовеющее на
востоке небо, выплывающее из-за горизонта огромное солнце... и главное –
Толян был рядом! А потом, когда рыба переставала клевать и рыбалка
заканчивалась, они вчетвером – Серёга, Толик, Пират и дедуля – устраивали
на берегу небольшой «перекус», Толик и дедуля обсуждали улов, говорили о
разных тонкостях рыбной ловли, Серёга вставлял свои комментарии,
лежащий рядом Пират внимательно слушал их умный разговор... разве такое
забывается?
Между тем, беззаботное лето катилось к концу – вода в реке перестала
прогреваться так, как это было во время освоения острова, купаться уже
было холодно, и в один из дней мальчишки с дедулей съездили к острову,
забрали с острова топорик и лопату, забрали бабулино покрывало, погрузили
в багажник плот... тюбик из-под крема был совершенно плоский – весь крем
из тюбика был выдавлен, полностью израсходован, и Серёга выбросил тюбик
в воду – «уничтожил улики», как он, подмигнув, сказал Толику... поиски
клада завершились.
Осень медленно, но неуклонно приближалась – дни становились короче, и
хотя солнце днём ещё припекало, но припекало оно не так, как в середине
лета – в самом зное уже чувствовалась скорая осень... вечера сделались
прохладными, а ночи холодными, – в один из таких вечеров Серёга сказал
дедуле, что они на ночь будут дверь закрывать – будут изнутри закрываться
на крючок.
- Ты, дедуля, теперь как нас будешь будить к завтраку, если мы сами не
будем просыпаться? – спросил Серёга.
- А зачем вы будете закрываться на крючок? Всё лето спали с открытыми
дверями – никого не боялись, а теперь на крючок решили запираться...
просто дверь прикрывайте, и всё, – предложил Пётр Степанович.
Серёга подумал, как объяснить дедуле, что теперь надо обязательно
закрываться изнутри на крючок.
- Понимаешь, дедуля... когда дверь всю ночь нараспашку – это одна
ситуация, одна психология. А если дверь закрыта, но при этом она не на
замке, то получается как-то неправильно... вроде как дверь закрыта, а вроде
нет – это, дедуля, совсем другая психология. Мы с Толяном ничего не
боимся, но дверь должна быть либо открыта нараспашку, либо закрыта, как
положено... ты, Толян, согласен со мной? – Серёга посмотрел на Толика.
- Одна психология, другая психология... я не знаю, Серый, тебе виднее,
будем просыпаться? – спросил Серёга.
- А зачем вы будете закрываться на крючок? Всё лето спали с открытыми
дверями – никого не боялись, а теперь на крючок решили запираться...
просто дверь прикрывайте, и всё, – предложил Пётр Степанович.
Серёга подумал, как объяснить дедуле, что теперь надо обязательно
закрываться изнутри на крючок.
- Понимаешь, дедуля... когда дверь всю ночь нараспашку – это одна
ситуация, одна психология. А если дверь закрыта, но при этом она не на
замке, то получается как-то неправильно... вроде как дверь закрыта, а вроде
нет – это, дедуля, совсем другая психология. Мы с Толяном ничего не
боимся, но дверь должна быть либо открыта нараспашку, либо закрыта, как
положено... ты, Толян, согласен со мной? – Серёга посмотрел на Толика.
- Одна психология, другая психология... я не знаю, Серый, тебе виднее,
– отозвался с улыбкой Толик.
- Ты, Толян, никогда ничего не знаешь... ты даже понятия не имеешь, что
такое психология, – тут же отреагировал Серёга, изобразив на лице лёгкую
досаду. – Ты вообще ничего не знаешь! – И, не дав возможность Толику что-
либо сказать в ответ, Серёга снова посмотрел на Петра Степановича.
- Ты, Толян, никогда ничего не знаешь... ты даже понятия не имеешь, что
такое психология, – тут же отреагировал Серёга, изобразив на лице лёгкую
досаду. – Ты вообще ничего не знаешь! – И, не дав возможность Толику что-
либо сказать в ответ, Серёга снова посмотрел на Петра Степановича.
– Так ты как, дедуля, нас будешь будить к завтраку?
- Да очень просто! – хмыкнул Пётр Степанович. – Постучу в дверь кулаком
- Да очень просто! – хмыкнул Пётр Степанович. – Постучу в дверь кулаком
– вы проснётесь... ты, Серёга, может, и не проснёшься – ты спишь, как
младенец, а Толик быстро просыпается, легко...
- Младенец! – засмеялся Толик, показывая на Серёгу пальцем – И мозги, как
у младенца... ты, Серый, согласен с таким диагнозом? Подтверди!
- Я, дедуля, крепко сплю потому, что у меня здоровая психика – у меня
психика здорового человека! А Толяна постоянно мучат кошмары, ему
постоянно снятся монстры всякие – оттого он и спит некрепко. Подтверди,
Толян! Ты согласен с таким диагнозом?
- Болтуны, – резюмировал Пётр Степанович, с улыбкой глядя на внуков.
Вечером Серёга закрыл дверь на крючок, подёргал дверь, проверяя, можно
ли на крючок надеяться, и, посмотрев на Толика – подмигнув Толику,
предвкушающе улыбнулся:
- Вот... отлично! Теперь, Толян, мы спать будем вместе – никто нам не
помешает... согласен?
- У тебя все мысли только об этом, – улыбнулся Толик.
- Ну, а как же! – не стал возражать Серёга. – У меня много всяких мыслей, и
они разлетаются в разные стороны, как птицы, но главная моя мысль
младенец, а Толик быстро просыпается, легко...
- Младенец! – засмеялся Толик, показывая на Серёгу пальцем – И мозги, как
у младенца... ты, Серый, согласен с таким диагнозом? Подтверди!
- Я, дедуля, крепко сплю потому, что у меня здоровая психика – у меня
психика здорового человека! А Толяна постоянно мучат кошмары, ему
постоянно снятся монстры всякие – оттого он и спит некрепко. Подтверди,
Толян! Ты согласен с таким диагнозом?
- Болтуны, – резюмировал Пётр Степанович, с улыбкой глядя на внуков.
Вечером Серёга закрыл дверь на крючок, подёргал дверь, проверяя, можно
ли на крючок надеяться, и, посмотрев на Толика – подмигнув Толику,
предвкушающе улыбнулся:
- Вот... отлично! Теперь, Толян, мы спать будем вместе – никто нам не
помешает... согласен?
- У тебя все мысли только об этом, – улыбнулся Толик.
- Ну, а как же! – не стал возражать Серёга. – У меня много всяких мыслей, и
они разлетаются в разные стороны, как птицы, но главная моя мысль
– именно об этом... а ты что-то имеешь против моей главной мысли?
– Серёга притянул Толика к себе, хотел засосать его в губы, но Толик со смехом
увернулся.
- Пойдём в комнату, – Толик, ладонью надавив на упругие Серёгины
булочки, подтолкнул Серёгу вперёд.
– Там будешь ко мне приставать,
малолетний бесстыдник... ни стыда у тебя, ни совести!
Поездки на остров закончились, и теперь мальчишки, ничего не опасаясь
увернулся.
- Пойдём в комнату, – Толик, ладонью надавив на упругие Серёгины
булочки, подтолкнул Серёгу вперёд.
– Там будешь ко мне приставать,
малолетний бесстыдник... ни стыда у тебя, ни совести!
Поездки на остров закончились, и теперь мальчишки, ничего не опасаясь
– закрывая дверь изнутри на крючок, трахались по вечерам дома, «в месте
постоянной дислокации», – они пробовали разные позы и самые разные
конфигурации, они кувыркались, играли, экспериментировали... они были
как рыбы в воде, – они с упоением кайфовали! «Отстрелявшись», они снова
распахивали двери, чтобы комната перед сном проветрилась, относили
использованные салфетки в туалетную яму – «заметали следы», как смеялся
Серёга, разговаривали с Пиратом, который, виляя хвостом, их внимательно
слушал... потом Серёга снова закрывал дверь изнутри на крючок, и... спали
мальчишки вместе, в одной постели, – после того, как они стали закрываться,
Серёга настоял, чтобы, во-первых, они спали вместе и только вместе, а во-
вторых, чтобы спали они обязательно без трусов; вместе – потому что, как
объяснил Серёга Толику, скоро будет зима, и вдвоём им будет теплее... а без
трусов – потому что, как опять-таки объяснил Серёга Толику, вместе спать в
трусах им будет жарко. «Так холодно или жарко? – попытался уточнить
Толик.
– Я тебя, Серый, ни фига не пойму!» «Нечего здесь понимать! –
парировал Серёга. – Ты, Толян, вообще бестолковый... просто снимай трусы
и ложись ко мне в кровать! Я хочу, чтобы ты, мой старший брат, был рядом!»
Дверь была закрыта изнутри на крючок, и Толик не стал сопротивляться
Серёгиному желанию, тем более что желание это было не только Серёгино...
правда, Толик сказал, что он будет спать у стенки, а Серёга будет спать с
края – только так он, Толик, согласен спать в одной постели без трусов, но
Серёга тоже хотел спать у стенки, потому что, как объяснил Серёга, он был
братом младшим, а младшие всегда спят у стенки, – по этому вопросу – кому
где спать – возник небольшой спор, в результате которого было принято
компромиссное решение, заключавшееся в том, что спать у стенки они будут
по очереди... по утрам дедуля стучал в дверь, Толик просыпался, соскакивал
с постели, быстро надевал трусы, накрывал стояк Серёгин простынёй на
всякий случай и, ёжась от прохлады, шел открывать дверь. «А Серёга,
конечно же, дрыхнет – стук в дверь он не слышит?» – каждое утро с улыбкой
спрашивал Пётр Степанович. «Дрыхнет, – улыбаясь, отвечал Толик. – Сейчас
буду его будить...»
постоянной дислокации», – они пробовали разные позы и самые разные
конфигурации, они кувыркались, играли, экспериментировали... они были
как рыбы в воде, – они с упоением кайфовали! «Отстрелявшись», они снова
распахивали двери, чтобы комната перед сном проветрилась, относили
использованные салфетки в туалетную яму – «заметали следы», как смеялся
Серёга, разговаривали с Пиратом, который, виляя хвостом, их внимательно
слушал... потом Серёга снова закрывал дверь изнутри на крючок, и... спали
мальчишки вместе, в одной постели, – после того, как они стали закрываться,
Серёга настоял, чтобы, во-первых, они спали вместе и только вместе, а во-
вторых, чтобы спали они обязательно без трусов; вместе – потому что, как
объяснил Серёга Толику, скоро будет зима, и вдвоём им будет теплее... а без
трусов – потому что, как опять-таки объяснил Серёга Толику, вместе спать в
трусах им будет жарко. «Так холодно или жарко? – попытался уточнить
Толик.
– Я тебя, Серый, ни фига не пойму!» «Нечего здесь понимать! –
парировал Серёга. – Ты, Толян, вообще бестолковый... просто снимай трусы
и ложись ко мне в кровать! Я хочу, чтобы ты, мой старший брат, был рядом!»
Дверь была закрыта изнутри на крючок, и Толик не стал сопротивляться
Серёгиному желанию, тем более что желание это было не только Серёгино...
правда, Толик сказал, что он будет спать у стенки, а Серёга будет спать с
края – только так он, Толик, согласен спать в одной постели без трусов, но
Серёга тоже хотел спать у стенки, потому что, как объяснил Серёга, он был
братом младшим, а младшие всегда спят у стенки, – по этому вопросу – кому
где спать – возник небольшой спор, в результате которого было принято
компромиссное решение, заключавшееся в том, что спать у стенки они будут
по очереди... по утрам дедуля стучал в дверь, Толик просыпался, соскакивал
с постели, быстро надевал трусы, накрывал стояк Серёгин простынёй на
всякий случай и, ёжась от прохлады, шел открывать дверь. «А Серёга,
конечно же, дрыхнет – стук в дверь он не слышит?» – каждое утро с улыбкой
спрашивал Пётр Степанович. «Дрыхнет, – улыбаясь, отвечал Толик. – Сейчас
буду его будить...»
Дни летели, как пули, приближая конец офигенного лета... В последний
вечер мальчишки, как во все последние дни, нацеловавшись и насосавшись,
по два раза кончив – орально и анально разрядившись – вышли на улицу,
чтобы проветрить комнату, – утром приезжал Серёгин отец, и это был их
последний вечер, последняя ночь... было прохладно, мальчишки уселись на
ступеньках крыльца дедулиного дома, набросили на плечи простыню; спать
не хотелось...
- Толян, посмотри, какие звезды большие... раньше они были меньше... и
выше... почему так? – Серёга вопросительно посмотрел на Толика.
- Это не звёзды – это их свет преломляется в атмосфере, и нам кажется, что
они становятся крупнее или ниже, – проговорил Толик; задрав голову, он
посмотрел на звёздное небо.
– А еще говорят, что звёзды падают, и
считается, что если в это время загадать какое-нибудь желание, то желание
это обязательно исполнится...
- Но это ж фигня? – Серёга снова вопросительно посмотрел на Толика.
- Конечно, фигня! Звёзды не падают – это сгорают метеоры при встрече
метеоритов с атмосферой нашей планеты... – пояснил Толик.
- Я про желания спрашиваю, – уточнил Серёга. – Если желание загадать, то
оно исполнится? Или это фигня?
- Или это фигня, – подтвердил Толик.
вечер мальчишки, как во все последние дни, нацеловавшись и насосавшись,
по два раза кончив – орально и анально разрядившись – вышли на улицу,
чтобы проветрить комнату, – утром приезжал Серёгин отец, и это был их
последний вечер, последняя ночь... было прохладно, мальчишки уселись на
ступеньках крыльца дедулиного дома, набросили на плечи простыню; спать
не хотелось...
- Толян, посмотри, какие звезды большие... раньше они были меньше... и
выше... почему так? – Серёга вопросительно посмотрел на Толика.
- Это не звёзды – это их свет преломляется в атмосфере, и нам кажется, что
они становятся крупнее или ниже, – проговорил Толик; задрав голову, он
посмотрел на звёздное небо.
– А еще говорят, что звёзды падают, и
считается, что если в это время загадать какое-нибудь желание, то желание
это обязательно исполнится...
- Но это ж фигня? – Серёга снова вопросительно посмотрел на Толика.
- Конечно, фигня! Звёзды не падают – это сгорают метеоры при встрече
метеоритов с атмосферой нашей планеты... – пояснил Толик.
- Я про желания спрашиваю, – уточнил Серёга. – Если желание загадать, то
оно исполнится? Или это фигня?
- Или это фигня, – подтвердил Толик.
– Ты, Серый, сам подумай: какое
отношение метеориты имеют к твоим желаниям? Это в древности так
думали...
- Я тоже думаю... тоже думаю, что загадывать желания – это фигня...
– проговорил Серёга. – А жаль... если б желания исполнялись, я бы всё время
смотрел на небо – ждал бы, когда упадёт звезда...
- Кто б сомневался! – хмыкнул Толик, с улыбкой толкнув Серёгу плечом в
плечо.
Они, глядя на звёздное небо, какое-то время молчали; звёзды действительно
казались и крупнее, и ниже... звёзды были почти над головой!
- Толян... – проговорил Серёга, не глядя на Толика – глядя на звёзды.
- Что? – отозвался Толик.
- Ты дома будешь с кем-нибудь трахаться? – Серёга вопросительно
посмотрел на Толика.
- Ну, буду, конечно! – в голосе Толика прозвучало удивление.
– Яжене
импотент! И трахаться буду, и жениться... что за глупый вопрос!
- Я не про девчонок спрашиваю, это само собой, – Серёга поморщился
оттого, что Толик его не понял.
– Я тебя спрашиваю про пацанов... с
пацаном с каким-нибудь ты дома будешь трахаться?
- Вряд ли, – чуть помедлив, отозвался Толик. – У меня, во-первых, нет таких
друзей, как ты... во-вторых, я себя даже не представляю с кем-то... ну, то
есть, совсем не представляю с кем-то, кроме тебя! Ты, Серый, мой
единственных брат – других таких братьев у меня нет и не будет, – Толик
улыбнулся.
отношение метеориты имеют к твоим желаниям? Это в древности так
думали...
- Я тоже думаю... тоже думаю, что загадывать желания – это фигня...
– проговорил Серёга. – А жаль... если б желания исполнялись, я бы всё время
смотрел на небо – ждал бы, когда упадёт звезда...
- Кто б сомневался! – хмыкнул Толик, с улыбкой толкнув Серёгу плечом в
плечо.
Они, глядя на звёздное небо, какое-то время молчали; звёзды действительно
казались и крупнее, и ниже... звёзды были почти над головой!
- Толян... – проговорил Серёга, не глядя на Толика – глядя на звёзды.
- Что? – отозвался Толик.
- Ты дома будешь с кем-нибудь трахаться? – Серёга вопросительно
посмотрел на Толика.
- Ну, буду, конечно! – в голосе Толика прозвучало удивление.
– Яжене
импотент! И трахаться буду, и жениться... что за глупый вопрос!
- Я не про девчонок спрашиваю, это само собой, – Серёга поморщился
оттого, что Толик его не понял.
– Я тебя спрашиваю про пацанов... с
пацаном с каким-нибудь ты дома будешь трахаться?
- Вряд ли, – чуть помедлив, отозвался Толик. – У меня, во-первых, нет таких
друзей, как ты... во-вторых, я себя даже не представляю с кем-то... ну, то
есть, совсем не представляю с кем-то, кроме тебя! Ты, Серый, мой
единственных брат – других таких братьев у меня нет и не будет, – Толик
улыбнулся.
– А ты что – у себя, в Москве, теперь будешь трахаться с
пацанами? – Толик с любопытством посмотрел на Серёгу.
- Нет, не буду, – ответил Серёга.
– У меня тоже нет таких друзей или
одноклассников, чтобы я с кем-то захотел... ты, Толян, тоже... тоже
единственный мой брат! Я до встречи с тобой вообще о таком не думал, а
потом мы встретились, и...
- Я тоже о таком не думал, – отозвался Толик. – Ну, чтобы трахать так, как
мы с тобой... вообще не представлял такое! И если б ты тогда утром не
застукал меня в кустах смородины, то, наверное, ничего такого у нас не было
бы – мы бы просто дрочили, прячась друг от друга, и всё...
- И это было б неправильно! – улыбнулся Серёга. – Согласен со мной?
- На сто процентов! – рассмеялся Толик.
Спать не хотелось, и мальчишки ещё какое-то время посидели под звёздным
небом, проветривая после упоительного траха комнату... а потом пошли
спать – вместе спать последнюю ночь.
Утром Толик сквозь сон услышал уже привычный стук в дверь и, едва
проснувшись – едва открыв глаза, тут же стал расталкивать Серёгу:
- Серый, просыпайся! Надевай трусы – твой папа приехал! Вставай, блин...
Серый!
Серёгу, всегда недовольного тем, что его «будят так рано» и что он хочет
«ещё полежать немного», на этот раз как ветром сдуло с кровати, –
мальчишки быстро натянули трусы, поправляя-укладывая в трусах колом
торчащие утренние стояки, и, по-военному быстро натянув шорты, вдвоём
пошли открывать дверь.
пацанами? – Толик с любопытством посмотрел на Серёгу.
- Нет, не буду, – ответил Серёга.
– У меня тоже нет таких друзей или
одноклассников, чтобы я с кем-то захотел... ты, Толян, тоже... тоже
единственный мой брат! Я до встречи с тобой вообще о таком не думал, а
потом мы встретились, и...
- Я тоже о таком не думал, – отозвался Толик. – Ну, чтобы трахать так, как
мы с тобой... вообще не представлял такое! И если б ты тогда утром не
застукал меня в кустах смородины, то, наверное, ничего такого у нас не было
бы – мы бы просто дрочили, прячась друг от друга, и всё...
- И это было б неправильно! – улыбнулся Серёга. – Согласен со мной?
- На сто процентов! – рассмеялся Толик.
Спать не хотелось, и мальчишки ещё какое-то время посидели под звёздным
небом, проветривая после упоительного траха комнату... а потом пошли
спать – вместе спать последнюю ночь.
Утром Толик сквозь сон услышал уже привычный стук в дверь и, едва
проснувшись – едва открыв глаза, тут же стал расталкивать Серёгу:
- Серый, просыпайся! Надевай трусы – твой папа приехал! Вставай, блин...
Серый!
Серёгу, всегда недовольного тем, что его «будят так рано» и что он хочет
«ещё полежать немного», на этот раз как ветром сдуло с кровати, –
мальчишки быстро натянули трусы, поправляя-укладывая в трусах колом
торчащие утренние стояки, и, по-военному быстро натянув шорты, вдвоём
пошли открывать дверь.
- Оба проснулись? – то ли удивился, то ли обрадовался Пётр Степанович. –
Серёга, отец приехал. Идёмте завтракать – бабушка уже накрывает на стол...
После завтрака Серёга потянул отца посмотреть на новую крышу
«Машкиного дома»; была и крыша новая, и стены были утеплены, и еда была
на всю зиму заготовлена.
- Ну, молодцы! – похвалил Виктор Серёгу и Толика, осматривая крышу.
– Помогли деду.
- Не просто помогли, о очень помогли! – похвалил Серёгу и Толика Пётр
Степанович.
– Один бы я с этим сараем возился бы месяц, а вместе мы
сделали на раз-два... и сарай помогли перекрыть, и сено помогли перевезти с
полей, и отдохнули вволю, и на рыбалку поездили... что, Серёга, плохо у нас
в деревне?
- Отлично, дедуля! – Серёга показал большой палец. – Подтверди, Толян!
- Подтверждаю! Печать! Подпись! – ответил Толик, и все рассмеялись.
Потом Серёгин отец пошел отдыхать – пошел спать после бессонной ночи за
рулём перед следующей бессонной ночью, а Серёга и Толик, оседлав своих
«мустангов», взяв с собой Пирата, поехали попрощаться с островом. Вода
уже не прогревалась, была холодная, и купаться было уже нельзя, точнее,
купаться было можно, но купаться было уже было не кайф, а вот просто
посидеть на берегу... а почему нет? Просто посидеть...
Едва они сели на траву под раскидистым деревом, Серёга сразу потянул
Толика на себя:
- Толян, последний раз... – нетерпеливо, жарко выдохнул Серёга. и у Толика
даже мысли не возникло возражать или сопротивляться; Толик, оказавшись
на Серёге, без промедления засосал Серёгу в губы.
Трава была уже не шелковисто-сочная, но еще и не пожухлая, не сухая
Серёга, отец приехал. Идёмте завтракать – бабушка уже накрывает на стол...
После завтрака Серёга потянул отца посмотреть на новую крышу
«Машкиного дома»; была и крыша новая, и стены были утеплены, и еда была
на всю зиму заготовлена.
- Ну, молодцы! – похвалил Виктор Серёгу и Толика, осматривая крышу.
– Помогли деду.
- Не просто помогли, о очень помогли! – похвалил Серёгу и Толика Пётр
Степанович.
– Один бы я с этим сараем возился бы месяц, а вместе мы
сделали на раз-два... и сарай помогли перекрыть, и сено помогли перевезти с
полей, и отдохнули вволю, и на рыбалку поездили... что, Серёга, плохо у нас
в деревне?
- Отлично, дедуля! – Серёга показал большой палец. – Подтверди, Толян!
- Подтверждаю! Печать! Подпись! – ответил Толик, и все рассмеялись.
Потом Серёгин отец пошел отдыхать – пошел спать после бессонной ночи за
рулём перед следующей бессонной ночью, а Серёга и Толик, оседлав своих
«мустангов», взяв с собой Пирата, поехали попрощаться с островом. Вода
уже не прогревалась, была холодная, и купаться было уже нельзя, точнее,
купаться было можно, но купаться было уже было не кайф, а вот просто
посидеть на берегу... а почему нет? Просто посидеть...
Едва они сели на траву под раскидистым деревом, Серёга сразу потянул
Толика на себя:
- Толян, последний раз... – нетерпеливо, жарко выдохнул Серёга. и у Толика
даже мысли не возникло возражать или сопротивляться; Толик, оказавшись
на Серёге, без промедления засосал Серёгу в губы.
Трава была уже не шелковисто-сочная, но еще и не пожухлая, не сухая
– трава была мягкая... впрочем, мальчишки не стали раздеваться догола
– они приспустили шорты и трусы чуть выше колен, после чего Толик оказался под
Серёгой, он обхватил Серёгины булочки ладонями, и Серёга, вдавившись в
стояк Толика стояком своим, сладко заёрзал из стороны в сторону, задвигал
попой вверх-вниз, сладострастно стискивая, сжимая свои булочки-ягодицы
под горячими ладонями Толика... потом они перевернулись, и под Толиком
оказался Серёга: Толик, точно так же залупая липкую от возбуждения
головку члена, сладострастно заёрзал по Серёге... потом Толик лёг на живот,
и Серёга, жарко сопя, горячим стояком сладострастно тёрся о булочки
Толика... потом точно так же кайфовал сопящий Толик... поочерёдно
содрогаясь от оргазмов, мальчишки кончили,
– обтерев сорванными
листьями свои потемневшие, на сардельки похожие члены, обтерев
перепачканные спермой булочки друг у друга, они, снова натянув трусы и
шорты, улеглись рядом на траве, подложив под головы ладони запрокинутых
вверх рук; сквозь поредевшую листву дерева было видно голубое небо с
плывущими по нему белыми облаками...
- Толян... а ведь мы могли и не встретиться... – задумчив проговорил Серёга;
он повернул голову – посмотрел на лежащего рядом Толика.
Серёгой, он обхватил Серёгины булочки ладонями, и Серёга, вдавившись в
стояк Толика стояком своим, сладко заёрзал из стороны в сторону, задвигал
попой вверх-вниз, сладострастно стискивая, сжимая свои булочки-ягодицы
под горячими ладонями Толика... потом они перевернулись, и под Толиком
оказался Серёга: Толик, точно так же залупая липкую от возбуждения
головку члена, сладострастно заёрзал по Серёге... потом Толик лёг на живот,
и Серёга, жарко сопя, горячим стояком сладострастно тёрся о булочки
Толика... потом точно так же кайфовал сопящий Толик... поочерёдно
содрогаясь от оргазмов, мальчишки кончили,
– обтерев сорванными
листьями свои потемневшие, на сардельки похожие члены, обтерев
перепачканные спермой булочки друг у друга, они, снова натянув трусы и
шорты, улеглись рядом на траве, подложив под головы ладони запрокинутых
вверх рук; сквозь поредевшую листву дерева было видно голубое небо с
плывущими по нему белыми облаками...
- Толян... а ведь мы могли и не встретиться... – задумчив проговорил Серёга;
он повернул голову – посмотрел на лежащего рядом Толика.
– Прикинь...
если б я поехал в Таиланд, я не приехал бы к дедуле – и я не узнал бы, что
есть ты... а ты не узнал бы, что есть я... могло ведь так быть?
- Могло, – отозвался Толик. – Но ты же приехал! – Толик, повернув голову, с
улыбкой посмотрел на Серёгу.
- Да, – подтвердил Серёга; какое-то время они молча смотрели в глаза друг
другу, словно хотели что-то сказать друг другу, но не знали, что именно
говорить.
– Я приехал сюда, в Сосновку, ты тоже приехал в Сосновку, мы
познакомились, и... я вот думаю: всё, что происходит в жизни, это случайно
происходит? Или как?
- Я не знаю, – отозвался Толик.
– Что-то случайно происходит, что-то неслучайно... я думаю, что бывает по-разному.
- Допустим, – согласился с Толиком Серёга. – Бывает по-разному... а вот то,
что мы с тобой познакомились, это случайность или не случайность?
Толик хотел сказать, что это, конечно же, случайность – то, что они
встретились, но он тут же подумал, что лето, проведённое вместе, днём и
ночью бок о бок, на одном дыхании... это сладкое лето в Сосновке совсем не
казалось Толику случайностью! Потому что случайность – это что-то
мимолётное, малозначащее, а назвать прошедшее лето малозначащим у
Толика язык не поворачивался... очевидно, что жизнь состоит из разных
случайностей – это с одной стороны; а с другой стороны, есть немало
желающих каждую случайность объяснять предначертанием свыше, и... кто
знает обо всём этом наверняка? Понятно, что задним числом при желании
можно в любой случайности увидеть и «знак», и скрытый смысл, и
«предзнаменование», и «неизбежность», но... так ли всё это на самом деле?
Разве кто-то знает наверняка, что случайно и что неслучайно в жизни? Была
ли случайной их, Серёги и Толика, встреча со всеми последовавшими
событиями? Ведь мог же Серёга окончить школу без “троек” и вместо
Сосновки улететь с родителями в Таиланд? Конечно, мог бы! Но он школу
окончил с “тройками” и вместо Таиланда оказался в Сосновке, где
познакомился с Толиком... или вот, например: как бы Серёга и Толик узнали
про остров, если бы пьяные парни на берегу не вознамерились завладеть их
«мустангами», – случайной была та мимолётная встреча на берегу, про
которую внуки за ужином рассказали дедуле и бабуле, а Пётр Степанович, в
если б я поехал в Таиланд, я не приехал бы к дедуле – и я не узнал бы, что
есть ты... а ты не узнал бы, что есть я... могло ведь так быть?
- Могло, – отозвался Толик. – Но ты же приехал! – Толик, повернув голову, с
улыбкой посмотрел на Серёгу.
- Да, – подтвердил Серёга; какое-то время они молча смотрели в глаза друг
другу, словно хотели что-то сказать друг другу, но не знали, что именно
говорить.
– Я приехал сюда, в Сосновку, ты тоже приехал в Сосновку, мы
познакомились, и... я вот думаю: всё, что происходит в жизни, это случайно
происходит? Или как?
- Я не знаю, – отозвался Толик.
– Что-то случайно происходит, что-то неслучайно... я думаю, что бывает по-разному.
- Допустим, – согласился с Толиком Серёга. – Бывает по-разному... а вот то,
что мы с тобой познакомились, это случайность или не случайность?
Толик хотел сказать, что это, конечно же, случайность – то, что они
встретились, но он тут же подумал, что лето, проведённое вместе, днём и
ночью бок о бок, на одном дыхании... это сладкое лето в Сосновке совсем не
казалось Толику случайностью! Потому что случайность – это что-то
мимолётное, малозначащее, а назвать прошедшее лето малозначащим у
Толика язык не поворачивался... очевидно, что жизнь состоит из разных
случайностей – это с одной стороны; а с другой стороны, есть немало
желающих каждую случайность объяснять предначертанием свыше, и... кто
знает обо всём этом наверняка? Понятно, что задним числом при желании
можно в любой случайности увидеть и «знак», и скрытый смысл, и
«предзнаменование», и «неизбежность», но... так ли всё это на самом деле?
Разве кто-то знает наверняка, что случайно и что неслучайно в жизни? Была
ли случайной их, Серёги и Толика, встреча со всеми последовавшими
событиями? Ведь мог же Серёга окончить школу без “троек” и вместо
Сосновки улететь с родителями в Таиланд? Конечно, мог бы! Но он школу
окончил с “тройками” и вместо Таиланда оказался в Сосновке, где
познакомился с Толиком... или вот, например: как бы Серёга и Толик узнали
про остров, если бы пьяные парни на берегу не вознамерились завладеть их
«мустангами», – случайной была та мимолётная встреча на берегу, про
которую внуки за ужином рассказали дедуле и бабуле, а Пётр Степанович, в
свою очередь, вспомнил про остров, где можно купаться и загорать, не боясь
«местных алкоголиков»? Может, для того и была предназначена та
мимолётная встреча на берегу, чтоб Серёга и Толик попали на остров? Или
вот ещё: случайно ли Владик, дружок Кольки Дубцова, оказался во дворе
бабки Ниловны аккурат в то самое время, когда мимо, дурачась, проходили
Серёга и Толик? Ну, или наоборот: случайно ли Толик и Серёга стали
дурачиться в переулке, выясняя, кто из них умный, а кто глупый, именно в
тот момент, когда увидеть их мог – и увидел! – друг-партнёр Кольки
Дубцова? Ведь если бы Владик в тот раз Серёгу и Толика не увидел бы –
если б они разминулись во времени, то, скорее всего, и не было б никакого
продолжения, не было б у мальчишек неудачной «пробы» потрахаться с
девчонкой... но Владик увидел их, Серёгу и Толика, Владик опытным
взглядом рассмотрел у пацанов стояки, прячущиеся под характерно
топорщащимися шортами, он рассказал об этом Кольке, и... кто вообще
знает, случайно ли всё происходит в жизни, или всё-всё уже где-то давно
прописано и предопределено, на каких-то невидимых скрижалях
зафиксировано, и, как говорится, «чему быть – того не миновать»? Типа
«Аннушка уже пролила масло»... как бы там ни было, но они – и Серёга, и
Толик – оказались в нужное время в нужном месте; в р е м я: им было по
четырнадцать лет, они были еще не зашорены «общепринятыми»
представлениями о самых разных аспектах жизни и потому они были
открыты для собственных поисков, собственных прозрений, собственных
выводов; м е с т о: никакой другой молодёжи в Сосновке не было, их
общение не размывалось, не распылялось по сторонам, а это, в свою очередь,
не могло не способствовать их естественному сближению, неотъемлемой
частью которого стало вполне объяснимое сексуальное взаимодействие...
время и место, – звёзды, как говорится в таких случаях, сошлись!
«местных алкоголиков»? Может, для того и была предназначена та
мимолётная встреча на берегу, чтоб Серёга и Толик попали на остров? Или
вот ещё: случайно ли Владик, дружок Кольки Дубцова, оказался во дворе
бабки Ниловны аккурат в то самое время, когда мимо, дурачась, проходили
Серёга и Толик? Ну, или наоборот: случайно ли Толик и Серёга стали
дурачиться в переулке, выясняя, кто из них умный, а кто глупый, именно в
тот момент, когда увидеть их мог – и увидел! – друг-партнёр Кольки
Дубцова? Ведь если бы Владик в тот раз Серёгу и Толика не увидел бы –
если б они разминулись во времени, то, скорее всего, и не было б никакого
продолжения, не было б у мальчишек неудачной «пробы» потрахаться с
девчонкой... но Владик увидел их, Серёгу и Толика, Владик опытным
взглядом рассмотрел у пацанов стояки, прячущиеся под характерно
топорщащимися шортами, он рассказал об этом Кольке, и... кто вообще
знает, случайно ли всё происходит в жизни, или всё-всё уже где-то давно
прописано и предопределено, на каких-то невидимых скрижалях
зафиксировано, и, как говорится, «чему быть – того не миновать»? Типа
«Аннушка уже пролила масло»... как бы там ни было, но они – и Серёга, и
Толик – оказались в нужное время в нужном месте; в р е м я: им было по
четырнадцать лет, они были еще не зашорены «общепринятыми»
представлениями о самых разных аспектах жизни и потому они были
открыты для собственных поисков, собственных прозрений, собственных
выводов; м е с т о: никакой другой молодёжи в Сосновке не было, их
общение не размывалось, не распылялось по сторонам, а это, в свою очередь,
не могло не способствовать их естественному сближению, неотъемлемой
частью которого стало вполне объяснимое сексуальное взаимодействие...
время и место, – звёзды, как говорится в таких случаях, сошлись!
- Я не знаю...
– отозвался Толик, отвечая на Серёгин вопрос, было ли их
знакомство случайным; и встреча, и дружба... если их встреча в Сосновке
была случайностью, то тогда получается, что их дружба тоже случайна, она
ничего не значит? – Не знаю, – повторил Толик.
- Я тоже не знаю... – задумчиво проговорил Серёга; они помолчали, снова
глядя сквозь поредевшую листву на небо, на бегущие по небу облака.
– Толян, я хочу... – мысль эта пришла Серёге в голову неожиданно, и Серёга,
верный себе, этой мыслью решил тут же поделиться с Толиком, от которого у
него, у Серёги, не было никаких секретов.
– Знаешь, что я хочу? – Серёга снова посмотрел на Толика.
- Что? – отозвался Толик, посмотрев на Серёгу.
- Я хочу, чтоб ты дома с пацанами не трахался... – Серёга смотрел на Толика
серьёзно, слова его не были похожи на свойственный ему, Серёге, троллинг.
- Блин, Серый... с кем я буду дома трахаться? – Толик слегка опешил от
такой неожиданной просьбы.
- Ну, мало ли... – хмы кнул Серёга, сам до конца не понимая, что именно он
сказал – о чём попросил Толика; просто пришла в голову мысль – и Серёга
мысль эту тут же озвучил.
- Мы вчера говорили об этом, когда перед сном сидели на крыльце... не с кем
мне трахаться дома! – проговорил Толик, с лёгким недоумением глядя на
Серёгу. – Чего ты фигню говоришь?
- Ну, вчера мы об этом просто говорили... просто так говорили, а сейчас я
подумал, что я не хочу, чтобы ты с кем-то трахался так, как со мной... и я об
этом тебе сказал... просто сказал, чтоб ты знал... – Серёга проговорил всё это
с такой интонацией, словно он оправдывался за свою нелепую просьбу... ну,
на самом деле: как можно было хотеть, чтобы Толик не трахался с пацанами?
Кем был он, Серёга, для Толика, чтоб такое от Толика требовать? Мужем,
требующим верность от жены? Женой, требующей верность от мужа?
Глупость он, Серёга, сморозил!
– отозвался Толик, отвечая на Серёгин вопрос, было ли их
знакомство случайным; и встреча, и дружба... если их встреча в Сосновке
была случайностью, то тогда получается, что их дружба тоже случайна, она
ничего не значит? – Не знаю, – повторил Толик.
- Я тоже не знаю... – задумчиво проговорил Серёга; они помолчали, снова
глядя сквозь поредевшую листву на небо, на бегущие по небу облака.
– Толян, я хочу... – мысль эта пришла Серёге в голову неожиданно, и Серёга,
верный себе, этой мыслью решил тут же поделиться с Толиком, от которого у
него, у Серёги, не было никаких секретов.
– Знаешь, что я хочу? – Серёга снова посмотрел на Толика.
- Что? – отозвался Толик, посмотрев на Серёгу.
- Я хочу, чтоб ты дома с пацанами не трахался... – Серёга смотрел на Толика
серьёзно, слова его не были похожи на свойственный ему, Серёге, троллинг.
- Блин, Серый... с кем я буду дома трахаться? – Толик слегка опешил от
такой неожиданной просьбы.
- Ну, мало ли... – хмы кнул Серёга, сам до конца не понимая, что именно он
сказал – о чём попросил Толика; просто пришла в голову мысль – и Серёга
мысль эту тут же озвучил.
- Мы вчера говорили об этом, когда перед сном сидели на крыльце... не с кем
мне трахаться дома! – проговорил Толик, с лёгким недоумением глядя на
Серёгу. – Чего ты фигню говоришь?
- Ну, вчера мы об этом просто говорили... просто так говорили, а сейчас я
подумал, что я не хочу, чтобы ты с кем-то трахался так, как со мной... и я об
этом тебе сказал... просто сказал, чтоб ты знал... – Серёга проговорил всё это
с такой интонацией, словно он оправдывался за свою нелепую просьбу... ну,
на самом деле: как можно было хотеть, чтобы Толик не трахался с пацанами?
Кем был он, Серёга, для Толика, чтоб такое от Толика требовать? Мужем,
требующим верность от жены? Женой, требующей верность от мужа?
Глупость он, Серёга, сморозил!